Колхозники

– Если прибором трясешь больше двух раз – это уже считается игрой, не забывайте! Реакции на шутку не последовало. Кто закуривает, кто присаживается прямо на мокрую пожухлую траву вдоль обочины. В воздухе пахло сожженной соляркой и едким одеколоном «Консул», которым мы обильно поливались после бритья.

Солнце выкатилось из-за горизонта, привело себя в порядок и поплыло дальше. Тут же небо затянуло грязными тучами. Сил разговаривать не было. Сержант кричит: «Строиться!», как будто действительно началась война. Когда он орет, во рту видны его свинцовые пломбы в зубах.

Преподаватель по тактике обрисовывает ситуацию: где противник, его пулеметные гнезда и расчеты, замаскированная техника. Мы в строю записываем задачи карандашами в блокнот. Хотя как записываем – делаем имитацию, накрапывает противный мелкий дождик. Писать в трехпалых перчатках неудобно, а голыми ладонями холодно. Скорее бы все закончилось, а это только начало.

Мне и моему другу Вове Дехтяренко, качку из Белоруссии, повезло, нас назначают в группу «имитации огня». Т.е. мы должны были разбрасывать взрывпакеты, дымовые шашки и изображать огонь противника. Используем ИГН (имитатор газового нападения) с наполнением хлорпикрина. Рота отрабатывала наступление при химической атаке, т.е. атаковала злого врага в противогазах. Нам по раскисшему полю не бегать, а сидеть в окопе да метать имитацию.

Для реальности происходящего боя мы с Дехтяренко должны были при приближении атакующих надеть на взрывпакеты оболочку, которая, взрываясь, выделяла хлорпикрин, разъедающую оболочку глаз. Все хорошо, только вот взводный заставил нас надеть противогазы, которые тут же сдавили голову противной холодной резиной и ограничили видимость.

Сидим в окопах, постреливаем холостыми патронами и бросаем шашки. Рота наступает, приближается – пришло время метать ИГН. Противогазы запотели, и мы с Вовой толком ничего не видим. Дехтяренко поджег один взрывпакет и хотел «прикурить» от него фитиль следующего, чего категорически делать нельзя. Упустил время, засуетился, занервничал, еле успел отбросить от себя горящую опасную имитацию, и она бабахнула… в окопе. Я этого не видел, только от двух мощных взрывов, следующих один за другим, присел, в ушах зазвенело. Смотрю на Вову, он лежит на спине как больной слоник с вялым хоботком. Кинулся к нему, вроде живой. Вторая мысль – залет на учениях, надо что-то делать. Вова стягивает противогаз и смотрит на меня ничего не понимающими глазами – ему досталось ого-го. Рота через пару минут будет рядом, взводный кричит из соседнего окопа:

– Почему, пи-пи-пи, не стреляете? Где имитация химатаки? Его крик слышу, как будто мою голову обмотали большим полотенцем – легкая контузия. Автоматически выпускаю магазин в воздух и бросаю взрывпакет. Заикаясь, говорю Вове:

– Вставай, надевай противогаз, а то нас натянут как мышей. Вова начал понимать происходящее и его последствия. Покачиваясь, встал, натянул на голову противогаз и опять потянулся к взрывпакетам. Порядок. Дехтяренко молодец, в санчасть не попросился, чтобы наш залет не лег на всю роту, а продолжал вместе со всеми выполнять учебно-боевые задачи.

Целый день мы атаковали, оборонялись, окапывались. Сидим в ожидании машины посеревшие, грязные и мокрые. Переживаем, не сделают ли нам марш-бросок. Солнце вышло на минуту, сразу поблекло и съежилось, утонув в мутной дымке. Подул ветер, небо затянуло причудливыми облаками, меняющими форму. Казалось, что облака и все небо мнут гигантские невидимые руки.

Грузимся в БМП, которая везет нас на боевые стрельбы. Грохот ужасный, кажется, что ты в бетономешалке с кирпичами, касками, бьемся о броню, но мы спим. Курсант Кордюков ударился о пламегаситель и получил синяк под глазом, я прищемил палец при стрельбе на ходу с автоматной бойницы.

Потерь на этих учениях, слава воинским Богам, не было, но многим досталось. На обратном пути ехали от Ярославля до Александрова в обычной электричке, людей тьма. Народ вяло толкался между сидений. Из окон поддувало холодом, в вагонах безнадёжно пахло железнодорожными запахами и человеческой нечистоплотностью.

