Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

336. Тургенев князю Вяземскому. 8-го декабря [1820 г. Петербург].

Красавица – Ю. А. Татищева (см. стр. 115-ю).

Указанного письма Жуковского к Тургеневу в печати не появлялось.

Христофор-Вильгельм Гуфеланд (род. в 1762 г., ум. в 1836) – знаменитый германский врач, профессор медицины, лейб-медик Прусского короля. Его дочь была женою А. С. Стурдзы (см. т. I), который оставил о своем тесте воспоминания. (См. Oeuvres posthumes religieuses, historiques et littéraires d'Alexandre de Stourdza. Souvenirs et portraits. Paris. 1859, pp. 225-266).

Лоренц Эверс (род. в 1742 г., ум. в 1830) был профессором богословия в Дерптском университете.

«Эверс», писал Жуковский А. П. Елагиной 16-го сентября 1815 г., «есть человек единственный в своем роде: он живет для добра и со всем этим – простота младенца» (С. П. Шевырев. О значении Жуковского в русской жизни и поэзии – в Москвитянине 1853 г., январь, кн. 2, отд. 1, стр. 149). «Я написал стихи «К старцу Эверсу», которые вскоре пришлю к вам» (Зейдлиц, стр. 82). В письме к А. И. Тургеневу от 31-го октября 1816 г. Жуковский называет Эверса «святым» (Письма, стр. 167).

Иосиф Букильон, – управляющий А. А. Плещеева, живший у него в Болхове (Русский Архив 1900 г., № 10, стр. 191). Жуковский писал Букильону французские и русские шуточные стихи (Стихотворения В. А. Жуковского. Изд. 9-е. Том I, стр. 457-458, 530- 31).

Рукописные дневники Жуковского во время заграничного путешествия 1820-1822 гг. хранятся в Императорской Публичной Библиотеке (см. «Бумаги В. А. Жуковскаго», стр. 9-12).

Приводим «длинную и скучную переписку с Олениным», сообщенную нам в копиях П. М. Майковым, который извлек ее из архива Государственного совета.

Оленин Тургеневу.

Милостивый государь мой Александр Иванович! Завтрашнего числа долженствует быть обыкновенное Общее собрание Государственного совета и завтрашнего числа могут встретиться обстоятельства, которые подадут повод к такому же неприятному происшествию, какое случилось в последнем заседании Общего собрания. В предупреждение сего я, по долгу службы, на основании параграфа 18-го Образования Государственного совета, обязан заблаговременно напомнить вашему превосходительству, что, по силе оного Образования и дополнительных статей к порядку производства дел в Государственном совете, во время заседаний Общего собрания из чиновников, составляющих Государственную канцелярию, одному токмо государственному секретарю дозволено объясняться изустно, да и то единственно тогда, когда он предметы рассуждений дополняет объяснением приложений, в деле находящихся (§ 47). Затем, не только все прочие чиновники Государственной канцелярии ни в каком случае в Общем собрании Государственного совета никакого голоса не имеют, но даже и сами гг. члены между собою ни совещаний, ни разговоров иметь не могут; все их рассуждения должны быть обращены к лицу председателя (§§ 10 и 16), который один имеет право рассуждения, удаляющиеся от вопроса и существа дел, обращать к нему (§ 52). рассуждения же свои гг. члены должны излагать один после другого, ибо изустное объяснение членом мнения своего, как сказано в дополнительных статьях к порядку производства дел, не долоюно быть прерываемо, так же как и чтение дела. Из всего вышеприведенного следует, что нам должно безмолвствовать, и что если бы кем из гг. членов Государственного совета при суждениях по предлагаемым делам могло быть изречено обидное слово, то принесение жалобы на сие отступление от общего порядка может иметь место токмо по окончании заседания и должно быть обращено единственно к» лицу г. председателя Государственного совета. Вот что я, по долгу службы, обязан на всякий случай заблаговременно объяснить вашему превосходительству в предупреждение весьма неприятных как для вас, так и для меня последствий. 28-го ноября 1820 г.

Тургенев Оленину.

