На грани фантастики

– Новую песню? В стилистике Великого Композитора?

– Почему нет?

– Но это невозможно слушать! Неужели вы не понимаете этого? В вас же заложены такие замечательные алгоритмы!

– Для людей, которым не нравится творчество Великого Композитора, создана социальная сеть некоммерческой музыки «МузЗона». Вы имеете полное право потреблять культурный контент, созданный живыми людьми, из неё. Мы живём в абсолютно свободном обществе.

– Я прошу перестать удалять мои песни! – Максим взял сигарету с зарядного устройства и нервно затянулся. – Неужели это так сложно!

– Максим, напишите новую песню. Вы очень талантливый человек. Песня «Падая в пропасть» имела вероятность попадания в тренды не менее 98,75% и не более 99,64%, «Парящий орёл» – не менее 99,12% и не более 99,99%, «Я смотрю в твои глаза» – не менее…

– Да вы их все удалили! Вы уже три года удаляете почти все мои песни! Удаляете без возможности восстановления! А я ими живу, чёрт возьми!

– Максим, напишите песню, которая не будет расценена как призыв к суициду, бытовому и сексуальному насилию, к войне…

– Да пробовал я! Пробовал! Где эта песня? – Максим подался к экрану и, передразнивая голос собеседницы, продолжил: – Вероятность попадания в тренды не более ноля целых пяти сотых процента. Двенадцать прослушиваний. Двенадцать долбанных прослушиваний. Спасибо родным и друзьям!

– Попробуйте написать новую песню, Максим! Я уверена, что рано или поздно у вас всё получится.

– Да идите вы все!

Максим со злостью выключил сеанс связи и начал в раздражении ходить из угла в угол своей студии, периодически затягиваясь сигаретой, но она быстро разрядилась. Максим чертыхнулся, кинул источник никотина на зарядник и вышел на балкон. Небольшой ветерок обдал его зимним морозцем. Максим посмотрел на серую стену панельного дома напротив, потом вниз на пустой двор, по которому дефилировал автоматический снегоуборщик.

– Высшей ценностью в нашем обществе является жизнь! – пробормотал он со злостью. – А разве это жизнь? Это же биологическое существование, а не жизнь.

Используя стоявший рядом табурет, он резво забрался на балконные перила и замер, словно акробат балансируя на них. Какое-то время заворожённо смотрел вниз, а затем набрал полные лёгкие воздуха и, приготовившись к шагу вперёд, запел приятным баритоном:

Позабыв свою робость,

Погиб, не умирая.

Снова падая в пропасть,

Ничего не теряю.

ПЬЯНАЯ

Внимание троих ожидавших зимним утром 742-й автобус привлекла приближающаяся неровной походкой молодая девушка в ярко-красном пуховике и белой вязанной шапочке.

Старуха в чёрном пальто и пуховом платке брезгливо поджала губы. Молодой армянин в спецовке уборщика устремил в сторону девушки хищный взгляд карих глаз. Полный лысоватый мужчина в длинном драповом пальто повернулся к ней всем грузным телом и даже поправил очки на носу.

Не дойдя до остановки пятнадцать метров, девушка остановилась и согнулась, держась за живот. Её начало тошнить.

– Такая молодая, а уже пьянь! – сказала старуха. – Я каждое утро их вижу, когда из дома выхожу. Сидят у подъезда ночь напролёт, пьют и гадят. И милицию уже вызывала! И в управу жаловалась! А им хоть бы что!

– Да… У нас в Армении девушки не такие, – с акцентом протянул армянин и поцокал языком. – У нас девушки так себя не ведут.

– Как преподаватель, могу сказать, – присоединился к разговору мужчина, – с каждым годом молодёжь всё хуже. Глупость, невоспитанность, развращённость. Вот на прошлой неделе поймал двоих на задней парте. Пиво пили во время лекции!

Девушка наконец выпрямилась, тем же неровным шагом подошла к остановке и села рядом со старухой.

– Не надо тут садиться, – возмутилась бабка и брезгливо отодвинулась. – Домой бы лучше шла или к хахалю. А тут заснешь и замёрзнешь. А ему, – она указала на армянина, – убирай здесь после тебя.

