скачать книгу бесплатно
Держась за руки, Скрыбочкин и его спутница двигались расфокусированными шагами по улицам в мягком свете луны, звёзд и фонарей. Луна и звёзды были далеки и равнодушны, а фонари бежали следом за тесной парочкой, наперебой пожирая их двуединую тень. Впрочем, тень отрастала снова – ровно с той же скоростью, с какой её пожирали фонари, отчего размеры тени оставались безубыточными.
По дороге Анжелика покусывала Скрыбочкину туго набрякшую мочку уха и притворно артачилась:
– Ах, все мужчины такие ветреники! Наша встреча для вас – наверняка ничего особенного: одна среди тысяч. Ну признайтесь же, признайтесь честно!
Скрыбочкин признавался, со скромным видом склонив голову и безыскусственно отводя взгляд:
– Честно! Неправда твоя, красотуля! Я сразу – как глянул на твои коленки кровосочные – дак меня точно горячим колом в сердце штырнуло: теперь среди всего женского полу ты единственная мне взапомнишься, покамест я буду ходить живыми ногами по белу свету. Не нуждаться в тебе – это свыше моих челувеческих возможностей!
– Мне нравится вас слушать, но вы, наверное, говорите всё это ради красного словца, – хихикала Анжелика, показывая аккуратные перламутровые зубы и просачиваясь туманисто-мечтательным взором сквозь своего спутника, словно он являлся увеличительной линзой для распознавания не только близкозвёздных окрестностей, но и более далёких миров, среди которых может получать безнаказанные удовольствия любая женщина свободной воли.
– Красное словцо – всему начало, – напористо намекал Скрыбочкин. – А што дальше промыслится – дак то едино от нас двоих зависит, больше ни от кого. Потому любая словесность рано или поздно оказуется недостатошной, надобно же когда-нито и к действию приступать!
Она не унималась:
– Но я не могу так сразу, я приличная дама. Давайте сначала сходим в кино.
Даже если б в Анжелике с первого взгляда не угадывалась способность без следа пожирать имена мужчин, взамен перелицовывая страсти своих партнёров в более яркие цвета, бурно сгорающие и бездымные, то и всего остального, выявлявшегося беглой ощупью, Скрыбочкину было бы вполне достаточно. Потому он не задумывался о выражениях, а с потерянной головой влажно дышал ей в шею, жевал верхнюю часть её блузки и возбуждённо всхлипывал:
– В кино далеко отсюдова идтить. Хучь я, конешно, и не против, но – после, после… Шкуру крокодиловую хочешь?
– О, хочу, конечно!
– Будет тебе. Подарю. Как раз пригодится на чемодан для дороги… Вообще не так дорог подарок, как дорога любовь – энто не зря говорится в пословице, ты счас наглядно удостоверишься. Будет промежду нами красота в полном блеске.
– А вы странный. Ни на кого не похожий.
– Это да: непохожий, спорить не стану.
– Вы меня настолько невероятно взволновали, что сердце едва не выскакивает из груди. Вот, потрогайте, как оно сумасшедше колотится… Чувствуете?
– Ой, мамочка моя, чувствую! Просто бес его знает, до какой степени хорошо чувствую! Счас в обморок упаду и не встану!
– Нет, вы не падайте. Даже не вздумайте, я ведь вижу вас совсем другим, не разочаровывайте меня.
– Ладно, не буду падать, раз нельзя.
– Просто прелесть, какой вы брутальный!
– Не знаю, каковым кажуся со стороны, однак для тебя, красуня, – готовый хучь груздем в кузов залезть!
…Когда они добрались до кладбища и зашагали по смутным дорожкам среди памятников, сворачивая то влево, то вправо, блондинка примолкла. Склонив голову набок, она некоторое время слушала чуткое молчание ночи. А потом тревожно поинтересовалась, перейдя наконец на «ты»:
– Послушай, а ты и в самом деле зомби?
– Навроде того, – ответил Скрыбочкин, с задумчивой улыбкой распугивая москитов под её платьем. – Случалось заради служебной необходимости и гнидой оборачиваться, и по линии безопасности работу сполнять. Много чего было давным-давно тому назад, у меня и памяти навряд настачится на каждую скривлённую пертурбацию. А теперь – вишь, как судьба розпорядилася: начисто лишила меня прежнего обличья перед людским мнением. Ничего, трава и цветы – они тоже вырастают из грязной почвы, и это не мешает им тянуться до чистого воздуха и солнечного света… О, гляди, вот и мой склеп. Да не пужайся, это же вполне отличное место для любого хорошего челувека, сухое и располагающее. Давай заходь, не стесняйся.
– Но сегодня такой прекрасный вечер! Может, погуляем ещё немного?
– Потом-потом погуляем. Сначала в гости до меня зайдём для лучшего знакомства. А то поздно уже, да и скоро дождь, наверное, будет.
Их взгляды встретились и погрузились друг в друга. И Анжелика шагнула вслед за Скрыбочкиным в неясное для зрения, но многообещающее пространство.
Ему хотелось позабыть свой подлинный образ и плакать от этой потери светлыми слезами; но слёзы начисто отсутствовали в его организме. Для них просто не оставалось места из-за переполнявшей Скрыбочкина и стремившейся выволдыриться наружу нечеловеческой жажды женского тепла.
– Счас я буду тебя исследовать с подробностями, – сказал он до хрипоты честным голосом, крепко обхватив Анжелику обеими руками и притиснувшись к ней всем телом.
– Да, да, да, исследуй меня! – раскрыла она губы навстречу этому новому для себя человеку. – Изучи мои закоулочки!
– Изучу-изучу, не сумневайся… – с горячими присвистами и всхрапываниями Скрыбочкин принялся нетерпеливо покусывать её уши и щёки, шею и плечи, сделавшись похожим на сатира, соблазняющего вечнозелёную дриаду.
– Будь со мной непредсказуемым! – тихо воззвала она, подставляя укусам грудь и повизгивая от предвкушения дальнейшего.
– Буду-буду… – выбормотал он прерывисто, склоняясь всё ниже и стараясь расстегнуть зубами пуговицы на её блузке. – Вот прямо сию же минуту… Вот прямо счас и буду…
– Сделай мне что-нибудь такое, чего ещё никто не делал!
– Ага, это можно, это я запросто. Счас исделаю…
Вокруг лежала ночь, и они оставались в тесноте взаимных объятий не поддававшийся подсчёту срок, а их языки, подобные ласковым дельфинам, скользили друг по дружке в неугомонном темпе простого животного веселья. Ощущения затопили Сидора Скрыбочкина и Анжелику Сундукову, как быстрая вода вышедшей из берегов реки в пору неукротимого половодья. Обоих жгло пламя не хуже адского, и они торопились в этой блаженной геенне соединиться ещё крепче, сплавиться, будто два металла, позабыв об остальных понятиях обыденного существования, ненужных и слабоудовлетворительных. И если всё, что произошло между ними посреди продолжительной темноты, нельзя назвать нежной любовью, то, по крайней мере, можно обозначить безудержной страстью. Перед которой любые благоуханные соблазны мира отступили в далёкую сторону бледными призраками. И вообще, что такое для сумасшедших чувств бесполезные слова, когда остались одни горячечные телодвижения и стоны, и крики вперемешку с радостным хохотом – таким, что, не дождавшись рассвета, кладбищенский сторож лишился рассудка, а окрестные собаки навсегда потеряли дар голоса.
Мало что могло – в смысле секса – превзойти воображение Анжелики. Однако Скрыбочкин умудрился-таки превзойти. Отчего в глазах партнёрши достиг окончательного соответствия своему потустороннему статусу. Впрочем, ему это было уже без разницы. Ибо какая может предполагаться разница, когда получил желаемое? Таким образом, мир для него нисколько не пошатнулся, а лишь временно сгустил формулы чувствительных красок в отдельных местах его сознания и остался стоять на прежней позиции.
***
На следующий день супруги Сундуковы должны были отплывать в Россию. Скрыбочкин с Анжеликой успели в порт за полчаса до отправления корабля. А через несколько минут подошёл и майор Сундуков. Который по своей русской скрупулезности всю ночь не мог оставить бар с безвозмездной выпивкой и теперь принёс на себе два ящика шотландского виски.
Майор не помнил зла. А также уже почти не помнил ни себя, ни своего текущего мировоззрения… В ласковом медовом свете утреннего солнца они втроем ещё пили на брудершафт, крепко обнимались и наугад целовались промеж собой, и смеялись, и плакали дружелюбными слезами, и даже в моменты избыточных чувств принимались приплясывать, сплетаясь и расплетаясь, точно обрывки живой гирлянды, занесённой сюда из неведомых счастливых краёв и теперь старающейся в лихорадочном темпе укорениться и размножиться на новой почве. Когда они отрывались друг от друга, Анжелика не отводила от Скрыбочкина благодарного взгляда, и на её лице сияло удовлетворение. Он же, напротив, не подавал ответных знаков взаимности из чувства мужской деликатности. Хотя понимал, что другой, более впечатлительный человек на его месте легко мог бы ополоуметь от восторга и общепонятного душевного самолюбия.
Супруги Сундуковы наперебой уговаривали Скрыбочкина переехать в Россию, поскольку единственно там можно быстро выбиться в люди и по-настоящему жить, ни о чём не задумываясь и регулярно получая руководящую зарплату, особенно если заниматься политикой или хотя бы командовать каким-нибудь необременительным воинским подразделением. А Скрыбочкин молча улыбался, время от времени вынимая изо рта горлышко бутылки, и делал глазами отрицательные знаки.
Анжелика украдкой нежно пощипывала его то за бок, то за руку, то ещё за какое-нибудь случайное место – и высказывала по-женски откровенные мысли:
– Жаль, что мы не можем здесь задержаться. Мне у тебя так понравилось, просто слов нет. Это было прекрасно, прекрасно!
– О да, прекра-а-асно! – весело вторил ей майор Сундуков сквозь гущу горячительных ощущений. – Превосхо-о-одно!
Произнося эти малосложные слова, он не уставал прикладываться к очередной бутылке виски; и водил пальцами по своему лицу, будто страшился окончательно потеряться среди мимолётных всплесков окружающей действительности.
Потом раздался длинный прощальный гудок, и майор Сундуков с супругой, обнявшись, убыли.
Спустя несколько минут, расположившись у окна в портовом ресторане, Скрыбочкин старался сфокусировать мысль на большом океанском лайнере, двигавшемся навстречу горизонту по спокойным водам залива Гонаив. Разброд и смятение царили у него в голове, а его сердце медленно бухало, точно покрытый плесенью барабан. Внутренним слухом Скрыбочкин прислушивался к этим печально-равносторонним звукам, испытывая чувство уходящей натуральности происходящего. Будто кто-то несомненный пообещал ему щедро оплаченный за чужой счёт карнавал жизни, и полковник, поверив праздничному зачину, даже начал танцевать под частушечные припевки, с весёлым задором, самозабвенно и разухабисто, среди беззаботно-горластой толпы, – но, прикрыв глаза и забывшись на неясное время, вдруг очнулся и обнаружил себя в одиночестве, в космическом вакууме или на пустой поверхности незнакомой планеты, танцующим прощальный танец несовместимого с жизнью животного, порождённого природой только для собственного насмешного развлечения, для этих безглуздых движений, с притопами-прихлопами, для никому не нужных траекторий кажущегося разума, и ни для чего более.
Не утруждая себя стаканом, Скрыбочкин изредка отхлёбывал виски прямо из горлышка бутылки, прислушивался к упомянутым нескладным ощущениям – и, провожая взглядом удалявшийся теплоход, шептал в пустоту получужим голосом:
– Хорошо им говорить, Сундуковым-то, про Рассею, когда настоящей свободы как следует не спробовали на вкус. Не-е-ет, у каждого свой путь… Ведь ежли по справедливости разобраться, хто я был у себя вдома? Ну, начальник, дак што ж: на одну голую зарплату разве можно представлять себя полнокровным гуманоидом? Чёрта с два! Вдома у меня была не жисть, а просто ерунда на постном масле! Зато здесь – вона какое со всех сторон уважение, – он обвёл взглядом пустынный зал. – Роздвлекайся как хочешь. Зомби потому што – это как у нас… хуже депутата, наверное… Нет, ну што они знают и понимают об моей здешней обустроенности? Ежли подумать и отбросить первонаружную видимость да копнуть поглубже? Та ничего они не знают и не понимают… Эх, мама моя Родина, существуй теперь сама с собою – как-нито и без меня сможешь не пропасть. А я покамест тут останусь.
При последних словах Скрыбочкин снова поднёс к губам горлышко бутылки. Сделал два глотка, а затем извлёк из кармана давешнюю траурную ленту с наполовину обсыпавшейся золотистой надписью: «…ибаемому дзе… от …бящих сотрудников» – и, неодобрительно прислушиваясь к стуку своего растревоженного сердца, утёр набежавшую слезу.
Зомби
Он стал проклятием гаитянской столицы.
Его именем пугали детей.
Он возникал неожиданно, чёрный от одиночества и белой горячки, и крушил всё подряд, начиная с шикарных ресторанов и заканчивая завшивленными притонами. А по ночам, переместившись на городское кладбище, затворялся в старом склепе, стонал песни, бил порожнюю стеклотару и хохотал неадекватным голосом.
Положение мертвеца вычленило Скрыбочкина из текущего исторического процесса. Который заключался в том, что его, обыденного полковника российских спецслужб, опоили вудуистским зельем, чтоб он стал зомби и совершил покушение на президента Гаити. Его похоронили для отвода глаз, затем выкопали и переправили из Екатеринодара в Порт-о-Пренс. Где он вырвался на волю, подобно неуправляемому катаклизму, и стал жить сам по себе.
Стоило ему обрисоваться в какой-нибудь закусочной, как все при виде зомби разбегались. Покинутый без присмотра алкоголь не требовал оплаты и поддерживал тонус в положительном ракурсе. Так целыми днями и бродил Скрыбочкин по городу, отбрасывая малоразмерную, но жирную тень, которая, казалось, не желала сопутствовать этому неблагонадёжному человеку, отчего с едва уловимой, но неуклонной постепенностью отставала от него. Разумеется, подобный пустяк не был способен огорчить Скрыбочкина. Что он и демонстрировал, разгуливая где ни попадя, пытаясь кричать бодрые напутствия в спины торопившимся исчезнуть прохожим, а также по настроению выводя широким голосом отрывки из своих любимых песен – наподобие:
Не для меня-а-а цвету-у-ут сады,
В долине ро-о-оща расцвета-а-ает,
Там со-о-оло-о-овей весну встреча-а-ает,
Он бу-у-удет петь не для меня-а-а-а-а!
Однако дела обстояли намного хуже, чем ему представлялось. Ибо местная преступность не могла позволить Скрыбочкину длительную автономию… Как-то раз он полузряче фланировал под окнами борделей на улице Карфур, по ходу движения мотылял в воздухе наполовину оприходованной бутылкой джина, распевая на пределе орфографии: «Ты ж мэнэ впидманул-ла-а-о-ох!» – и временами, как ребёнок, принимался швырять камнями в оконные стёкла. Тут на него внезапным движением из-за угла набросили рыболовную сеть и ударили по темени.
Среди грома в голове и звёзд перед глазами Скрыбочкин едва успел подумать о том, что это, наверное, конец.
Однако он ошибся. Это было только начало.
***
Возвращался в себя Скрыбочкин медленно, улавливая обращёнными в неизвестность ноздрями густой дух благовоний, от которых закружилась бы голова даже у человека с наполовину отсутствующим обонянием. В его больной мозг будто из параллельного пространства проникали чьи-то придыхания, всхлипы и шёпот на тёмном колдовском наречии:
– Хули-хули! Аса-аса! Мукулеле!
После каждой словесной формулы следовали щелчки, присвисты, невнятные брызги – и снова:
– Аса-аса! Хули-хули!
– Та в самом деле, хули ты всё причитаешь, быдто у тебя корова скончалась, прямо уши вянут! – не утерпел Скрыбочкин, с трудом просунув взгляд сквозь едва разлепившиеся веки. – Неча зазря гадить мне в голову ненужными выражениями! Без того на душе тошнотворно, переставь пластинку.
Тёмная фигура, от которой исходили звуки, ритмично колебалась над ним и не удосуживалась проясниться.
Некоторое время Скрыбочкин молча поднимал и опускал брови, ничего не выражая, а только стараясь воротиться из противоестественно искривлённого измерения в реальный мир, где можно понимать происходящее и не болтаться среди пустых колебаний воздуха. Мутная вода воспоминаний крутилась у него в голове бурлящей воронкой, засасывая в себя жидкий свет, а взамен выталкивая на поверхность – далеко по краям сознания – разрозненные обломки прошлого, никоим образом не желавшие складываться в нечто целокупное и удобоваримое.
Кто его обездвижил подлым ударом по голове?
Эким чёртовым силам он помешал своим беззаботным присутствием в мире бесплатной выпивки и легкодоступной закуски?
Ничего не было понятно.
Когда взор Скрыбочкина прочистился до удовлетворительного минимума, он обнаружил перед собой сухомясого негроида в ритуальной маске, набедренной повязке и с ног до головы размалёванного красной, белой и зелёной красками.
– Клоун ты што ли? – озадаченно проговорил пленник. – Имей в виду, гражданин хороший: мне от твоего гульканья ни кисло, ни сладко… А ну-ка, предъяви документы, подозрительная личность!
Негроид, не ответив, продолжал сыпать смутными словосочетаниями и творить сложные знаки, раскачиваясь над полковником. Который терялся в загадках без отгадок и не понимал, стоит ли предпринять экстренные действия для своего освобождения или можно ещё погодить для правильного уяснения обстановки. Полная мешанина царила у него в голове. Просто чертовская мешанина и ничего обнадеживающего. Точнее, вообще ничего внятного.
За какие провинности его отрешили от времени и заключили в это смутное помещение с бредовым персонажем?
Что его ждёт в тумане грядущего?
Нет, угрожающих наклонений в голосе разрисованного человека он не почувствовал. Потому решил не томить себя пустомыслием. А прикрыл глаза и прошептал:
– Да тьфу на тебя, глупозвон, бормочи, ежли так тебе нравится, только не дюже громко.
После чего немедленно забылся благотворным сном.
***
Его новое пробуждение произошло под звуки знакомых заклинаний:
– Хули-хули! Аса-аса! Мукулеле!
Негроид в ритуальной маске оставался на прежнем месте подле Скрыбочкина, терпеливо продолжая творить своё беззастенчивое потайное дело.
– Тыры-пыры-растудыры, – передразнил его полковник. – Похоже, ты только и умеешь молоть языком воду в ступе.
В ответ нелепый человек влил Скрыбочкину в горло жгучую жидкость, не прекращая настоятельных звуковых колебаний…
Это был колдун культа вуду, к которому недавно обратилась местная мафия, чтоб избавить город от чудовища, а заодно возвратить зомби к мыслям об убийстве президента Гаити. Пойманного сетью и оглушённого ломом Скрыбочкина в связанном образе предоставили служителю культа. И настало для нашего героя золотое время. Потому как между утомительными заклинаниями (которыми после стольких лет политзанятий Скрыбочкина было не удивить) колдун давал пленнику разнообразные снадобья. Спиртовые настойки зомби принимал. А прочие недоумения выхаркивал аборигену в лицо.
Самое существительное начиналось ночью. Вдосталь пожив на белом свете и считаясь среди вудуистов неисчерпаемым психотерапевтом, престарелый колдун не боялся зомби. Он развязывал пленника и, заперев его в доме, убывал по своим делам. Тогда Скрыбочкин принимался скитаться по помещению, призрачно освещённый проливавшимся в скупое окно лунным светом, и бормотал в адрес удалившегося нелепого старика: «Дурной дед, скопидомный… Секту он со мной тут хочет устроить или ещё для какой цели болбочет каждодневную ахинею – дак хучь бы поинтересовался, согласный ли я на отакое времяперевождение. Не-е-ет, шалишь, ведун хренов! Мне с тобой здеся мракобесничать никакого интересу не представляется. Да ещё ежли ты такой скалдырник… Уйду я отсюдова, скоро уйду – вот только подопиваю твои излишества…» С этими словами он скрупулёзно ревизовал бесчисленные шкафы и заросшие пауками чуланы, где скопился многолетний запас колдовских экстрактов, настоек и спиртовых вытяжек из местной флоры и фауны. Каждое движение давалось Скрыбочкину с трудом, точно ему приходилось преодолевать возросшее сопротивление атмосферы. И это неудивительно, ведь ограничивать его в дозировках было некому. К утру он, как правило, уже не ощущал колебаний своей персональной вселенной и тем более с трудом воспринимал противоестественные манипуляции, производимые над ним воротившимся из отлучки служителем культа. Колдун упорно тщился запрограммировать его на агрессию против президента. Скрыбочкин не понимал по-креольски, а при единственном знакомом слове «президент» бредил портретами бывшего российского руководства и рассказывал мифы и легенды похабного содержания.
Временами ему думалось: может, всё вокруг неправда, и он сам себя выдумал, а теперь пытается в туманных грёзах оправдать эту выдумку разными искривлёнными способами? Возникали и другие вопросы второстепенного порядка, однако они представлялись в столь же туманном виде, сколь и несуществующие ответы на них. Потому Скрыбочкин плыл по течению времени без руля и ветрил, подобно бесхозной корчаге, невесть откуда вынесенной на стрежень реки.
Он не ждал от ближайшего будущего определённости и старался не забыть хотя бы о том, что жизнь не должна стоять на месте. Впрочем, иногда всё же забывал. В подобные минуты ему оставалось лишь мечтать о далёком и несбыточном. Например, чтобы оказаться среди привольно мотыляющихся на ветру степных трав или между камышей на густовлажной почве, ласково всхлюпывающей под ногами, если по ней двигаться осторожным шагом, и тихо всасывающей в себя любого задержавшегося стоймя неосторожника. Ну и что ж, и пусть бы засосало его целиком в прохладную болотистость, это тоже, наверное, приятно – раствориться и перемешаться с живоприродным коловоротом веществ между землёй и небом… Такое представлял Скрыбочкин, забывая себя и снова вспоминая, когда приходила пора сделать ещё несколько глотков спиртного.
А торопиться ему, в сущности, было совершенно некуда. Оттого засыпал он всякий раз со спокойной совестью и чистым рассудком, и из его приотворённого рта вытекал непроизвольный мрак, сбегая по щеке и подбородку и капая на пол…
***
Неизвестно, сколь долго продлился бы плен, но помогла жизнь, двигавшаяся, как обычно, наперекор теории вероятностей.
Одной ночью после очередной дегустации вудуистских лекарств и ядов Скрыбочкин окончательно перестал держаться на ногах – и, сделавшись посторонним самому себе, упал внутрь открытого чулана, в результате чего проломил головой фанерную полку с реактивами. Которые пролились из разбившихся от удара пузырьков и образовали горючую смесь. Дом колдуна вспыхнул.
Жители Порт-о-Пренса видели, как из бушующего пламени вылетел мертвец в горящей одежде – и с потусторонними завываниями понёсся по улицам, сея повсюду пожар и ужас.
Одежда и волосы Скрыбочкина быстро сгорели. А сам он нырнул в сточную канаву, дабы охладиться.
С полминуты просидел неумышленный погорелец в грязной воде, задрав лицо к звёздам, которые, словно миллионы мерцающих глаз, хищно глядели на него со всех концов неба. После чего к нему наконец пришло понимание обретённой свободы. Тогда Скрыбочкин плюнул на ожоги и зашагал прочь от неприятных воспоминаний и слабовразумительных небесных знаков.
С этой ночи для него настала новая жизнь, неприкосновенная со всех сторон. Правда, лишь до поры до времени.