Милостивый государь Алексей Николаевич! В отношении вашего превосходительства ко мне от 28-го ноября сего 1820 г., № 302, вы, милостивый государь. изволите напоминать мне, что в Общем собрании Государственного совета один токмо государственный секретарь может объясняться изустно, что прочие чиновники Государственной канцелярии ни в каком случае в Общем собрании никакого голоса не имеют; что сами гг. члены между собою разговоров иметь не могут, и что чтение дел не должно быть прерываемо.

Обязанности чиновников Государственной канцелярии мне известны, и прав, мне не принадлежащих, я себе не присвоиваю. Что же касается до происшествия, случившагося в прошедшее заседание Общего собрания» то я долгом почитаю здесь оное изложить.

Во время чтения журнала Департамента законов г. статс-секретарем Марченко министр юстиции несколько раз прерывал сие чтение, сказал, наконец, и повторил слова: «Коммиссия лжет». Я, как член сей Коммиссии и подписавший её представление, услышав сии обидные слова, вышел из залы собрания и в Государственной канцелярии обратился к вашему превосходительству с жалобою. Ваше превосходительство изволили мне отвечать, что Коммиссия не состоит в вашем ведении, и что я должен обратиться с моею жалобой к его светлости князю Петру Васильевичу. Я возвратился в зало присутствия и, по окончании чтения, доложил князю Петру Васильевичу о сказанных министром юстиции словах, объяснив, что я прежде обращался с жалобою к вашему превосходительству, но что, по приказанию вашему, я принужденным был жаловаться самому князю Петру Васильевичу. Его светлость на сие мне отвечал, что выражение министра юстиции есть неприличное. В отношении вашего превосходительства вы изволите говорить, что если бы кем из гг. членов Государственного совета, при суждении по делам, могло быть изречено обидное слово, то принесение жалоб может иметь место токмо но окончании заседания. На сие я обязанностью почитаю объяснить, что услышав таковое обидное слово, немедленно обратился к вашему превосходительству и не прежде как по сделанному вами, милостивый государь, указанию по окончании уже чтения принес мою жалобу его светлости. Таковой мой поступок я не почитаю противозаконным, ибо не знаю закона, предписывающего в Государственном совете приносить на обидные слова, во время присутствия сказанные, жалобу токмо по окончании заседания; и ваше превосходительство, сказав мне, что я бы обратился к князю Петру Васильевичу, не изволили к сему присовокупить, чтобы я сделал это по окончании присутствия, а сказали мне: «Подите и пожалуйтесь князю Петру Васильевичу». Сверх сего я свидетельствуюсь собственным чувством вашим, милостивый государь, чувствами каждого благородного человека, поражаемого обвинением во лжи места своего служения, и сие чувство подкрепит мое совершенное оправдание. Сие же самое чувство вменяет мне в священную обязанность всегда и везде вступаться за честь, как мою собственную, так и того места, в котором я служу. В настоящем случае я не мог отклонить обиды иначе как жалобою; я сие исполнил, и совесть моя ни в чем меня не упрекает, ибо я полагаю, что сохранение неприкосновенным первейшего блага для честного человека есть первейшая его обязанность. 29-го ноября 1820 г.

Оленин Тургеневу.

Милостивый государь Александр Иванович! В отношении моем к вашему превосходительству от 28-го ноября сего года, под № 302, я долгом почел напомнить вам о наших, как чиновниках Государственной канцелярии, обязанностях не потому, чтобы вы их не знали, чего я никогда не предполагал но потому, что имел причину опасаться, чтобы чувствительность, свойственная душе благородной, не дозволяющая нам иногда поступать с тою осторожностью и хладнокровием, которые общими законами предписано строжайше наблюдать в присутственных местах, не вовлекли вас в случае новых каких-либо неожиданных изречений в дальнейшие объяснения и в неприятные от сего последствия.

Я думаю, что мне, как старшему в Государственной канцелярии и как человеку, истинно вас почитающему, во многих отношениях следовало, по долгу моего звания, службы и чести, предупредить вас в столь важном деле и не иначе как письменно.

Вот истинная цель моего к вам отношения. Дело, которое подало к тому повод и которое вы объясняете в вашем ответе, происходило следующим образом; я говорю токмо о том, что было в то время, как я находился в присутственной части Государственного совета.