Спать охота до одури, но многие курсанты, изображая галантных кавалеров и воспитанных людей, уступают места девушкам и пожилым людям. Наш отсек, где мы ехали с Вовой Дехтяренко, пустой. Подсаживающиеся к нам люди начинали сморкаться, тереть глаз и быстро уходили. Вовина шинель насквозь была пропитана хлорпикрином…

Спортивный праздник. Многое отдал бы, чтобы взглянуть в глаза человеку, придумавшему такое название. Праздник – это событие для физического отдыха и расслабления души. У нас все наоборот: напряг и нервяк. Праздников в армии, конечно, нет и быть не может. Поэтому на праздник у нас марш-бросок – 10 километров. Как будто издеваясь перед стартом, играет военные марши оркестр.

Бежим в шинелях. Шинели в современной армии – для меня открытый вопрос. Сукно, хлястик и складки на спине. Конечно, можно было расстегнуть хлястик и укрыться в непогоду, как писал советский поэт Василий Ермаков:

В ночь сырую, длинную

Служишь ты периною,

Согреваешь ласково,

Серая шинель.

Но военная форма должна обеспечивать удобство выполнения боевых задач и несения службы или вызывать у врага своим видом уважение и мысли, что Российская армия самая мощная и обеспеченная. Наша шинель неудобная и серая – ни удобства, ни красоты. Ее носят больше века, начиная с казацких есаулов и пехотинцев Первой мировой войны. И ничего в ней не меняется: рудиментное пятно на теле могущественной и лязгающей железом армии.

Вот бежим мы в этих шинелях, пар пускаем и ищем кислород. Курсант Чеславлев выдохся, посерел, забираем у него автомат и несем, по очереди. Взаимовыручка стала не великим жестом, а повседневной обыденностью. Испытания сплачивают, убирают бытовую мишуру и конфликты. На финише мне самому плохо, отхожу в сторону и блюю, держась за березу.

34 группа выигрывала практически все соревнования. У них Гоша Полянский и Вася Селиверстов на марш-бросках забирали себе гранатометы, пулеметы у тех, кто уже не мог ноги передвигать. И позже под руки доносили некоторых до финиша. Ещё бы Полянский плохо бегал – он ведь был инструктором службы собак, а Селиверстов – биатлонист. Вот такой спасательный дуэт.

В полутюремном существовании мы только и думаем о «зазаборном мире» и гражданке. Разговоры одни: когда будет «увал» и что ты будешь в нем делать. В увольнение не попасть – то усиление, то карантин. Беспокоится государство, чтобы за забором курсант насморк не подхватил. Если повезло вырваться в увал, то одеваем «парадку»: китель, скрипящие ботинки из кожзама. Это одежда не только для парадов и праздников, в ней ты должен появляться за пределами училища. Смотрюсь комично: рост 1.90, худой, тонкие ноги облегают наглаженные брюки и 47-ой размер гигантских ботинок, которые похожи на крокодила. Такой нескладный клоун в больших башмаках.

Мне повезло, я в увале. Стою на станции Голицыно, жду девчонку из простой рабочей семьи по имени Наташа. Лицо у Наташи маленькое и симпатичное, брови тонкие, похожи на шерсть шмеля. С Наташей мы знакомимся на училищной дискотеке. Дискотека – это отдельная история. На ней можно встретить свою судьбу или зрелых женщин, которые, как говорят взводные, «еще нас выпускали». «Смотрите, мол, с пылу с жару в щи не угодите, а то быстро окольцуют!» Курсант для большинства девушек Голицыно – завидный жених, стабильный и относительно обеспеченный. На дискотеку ездят даже девушки из Москвы.

Наташа опаздывает, темнеет, сажусь на лавочку и закуриваю. Волчьего света дымок потянул в небо, на станции пусто. Вечерняя электричка разрезает прохладный вечерний воздух подмосковного городка. Вагоны мерно несут свои звуки все дальше и дальше… В них светло и почти никого нет. Люди сидят неподвижно, словно их отключили от жизни. Казалось, их не интересовало, куда их несет этот поезд.

С Наташей едем в Москву, там я переодеваюсь в гражданку, чего, естественно, по уставу делать нельзя, и дальше на дискотеку в Олимпийскую деревню. А дальше как выйдет…

Страшно опоздать с увала или приехать пьяным. Выпившими приезжают многие, главное дело – не попасться и дойти. Как говорил преподаватель по огневой подготовке подполковник Ершов: «Если курсант выпил и не может дойти до подразделения, то он должен падать головой в сторону училища, показывая тем самым, что стремился домой».

