Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845

Письмо брата от 14-го марта нового стиля очень значительно. Отвечая на мои запросы о фондах, он намекает о состоянии Франции и в первый раз признает, что «ветер дует в одну сторону» и что власть и влияние короля не только потрясено, но разрушено со времени отказа дотации и министерства

Тьерса: не личность Тьерса важна, а обстоятельства, его произведшие; он назначен вопреки la volonté, доселе immuable, и сам назначил своих товарищей, а доселе порядок вещей держался одним королем. Это мысль главная, им выведенная. Сообщу письмо на досуге. Нам, капиталистам, предстоит передряга в общей передряге. Правда, что брат прибавляет, что это обрушится не на нас, полуотживших, но на детях; по мне кажется, что эта надежда или опасение только за детей не совсем основательна, и опасения брата за настоящее противоречат этой надежде.

Глазам лучше, но очень слабы. Заказал шесть пар очков. Бернар вымерил с точностью глаза мои и слепоту оных. Дни два уже выезжаю, хотя не всюду. Спасибо за картон, но портрета моего в нем нет. Пришли или привези два или три; они все в большом картоне. Булгаков желает иметь его и тебя просит. Жаль милой Гогенлоге!

Если встретить поэта Лабенского, то скажи ему, что поручение его исполнено, то-есть, передано Сент-Бёву, но что еще не имею ответа от него самого. Будут ли еще зимние курьеры в Париж? Уехал ли Барант? Здесь слышно было, что Жуковский год пробудет в Дармштадте для обучения невесты русской грамоте, а может быть и закону. Правда ли? Это несогласно с его письмом к Елагиной, где он обещает в августе непременно возвратиться. Четвертинских давно не видел за болезнию. Поеду сегодня справиться; приискали ли они тебе квартиру? Чем кончилась участь Лермонтова?

Доктор, исключительно детскими болезнями занимающийся, сказал брату, что Сашка – lymphatique; что ей нужны морские ванны и вредна всякая мучная пища (farineuse). Она сама открыла боль в желудке и сказала брату. Очень это меня беспокоит; уговариваю брата ехать опять к морю, которое и Кларе помогло, и отказаться месяца на два о та своего Шанрозе. После завтра стукнет мне….[8] лет,

Я намерен, с первым осушением улиц и дорог, обрыскать Москву с её монастырями и церковно-гражданскими древностями, а потом и окрестности: Пестушев, Воскресенский, Троицу и прочия. Поклонись старику-служивому, моему дядьке. Рекомендую дядьке мою коляску и прошу проветривать ее.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому[9]. В С.-Петербурге.

848.

Тургенев князю Вяземскому.

28-го марта 1840 г. Москва.

Очень жалею, что пропустил оказию Варанта и Этьена; письмо почти готово, но не кончено. Пришлю после.

О Фонвизине именно ничего нет в Архиве, но попадались бумаги, вероятно им писанные, и какая-то бумага, помнится, о его производстве. Пересмотрю кипы того времени и давно бы просмотрел, но глаза мешали и мешают; бываю в Архиве для надзора за писцами; читать не могу, а только оглавления пробегаю и указываю, что выписывать. Надобно переписать из бумаг, данных государю, кои теперь, вероятно, у князя Александра Николаевича (а были у графа Нессельроде), из инструкции Вержена Вераку го, что первый говорит о графе Панине, и из последнего то, что он говорит по случаю отставки графа Панина. Фонвизин даст тебе случай сказать несколько слов о графе Панине. Я, вероятно, скоро получу здесь эти два тома, просмотренные графом Нессельроде. Князь Александр Николаевич обещал доставить, Вчера купил восемь пар очков, но еще не привык к ним, да и не велят еще много читать и писать: последнее легче.

Вчера был у Четвертинских. Княгини не было дома. Дочь (Трубецкая) уговаривает ее ехать по другому делу недели на две, в конце апреля, в Петербург с нею, а она сама оттуда в Италию в мае. Опрашивал о твоей квартире, Думают, что дом пустой у Лодомирских, и что там и тебе место будет с князем федором Гагариным. Переговорю с княгиней, Лебур давно здесь; заеду к нему за портретом. «Revue des deux mondes» теперь права, и ты с нею: наши письма разъехались, а поют одно. Письмо брата говорит то же.

Жаль бедной Бахерахтши! В Гамбурге она не уживется, а Петербург надолго не для неё.

Выписку из письма Жуковского из Модлина получил. Третьего дня был в Историческом обществе. Погодин читал рассуждение о древней России: как она сложилась и после разломилась, чтобы опять сложиться; в его новом взгляде есть что-то дельное, но наш Michelet пишет хуже французского: не позволено о России писать почти не по русски и, говоря об элементах политических, коими уставилась, определилась судьба великого или, по крайней мере, огромного государства-отечества, употреблять выражения площадные, сравнения, недостойные возвышенности предмета, и профессору перед публикой являться в шлафроке салонного разговора. Гёте и запросто всегда выходил в сюртуке к своим посетителям, Чертков читал описание болгаро-славенской рукописи в Ватикане, давно мною описанной в путевых записках; он срисовал только любопытные виньеты о России, а рукописи не списал; в одной из сих виньеток виден русский, крещаемый в Днепре; по положению его видно, что его мороз по коже подирает, и он бы выпрянул из живой купели, если бы не боялся стоящих на берегу душеспасителей.

Поутру в Архиве видел я другую редкость, нашу Magna Charta об избрании на царство Михаила федоровича, с 21 рисунками Кремля и всех его соборов, внутри и снаружи. Костюмы, обряды, народ, духовенство, бояре, двор – все тут живо и верно изображено. Кремль – как он был до жертвоприношения народам и дурному вкусу. Все сии хартии тлеют, но это сокровище единственное, должно сохранить непременно. Скотников здесь берется за 300 рублей выгравировать каждый рисунок. Я буду просить нужной суммы у государя на издание текста и рисунков. У Муханова видел какую-то космографию, по коей Михаил федорович учился географии и всякой всячине, или энциклопедии того времени. Но листам и виньеткам отмечено по-русски содержание и значение оных для объяснения державному ученику. Эти объяснения очень забавны. Книга принадлежала Морозову; сохранена прекрасно. Здесь я чем больше в лес, тем больше дров нахожу, по куда деваться с ними? И часть своего архива разобрал; всего увезти нельзя, а пятидесятишестилетнему старцу трудно возвращаться снова на родину, для него с каждым годом пустеющую. Как меня ни кормят здесь русской стариною, а я все в лес смотрю, а из лесу опять позывает на родимую сторону. Волею и неволею я принадлежу России, её истории, её внутренней жизни, её коммеражам, её порокам и бедствиям, её славе и доблести. Я весь русский, но… Не могу продолжать письма. Поклонись Карамзиным. Послал ли я записку об армянине-учителе к тебе?

На обороте: Его сиятельству князю Нетру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

Приписка А. Я. Булгакова.

У бедного барона росена был удар паралича, лишивший его рук, ног и памяти. Вчера боялись, что не проживет до утра, но я сегодня не знаю ничего об нем. Обнимаю.

849.

Тургенев князю Вяземскому.

30-го марта 1840 г. Москва.

Пожалуйста, отошли письмо с Барантом, а если уже уехал, то по прежнему, от моего имени, пошли к Балладу. Мне неловко послать его но почте. Может быть, и у нас отправится скоро курьер.

Глазам моим опять похуже. Сегодня зван на обед, который члены нового клуба дают старшинам, то-есть, все-таки князю Д[митрию] Вл[адимировичу]. Авось, поеду.

Напоминаю сегодня, чтобы мне выслали из Петербурга первые два волюма моих рукописей, где о графе Панине, для просмотрения мнения графа Нессельроде, который обещал его доставить. Ожидаем тебя сюда, по когда?

Президент, сенатор Озеров, является в новый клуб, из чиновников и даже полицейских составленный. Все встают. Он не хочет более ездить. Перед президентом Монтескье не стыдно было бы встать.

Скажи мне что-нибудь о Валуевых? Что Лиза? Где они будут летом? Перлюстрирует ли берлинский философ немецкия ведомости или еще не возвратился?

Я нашел в Архиве длинное оригинальное письмо Ломоносова к Миллеру, но не мог прочесть еще. Если увижу, что оно любопытно и неизвестно, то не прислать ли для твоей котомки, сказав несколько слов о его отношениях к Миллеру и Шлецеру.

Может быть, я и не пошлю сегодня письма в Париж, а в понедельник. Глазам трудно кончить его, хотя и очень нужное.

На обороте: Князю П. А. Вяземскому.

Приписка А. Я. Булгакова.

У меня шалит опять глаз. Благодарю за письмо от 25-го. Мы его все читали вчера у Ольги, то-есть, я читал, а прочие слушали, как апостола чтение. J'ai dit que voilà le Thiers consolidé, а Тургенев на это: «Жаль, что я не в Париже, что ты не написал это туда. Я бы выдал за свое». Буду писать тебе в понедельник. Мацнев одобряет все, что пишет княгиня, и на все соглашается. Уж подлинно озадачил ты и ухо меломана, и желудок объедалы своими двумя афишками. Обнимаю! Больно глазам.

30-го марта.

850.

Тургенев князю Вяземскому.

1-го апреля. [Москва].

Отошли повернее к Валладу. Правда ли, что ты сюда уже не будешь? Картон с Дегуром получил, но моих потретов гравированных в нем не было. Вчера показывал обжоре Соймонову menu графа Салтыкова и певице-дочери афишку концерта. Третьего дня во весь стол беседовал с Ермоловым в новом благородном клубе, прозванном клубом святого Станислава, по роду кавалеров, там красующихся: в том числе и я.

851.

Тургенев князю Вяземскому.

2-го апреля (следовательно, не обман) 1840 г. Архив. [Москва].

Я отыскал здесь черновой перевод Дениса Фонвизина и с его подписью, как переводчика французского сочинения: «Сокращение о вольности французского дворянства и третьего чина. Переводил переводчик Д. Фонвизин». Делают для тебя выписку и перепишут заключение бумаги, листов в шесть, все его рукой; но кажется, судя по содержанию и по времени, не Сиэса («Sur le tiers-état»); в заключении о России. Если что найду еще – пришлю. Известно ли тебе о сем переводе его? Не знаю, доберемся ли, кто автор сочинения? Булгаков и меня, и весь город взбудоражил вчера записками об убийстве Тьерса и пр. Я в Архиве получил его записку; дал прочесть другому, ибо сам не мог, и архивские юноши разнесли по всему городу мнимую трагедию о мнимом Кесаре Тьерсе и о Бруте Одильон Баро и компании. После и Россети, и Эскалон приезжали ко мне с тою же вестью, коей верили, а я показал им записку Булгакова и разочаровал их, но город верит и повирает.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

852.

Тургенев князю Вяземскому.

З-го апреля 1840 г. Москва,

Записку по делу Кольцова вчера списал у Свербеевой, а она отдаст князю Оболенскому и чрез него или других Озерову, а я чрез сына – князю Лобанову, обер-прокурору сего департамента. За повытчиками надобно ехать в клуб святого Станислава: передам другим. Попрошу и сенатора Салтыкова, если от него зависит.

Вчера не успел послать выписки из Фонвизина. Писец с трудом разбирает руку его, а я и совсем не разберу, за глазами.

Письмо Ломоносова к Миллеру, архивариусу-историку, на четырех страницах, очень любопытно, ибо он оценивает в нем многих немецких ученых, весьма впоследствии знаменитых, и определяет, в чем именно их достоинства и годность для Академии пашей. Если оно не напечатано нигде, то для тебя была бы это находка, если ты издаешь кипсек, и я дарю тебе это чужое добро, «ибо вся ми предана» в Архиве. Я справлюсь у Орловой, нет ли его в бумагах Ломоносова, а в Академии русской можно справиться чрез федорова: он все прочел о Ломоносове и пишет его биографию для детей. Мне списали письмо Ломоносова точно, по оригиналу, кое-где под титлами.

На сих днях пошлю к князю А[лександру] Н[иколаевичу], для представления государю, проект о напечатании и выгравировании книги (в лицах), содержащей описание:

1) о избрании на престол царя Михаила федоровича;

2) коронование его и помазание мѵром;

3) встретение возвратившагося из польского плена его, государева родителя Филарета Никитича;

4) посвящение его, митрополита, в российские патриархи. На 52 листах, с 21 раскрашенными рисунками. Предлагаю Скотникова гравером оных, а князя Оболенского издателем всего.

Перепиши для себя бумагу Фонвизина, а мою возврати: она нужна в коллекции. Уведомь, достаточно ли выписано. Многие слова не разобрали в рукописи Фонвизина. Возврати ее. Не знаю также года, когда писана, ибо в папке не означено.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

Приписка А. Я. Булгакова.

Мне ставят мушку за ухо. On prêche la lumière à la jeunesse, apparemment que je suis vieux, puisqu'on me recommande les ténèbres et l'obscurité. Скучно без рассвета! Скучно без рассвета!

853.

Тургенев князю Вяземскому.

4-го апреля 1840 г. Москва.

Посылаю тебе выписку из той секретной рукописи, которая была у меня в Петербурге, о графе Панине. Она определяет его отношения к императрице и в России и означает тогдашнее направление его политических мнений. Теперь не могу пробежать всей рукописи, но все, что встречу в ней относительно характеристики графа Панина, пришлю тебе. В других депешах, кои теперь в Петербурге, еще более о нем, особливо в донесениях в Вержену и в его инструкции Не- раку, где он указывает посланнику на значительнейших мужей в России и делает их портреты, а потом там, где идет дело об удалении Панина от министерства; все ахнули и, казалось, вопили: «На кого ты нас, батюшка, покинул!» Ты найдешь о нем примечательную характеристику и в немецкой книге: «Dohm's Materialien zur Geschichte seiner Zeit», где напечатано то, что Герцберг, кажется, написал на французском о государственных мужах в России для принца Гейнриха, перед приездом его в Россию. Эта пиеса о петербургских корифеях того времени а eu du retentissement en Europe. Вряд ли там не сказано несколько строк и о Фонвизине, ибо автор упоминает о секретарях и дельцах Панина. Я помню, что о Бакуниных точно говорится, а они были товарищами Фонвизина. Эта книга у меня была; она in 8°, в четырех частях, и французская статья, кажется, в третьей. Справься через Востокова в музее Румянцова или у Аделунга, твоего соседа; он, верно, достанет тебе ее на время. Если в моих книгах, в Университете, отыщу, то сообщу. Если бы о самом Панине, in extenso, нужно было писать, то у меня много бумаг, им самим писанных, где он излагает для Екатерины свою политическую систему и отношения европейских держав к России. Бумаги черновые им писаны и приложены к делам. И слог его любопытен: это – Безбородко своего времени, но не секретарь, а министр.

Моя котомка обогащается. Право, затеять бы русский «Portofolio»! Чему мешают выписки, подобные ныне сообщаемой? Могут даже иные и подбавлять воды на нашу мельницу, особливо если старое palpitera de l'intérêt du moment! Вчера посланную выписку возврати, списав копию.

Выписка из депеши французского министра в России, monsieur Bérenger, от 6-го августа 1762 г. к версальскому двору:

«L'influence de m-r Panine dans les affaires n'est point douteuse: il est le moteur principal de la machine; les autres ministres ne doivent кtre considйrйs que comme des ressorts secondaires, dont il dirige l'action, et aux quels il distribue plus ou moins de force, selon le degrй d'aualogie que leur affection et leurs idйes ont avec les siennes.»

«L'influence de m-r Panine dans les affaires n'est point douteuse: il est le moteur principal de la machine; les autres ministres ne doivent être considérés que comme des ressorts secondaires, dont il dirige l'action, et aux quels il distribue plus ou moins de force, selon le degré d'aualogie que leur affection et leurs idées ont avec les siennes.»

«Or, monseigneur, cet homme, qui tient ainsi le gouvernail de la Russie, eu a la plus haute opinion. Il s'imagine, que cet empire se suffit à lui même et qu'il n'a nul besoin des puissances étrangères; on m'assure, qu'il a persuadé à l'impératrice, que jusqu'à présent les alliances de la Russie lui ont fait un tort considérable, et que les alliés ne se sont servis d'elle que «comme le singe de la pâte du chat» c'est son expression; en sorte que cette puissance ne pourrait rien faire de plus préjudiciable il ses intérêts, que de s'obstiner à s'en rendre la dupe pour obtenir une considération, qui lui est due et qu'elle augmentera sans leur secours, que cependant puisque le système politique actuel de l'Europe semble imposer il chaque puissance la nécessité d'avoir un allié considérable, le plus vil et le plus naturel pour la Russie est l'Angleterre; et qu'elle n'en doit point chercher- d'autres; que les anglais seuls peuvent exporter les denrées de l'empire, donner l'écoulement à toutes les productious, y introduire les commodités et les objets d'agrément dont il faudra prohiber ou diminuer l'entrée en raison des progrès des arts en Russie, ou les interdire même absolument par des lois somptuaires; qu'enfui les liaisons de commerce avec l'Angleterre sont les seuls vraiment avantageuses pour ce pays,' et que ces deux couronnes par une alliances directe et solide doivent se communiquer réciproquement une considération et une influence prépondérante en Europe.»

«Telle est, monseigneur, la doctrine de ce législateur moscovite, et, si j'en crois certains rapports, elle est très agréable à l'impératrice. Pourquoi les dissimulerais-je il votre grandeur? Je suis tenté de soupèonner que plusieurs personnes et moi d'après elles, nous nous sommes trompés sur le compte de l'impératrice. Nous croyons, que le goût que cette princesse avait manifesté dans le commencement pour les anglais, avait changé. Peut-être n'a-t-elle fait que suspendre pendant quelque temps l'expression de ses sentiments pour eux?..»

(Bérenger). St.-Pétersbourg, 3 septembre 1762.

«Si nous tournons nos regards sur les personnages qui donnent le mouvement il cette monstrueuse machine, nous verrons à côté de Catherine II: Panine, Bestucheff, Keyserling et Teplow; le reste ne mérite pas d'être compté».

Выписываю об одном Панине:

«Panine est en quelque sorte la créature de Bestucheff et son disciple; il est bon d'observer qu'il a été grand partisan de la reine de Suède, et qu'il serait très possible, qu'il profita de la situation actuelle pour lui donner des preuves de la fidélité de son zèle. L'on ne saurait le veiller de trop près».

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, в С.-Петербурге.

Приписка А. Я. Булгакова.

У меня мушка за ухом: щиплет, а глазу все не лучше.

854.

Тургенев князю Вяземскому.

5-го апреля 1840 г. Москва.

Ты, брат, поддел нас: вчера князь Сергей Мещерский пил с нами чай у княгини Софьи Сергеевны и сказал, что обедал с тобою в воскресенье у Карамзиных; что ты и не сбираешься сюда и, следовательно, до свидания не в матушке Москве, а на матушке или мачихе, на Неве-реке.

Вот тебе собственноручное сенаторское обещание хлопотать по делу твоего protégé. Князь Александр Оболенский ищет случая делать угодное своей племяннице. Сегодня ввечеру буду просить Лжедмитриева. Он обещал мне дать прочесть записки дяди и возвратить мои к нему письма, если отыщутся. Здесь свалка в зале Благородного собрания для покупки и продажи вещей в пользу бедных. Вчера было до двух тысяч; сегодня сбираюсь туда с моими парижскими лептами. Графиня Зубова одна из сиделиц в лавках. Как же не разориться?

Если встретишь верного камердинера, который бы мог ехать со мною в конце мая из Петербурга в чужие край, то уведомь меня, но до моего приезда ничего не обещай. Он должен быть честен, уметь брить или выучиться брить, укладывать, ухаживать за мною и за коляскою в дороге; редко, очень редко случится ему выезжать за каретой, и то в крайней необходимости; будем жить на водах, и вероятно в Киссингене; поедем чрез Германию или в Италию, что не так вероятно, или в Париж, что всего вероятнее, а из Италии в Париж, где квартира и стол у брата. Прости!

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

Приписка А. Я. Булгакова.

Обнимаю тебя, а глаз все болит у меня.

855.

Тургенев князю Вяземскому

8-го апреля 1840 г. Москва.

Дело вот как было: барон д'Андре, помнится, на вечеринке у Гогенлоге, спрашивает меня, правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина, что Барант желал бы знать от меня правду. Я отвечал, что не помню, а справлюсь; на другой же день встретил я Лермонтова и на третий получил от него копию со строфы; через день или два, кажется, на вечеринке или на бале уже у самого Баранта, я хотел показать эту строфу Андре; но он прежде сам подошел ко мне и сказал, что дело уже сделано, что Барант позвал на бал Лермонтова, убедившись, что он не думал поносить французскую нацию. Следовательно, я не ввозил Лермонтова к Баранту, не успел даже и оправдать его и был вызвал к одной справке, к изъявлению моего мнения самим Барантом чрез барона д'Андре. Voici la vérité, toute la vérité et rien que la vérité. Прошу тебя и себя и других переуверить, если, паче чаяния, вы думаете иначе. Пред истиною благоговеющий и говеющий Тургенев.

Вчера приглашен был на крестины младенца Ольги к красавице Киреевой. Государя заступал князь Д. В. Голицын; свидетелями были все предержащие власти: комендант, Гельфреих, Олсуфьев и аз многогрешный с прочими особами; дамы: графиня Гудович, княгиня Гагарина, княгиня Щербатова, княгиня Голицына; мать отца была воприемницею. Тосты пили за отсутствующего восприемника и за его лейтенанта. Красавица-мать принимала и угощала как встрепанная: и следа нет истощения после девяти дней или лучше в девятый день. Прелестна, свежа, мила, жива, любезна! Дунув и плюнув на дьявола и вся дела его, князь Голицын с гостями поскакал на доброе дело – в концерт в пользу заточенных должников, в два дня образовавшийся к подкреплению базара, кончившагося вчера лотереею. Вот тебе отрывок из московской хроники, и вот выписка из третьей или первой седмицы киевского или Чигиринского Златоуста-Иннокентия, на сих днях вышедшей:

«В Ветхом Завете говорено: «Грехи твоя милостынями и неправды твоя щедротами убогим искупи» (Дай, 4. 24). Посему, нам, ищущим теперь прощении и милости у Господа, всего приличнее являться к Нему за сим по оказании милости ближним нашим. Нужно ли в сем отношении какое-либо вразумление от нас? Если нужно, то мы скажем властелину, в руках коего участь многих тысяч подобных ему людей: «Дай если не свободу, то хотя ослабу тем, кои служебными отношениями к тебе видимо стесняются в развитии данных им от Бога способностей и сил, даже в исполнении обязанностей своих к Богу и ближним»! Евангельскому богачу скажем: «Раздери рукописание долга, коим связан пред тобою бедный отец многочисленного семейства, посети темницу» и т. п. (стр. 70-я «Первой седмицы Великого поста». Киев. 1840: «Слово на утрени 3-е в понедельник 1-я недели Великого поста»). Опасаюсь за христианского оратора петербургских, кои в отношении к нему иногда забывали святое правило: «Духа не угашайте».

Зовут к заутреии-вечерне-обедне. Прощай!

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

856.

Тургенев князю Вяземскому.

12-го апреля 1840 г. Москва. Страстная или Великая пятница.

Честь имею вас и себя поздравить с причащением св. таинств. Я вытребовал из университетской библиотеки экземпляр проданного мною Дома: «Denkwürdigkeiten meiner Zeit oder Beiträge zur Geschichte vom letzten Viertel des achtzehnten und vom Anfang des neunzehnten Jahrhunderts, 1778 bis 1806». Von Christian Wilhelm von Dolim. Во второй части, в прибавлениях, от страницы XXI до XXXIX, находится: «Mémoire remis à, s. а. г. monseigneur le prince de Prusse (Гейнрих) le 25 août 1780 à, Narva lors de son voyage à la Cour de Russie».

О Фонвизине ne упоминает, но вот что сказано о графе Панине на страницах XXIV и XXV: «8. m. i. (то-есть Екатерина II) ayant, à ce que tout le monde assure, une grande jalousie contre son auguste fils et peut-être autant contre m-me la grande-duchesse, une des choses les plus difficiles sera de conserver uu juste milieu pour plaire à s. m. l'imperatrice et de conserver l'ainitié déjà établie entre 1. 1. 1. a. a. a. i. i. et r. C'est là l'ouvrage de la haute sagesse de s. a. r. et si quelque chose pourra encore contribuer à augmenter l'amitié et l'attachement de 1. 1. a. a. i. i. ce seront les assurances que monseigneur le prince voudra bien donner souvent â madame la grande-duchesse de l'attachement pour les princes de Wurtemberg ses frères et l'estime et la confiance sans homes qu'il témoignera à m-r le comte de Panin». (Дружба великого князя Павла Петровича основалась с прусским принцем во время вояжа его в Берлин с графом Румянцевым, фельдмаршалом, который дан был ему как бы в дядьки императрицею, хотя но возвращении она подозревала его, и не без причины, в замыслах против неё и в пользу сына-наследника и наказала его почетным арестом в Петербурге недели на две).