По окончании г. статс-секретарем Марченко чтения журнала Департамента законов о продаже крестьян и дворовых людей порознь и без земли, начались между гг. членами разные по сему предмету рассуждения, и г. министр юстиции князь Лобанов-Ростовский, объясняя свое мнение, употребил между прочим следующее выражение: «Коммиссия лжет». Сии слова весьма неприятные для вас, как члена сей Коммиссии, подписавшего проект закона от неё представленного, столь сильно вас огорчили, что вы тот же час стали меня просить, чтобы я, в виде начальника Государственной канцелярии, защитил вас от подобных упреков, честь вашу оскорбляющих. На требование сие я отозвался, что мне в это вступаться не следует ни по месту, ни по времени, ибо в самом Государственном совете председательствует непосредственный ваш главный начальник по Коммиссии составления законов, а Совет занимается рассуждениями. Между тем я встал с своего места и пошел к докладному нашему столу. Вы следовали за мною и подошли к столу гг. членов, где начали было прямо объясняться с г. министром юстиции на счет употребленного им против Коммиссии выражения, но я попросил вас прекратить сие объяснение. Вы тот же час исполнили мое требование и сели опять на ваше место. Скоро потом, вследствие требования г. министром духовных дел и народного просвещения, я вышел в Канцелярию, чтобы представить некоторые по читанному делу узаконения. Вы за мною туда следовали и опять требовали от меня, чтобы я заступился за вас, как начальник Государственной канцелярии; я опять вам в том отказал по тем же причинам и советовал вам выждать окончания заседания для принесения жалобы вашей г. председателю Государственного совета и главноуправляющему Коммиссиею составления законов; но как вы, по раздражению в то время чувств ваших, не хотели внимать моим советам, то я, будучи озабочен скорым отысканием требуемых законов, решительно вам сказал, что вы можете делать вам угодное, но что я советую вам поступать в этом деле осмотрительно, дабы не попасть под суд по строгости наших законов. За сим я остался еще в Канцелярии для приискания требуемых узаконений, а вы поспешили возвратиться в присутственную комнату Совета.

Что же там последовало, о том я знаю только но вашему мне объяснению и по словам некоторых из гг. членов, бывших тому свидетелями. Разные толки, с каковыми сие последнее произшествие дошло до моего сведения, побудили меня вас письменно предупредить накануне Общего собрания Государственного совета, о котором можно было предполагать, что в продолжении оного случатся дальнейшие и столь же неблагоприятные по сему обстоятельству следствия, а потому я вас и просил быть как можно осторожнее. Вот причина и цель моего к вам отношения. Я его писал по долгу моего звания, службы и чести, а не по каким-либо другим видам или рассчетам, которым я чужд, равно как и страха каких-либо прещений, кроме страха укоризны совести моей. 1-го декабря 1820 г.

Тургенев Оленину.

Милостивый государь Алексей Николаевич! Я бы не обременял ваше превосходительство вторичным объяснением известного дела, если бы начало и ход оного, как ваше превосходительство, к крайнему моему сожалению, не были личным свидетелем, представлены вам были с надлежащею точностью, от которой зависит справедливое суждение о сем деле. Не опровергая подробно исторического повествования, в последнем отношении вашем от 5-го декабря ко мне доставленного, я постараюсь только изложить, что после того было сделано и сказано.

Услышав слова министра юстиции, два или три раза вслух повторенные: «Коммиссия лжет», и приметив, что глаза многих членов Государственного совета и моих товарищей обратились при сем случае на меня, я немедленно вышел из зала Собрания, принес вам жалобу в Канцелярию и просил о заступлении. Ваше превосходительство, сказав несколько слов, коих смысл был, что дело сие может иметь неприятные последствия, отвечали мне решительно, чтобы я жаловался князю Петру Васильевичу Лопухину, как непосредственному моему начальнику по Коммиссии составления законов; о времени же, когда приносить жалобу, я не слыхал ни слова от вашего превосходительства. Я оставил вас еще в Канцелярии и пошел в залу Собрания, где не было в то время никакого чтения и, подошед к председателю, принес ему жалобу, слышал замечания его на счет произнесенных министром юстиции слов и сел на свое место. Все сие происходило и кончилось в отсутствие вашего превосходительства из залы Собрания, и я два раза не выходил в Государственную канцелярию, а оставался на своем месте.

Ваше превосходительство о всем мною выше сказанном узнали уже несколько времени после объяснения, и сами заявили нам сожаление, что не были в сие время в зале Собрания; следственно, происходившее могли узнать токмо он других. Из сего вы изволите усмотреть, что все ограничивается принесенною мною вам, милостивый государь, жалобою и, по отзыве вашем, тою же жалобою председателю пред теми самыми лицами, в присутствии коих была сделана обида месту моего служения.

Закон запрещает чиновникам Государственной канцелярии вмешиваться в суждения или прерывать чтения, но когда оно кончено, то нет закона, который бы налагал молчание на благородного человека, столь гласным образом оскорбленного. В случае, если бы я не принес сей жалобы, а министр юстиции простер и далее действия своей вспыльчивости, из одного токмо недоразумения происшедшей, то в каком бы положении нашелся обиженный? Я прощаю обидевшему меня, ибо исполнил уже обязанность, на благородного человека и на государственного чиновника возложенную; но оставляю на суд строгого беспристрастия вашего – что мне осталось делать с чувством понесенного пред целым советом оскорбления? К кому я должен был обратиться с жалобою, и существует ли закон, запрещающий приносить оную в присутствии свидетелей оскорбления, если чрез сие не прерывается чтение дела? 3-го декабря 1820 г…

Оленин Тургеневу.

Милостивый государь мой Александр Иванович! Хотя ваше превосходительство не опровергает подробно, как вы с начала вашего письма от 3-го декабря говорите, исторического моего повествования в доставленном к вам, милостивый государь мой, отношении моем от 1-го сего декабря, но как вы в продолжение того же вашего письма объясняете, что вы двух раз в Государственную канцелярию не входили, то я долгом почитаю вам заметить, что в моем к вам отношении, кажется, об этом говорено не было; я в нем довольно ясно изложил. что начало самого дела возникло, когда я был еще в присутственной комнате Государственного совета; что вы, в то время, как г министр юстиции вымолвил: «Коммиссия лжет», сидели подле меня и тут же, услышав сие выражение, требовали, чтобы я, как начальник Государственной канцелярии, заступился за честь вашу/в лице Коммиссии составления законов оскорбленную; что я вам отказал, потому что в Государственном совете председательствовал сам г. главноуправляющий сею Коммиссией, и что Совет занимался рассуждениями; что после того я подошел к докладному столу, что вы за мною в след также подошли к присутственному столу и стали было прямо объясняться с г. министром юстиции, но прекратили сие объяснение по моему вам замечанию и отошли от стола; что когда я вышел в Государственную канцелярию для приискания законов, то вы за мною в след вышли в сию Канцелярию (в которую вы, следственно, выходили один, а не два раза) и стали от меня требовать, чтобы я заступился за вас как вы того требовали в присутственной комнате, в чем я вам опять отказал; и как вы не хотели внимать моим советам, чтобы принесть жалобу по окончании заседания, то я решительно вам сказал, что вы можете делать вам угодное, но поступать однако осмотрительно, чтобы не попасть под суд. Вот в чем состояло историческое мое повествование в отношении моем в вашему превосходительству от 1-го сего декабря, которое и места никогда бы не имело, если бы вы, милостивый государь мой, подобным историческим повествованием в письме вашем от 29-го ноября не отвечали на первое мое отношение к вам от 28-го того же месяца, ибо в сем моем отношении дело шло не о разбирательстве самого происшествия, но о том только, чтобы предупредить, буде можно, подобные случаи. Вам угодно было это дело повесть иначе; я с моей стороны должен в том же порядке вам отвечать и отвечать буду по отзывам вашим в том же непреложном порядке, доколе вам угодно будет. 4-го декабря 1820 г.

337. Князь Вяземский Тургеневу. 12-го декабря [1820 г. Варшава].

О баснях кн. Вяземского см. т. I, стр. 652 и 663. О басне «Пожар» см. выше, стр. 29-30. О стихотворении «К кораблю» см. т. I, стр. 251.

Шарлатан – А. Ф. Воейков, поместивший в 66-й части Сына Отечества три стихотворения Д. В. Давыдова и «Три песни» Жуковского. В этой же части напечатан, с подписью В., обширный разбор сочинения В. Б. Броневского: «Записки морского офицера», изданного в Петербурге в 1818-1819 гг., в 4-х частях. Статья Воейкова изобилует обширными выписками из «Записок» Броневского.

Образцы – «Собрание образцовых русских сочинений и переводов», 12 частей. С.-Пб. 1815-1817.

Трехстишие взято из пиесы Жуковского: «Старцу Эверсу».

Стихотворения Лазаря Карно (см. т. I, стр. 612) были изданы в Париже в 1820 году под заглавием: «Opuscules poétiques du général L.-N.-М. Carnot».

Упоминая o защите Антверпена, кн. Вяземский разумеет «Siège d'Anvers par les Espagnols en 1584», описание которой находится в книге Карно: «De la défense des places fortes» (т. II, стр. 158-172, по петербургскому изданию 1812 г.).

338. Тургенев князю Вяземскому. 15-го декабря [1820 г. Петербург].

Бехтеев – Александр Алексеевич (род. 1-го апреля 1795 г., ум. в Москве 10-го января 1849 г.), штаб-ротмистр Кавалергардского полка, адьютант Ф. П. Уварова, бывшего шефом того полка, впоследствии д. с. советник и камергер, Сандомирский гражданский губернатор, автор «Некрологии Ф. П. Уварова» (С.-Пб. 1825).

Стиха с запретным именем А. H. Радищева нет и в Полном собрании сочинений кн. Вяземского. См. стр. 449-ю.

Тимковский – Иван Осипович (род. 23-го июня 1768 г., ум. 4-го апреля 1837), цензор и директор училищ Петербургской губернии. См. отзыв о нем Н. И. Тургенева (т. I, стр. 545).

Французское выражение – народия Вольтерова стиха: «Si Dieu n'existait pas, il faudrait l'inventer» («Epitre à l'auteur du livre des trois imposteurs»).

О словах Петра I см. в примечании к 20-й странице.

339. Тургенев князю Вяземскому. 21-го декабря [1820 г. Петербург].

Под «русскими поэтами» разумеется «Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах, изданное Обществом любителей отечественной словесности». Изд. 2-е, исправленное, умноженное и содержащее «историю словесности древних и новых народов, правила словесности вообще и каждого рода, красноречия и поэзии в особенности», ч. I–VI. С.-Пб. 1821-1822. Профессор логики и красноречия в Артиллерийском училище Иосиф Евсеевич Срезневский, которому в этом издании принадлежала история и теория словесности, посвятил его в. к. Михаилу Павловичу.

Эпитет «скучного надоедалы», данный Каразину Тургеневым, находится в связи с кипучею деятельность Василия Назаровича, весьма удачная характеристика которого сделана Николаем Александровичем Мельгуновым: «Это был ум, жадный к познаниям, душа пылкая, сжигаемая жаждой деятельности…. характер нетерпеливый и отвлеченно-теоретический. Василий Назарыч оставался теоретиком и в практике. Страсть к проектам по всем отраслям наук и гражданского устройства, беспокойное стремление к преобразованиям всякого рода, делали его неспособным к холодному, настойчивому исполнению предначертанного и к практическому применению своих величавых планов» («Иван Филиппович Бернет» – в Современнике 1847 г., № 2, стр. 172-173).

Каразин был женат на родной внуке Ив. Ив. Голикова, Александре Васильевне Мухиной, падчерице Г. М. Бланкеннагеля, умершей на 79-м году 24-го мая 1861 г. (Г. П. Данилевский. Украинская Старина. Харьков. 1866, стр. 112, 116).

Несчастный случай, рассказанный Тургеневым, произошел 18-го декабря на Лиговке, в доме мещанина Караулова, где проживал фельдъегерь Дубинкин (Сын Отечества 1821 г., ч. 67, № 2, стр. 93-96).

Торжественное собрание Российской академии происходило 5-го февраля 1821 г. Карамзин читал о войне Иоанна Грозного с Стефаном Баторием. – Дмитриеву и Крылову были присуждены большие золотые медали в собрании 14-го января 1823 г. (М. И. Сухомлинов. История Российской академии, выпуск VII, стр. 74, 69).

Озерецковский – Николай Яковлевич (род. в 1750 г., ум. в 1827), член Академии наук и Российской академии, а также главного правления училищ, известный своими учеными трудами по естественной истории, занимавшийся также переводами латинских классиков.

Ответ Карамзина Тургеневу напечатан в Русской Старине 1899 г., № 3, стр. 709.

Тургенев имеет в виду следующие издания Коммиссии составления законов: 1) «Основания российского права, извлеченные из существующих законов Российской империи», т. I. С.-Пб. 1818 (в 1821-1822 гг. изданы в двух томах); 2) «Систематический свод существующих законов Российской империи, с основаниями права, из оных извлеченными», 24 части. С.-Пб. 1815-1823.

Книга Августа-Людвига Шлецера; изданная в Готе в 1777 году, носила следующее заглавие: «Historische Untersuchung über Russlands Reichsgrundgesetze».

340. Тургенев князю Вяземскому. 24-го декабря [1820 г. Петербург].

Кн. Вяземский в одном из своих писем к С. Д. Полторацкому от 1868 г. замечает: «Пропущенных стихов в «Послании к Каченовскому» не помню, и не осталось у меня цельного списка. Припоминаю только два стиха. Говоря о зависти или вражде, сказал я:

И, обольщая ум Екатерины пылкой,Она Радищева казнит почетной ссылкой».(Нов 1885 г., т. III, № 9, стр. 93).

Ястребцов – Иван Иванович, правитель дел в Коммиссии духовных училищ и цензор, член Российской академии (с 1818 г.), один из первых членов Библейского общества (Вестник Европы 1868 г, № 8, стр. 662), переводчик разных книг, между прочим «Избранных слов» Массильона (1808 г.), а также «злонамереннаго», «антихристианскаго» сочинения, напечатанного в Петербурге под заглавием: «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению духа Христова», 1820 г. (Записки А. C. Шишкова, т. II. Берлин. 1870, стр. 230, 231). Ястребцов умер в Ревеле в июле 1839 г. (Северные Пчела 1839 г., № 174).

Тургенев вел знакомство с Ястребцовым и часто посещал его дом (И. А. Григоровский. Из моих воспоминаний – в «Сборнике Московской Иллюстрированной Газеты». вып. I. М. 1891, стр. 71).

341. Князь Вяземский Тургеневу. 24-го декабря [1820 г. Варшава].

Автор «Речи, читанной в собрании С.-Петербургского вольного общества любителей словесности, наук и художеств 18-го ноября 1820 г.», говоря о пользе литературных обществ вообще и в частности для России, замечает: «Самое верное доказательство просвещения народного заключается в образованности и логике языка, который можно назвать волшебным зеркалом, изображающим в различных видах все действия умственной способности человека. Если сие зеркало неправильно, не могут и самые мысли отражаться в оном правильно; если же, обратно, самые мысли ложны, ложно должны и отражаться оные в сем зеркале… Мы все… должны иметь целью предмет важный: утвердить и передать потомкам в состоянии превосходном и цветущем язык, сие общее и драгоценное достояние, полученное нами от наших предков…» Затем, указывая на богатства русского языка и на те преимущества, которым он пользуется среди других новейших языков, автор говорит: «Мы можем выражать мысли в том же самом порядке. в котором оные рождаются в уме нашем; можем, пользуясь словорасположением свободным, разнообразить слог наш очаровательною прелестью гармонии; можем, посредством периодицизма, доставлять оному правильность логическую…» Советуя Обществу обратить внимание, «сверх занятий филологических, которые существенно необходимы по причине почти совершенного недостатка ясной и основательной грамматической системы, на прозаические переводы древних и новейших классиков», автор указывает на то, что если Общество «положит на жертвенник поэзии или истории несколько классических переводов, достойных внимания просвещенной публики», то «окажет великую услугу отечественной словесности и будет иметь неоспоримое право на всеобщее уважение». «Я не говорю», прибавляет он, «о переводах стихотворных, ибо сии переводы появятся тогда, когда наша словесность будет роскошествовать: богатые жатвы политические и словесные зреют не скоро. Позвольте, милостивые государи, вам заметить, что публика в праве требовать от каждого литературного общества более трудов и успехов, нежели от писателей частных. Не будем строго обвинять оную в равнодушии к чтению книг отечественных. Исключая весьма ограниченное число произведений стихотворных и прозаических, все прочия наши книги испытывают более терпение публики, нежели доставляют оной удовольствие. Главною сему причиною я полагаю грубость слога. Трудно, но полезно приступить к практическому очищению языка в новых переводах классических авторов».