Утренняя зарядка. Для каждого дня, в зависимости от температуры, дежурный по училищу выбирает форму одежды. Здесь необходимо пояснить, что форма одежды в Советской армии предполагала четыре варианта: первый – спортивная обувь и трусы; второй – галифе-брюки и сапоги, так называемый «голый торс»; третий – то же самое, что форма одежды номер два, только еще надевается куртка, и четвёртый – полностью одетый боец с ремнем и головным убором. Существуют нормы температуры: от +5 до -5 – форма одежды номер три; и от +5 до +25 – форма одежды «голый торс». На улице плюс пять и ветер, дежурный объявляет форму одежды «голый торс», по норме проходит, по сути, очень холодно. Стоим на плацу как фиолетовые цыплята, материм дежурного. Тут самому хочется скорее побежать или повиснуть на турнике, чтобы согреться.

Зарядки тоже номерные, так называемые комплексы военных упражнений, это в том случае, если это не вторник и не четверг. В эти дни весь батальон бежит с утра 6 км – это два круга вокруг училища. Все пытаются записаться уборщиками спальных помещений или показать мозоли, которые от постоянного бега превращались в хронические. Можно было с утра пробежать 6 км, на занятиях днем физо, по расписанию – бег, будь добр еще 6 км по пересеченной местности. И как приз за залет послеобеденное физо, с благословения комбата или ротного – еще 6 км вокруг училища. Итого за день – 18 км, и таких дней было немало.

Мы с курсантом Дехтяренко хитрим и играем на грани фола: пробегая мимо столовой, забегаем в задний выход, где хранятся бачки с отходами, и нервно курим, ожидая батальон с пробежки.

– Пять нарядов дадут, если поймают, – стараясь изобразить спокойствие, говорю я.

– И в увольнение запретят, месяца так на три, – отвечает Вова Дехтяренко. Играем в крутых парней. Дождавшись батальона, изображая запыхавшихся, пристраиваемся к хвосту колонны батальона. Делали мы это не из-за лени, а скорее из-за поднятия авторитета друг перед другом, глупо и ненужно рискуя.

С чего начинается ПУЦ, естественно, с пешего перехода. Не все могут идти, есть освобожденные, которые садятся в ПАЗик для «инвалидов». Среди них Борис Махов, недавно выписанный из госпиталя. После построения основного состава и постановки задач – перекур. К автобусу бегут отдельные тени. Пихают в руки всякую приблуду: сумки, ОЗК и т.п. Исмаил Мехтиев робко просит Махова забрать на время сменный ствол от ПК. Махов взял, пересчитал вещи по количеству мест и присел на заднее сиденье. Пулеметный ствол, понимая его ценность, Боря положил на спинку сиденья, прижав спиной. Поехали. Старшим автобуса был командир 7 роты майор Литвинов, который переходы не ходил в связи со здоровьем. Трясло страшно, дорога как после бомбежки. «Но лучше плохо ехать, чем хорошо идти», – думали освобожденные от перехода.

В процессе тряски ствол упал под сиденье. Махов пошарил рукой – не достал, опять тряхнуло. Перестал искать. Вот и заветный шлагбаум въезда в ПУЦ. «Инвалиды» выползают из автобуса. Махов выгребает все вещи из-под сиденья. Ищет ствол – его нет. Рукой упирается в задний люк, он открыт… Боря побледнел и стал похож на привидение. «Делать нечего, – докладывает ротному Литвинову, – я, мол, ствол потерял». Ротный, видя, что он не его подчиненный, спрашивает:

– Кто ротный, мать твою, курсант?

– Ехвик, – отвечает Махов. Литвинов начинает откровенно радоваться, что залет не в его роте. Боря для ясности тихо добавляет:

– Ствол не мой, я гранатометчик, – а потом еще тише: – Товарищ майор, ствол от пулемета из Вашей роты…

Что стало с Литвиновым! Такого виртуозного мата мы не слышал никогда. Позже курсанта Арсентьева с 32 группы в сложной физиологической позе положили на капот двигателя УАЗика, закрепили, лицом к колее и попой кверху, и поставили задачу: «В движении искать пропавшую деталь пулемета». Ствол в итоге нашли.