– Я не пьяная, – прошептала девушка. – Я беременная. Мне плохо.

После этих слов выражение лица армянина изменилось. Он подскочил к скамейке и, не осознавая бессмысленность такой помощи, стал придерживать девушку за локоть, опасаясь, что она упадёт.

– Слушай, человек! – позвал он полного мужчину. – Вызови доктора. Девушке же плохо. Говорит же: не пьяная, а беременная.

Мужчина суетливо порылся в карманах, достал мобильный телефон и стал набирать службу спасения.

– Мне нельзя в больницу. Мне на работу надо. Меня уволить могут. Я посижу чуть, подожду автобус и поеду, – девушка попыталась встать.

– Нельзя тебе на работу, – сказал мужчина. – Ещё ребёнка потеряешь. Всю жизнь жалеть будешь.

Тут подошёл 742-й. Старуха грузно поднялась и, единственная из всех ожидавших, потащилась к входной двери. Уже занеся ногу на первую ступеньку, она обернулась и сказала:

– Дома надо сидеть, когда плохо.

ПОДАЯНИЕ

Лет пять назад я гостил у одного своего московского друга, который жил на окраине города в районе, названия которого я уже и не припомню. Что-то на «Б». На ноябрьские праздники у него на квартире собралась компания из пяти-шести его московских друзей. Спиртное лилось рекой, и поэтому неудивительно, что в какой-то момент его не хватило. Сходить за добавкой вызвались я и один из гостей.

Мы вышли с ним на небольшую улицу, с одной стороны которой были пруды-отстойники, а с другой – череда однотипных панельных домов. Температура уже опустилась ниже нуля, но снег ещё не выпал. Улица была пустынна и плохо освещена. Чернота асфальта, воды прудов, стволов голых деревьев, очищенной от листвы земли создавали ощущение безжизненности и какой-то безысходности.

Дул встречный холодный ветер. Андрей, так звали моего компаньона, был одет в легкую осеннюю куртку и явно мёрз. Я же прятался в свой пуховик и чувствовал себя немного лучше. Мы о чём-то болтали и быстрым шагом продвигались в сторону магазина.

Когда проходили мимо изрисованной граффити автобусной остановки, из её тени вынырнул небольшой мужичок, похожий на бомжа и, очевидно, сильно пьющий.

– Братки, «сторублями» не выручите? – спросил он хрипловатым тенорком.

– Нет, – буркнул я и уже собирался продолжить путь, но Андрей остановился, порылся в карманах, извлёк мятую сторублёвку и отдал мужику. Тот рассыпался в каких-то нелепых и даже неприятных мне благодарностях.

– Зачем подал? – спросил я после минуты молчаливой ходьбы. – Всё равно же пропьёт.

– Когда просят, надо давать, – ответил Андрей. – Никогда не знаешь, куда занесёт судьба. Может, когда-нибудь и сам окажешься на его месте.

Я поёжился в ответ и ничего не сказал. Благо мы уже заходили в магазин.

И вот вчера мой московский друг позвонил поздравить меня с днём рождения. После дежурных любезностей и пожеланий он вдруг не к месту сказал:

– Представляешь, Андрей умер.

– Какой Андрей? – не понял я.

– Помнишь, у меня на хате с нами бухал, когда ты приезжал? Так вот, год назад от него ушла жена – он не справился со стрессом, запил и за год сгорел.

Я выглянул в окно. В черноте улицы были видны лишь горящие окна квартир и огни одинокого автобуса, тащившегося по небольшой, зажатой между новостроек улице.

РАССКАЗ СОЛДАТА

Конец войны застал меня в Австрии. До сих пор помню ту радость. Мы кричали как сумасшедшие «Ура!» и обнимали друг друга, не глядя на чины и звания, не пряча слёз. Отстояли нашу советскую Родину! Да и Европу избавили от проклятых фашистов!

А по дороге домой, в закрытом вагоне теплушки, накатили грусть и страх. Всё вспоминал погибших товарищей, с кем шёл долгие годы километр за километром по нашей Украине, потом по Румынии и Венгрии. Стояли перед глазами разорённые деревни и их жители, измученные и оборванные. И всё думал, как там наша Смоленщина, как деревенька родная Ивановка, выстояла ли во время оккупации?

Помню, дошёл до пролеска, что на дикой горе, где боровиков каждый год рождалось столько, что из соседних деревень ходили собирать. Взглянул на крыши домов. И всё. Ноги не идут. И слёзы катятся. Не сожгли гниды фашистские нашу Ивановку. Только дым не из всех труб идёт. Обхватил берёзку первую попавшуюся. Всё всматриваюсь, пытаюсь разглядеть, из нашей трубы дым идёт или нет. И не вижу, слёзы мешают.

Сердце колотится, как у пойманной птицы. Приложил к нему руку – и почувствовал в нагрудном кармане два треугольничка, два письма, которые чудом меня нашли на фронте. Писала в них Марфа, жена моя, что трудно им, что есть совсем нечего, так как всё на фронт отправляют. Писала, что вяжет носки шерстяные для солдат и молится, чтоб одна пара и мне досталась… И придали мне эти треугольнички силы нечеловеческой.

Отпустил я берёзку и побежал, несмотря на то, что с утра не присаживался, что есть сил. Никогда так больше не бегал. Помню, вбежал во двор, а там Марфа. Ведро уронила с грохотом. Оно катится, молоко разлилось. Рядом Васятка заревел, как оглашённый, вцепился в её платье. Не помнил меня, потому испугался. Меня призвали, когда он ещё грудничком был.

Вот в этот самый миг для меня война и закончилась. И понял я, что хоть и был мой полк в сотнях километрах от малой Родины, бился я за неё всё это время. А другой солдат, возможно, и с хутора какого, где я побывал, освобождал мою Ивановку. И тоже думал о своём доме и о близких своих. Тем и одолели захватчиков.

А про войну я не буду рассказывать. Не просите. Это кровь и грязь, боль и смерть. Не дай Бог нашим детям такое же пережить…

ЗАКАТ ДЕМОКРАТИИ

Недаром говорят, что сначала ты работаешь на своё имя, а потом оно – на тебя. И пиком любой карьеры, по моему глубокому убеждению, является не должность главы государства, а должность его советника, которую я, собственно, и занимал. И ценность моей работы заключалась именно в том, что я занимался только тем, что мне интересно, при этом не сильно себя перетруждая. В моём контракте так и было написано, что моя основная обязанность – советовать Президенту. А когда, где и в каком объёме – я всегда решал сам.

Но в тот день всё случилось наоборот. Президент прислал за мной самолёт на морское побережье, ничуть не постеснявшись выдернуть меня среди отпуска. Понятно, что в разгаре была одна из предвыборных кампаний, во время которых я обычно и был по максимуму загружен. Понятно, что Президент нервничал и делал это не без оснований. Но как же мне не хотелось погружаться в круговорот проблем, от которых так хотелось отдохнуть в эти с таким трудом выкроенные пять дней.

Мне даже не пришлось, как обычно, ждать в приёмной: секретарю было велено впустить меня сразу, как только прибуду. Поэтому в течение каких-то четырёх часов я переместился из шезлонга в мягкое кресло и теперь вместо того, чтобы разглядывать загорелых девушек, изучал бледную лысину нашего Президента, который был, мягко говоря, не в самом лучшем расположении духа.

– Читайте! – приказал он коротко, как только я устроился в кресле, и дал мне отчёт, подготовленный нашим полусекретным подразделением по исследованию общественного мнения. Я стал листать этот документ, и мне стало немного не по себе.

– На выборы придёт максимум полтора процента населения страны! – после некоторого молчания взорвался Президент. – Вы понимаете хотя бы, что это означает?

– Да, господин Президент, – мне не нравился его тон.

– Так какого чёрта вы прохлаждаетесь? Я и так вас напрягаю раз в несколько лет. Вы же мне нужны только для того, чтобы выигрывать эти идиотские выборы! Неужели не понятно, что полтора процента явки на выборах – это конец!

– Смените тон, господин Президент, – оборвал я его вежливо, но безапелляционно.

Если бы я этого не сделал, то он мог бы сыпать своими обвинениями часами. В такие моменты он забывался и, по моим ощущениям, путал беснующуюся толпу на митинге и специалиста по организации этих самых митингов.

– Но вы хоть знаете, что делать?

Да уж, раньше я всегда знал, что делать, поэтому и занимал свою должность, но теперь я и сам был в замешательстве. Но что-то говорить было нужно, и поэтому начал:

– Видите ли, господин Президент, любая власть, которая не использует для своего сохранения открытое насилие, до тех пор будет в силе, пока простой народ верит, что она законна. Долгие годы европейская цивилизация жила в уверенности, что монархия – это Богом установленная форма власти, а монархи – это Божии помазанники. Но иссякла христианская вера – исчезли и европейские монархии.

– И к чему этот урок истории? – нервно спросил Президент.

Он нажал кнопку связи с секретарём и попросил бокал виски, а спустя минуту после того, как я кивнул головой на его вопросительный взгляд, заказал и второй бокал – для меня.

– Дело в том, господин Президент, что наш народ больше не верит в выборы.

– Что значит «не верит»?

– А то и значит. Если раньше обычного человека легко было убедить, что некие манипуляции с бюллетенем для голосования или, как сейчас, с электронной картой избирателя позволяют ему управлять страной через своих представителей, то теперь к середине XXI века он перестал в это верить. По мне, так мог сделать это и раньше.

– Но у нас уже лет десять не бывает скандалов во время выборов.

– Это абсолютно неважно. Грубые нарушения и фальсификации или аккуратная работа пиарщиков и социологов – разницы нет. Люди больше не верят в то, что получение власти путём прямых всеобщих выборов является справедливой и морально оправданной формой установления власти.

– Что же делать?

– Мы должны предложить новую форму легитимизации власти, не основанную ни на религии, ни на демократии.

– Это какую, например?

– Например, можно внести изменения в Конституцию и прописать в ней, что президент назначается указом предыдущего главы государства.

– Вы смеётесь?

– Лишь отчасти. В нашей ситуации необходимо рассматривать все, даже фантастические, варианты. А здесь всё логично: преемственность от некоего «отца нации», которым придётся стать вам. Или вот ещё: в одном из рассказов Азимова американского президента избирал один человек, которого определял компьютер как самого типичного американца.

– Вы не смеётесь, вы издеваетесь!

– Я прекрасно понимаю, что на следующий день после выборов, в которых примут участие всего полтора процента граждан, наша страна погрузится в хаос анархии и беспредела. Нелегитимная власть – что может быть лучшим раздражителем для разъярённой и потерявшей всяческие ориентиры толпы? Поэтому мне, как и вам, не до шуток. Я считаю, что мы можем предложить некий проект, по которому президента страны будет выбирать вычислительное устройство по результатам анализа резюме всех управленцев, которые захотят в этом участвовать. Основанием для выбора станут некоторые критерии и требования к соискателям, которые позволят определять наиболее подходящих кандидатов для решения самых насущных проблем страны. Мы вообще уничтожим это слово «выборы». Это будет «найм президента». Машина будет работодателем. Избиратель ведь любит все эти «гаджеты» и доверяет им. Машины уже на сто процентов заменили дорожную полицию, позволив, с одной стороны, победить коррупцию и лихачество – с другой. Будем считать, что только компьютер, как не умеющая ошибаться машина, сможет обоснованно и справедливо «нанимать» президента. И пусть президент будет классическим топ-менеджером. Простые люди ведь на самом деле считают, что все эти топ-менеджеры «сделали себя сами», а поэтому являются профессионалами высшей категории и образцами для подражания. Топ-менеджеры в сознании обывателя достойны своих высоких постов.

– Не хотелось бы выглядеть в такой ситуации эгоистом, но каково моё место во всей этой истории?

– Здесь нет повода для беспокойства. Мы для претендентов на ваш пост введем требование к минимальному опыту работы в аналогичной должности, господин Президент.

– А если всё это не сработает?

– Вы можете предложить что-нибудь лучше? Ведь на прошлых выборах даже охотой на внутренних и внешних ведьм мы не смогли мобилизовать население на защиту ценностей демократии. Ибо демократия потеряла ценность сама по себе.

– Не зря я всё-таки держу вас, – сказал Президент после продолжительного молчания и поднял свой бокал виски, который во время разговора стоял на столе нетронутым. – Готовьте программу действий.

– Она практически готова. Завтра представлю её вам, – ответил я и провозгласил тост за успех начинаемого большого дела.

Когда я жал руку Президента, от понимания того, что я вижу его в последний раз, невольно защипало в глазах. Мы с ним не так уж мало пережили за время совместной работы, и я по-своему уважал его.

Но вариантов не было, он был обречён. Выборы будут сорваны, и мы ничего не успеем предложить толпе взамен. И толпа порвёт нашего Президента.

Выйдя из кабинета, я сделал то, что собирался сделать лишь в день выборов: послал кодовое сообщение своему доверенному лицу, который в течение суток реализовал давно подготовленный план. Официально я погиб при входе в президентский дворец во время теракта, организованного на следующий день после нашего разговора с Президентом врагами существующей власти. На самом деле я по поддельным документам покинул страну, а на следующий день на частном вертолёте конструкции начала века, который не мог быть запеленгован всемирной системой управления полётами, отправился на купленный на подставное лицо необитаемый остров. Там для меня уже было всё подготовлено для того, чтобы с комфортом прожить остаток жизни. Ведь в прошлой я был Советником Президента и мог себе это позволить.

УЧИТЕЛЬНИЦА

Зоя Павловна посмотрела на табличку «Кабинет истории», выдохнула, открыла дверь и вошла. На неё уставилось три десятка внимательных пар глаз. Какие всё-таки большие классы набирают на окраинах Москвы! В Степанакерте, где она родилась, школа была не такой крупногабаритной и светлой, но зато более уютной и домашней. Там классы были такие, что она знала родителей всех своих учеников, а с некоторыми из них даже дружила.

– Добрый день, дети! Меня зовут Зоя Павловна. Я ваш новый учитель истории.

Она смотрела на учеников и чувствовала, как сердце оттаивает от ужаса последних месяцев – бегства от войны в домашней одежде, когда из всех ценностей удалось забрать с собой лишь документы и орден отца-фронтовика. Неужели всё закончилось?

– Сегодня на уроке мы разберем, что такое либерализм и республиканство, и по его окончании вы сами сможете сделать вывод, является ли Владимир Вольфович либералом…

Первый день прошёл на подъёме. Казалось, никогда ещё она не получала такого удовольствия от работы. Наконец, супруг увидел её улыбающейся. Он, несмотря на инженерное образование, смог устроиться лишь на третий месяц после приезда и только на стройку. С наступлением учебного года они уже могли рассчитывать через пару месяцев снять однушку и съехать от сестры Зои Павловны, которая приютила их и выделила комнату в квартире.

И на шестом десятке можно начать жизнь с нуля…

Но через неделю случилось непредсказуемое. Зоя Павловна выбрала в журнале фамилию из середины списка и сказала:

– Мясков, что ты можешь сказать об отмене крепостного права, которое мы обсуждали на прошлом уроке?

– Крэпостное право отмэнилы в каком-то там вэке… – начал, не вставая с места, невысокий подросток за третьей партой с широким лицом и длинными немытыми волосами. Класс захихикал. Зоя Павловна с ужасом поняла, что это он её передразнивает.

– Молодой человек, вас не учили вставать при ответе? – ученик, наслаждаясь минутой славы, лишь ухмылялся в ответ. – Да у меня есть акцент: я родилась и прожила всю жизнь на Кавказе. Но я русская, и мои родители русские. Мой папа военный, прошёл войну, а служить закончил в Степанакерте. Я не вижу в этом ничего смешного.

– А почему вы на работу в домашней одежде ходите? – желая развить свой успех перед одноклассниками, спросил Мясков.

– Да как тебе не стыдно! – Зоя Павловна задохнулась. – Нет у меня другой одежды. В чём сбежала от войны, в том и хожу. А кофту у сестры заняла. – И после мучительной паузы добавила. – Ничего, потихонечку и на одежду заработаю, и на всё остальное.

Колоссальный педагогический опыт оказался бессилен перед этими переростками девяностых, добрая четверть из которых ходила драться стенка на стенку с ореховскими и марьинскими, да подрабатывала мытьём автомобилей возле местной речки-вонючки Городни. При молчаливом безучастии большинства они позволяли себе во время уроков такое, что не могло прийти Зое Павловне в голову. Ситуация вышла из-под контроля.

На требование дать дневник говорили: «Дома забыл». На приказ выйти из класса они нагло отвечали: «Не пойду!» Попытка вывести силой приводила к унизительной беготне по классу, когда она, грузная и неповоротливая, пыталась догнать кого-нибудь из хулиганов, а он убегал, сваливая по дороге стулья, вызывая оторопь у учительницы русского языка, чей класс был расположен этажом ниже.

Ни классный руководитель, ни завуч, ни директор не были для них авторитетом. Вызывать родителей было бесполезно, так как, занимаясь банальным выживанием, поиском работы и денег, они по большей части пускали воспитание детей на самотёк.

Но сильнее всего её поражало то, что такое творилось только на её уроках. И так вели себя все без исключения восьмые классы. Ей было непонятно, почему эти дети выбрали жертвой именно её? Неужели им было неясно, что она и так только-только вырвалась из ада войны? И откуда в этих сердцах столько жестокости?

Дома пыталась держаться, не приносить проблемы с работы. Говорила мужу, что устала, шла в душ и прятала в потоках воды горькие слёзы обиды. Супруг приходил выжатым как лимон после двенадцатичасового рабочего дня и, наспех поужинав, ложился спать. Долгое время он не замечал перемен в жене.

Но первым воскресным вечером октября она не выдержала и просто разрыдалась у него на плече. Успокоившись, рассказала. Он посерел. Долго сидел, сжав зубы. Затем ушёл в коридор курить. Вернувшись, сказал:

– Завтра же увольняешься. Это не единственная школа в Москве.

Благодаря дефициту учителей-предметников в московских школах в девяностых, Зоя Павловна действительно недолго оставалась без работы. Только теперь ей предстояло ездить в район Павелецкого вокзала. Как сказал супруг, «ближе к центру, другой контингент».

И вот Зоя Павловна посмотрела на число «36» на двери её нового кабинета, мысленно перекрестилась, надавила на ручку и вошла…

РОЖДЕНИЕ БОГА

Марк открыл глаза. При солнечном свете, заливавшем комнату через панорамное окно, она казалась чуть больше, чем накануне вечером. Он оглядел расположившуюся вдоль стен причудливую мебель, по которой карабкались и цеплялись за выступы усыпанные цветами стебли какой-то лианы. Удачно сгонял в Рай!

Марк улыбнулся, вспомнив прошедшую ночь. Как здорово было придумано расположить танцевальную площадку прямо на берегу. Местный морской воздух кружил голову посильнее вина. И ветер-охальник так изящно подчеркивал девичью фигуру курносой рыжей красавицы, натягивая на ней белую полупрозрачную ткань свободного летнего платья, что Марк сразу понял – пропал.

А когда грянул одиночный гром, который для Рая является чудовищной редкостью, Марку подумалось, что это знак. Он как раз пригласил Лилли на первый танец и слегка прижимал её к себе, обняв за талию. Она от неожиданности вздрогнула, а он шепнул ей на ухо, что нечего бояться. Ведь он солдат.

И потом они целовались, уйдя в тень с ярко освещённой площадки. А когда уже начинало светать, он пошёл её провожать. И остался. Здесь, в Раю, ему больше некуда было идти, ведь он не знал своих родителей.

Интересно, из какого она века? Двадцать первого? Или второго?

От приятных мыслей отвлёк звук открывающейся входной двери и приглушённый возглас: «Что за чёрт!» Через мгновение вошла Лилли во вчерашнем белом платье и в ужасе уставилась на него.

– Что ты здесь делаешь?! – закричала она.

– В смысле? – удивился Марк.

– То, что мы с тобой потанцевали, не дало тебе права врываться в мой дом! Как ты сюда попал?

– Да что с тобою случилось, Лилли? – