Под осыпающимся потолком

– Сюда, значит, пришел развратничать?! Борделя тебе мало?! Парламента мало?! Решил среди простых людей поразвлечься, осел!

На следующее утро Лаза Йованович выставил отель на продажу. Продав, вернул все долги. Осталось у него ровно столько, чтобы купить себе и сыновьям скромные лавки, где можно заниматься ремеслами и мелкой торговлей. У него больше не было никаких великих планов. По ночам во сне он видел ноги. Ему снились тысячи ног с израненными ступнями, в пыли, среди них иногда попадался костыль или палка. Но всякий раз, когда он хотел поднять голову, чтобы посмотреть, кому принадлежат эти бесчисленные ноги, куда они идут – просыпался, весь в поту. Кроме того, у него было чувство, что там, в той колонне, идет и он сам, хотя своих ног ни разу не увидел, внизу были скорее какие-то нечеловеческие ступни, что-то похожее на копыта, словно по этой дороге его на карачках нес сам черт.

«Югославия» досталась группе арендаторов. Одни занялись рестораном. Маэстро Панте замены найти не смогли, никто из местных обжор до него не дорос. То, что для других было основным блюдом, ему подошло бы только в качестве легкой закуски.

Другие держали комнаты. Официально: «Пожалуйста, никаких девушек сомнительного поведения…». А неофициально: «Ваши пожелания? Вас больше интересуют брюнетки или блондинки…»

Третьи взяли в наем большой зал для танцев и концертов. Где-то в бухгалтерских книгах осталась запись, что этот зал с примыкающей к нему летней верандой, теперь уже под названием «Урания», арендовал киномеханик Руди Прохаска. Он демонстрировал там самые популярные фильмы того времени, главным образом комического или любовного содержания.

Продажа, ипотека, закрытие ипотеки, выписки из регистрационной книги, покупка, гарантия, договор о найме – Малишич-Государство только успевал пучить губы, никогда еще не приходилось ему заверять за такое короткое время столько документов. И всем срочно. И все, наученные опытом, сокрушенно спрашивали:

– Господин Государство, а может, пивка?

Даже в раю люди повсюду прилепляли бы жвачку

В начале мая

В начале мая 1980 года я отправился в кинотеатр «Сутьеска». Показывали фильм, название которого припомнить не могу. Более того, возможно, не без причины, не удается мне и вспомнить, был ли тот фильм художественным или документальным.

Зато я прекрасно помню, что зал кинотеатра уже тогда находился в плачевном состоянии. Собственно говоря, упадок начался с послевоенной национализации гостиницы «Югославия» (кинотеатр под именем «Урания» входил в гостиничный комплекс), и хотя его несколько раз перестраивали, ремонт толком так и не сделали. Думаю, в таком жалком виде он просуществовал до 1991 года, потом некоторое время простоял под замком и по своему первоначальному назначению до настоящего времени больше не использовался.

В городе остался только один кинотеатр, «Ибар», тот, что рядом с гостиницей «Турист». Но эта история не про «Ибар», хотя и тут есть о чем рассказать.

Скучное воскресное послеобеденное время

Интересно, что наряду со многими вещами, которые я не могу вспомнить, не помню я и того, каким по счету был этот сеанс.

Может быть, он входил в воскресную позднюю утреннюю программу, обычную для выходных, когда солдатам давали увольнительные в город на целый день? Дежурные офицеры проводили смотр в автомобильной части неподалеку от нас и в казарме танкистов, немного подальше, обращая особое внимание на наличие у каждого, кто идет в увольнение, иголки и нитки, чтобы пришить пуговицу, если вдруг оторвется. Ведь об авторитете Югославской народной армии судят и по таким вещам. Потом произносили несколько слов о сложной внешнеполитической обстановке, добавляли еще несколько слов о ничуть не менее деликатном моменте, который переживает наша страна, и наконец ворота открывались. Комнаты в отеле «Турист» оккупировали счастливцы, к которым приехали жены или девушки. Входили они туда бледными, выходили разрумянившимися. Скамейки в парке были плотно забиты новичками в военной форме, окруженными родственниками, прибывшими со всех концов страны. У каждого второго новобранца на коленях стояла обувная коробка, служившая обычной упаковкой для домашних пирожных и пирожков, и на вопросы любопытных членов семьи он отвечал с набитым ртом. Солдаты, к которым никто не приехал, задумчиво ждали в длинной очереди перед главпочтамтом. В тесных телефонных кабинах было душно и пахло потом и другими, весьма разнообразными, запахами человеческого тела, тепло предыдущего разговаривающего не успевало остынуть, даже черные бакелитовые трубки оставались влажными от только что державших их ладоней. Из соседних кабин слышалось, как кто-то кричит («Алло! Алло!»), кто-то смеется («Да не может быть…»), кто-то чуть не плачет («Прошу тебя, передай ей привет…») – но каждый старался остаться как можно дольше. Кончалось дело тем, что сердитая телефонистка с точностью до мельчайшей мелочи подсчитывала цену разговора, и солдаты снова отправлялись задумчиво слоняться по городу… В конце концов разбредались по кинотеатрам. Смотрели что угодно, то есть то, что показывали в «Сутьеске» или «Ибаре».

Итак, возможно, этот сеанс относился к поздним утренним, но не исключено, что он был и первым послеполуденным, рассчитанным на тех сограждан, которые не любят подремать дома после слишком обильного воскресного обеда и еще меньше хотят с бокалом разбавленного газировкой белого вина слушать доносящуюся со всех сторон радиотрансляцию футбольного матча чемпионата страны, начинавшуюся, как всегда, с натужно веселого аншлага в стихах: «Программа наша вроде торта, слой развлечений и слой спорта!» А может быть, этот сеанс был рассчитан на тех, у кого еще нет семьи, или на разведенных, или на вдов и вдовцов, на тех из них, кому тяжело переносить одиночество, особенно в майский день после обеда. Первых никуда не пригласили, и по мере того как шло время, становилось все понятнее, что уже и не пригласят – ну, не навязываться же самому? Вторые, после всего, что сказали сами и что было сказано им, никогда больше не стали бы общаться со своими недавними ближними – ну, не унижаться же? А третьи? Они с утра сходили на кладбище, отнесли туда лилии, зажгли свечи, подстригли траву и безо всякой необходимости протерли мокрой тряпкой памятник, который протирали и вчера, в ближайшей часовне ради общения выразили соучастие семье совершенно незнакомого покойного… Именно такие, отверженные по воле рока, отчаянно ищут место, где есть хоть кто-то. Безразлично, кто и где, на остановке автобуса, в зале ожидания на вокзале, на площади, где только что закрылась выставка народного искусства или авиамоделизма, у кромки тротуара на улице, где вот-вот должны промчаться участники велосипедной гонки, в кинотеатре… В противном случае, может быть, именно сегодня они решились бы на то, о чем подумывают уже давно: на самоубийство.

Занавеска из тяжелого темно-синего плюша

С другой стороны, хорошо помню, что в упомянутый день в начале мая зрителей в «Сутьеске» было немного, человек тридцать. Прежде чем погасить свет и звонком дать киномеханику знак, что можно начать демонстрацию фильма, старик билетер Симонович еще раз разочарованно оглядел жидковато заполненные ряды и, привыкший, что никто его не слушает, словно для очистки совести продекламировал часть инструкции «О мерах и действиях в случае чрезвычайных ситуаций»: «Зрители покидают данное помещение спокойно, без паники, следуя указаниям ответственного лица и руководствуясь светящимися надписями…». В общем, произнес нечто похожее просто для очистки совести, ведь он давно потерял надежду, что здесь может произойти что-нибудь значительное. Тем не менее это «нечто похожее» он провозгласил с серьезностью библейского пророка, видимо, еще и для того, чтобы на практике применить знания, полученные на курсах гражданской обороны, раз уж у него нет возможности, как в кино, лично спасать людские души из адова огня.

Понятно, что ничего такого здесь случиться не может, репертуар все хуже, зрителей все меньше, – Симоновичу не было никакого смысла продолжать. Он уже годами испытывал глубочайшую печаль. Где те золотые времена, когда на него, стоящего у двустворчатых дверей кинотеатра «Сутьеска», смотрели с трепетом, прямо как на святого Петра, сторожащего врата рая? Где те дни, когда от него зависело, кто торжественно вступит в зал, а кто не сможет и одним глазком заглянуть в него, даже во сне? Теперь он чувствовал, что его положение пошатнулось. Может быть, ему действительно нужно уйти на пенсию? Он чувствовал, что с каждым днем все равнодушнее надрывает билеты… А с тех пор, как отменили нумерованные места, его никто больше не уважает как билетера, садятся где попало… Неужели эта грубая публика воображает, что за свою мелочь приобретает право чуть ли не на все?

Можно не сомневаться, даже и в раю, только пусти их туда, только дай им волю, вырежут перочинными ножиками на всем деревянном инициалы, свои имена, важные для них даты, интимные послания и всевозможную чушь и грубости.

Первым здесь подписался Дж. Дж.

1968.М.

З.Б. и К.Т.

З.Б. и Д.С.

НИ ХРЕНА!

ТЕОФИЛ Ф. ДЖ.

БУРДЮК З.Б. и Г.Н.

Шоле!!! Сладжана Д. Ожегович

27.02.1969

Мирья-

на, очень люблю тебя!

Дани-

ла, и я тебя люблю!

Здесь я со страшной силой

обнимался с Мирьяной.

Да,

Данила в мечтах!

(Вообщето ты прыщавый кретин!)

5. сент. 1978.

Добровольная пожарная дружина:

Ссакич (председатель),

Ссакан (член),

Ссачевич (член),

Ссун (практикант)

Умники грамотные

Нет сомнения, люди в раю, если там найдется хоть одна-единственная стена, будут исписывать ее граффити, заклеивать плакатами, клеить объявления, вывешивать призывы и названия фирм везде, куда дотянутся…

БЕРЕГИТЕ БРАТСТВО И ЕДИНСТВО

КАК ЗЕНИЦУ СВОЕГО ОКА!

Ремонт фасада произвел КОМГРАП.

А дверь? Могли бы ее хотя бы нарисовать!

Хлопчатобумажное белье —

тотальная распродажа.*

*Пока есть в наличии. «Партизан» до могилы

«ЦАРЕВНА ЗВЕЗДА» НАД МОГИЛОЙ!

«КОРОНА» – интернациональный цирк!

Грандиозный концерт народной музыки:

«Приходите, давайте стариться вместе».

ЭЛВИС ЖИВ! Жив и я, я не умер!

Мужские рубашки – восьмомартовская скидка.

Районный комитет Союза коммунистов

Сдается комната.

С пользованием ванной.

Некурящему.

Девушек не приводить.

С Новым 19 ___ годом!

Мелкий ремонт одежды и продаю малоношеное подвенечное платье.

ДЕРАТИЗАЦИЯ!

Пригласите Букашича, пока не поздно!

Товарищ Тито, мы тебе клянемся!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ 1 Мая,

международный ПРАЗДНИК труда!

буфет «Молодой рабочий»

Молодежный туристический союз Югославии

Коммунальная служба «Чистота» —

25 лет с Вами!

Нет сомнения, люди и в раю так же, как здесь, везде прилепляли бы жвачки, рассыпали попкорн или плевались шелухой от тыквенных и подсолнечных семечек. Ими торгуют Милкинац Бабл Гам и Далипи Веби.

Этот Милкинац недавно вернулся назад из Америки. Уезжал он, как мышь, чуть не отдал концы в душном трюме торгового судна «Югоокеании» из Котора. Вернулся много лет спустя совсем иначе, самолетом, и часто любил повторять: «Через Париж, за счет правительства Соединенных Штатов Америки!», правда, тамошнее Федеральное бюро по депортации нелегальных эмигрантов никогда не упоминал.

Далипи Веби переселился сюда из Македонии, из окрестностей Струмицы, по причине «размеров рынка». Хотя его конечная цель – променад на курорте Врнячка Баня. Там у всех аппетит сумасшедший, у больных – из-за невроза, что не здоровы, а у здоровых – из-за того, что вчера во время игры в преферанс потеряли огромные деньги.

Вон они, там, на улице:

– Бабл гам! Бабл гам!

– Наша, отечественная, а не какая-нибудь заморская разминка для зубов!

Циркулируют перед кинотеатром:

– Бабл гам, технология НАСА!

– Семечки, семечки, простые тыквенные!

Зазывают клиентов:

– Бабл гам, бесконечное удовольствие!

– Семечки подсолнечные! Коли что конец имеет, то захочешь снова!

Перекрикивают друг друга:

– Бабл гам! Гарантия свежести и здоровья!

– Кто ест крупный арахис, у того все крупное!

Кажется, готовы уже в глотку друг другу вцепиться:

– Бабл гам, самые большие пузыри на Американском континенте!

– Плевать мне на все большое в Америке! Америка далеко-далеко… Жареный нут, самые большие фунтики в Кралево!

Нет сомнения, и в раю не было бы по-другому, думал старик Симонович. Этого ему и не надо было произносить вслух. И так все видно по удрученному выражению его лица, когда он безвольными движениями задергивал на двери зала «Сутьески» занавеску из тяжелого темно-синего плюша. Теперь она стала гораздо тяжелее, чем в те «золотые времена», когда ее купили в лучшем городском магазине тканей, в «Лувре», потому что с тех пор пыль из нее никогда толком не выбивали.

Окно почти под потолком

Нет, даже руководствуясь самыми лучшими намерениями, невозможно продолжить вот так, сразу. Слишком резкий переход. Должно пройти некоторое время, хотя бы несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к полумраку. И только тогда можно приступить к разбору человеческих судеб, одной за другой, здесь и там, строчка за строчкой.

А пока еще несколько слов о старике Симоновиче, который как раз только что вышел и направился за ту часть здания, где находился кинозал, в бывший внутренний дворик отеля «Югославия», а позже – летнюю веранду «Сутьески». Жил он совсем близко от места работы: тридцать шагов под крышей веранды, и вот уже всегда лишь прикрытая железная дверь, потом еще шагов десять вправо, где к задней части кинозала был пристроен его дом. Официально – кладовка для метел, щеток и всякого расходного материала. Неофициально – временное решение квартирного вопроса для Симоновича. Пространство, площадь которого была результатом математической операции умножения неполных двух метров ширины на почти четыре метра длины. Правда, слова «результат» и «математическая операция» в данном случае звучат слишком громко. Симонович никогда не забудет тот день: 1 сентября 1939 года, когда его приняли на работу билетером, ключ от кладовки ему из рук в руки передал лично арендатор большого зала отеля для танцев и концертов, основатель и владелец меньшей доли в фирме «Урания», одновременно управляющий и заведующий репертуаром, а при этом и руководитель технической части и советник всех вышеперечисленных должностных лиц, плюс ко всему киномеханик и настоящий господин – Руди Прохаска. Он сказал:

– Что, парень, подходит? Знаю, тесно, но зато квартплату платить не надо, можешь пользоваться, пока не найдешь что-нибудь получше.

Однако Симонович никогда ничего получше не нашел. Грянула Вторая мировая война, правительство эмигрировало, начались расстрелы в отместку за сопротивление, потом бессмысленные англо-американские бомбежки, потом пришло освобождение и опять расстрелы, тоже в отместку за сопротивление, «Урания» стала общенародной собственностью, то есть общественным предприятием по прокату кинофильмов «Сутьеска», и все это время Симонович продолжал жить в своей квартире-кладовке.

Он не жаловался. У него была дверь. Было окно. Правда, очень маленькое и почти под потолком, ему приходилось подпрыгивать, когда он хотел глянуть в него. Было место, чтобы подвесить гамак, в котором он спал. Была печка по прозвищу «королева печей». И к ней труба со всеми коленами. Со временем всего скопилось даже слишком много – топор, нож, табуретка, та, которая табуретка, вторая табуретка, та, которая столик, электроплитка, кастрюлька, ложка, вилка, глубокая тарелка, и, представьте себе, – еще и мелкая… а носков, белья, рубашек, этого было сколько хочешь, он «роскошествовал», по пять дней мог ничего не стирать… Слава богу, из одежды ему ничего больше и не требовалось. Тем более что с самого начала у него была униформа.

Сейчас ты, скажем так, свободен…

Руди Прохаска уже осенью 1939 года за счет фирмы «Урания» заказал для молодого Симоновича брюки и пиджак. Кроил их лупоглазый Красин, лучший портной города. Вышеупомянутый Красин, когда Прохаска показал ему фотографию элегантно одетого кинобилетера во французском журнале Tout-Cinéma, выкатил глаза еще больше. И сказал:

– Нет проблем, господин Руди. Будет точно так, как здесь, вот только в покрое разберусь!

После чего некоторое время так страшно хлопал глазами, что было страшно, сможет ли он когда-нибудь остановиться, однако, оценив профессиональным взглядом, что необходимо для пошива, в журнал он больше не заглядывал. Костюм получился точно таким, как на иллюстрации. Включая красные нашивки на рукавах и брючные лампасы. Плюс к этому – плащ-накидка с медными пуговицами! Плюс к плюсу – фуражка, отделанная золотым шнуром!

Портного Красина расстреляли немцы в октябре 1941 года. Рядом с кралевской железнодорожной станцией за несколько дней было уничтожено около двух тысяч человек. Даже тогда, на месте казни, Красин до последнего момента, пока не раздалась команда стрелять, рассматривал форму построенных солдат. И только шире раскрывал и без того огромные глаза: какой великолепный покрой, какое гармоничное единство! Ему было просто жалко, что он не может выйти вперед и подойти к ним ближе, чтобы разобраться, как заделана кромка.

Потом, вскоре после национализации кинотеатра, Симоновичу велели униформу больше не носить – какая-то она салонная, как на манекене, с буржуазным душком. Беседу с ним проводил некий Щурик, кадровик, не то гражданский, не то военный. Такое прозвище ему дали потому, что он невероятно много курил и из-за вечно окружающего его облака дыма всегда щурил глаза. Однако, не дай бог, чтобы Щурик предложил тебе воспользоваться его портсигаром и зажигалкой, это означало: конец, выкуривай последнюю – и на расстрел.

Итак, Щурик сначала молча выдымил две сигареты. Он давал огоньку добраться до самых его губ, создавая у «собеседников» впечатление о себе как о человеке, который ни перед чем не остановится, пока до самого конца не сделает то, что и собирался сделать. На Симоновича, который все это время стоял перед его столом по стойке «смирно», он, считай, и не глянул. Симонович же испуганно разглядывал кабинет, насколько дым позволял это сделать. Видно было немногое: пепельница с монограммой «ОЮ», наполненная окурками и пеплом… зловещий портсигар и бензиновая зажигалка… пишущая машинка и револьвер, вроде бы на предохранителе… портреты Тито и Сталина, улыбающиеся, первый загадочно, второй по-отечески… Потом из облака дыма прозвучало:

– Должен тебе сказать, у нас теперь, так сказать, серьезное государство.

После этого Щурик выкурил подряд еще две сигареты. И снова из облака дыма прозвучало:

– А это означает, что вот это, здесь, не какой-нибудь монархический парад или оперетта, или тому подобное.

Чтобы подвести итог, Щурику потребовалось еще две сигареты:

– Скажешь на складе, что я сказал выдать тебе рабочий халат, в количестве одна штука! И еще им скажи, что я сказал тебе подписать расписку… А сейчас ты, скажем так, свободен… Но сперва отдышись, посиди немного на скамейке в коридоре, не хочу, чтобы ты на улице упал в обморок…

И крикнул:

– Коста, заводи следующего! И выбрось окурки!

В кабинет вошел молодой человек в форме, за ним – бывший домовладелец Ягодин, бледный, лицо покрыто капельками пота. Щурик потребовал от Косты пепельницу побольше, потому что дело Ягодина покрупнее предыдущего. Потом стал постепенно добавлять:

– Может, и господин Ягодин… ну, скажем, закурит… или еще лучше… угощайтесь, Ягодин… заткните ее сразу за ухо… а там посмотрим… Я бы не отказывался на вашем месте… какая разница, курите вы или не курите… да это для вас и не табак… это для вас, скажем так, лишние пять минут жизни…

В 1948 году, услышав, что Тито сказал Сталину свое историческое «НЕТ!», кадровик Щурик машинально схватился за сигареты, затянулся, закашлялся и умер на месте. Избежав тем самым ареста и отправки в концлагерь на Голом острове.

Лесенка

Симонович никогда не жаловался – ни молодым, ни позже, когда состарился. Сначала он долгие годы ходил мыться в общественный душевой павильон, но в начале шестидесятых переделал для своих гигиенических нужд одну из кабинок туалета, предназначенного для посетителей летней веранды «Сутьески». Установил там душ. Чего еще желать?!

Примерно в то же время, то есть когда он начал чувствовать бремя лет, Симонович приобрел лесенку, и теперь ему не нужно было подпрыгивать, когда он хотел бросить взгляд на то, что творится за окном. Господи, лесенка, какое же это грандиозное изобретение! Летаем в космос, а лесенку забыли. Стоит сделать шаг и встать на вторую перекладину, сразу больше видно. Встанешь на третью – и можно сколько угодно любоваться через окошко на осенний или зимний день.

А в первые же дни весны – на воздух! Квартира-кладовка была единственным помещением, выходившим на летнюю веранду кинотеатра, и Симонович, когда не было сеанса, в полном одиночестве наслаждался несомненно самым большим двором в центре города. Ха, в его распоряжении было около трех сотен раскладных стульев. Он мог пригласить в гости больше людей, чем глава городской власти. А как билетер с многолетним стажем он действительно был знаком с гораздо большим числом жителей, чем все главы городской власти, вместе взятые. Однако ввиду природы своей работы он избегал тесного общения с посетителями кинотеатра. Опасался, что слишком большая близость может в каких-то обстоятельствах заставить его отступить от принципа беспристрастности.

– А принцип беспристрастности – это первый из всех принципов, которым должен следовать билетер! – еще давно предупредил его киномеханик Руди Прохаска, в тот раз в качестве управляющего. Со всеми вежливо, но со всеми и строго. Это не мое дело, кто где и кем работает, кто начальник, кто полицейский, а кто бывший заключенный. Перед дверью в кинотеатр все равны, и каждый должен задуматься, спросить себя, а достоин ли он этого великого искусства, представителем которого здесь являюсь я! А теперь и ты!

В принципе и в деталях

Трудности, однако, начались в семидесятые годы, когда летнюю веранду кинотеатра «Сутьеска» признали нерентабельной и закрыли. После этого на всей ее территории практически остался один только Симонович. Прежде всего потому, что никто не знал, что делать с площадкой позади бывшего отеля – без доступа с улицы ее нельзя было использовать для строительства или другого сулящего доходы назначения. Рассмотрение вопроса городскими урбанистами тянулось и тянулось, а Симонович тем временем, никого не спросив, убрал с летней веранды складные стулья, аккуратно сложив их в одном из углов двора, а потом собственными руками, с помощью десятикилограммового лома целых два года пядь за пядью разбивал бетон, и на место вынесенных обломков приносил мешок за мешком садовую землю и сажал овощи и цветы, а кое-где и деревца.

Никто не говорил ему делать это, но никто и не сказал прекратить странное занятие. Никто не сказал ничего, хотя перешептывались:

– Разбивать бетон, когда никто его не заставлял?!

– Мешки с землей таскать все свободное время?!

– Копать ямы для деревьев на чужой земле?!

– Наверняка он что-то задумал!

Очень быстро стало видно, что именно задумал Симонович. Летняя веранда утопала в зелени. Зрели овощи, цвели цветы. Да и деревья росли неплохо. Сосенки и елочки пока еще были низкими, березы чуть повыше, а три ивы уже давали тень, достаточную для целой семьи, хотя было ясно, что старик Симонович никогда не женится. Он жил в восьмиметровой квартире-кладовке с двором в более чем две тысячи квадратных метров. Точнее, не с двором, а садом. Официально ничего из этого ему не принадлежало. А к чему холостяку свидетельство о собственности или какое-то решение?! Кому он эту собственность оставит?! Жены и детей у него нет, нет ни собаки, ни кошки, есть только одна птичка, да и та старше его, возможно, ей уже лет сто – следовательно, документ о правах на эту недвижимость ему не нужен, достаточно того, что его не трогают, потому что эта летняя веранда действительно никому не нужна.

Но это только вначале, пока веранда кинотеатра была запущенной. Кроме того, если бы Симоновича выселили из кладовки, то по закону власти должны были бы позаботиться о жилище для него. А он вот-вот уже выйдет на пенсию, и на основании трудового стажа у него будет максимальное количество баллов, так что в очереди на квартиру он сразу же попадет на первое место. Так считалось до тех пор, пока все в общественном предприятии по прокату кинофильмов не получили государственные квартиры, в основном двухкомнатные, в новостройках, причем кое-кто сумел эти двухкомнатные обменять на трехкомнатные. И тут посыпались заявление за заявлением:

– Пользуется общественной землей, а я мучаюсь в шестидесяти квадратных метрах!

– У него настоящий сад на общей территории, а я у себя на балконе и белье толком сушить не могу!