Занятия по ЗОМПу в Полевом учебном центре. Противные костюмы ОЗК, в которых ты похож на использованный презерватив. ОЗК – это «общевойсковой защитный комплект», средство индивидуальной защиты от отравляющих веществ, биологического оружия и радиационной пыли. В него входит плащ, защитные чулки и перчатки. Вещь, используемая любителями зимней рыбалки или чего-то подобного, связанного с экстремальными видами отдыха, но вряд ли способная спасти жизнь в условиях химической войны.

– Плащ в рукава, перчатки, чулки надеть! Газы! – дает команду преподаватель.

Все это ты должен натянуть на себя, причем противогаз надевается первым, что совершенно мешает натягиванию этого резинового хлама на тело. Пыхтим как ежики в тумане. Кто-то падает в грязь, занятие в поле, кто-то путает последовательность одевания, в общем, такой небольшой цирк на фоне природы. О нормативах речи быть не может, главное, быть не последним. Преподаватель ходит с секундомером и делает замечания. Ну, это только начало, дальше по отделениям заводят в наскоро сколоченный из досок сарай. Майор с хлорпикрином в руке разливает таинственную жидкость с запахом ананаса на пол.

Панически задерживаю дыхание, боясь вдохнуть. Когда становится совсем уже невтерпеж, судорожно вдыхаю крохотными порциями пахнущий резиной воздух и с опаской жду результата. У курсанта Новикова противогаз неисправен, и он, как газель, рвется на воздух – двойка. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не рвануть за Новиковым из этого полумрака. Нет, пронесло…

Дальше пробежка в ОЗК, ни фига не видно, задыхаешься, кажется, что еще немного и потеряешь сознание.

Прапорщик Маснов бодро месит стылую жижу и при этом еще умудряется смотреть сквозь запотевшие стекла, чтобы никто пальцем не «отжимал» противогаз от лица. Окончательно теряю чувство времени и пространства. Голова готова разорваться от стука, лёгкие, кажется, сейчас выпрыгнут из грудной клетки, в ушах стоит пчелиный гул.

Наконец-то перерыв, снимаем ОЗК, закуриваем. Стоящий рядом курсант Филимонов, отдышавшись, вялым голосом сообщает:

– Если ядреная бомба бабахнет, забудешь от страха, где это ОЗК висит, а уж влезть в него вряд ли смогу, – и выпускает струйку седого дыма в воздух.

Вокруг много поваленных лесных исполинов, дыбятся вырванные корни и распускают ребрами острые сучья. С неба накрапывает дождь вперемешку с морозной крошкой – погода просто аховая.

Взвод в наступлении. Как говорили преподы по тактике, «стоять и мёрзнуть – это зимой, а потеть и бегать – это летом». Вообще они были мастаками что-то такое сморозить, чтобы курсанты немного посмеялись: «Для чего солдату каска? Для того чтобы не собирать по полю боя его мозги». Стоим где-то в районе урочища Григорцево.

Подполковник Гуцев, пытаясь поставить свою речь доходчивее и громче звенящих на курсантских носах сосулек, проводил опрос по теории. Именно тогда мы выработали тактику: знаешь или нет – тяни руку. И тянули все. После не очень успешного устного опроса, из-за замерзших мозгов, Гуцев довел какую-то тактическую обстановку и назначал командиров отделений и взвода из числа курсантов.

От радости, что сейчас будем бегом разгонять кровь, мы нетерпеливо скрипим сапогами и яростно сжимаем цевье автоматов. Бежим, дурачимся, стреляем холостыми во все стороны, изображая бой.

Подведение итогов. Гуцев монотонно оценивает наше «наступление». Ходит перед строем с видом английского колонизатора. Только хлыста в руках не хватает:

– Товарищи курсанты! Хуже всех действовало 1-е отделение. Командир отделения команды отдавал нечётко, пулемётчик не туда побежал, гранатомётчик не в те танки стрелял, автоматчики стреляли куда попало. Еще хуже работало 2-е отделение. Командир отделения сопли жуёт, пулемётчик целеуказания не слушал, интервалы между стрелками не соблюдены. А 3-е отделение – там вообще ничего не понятно, как куча бездомных цыплят! Вот такая градация оценок была у полковника Гуцева.

