скачать книгу бесплатно
***
В описываемое время Корецкий в своей одиночной камере мучился мыслями. Он знал, что не выдержит дальнейшего физического давления, потому перекладывал в уме лихорадочные варианты, выбирая спецслужбу, работником которой безопаснее назваться. Впрочем, вариантов оказалось немного, ибо он не знал иностранных языков, кроме смутно всплывавших в памяти немецко-фашистских команд, знакомых по телефильмам о войне.
Думать о спасении мешали доносившиеся из-за стены крики:
– Ой! За шо вы меня бьёте? Я ни в чём не виноватый! Ой-ой! Не бейте ногами, гады сволочные! Мне ничего не известно!
– Не надобно кормить меня баснями про свою невиноватость! – раздавалось в ответ. – Перестань отвиливаться от вопросов и говори по существу!
– А я затрудняюсь по существу! Я не могу по существу! У меня мозг повреждённый! Потому голова болит от ваших побоев и память теряется среди синяков!
– Ничего, я тебе память-то освежу! Нам с тобою, друже, некуда поторапливаться, так што будем тута роздвлекаться хучь до завтрева!
– Не убивайте! Я всё скажу, только не бейте по голове! И по почкам! Не надо по почкам! Ой-ё-ёй, бо-о-ольно! За шо издеваетесь?! Изверги тиранские! Живодёры проклятущие! Хватит истязательствовать! Всё, шо надобно! Скажу-у-у!
– Скажешь, конешно! Я из тебя счас все жилы вытягну! И зубы повыкрошу один за одним, как зерновьё из кукурузного початка! Ещё пожалеешь, што на белый свет народился! Вот тебе, вот тебе, диверсионная рожа!
Следовали глухие звуки ударов, а за ними – новые крики.
Корецкий вздрагивал и, вжавшись в угол, пуще прежнего торопился вспомнить какие-нибудь немецкие слова.
Рядом, через стену, сидели за столом Парахин и Скрыбочкин. Перед ними стояла приближавшаяся к завершению третья бутылка «Перцовки». Парахин, опустошив стакан, заговорщически подмигивал – и, запрокинув лицо, орал в полное горло:
– Звери! Достатошно надо мной истязательством заниматься, я про всё согласный признаться! Под любой бумагою подпишуся!
Скрыбочкин, в свою очередь, допивал из железной кружки и выпучивался криком:
– Дак говори же всю правду, гадина масонский, не выкручуйся! Не до формальностёв мне, штобы ты тут под бумагами подписувался, когда незримый бой идёт по всему миру между добром и злом! Или думаешь, мне доставляет удовольствие кулаки чесать, тебя мордуючи? Так себе роздвлечение – прямо скажу, не аховское! Знайдутся дела и поувлекательнее! Давай-давай, выкладуй всё по правде! Как на духу! Быстро, покамест у меня терпение не скончилось! А то мне вже на ужин идтить пора! Я ж от нетерпения могу тебе и глаза повыковырювать: левый – вилкою, а правый – ложкою! Запросто! Али руку сломаю и потом погляжу, как ты станешь вертеть вола перед лицом закона! Што, язык проглотил? Быстро говори, падлюка, всю требуемую информацию!
И, размахнувшись, бил железным кулаком в стену.
Такое представление в однобоком режиме продолжалось минут двадцать. Наконец Скрыбочкин, заглянув в иссякшую посуду, выдохнул:
– Хватит пока, устал я горлом надрываться. Пойдём, друже, поглядим, какая там от наших стараний атмосфера получается…
После этих слов полковник извлёк из кармана бутылку «Балтики» номер девять и, сковырнув зубами крышку, поднялся на неуверенные ноги.
Когда они отперли камеру Корецкого, тот закрыл голову руками:
– Скажу, всё скажу! Я уже не могу выносить этого в здравом рассудке! Признаюсь в чём хотите, только не бейте!
– Ну?! Быстро! – Скрыбочкин свободной рукой выхватил из кобуры пистолет. – На кого работаешь?
– На немцев! – взвился начальник типографии, всем существом желая жить без повреждений.
– Вот и хорошо, – Скрыбочкин почесал затылок пистолетным стволом и, отхлебнув пива из бутылки, обернулся к Парахину:
– Ладно, пусть этим фрухтом теперь капитан Куражоблов займётся. А мы счас порешаем твой вопрос.
…Следующие два часа они бродили по камерам… Никого, похожего на Льва Толстого, отыскать не удалось.
Однако удача в этом вопросе выглянула с неожиданной стороны.
Когда Парахин со Скрыбочкиным двигались мимо отхожего места, они не знали, что Агнессу Шкуркину, утомлённую многосуточным бдением, сморил сон прямо под выцарапанной на стене традиционной надписью: «Просьба окурки в унитазы не бросать. А то они намокают и плохо раскуриваются». Зато этот факт подглядел в щель между дверью и полом задержанный ею Адольф Штраух. Для которого безумие и разум слепились воедино, готовые взорвать его мозг одновременно с мочевым пузырём, и он был готов на всё, лишь бы спастись от тяжело надвигавшейся гибельной перспективы.
Обмирая от ужаса, Штраух в молниеносном темпе отправил давно наболевшую надобность своего организма и вылетел в коридор на беззвучных ногах.
Навстречу ему возникли из-за поворота Скрыбочкин и Парахин.
– Стой! – мгновенно отреагировав на нового человека, скомандовал полковник.
И, ощупав агента прищуренным глазом, раздумчиво накренил лицо в сторону депутата:
– Поглянь, какой персонаж. Даже бороду клеить не надобно – чистый Лев (у Штрауха за время вынужденного затворничества поседели волосы и, кроме того, успели отрасти белые усы и борода).
– Ежли он ишшо с нунчаками обращаться сумеет, тогда другое дело, – Парахин близоруко сплюнул мимо пола.
– Умею, – готовно закивал Штраух, которому смертельно не хотелось возвращаться в безжалостные лапы Агнессы Шкуркиной. – Нас в разведшколе обучали.
– Тогда будешь Львом Толстым, – сказал Скрыбочкин (Штраух пошевелил губами, запоминая свой новый псевдоним). – А што касаемо твоих способностей, то счас мы их натурально проверим.
…Взяв в спортзале упомянутое приспособление для восточных противоборств, они вошли в камеру, где сидел начальник типографии. Скрыбочкин поставил Корецкому на голову пустую консервную банку из-под контрафактной тушёнки и вручил нунчаки Штрауху:
– Показуй своё умение. Ежли с трёх попыток сковырнёшь жестянку с этого врага народа – отпущу трудиться в пропаганду. Не то пеняй на собственную криворукость и не жалуйся, што тебя матерь на белый свет произвела неправильным способом.
Штраух сшиб мишень с первого раза. Потом дважды повторил удар на бис. После чего Скрыбочкин отобрал у него оружие, похвалив:
– Справно у тебя выходит. А ну, счас я тоже спробую.
После этих слов он отхлебнул пива и, взявшись за один из двух металлических стержней, принялся со свистом раскручивать на цепи второй…
Полковник, в отличие от германского агента, не обучался в разведшколе и не имел специальной подготовки. Поэтому в конце концов нанёс невероятной силы удар себе по затылку. И, раскинув ноги, поплыл в горячо запульсировавшую жижу кровавистых огоньков, закружился, запорхал невесомым мотыльком внутри самого себя, быстро забывая окружающее пространство и расшепериваясь в пучине беспамятства.
Трое оставшихся в сознании подхватили его и понесли к ближайшему кабинету с мягкой мебелью, не замедлив вызывать «скорую помощь».
***
Под съёмки Парахину выделили без малого четыре миллиона рублей. Которые он и пропивал восьмые сутки, запершись в номере-люкс екатеринодарской гостиницы «Москва». Оператор, режиссёр и вся остальная массовка сбежали. Подле Парахина теперь оставался подневольно пьющим единственный Штраух, связанный по рукам и ногам четырьмя вафельными полотенцами с расплывчато-чёрными гостиничными штампами.
В редкие минуты возвратного сознания агент понимал, что его жизнь висит на волоске. Постепенно превращаясь в собственную тень, он завывал наподобие подстреленного серебряной пулей вурдалака, бился головой об пол и строил планы побега. Но вскоре вновь наступали сутемки и белая горячка.
Удобный случай нечаянно представился поздним вечером, когда Парахин, перестав слушаться своих ног, не сумел подняться из-под стола. Последним усилием он дотянулся ножом перерезать сковывавшие Штрауха казённые полотенца и послал его в ресторан за водкой. Которой тот покупать не стал, а – дерзким образом подсунув обратно под дверь полученные от депутата тысячерублёвые купюры – навострился прочь от этого неумолимого человека. Впрочем, не сказать чтобы поначалу его темп мог внушить сколько-нибудь достаточную надежду на освобождение. Просто агент БНД последним усилием задушил в себе сомнения и, едва выпустив деньги из рук, ступил в трепет и кромешье неопределённости, из коих не ведал, выберется ли живым.
Постепенно напитываясь решимостью, Адольф Штраух упрямо переставлял затёкшие от тугих полотенец ноги навстречу полузабытому вольному воздуху. Расплывчато-медлительные силуэты не то людей, не то ещё каких-то параллельных воплощений разума неравномерным фронтом наползали на беглеца, просачивались сквозь его страхи, как вода сквозь песок, и оставались за спиной, постепенно сливаясь со слабопроницаемой атмосферой. Штраух шагал с улыбкой сомнамбулы, а тротуар под ним то предательски вздрагивал, то принимался неравномерно раскачиваться; но обратной дороги не было, и он с мученическим лицом продолжал движение.
Агент БНД слабо знал город; к тому же алкогольные пары не могли так скоро выветриться из его головы; потому битые сутки он блуждал по екатеринодарским окраинам ломкой походкой, пугая свиней и натыкаясь на заборы, из-под которых заливались возмущённым лаем сторожевые дворняги. И когда наконец ему встретился на трамвайной остановке смутно знакомый генерал, Штраух без раздумий поднял руки вверх и бросился к нему, затравленно озираясь и на ходу разъясняя свой статус. Агент хотел считаться официальным пленным, чтобы на него распространялись все международные конвенции и права человека.
***
Тормоз (это был он в генеральской форме) вспомнил о желательном ордене. Правда, рядом с ним уже находился залитый слезами Корецкий, доедавший из мелкоячеистой авоськи пятый рогалик с яблочным повидлом (когда Скрыбочкина увезли в больницу, о начальнике типографии забыли, и он был смертельно голоден к тому времени, когда за ним вновь явился Тормоз).
Агент БНД спутал ему все мысли. Тормоз смотрел то на Корецкого, то на Штрауха, и его глаза никак не могли насытиться непредвиденно богатым уловом пленников, которые – как он справедливо полагал – находились теперь в его полной власти… Но куда было девать этих двоих, если оставить их живыми?
И Тормоз решил отвести обоих в единственное место, откуда его самого никогда не прогоняли…
В приёмном покое городской психиатрической больницы дежурил врач Биздик.
– Ага, старый знакомый, – потёр он ладонь о ладонь, избавляясь от крошек только что съеденного домашнего бутерброда. – Рад, что не забываешь родные, тэк скэзэть, пенаты… А мы тебя уже почти потеряли в памяти, как Сусанин дорогу к пивному ларьку. Ещё и не один явился, молодец… Раз уж к слову пришлось, это кто с тобой?
– Нимецьки вжбиёны, бляха… – с подобострастно-готовным лицом брызнул слюной Тормоз.
– Пришли, насколько я понимаю, сдаваться? – одобрительно ухмыльнулся Биздик. – И правильно, нечего бегать от медицины. Лучше вовремя обратиться за помощью к специалистам, чем потом чертей на потолке ловить и с мухами про философию решать спорные вопросы. У нас для паранойцев и шибзиков пока ещё медицина бесплатная. Так что ловите момент и лечитесь на здоровье, господа хорошие.
Корецкий со Штраухом, переглянувшись, кивнули. Биздик удивлённо крякнул при виде такой маниакальной синхронности.
…Их обоих облачили в смирительные рубашки и отвели в палату. А считавшийся здесь старожилом и потому пользовавшийся относительной свободой передвижения Тормоз спрятал секретное досье под подушку Корецкому. Тот пытался протестовать максимальным голосом, но ему укололи снотворное, и он перестал причинять беспокойство медицинскому персоналу своим бредом.
***
После удара нунчаками считавшийся при смерти Скрыбочкин благополучно лежал в реанимации, пока над ним не произнесли слово «трепанация». После чего, вырвав у медсестры флакон спирта, он разбросал в стороны больничный персонал, выпрыгнул в окно и укрылся на одному ему известной явочной квартире залечивать рану самостоятельным способом. Впрочем, упомянутого флакона хватило при всём старании на полтора часа… Тогда полковник вернулся в Управление. И, обнаружив новую пропажу злополучного досье, принялся переворачивать весь город вверх дном.
…Тем временем в городской психиатрии готовилось большое событие. Предстоял культурный обмен с Германией под девизом: «Каждому больному – свою семью за границей». Суть заключалась в том, что в Россию должны были приехать сто немецких душевнобольных, а в Германию – столько же российских; и тем, и другим надлежало прожить в семьях прикреплённых к ним иностранных медработников ровно месяц и, выразив таким образом свою волю к миру и дружбе, вернуться затем домой.
– Это наш единственный шанс, коллега, – шептал в столовой Штраух Корецкому. – Главное – пересечь границу. И секретное досье сейчас как нельзя кстати: это наверняка важный документ, раз за ним развернули такую охоту. Наш провал ещё может обернуться победой.
Корецкий не знал немецкого. Он молча подъедал Штраухову порцию горохового супа и, посверкивая золотыми зубами, не то кивал, не то просто бессмысленно тряс головой. Окружающее в целом ему не нравилось, однако сколь ни раскладывал Корецкий общезримую картину текущего момента на составные части, придраться, в сущности, оказывалось не к чему. Кормили здесь хорошо, побоями не мучили и даже дозволяли аккуратно курить в туалете. Ведь главное, что нужно человеку – это спокойная жизнь. Правда, не каждый способен осознать данную истину до тех пор, пока его не ударит как следует чем-нибудь внушительным по голове или по другой болезненной части тела. Корецкого ударило – неоднократно за короткий период – и он осознал. Оттого был вполне готов смириться со своим нынешним положением.
…После шумноголосого собрания коллектив больницы вынес решение послать в Германию в качестве душевнобольных: главврача с женой, детьми, родителями и многочисленными родственниками его родителей, четверых заместителей главврача с жёнами, всех заведующих отделениями, а также некоторую часть отличившегося в труде медицинского состава. Собственно больных в список попало двое: Корецкий и Штраух.
***
Работники безопасности напали на их след слишком поздно.
…Скрыбочкин выскочил из чёрного «Мицубиси» и долго мчался по взлётному полю подле набиравшего разбег самолёта «Люфтганзы», перекрывая рёв двигателей требованием возвратить документы, размахивая руками и стреляя в воздух из пистолета Макарова.
Корецкий кинулся было отковыривать стекло иллюминатора, чтобы выбросить проклятую папку, но Штраух схватил его за руки:
– Не делайте глупостей, коллега. Мы на самолёте немецкой авиакомпании. Россия не пойдёт на такой конфликт.
…Через двадцать минут Скрыбочкин вошёл в свой кабинет и бросил потную от жары папаху на стол перед глазами мирно дремавшего Парахина.
– Дело в шляпе, – проговорил он затруднённым от радостного возбуждения голосом. – Улетели мои бумаги в Берлин. Как пташки упорхнули в небо промеж облаками.
– Да ты шо? – участливо встрепенулся депутат. – Кого ж я тут контролировать стану со своей комиссией, если тебя с поста сымут?
– Не беспокойся, друже. Все останемся по своих местах.
– Не понимаю, хоть выпотроши меня до самой изнанки. Ты ж оплошку дал. Разве такое оставят без оргвыводов на твою голову?
– Дак никакой оплошки и не было. Я же настоящее досье опосля первого раза перепрятал, – полковник достал из мусорной корзины картонную папку, сдул с неё окурки и тремя старательными движениями отёр рукавом семечную шелуху. – Вот они, порнухеровы письма. Получилось как в пословице: долго шарили, а головню оставили, хе-хе-хе. Знай наших! Как говорится, и мы не на руку лапоть обуваем!
– Ну ты даёшь, Сидор. А если б уборщица вытряхнула эту документацию на помойку вместе с остальным мусором из корзины?
– Не вытряхнула бы. Потому што я прошлым месяцем последнюю уборщицу – того… аннулировал к чертям собачьим.
– Ого! Сурово, ничего не скажешь, – неодобрительно покачал головой Парахин. – И за какую провинность ты приговорил её к высшей мере?
– Да не, ты недопонял. Не было высшей меры, ерунду не выдумывай. Просто я заради экономии средств сократил её из штатного расписания.
– Хм… А шо ж ты фрицам подсунул вместо настоящего досье?
– Бомбу.
– Вот гад. Там ведь, в самолёте, наверняка не только немцы, но и наши люди полетели. Теперь, выходит, им тоже кранты настанут?
– Та я ж имел в виду не в прямом смысле… Понимаешь, в той папке они увезли подложные документы, свидетельствующие о сотрудничестве с нами почитай всего ихнего сраного бундестага. Вот оно, бомба-то какая получается, понял?
– Понял, – восхищённо втянул щёки Парахин. – Значит, с погоней – это ты спектакль разыгрывал?
– Точно так. Бенефис по полной программе. А как ты думал? При моей службе не надобно никакого дармового талана, от него только беда и расслабление, ничего больше. Зато ежли умеешь просчитувать все ходы наперёд, никакой враг тебя не обмишурит на трёпаных бумажках!
– Слушай, кум, – задумчиво произнёс депутат, – у них же специалисты не хужей нашего, волки травленые. Вмиг пораскусывают эти твои бумагомарательские фальшивки.
– А я не против, пусть раскусывают на здоровье. Но не сразу же умудрятся, да и потом в любом разе огласки не захотят, штоб не было лишнего скандалу в прессе, – Скрыбочкин достал из сейфа бутылку портвейна. – А меня ж во всём мире знают, што я скандалу не боюся.
Он подсел к столу и улыбнулся:
– Я им отдельную приписку исделал карандашом. Што, мол, они могут ишшо от нас с тобой откупиться. Мы с немчуры дорого не возьмём, верно?
Гроб из Екатеринодара
Начальствуя над екатеринодарской безопасностью, полковник Скрыбочкин считался пока обыденным человеком, и среди живых наводил ужас только на немецкую разведку. Которая спасалась от него деньгами и давно работала себе в убыток.
Но случай определил ему в недобрый час встретиться с двадцать шестым сыном верховного колдуна культа вуду – гаитянским подданным Габриэлем Шноблю. Который трижды оставался на второй год в местной сельхозакадемии, чтобы не возвращаться на свою незначительную родину, а между делом оформился с преподавательницей сопромата Анной Простатюк и вместе с ней сбывал на барахолке привозимый из-за рубежа ширпотреб. Означенный ширпотреб в количестве двадцати ящиков рома однажды и был изъят у него Скрыбочкиным под горячую руку борьбы с организованной преступностью.
Случай цеплялся за случай, и следующим звеном в цепи совпадений явилось то, что в студенческом общежитии Шноблю проиграл в «очко» восемьдесят тысяч долларов своему соотечественнику Жану Мудильяру. Упомянутый Мудильяр сотрудничал с мафией и подыскивал в России убийцу для покушения на президента Гаити. Потому как тот объявил войну наркотикам и за это должен был умереть.
В счёт погашения карточного долга Шноблю согласился на зимних каникулах выкрасть у отца вудуистский «напиток мёртвых», представлявший собой настой трав, смешанный с вытяжками из морского кольчатого червя, галлюциногенной жабы и рыбы-ежа (ткани которой содержат нейропаралитический яд – тетродотоксин). Выпивший этот настой человек способен несколько дней пролежать в могиле без признаков жизни. Затем его можно выкопать: став зомби, тот готов выполнять любые приказания своих хозяев. Что особенно удобно, если нужно кого-нибудь убить.
…Через месяц Шноблю сидел в ресторане «Интурист», выставив на столик пузатую бутылку с означенной настойкой и выбирая подходящую кандидатуру для гибели… И тут к нему подсел неадекватный полковник Скрыбочкин, коего сопровождали две юные стюардессы. Шноблю, узнав его, обрадовался возможности отомстить за отобранную контрабанду. Полковник же, напротив, никого не опознавал уже вторую декаду, начиная с новогодней ночи, хотя деньги давно закончились, и если б не женщины, дело могло бы обернуться беспробудной трезвостью.
– О-о-о, чернокожий друг! – слабозряче обрадовался Скрыбочкин. И предложил гаитянцу выпить за его счёт. Шноблю, с готовностью согласившись, заказал два графина водки. Незаметной рукой он подлил полковнику в рюмку несколько капель вудуистской настойки и горячим тостом побудил выпить всё до дна. После чего со спокойной совестью пригласил на танец одну из стюардесс. С которой погрузился в гущу музыки и движений, предвкушая, как минут через десять-пятнадцать одним махом убьёт двух зайцев и совместит полезное с приятным.
Шноблю не знал, что Скрыбочкин, не терпевший грязной посуды, успел между «ламбадой» и «цыганочкой» допить остатки из графина и рюмок, а затем без колебаний оприходовал пузатую бутылку иностранца. Чрезмерное количество содержавшегося в ней яда оказалось непосильным для перегруженного организма: кое-как долетев до сортира, полковник выворотился там наизнанку – и вернулся за столик с полным вакуумом в желудке.
Вскоре покончивший с танцами Шноблю уселся рядом. Он не поверил своим глазам: уничтоженного Скрыбочкиным «напитка мёртвых» хватило бы на то, чтобы посеять кладбище даже среди стада слонов.
– Не может быть! – воскликнул он. – Неужели вы сами всё это выпили?