Много связано с урочищем Жарки, где проходила общевойсковая тактика. Курсант Наумов, ранее танка не видевший, решил ощутить себя героическим Янеком из «4-х танкистов и собаки». Открыв люк башни и усевшись на броню, обнаружил, что сломан язычок фиксатора, удерживающий крышку люка вертикально, и в это время танк трогает и рвет вперед. По инерции толстенная крышка летит ему по зубам, и только находящиеся перед ним руки на крышке смягчают удар! От удара костяшками кулаков верхняя губа опухает, выступает кровь. Этот железный 40-тонный гроб не имеет каких-то там рессор и амортизаторов, как БМП, поэтому на каждой выбоине Наумову приходилось изо всех сил удерживать крышку, чтобы не остаться без зубов. Спрыгнуть вниз не получалось – высоко до сиденья. Так продержался 5 км до технического парка! Руки у Наумова потом гудели, как у штангиста, поставившего мировой рекорд в жиме лежа. В дальнейшем Наумов танки вежливо обходил стороной.

Приближался очередной отпуск. Сессия сложная, главный принцип: «Наплевать на средний балл – лишь бы отпуск не пропал!» Все дело в том, что не прошедшего экзаменационные испытания задерживали в отпуске до того времени, пока он не сдаст все долги. Задержаться или не поехать домой – самое страшное событие для курсанта.

Кто-то встает за час раньше подъема и грызет гранит науки. Я не иду на такие жертвы, но стараюсь на занятиях и САМПО изо всех сил. Хожу в библиотеку, которая огромная и напичкана трудами марксизма-ленинизма, литературой о пленумах и съездах ЦК КПСС. Обложившись толстыми книгами, механически переписываю тезисы бородатых и лысых вождей коммунизма.

Особенно переживаем за военно-техническую подготовку. Преподаватель полковник Шавлохов смешно говорит «БТР-60ПБ», делая кавказское ударение на «ПБ». Шавлохов спокойный, как фараон, двойки отвешивает равнодушно и регулярно. На его занятиях сидим, потупив лица в столы, и надеемся, что тебя не вызовут к стенду с поперечным разрезом двигателя БТР.

Я, абсолютно запутавшийся в циклах двигателя, дрожу на зачете осиновым листом, но получаю заветное «зачтено» и собираюсь в отпуск.

Зима

Наступила зима. Получили полушерстяную форму («пэша»): кальсоны с нательной рубахой, байковые портянки, шинели. Все подписываем хлоркой. «Солдат без бирки – как попа без дырки!» – как говорят сержанты. В армии все помеченное – с шапки до саперной лопатки. На одежду ставим так называемое клеймо – это прямоугольник шесть на два сантиметра, продольно разделённый на две части. В верхней пишется фамилия полностью, в нижней трети – номер военного билета.

– Зачем все метить? – спрашивает курсант Пристегин, парень небольшого роста, временами запинающийся в разговоре, но настырный и дотошный.

– А затем! – отвечает сержант Бондарь, высокий слегка сутулый уроженец Украины. – Вот если ты в бою наступишь на итальянскую мину, и тебя разорвет на части, по клейму тебя опознают и сообщат на Родину. Мол, героически погиб боец! – нехорошо шутит Бондарь.

Первый мокрый снег превратил асфальт училища в чавкающую слизь. Ротные выгоняют убирать территорию. Получаем лопаты, доходим – снег таял. Так и бегаем туда-обратно. Прямо круговорот с лопатами. За каждой ротой числится своя территория, из которой нашему взводу наделен участок возле столовой. Стоим, курим втихаря, ждем, когда снег растает. Курсант Филимонов спрашивает:

– Слышал про курсанта Мишу Федулова из 37 группы?

– Нет, а что? – отвечаю я и смотрю, как на ладонях у меня медленно тают снежинки. Филимонов, пряча бычок, рассказывает:

– Федулов очень влюбчивый и болезненно порядочный парень в отношениях с девушками. После пары-тройки встреч сразу хочет жениться. А как жениться без костюма? Вся 37-я группа всячески его поддерживала – как же не погулять на халяву. Миша после знакомства с очередной пассией посылает домой нежные письма с просьбой прислать денег. Потом приглашает 37 группу обмыть получение денег и уходящую холостяцкую жизнь походом в ресторан. В результате похода костюм покупать было не на что. Все его утешают: мол, с женитьбой торопиться не стоит, надо чувства проверить и все такое. Да и костюма нет. Опять же, другую можешь встретить. Так они уже пропили три костюма…

– Смешно, – говорю я, и мы идем сдавать лопаты.

5 декабря особенно грустно: второй день рождения встречаю в училище, увольнения запрещены – карантин. Меня назначают уборщиком помещения – такой подарочек от сержанта, чтобы на зарядке не бегать. Вяло тру влажной тряпкой под кроватями, протираю подоконники. На душе кисло и уныло. Прибежавшие с зарядки товарищи поздравляют с днем рождения и подбадривают, понимая, что в этот день мне особенно тяжело. После обеда на КПП приехала мама, привезла в подарок радиоприемник и всяких вкусняшек. В армии по-другому относишься к еде. Полюбил ириски, печенье, вафли и прочую ерунду, на которую на гражданке даже не смотрел.

Иду отметить день рождения к своему товарищу из 40 группы, москвичу – Игорю Бояршинову. Слышу возле учебного класса возле 39 группы песни про Афган. Понимаю, что музыкой наслаждается замковзвода, в недалеком прошлом старшина 1 статьи Иван Николаевич Качан, человек серьёзный во всех смыслах этого слова. Он проявлял отменную твёрдость и завидную выдержку в общении с нами, не нюхавшими армейских портянок и не знавшими не только премудростей морской службы, но и сухопутной тоже. Перемешавшиеся в его лексиконе слова, «баночка» вместо табуретки или «гольюн» вместо туалета, вызывали у нас неподдельный смех и желание стебаться, что давилось в зародыше строгими командирами отделений Лёней Гриньковым, Шурой Козловым и Артуром Королём. При этом Иван был человеком принципов, которые в его голове ворочались тяжёлыми жерновами, и изменить их ход могло только серьезное апокалиптическое событие. Кстати, Качан был одним из немногих выпускников, кто вышел из стен училища в ранге комсомольца. Почему, я не знаю. Может, он считал, что сам не готов, может, за него считали, что не достоин.

Но речь не об этом. Умение петь, лабать, плясать в армии неизбежно вело к преференциям такому умельцу как в среде командиров, так и между собой. В 36 группе учился Серёга Власко, который умел издавать более или менее приятные для слуха слова и музыку, играя на гитаре. В те времена необычайно популярны были песни про Афган. Власко был не исключением и тоже их пел. Ваня Качан тащился от этих песен, как тараканы на дусте, и постоянно просил Власко их сыграть. Но так как Серега все-таки курсант из другой группы, где свои командиры, и тем более из другой роты, где командовал суровый ротный командир капитан Ехвик, то, само собой, по первому свистку он не мог приходить и чего-то там петь в другую роту.

Учитывая, что мы все-таки учились в политическом училище и умение пользоваться всем объемом технического инструментария партийного работника входило в наши умения, то продвинутые пацаны 39 группы записали Власко на магнитофон, тем самым они решили для своего замкомвзвода проблему патриотического досуга, а для себя высвободили чуток свободного времени. Качан, сидя у себя за партой, медитировал, с упоением слушая афганские песни и представляя, как он пачками душит душманов ленточками своей бескозырки, а курсанты, получив передышку, валяли дурака.

Занятие по огневой подготовке в Полевом учебном центре. Его проводит всеми любимый пофигист и матерщинник подполковник Ершов Валентин Ефимович, с вечно красным, словно отсиженным, лицом человека, неравнодушного к алкоголю.

Ершов был подполковником, хотя давно должен ходить в полковниках, потому что мог в глаза сказать вышестоящему руководству все, что он думает по тому или иному вопросу, причем красноречиво и с матом. Мат для Ершова выступал в роли государственного языка. Он не ругался матом, а на самом деле – разговаривал на нем. Матерные слова ему нравились, и он не скрывал это. Говорил он их смачно, словно делал жирный плевок.

Изучаем 40-мм подствольных гранатометов ГП-25 и ГП-30, которые были созданы тульскими оружейниками из конструкторского бюро. «Подствольник», «подствольничек» весит, правда, немало – грамм пятьсот. Крепится снизу к автоматному стволу. Может вести огонь как по прямой, так и по навесной траектории. Представляет собой небольшую трубку со спусковым крючком и предохранительной скобой. Изучаем прицел. При знании дела ГП-25 можно закинуть гранату в любой проем или окно, запросто может перекинуть заряд через любое здание. По прямой подствольник швыряет на четыреста метров, разлет осколков – четырнадцать метров. Хорошая штука!

Руки стынут, но мы крепим подствольники и выполняем стрельбу учебными гранатами. Впечатлений – море, практические стрельбы нравятся всем, невзирая на мороз.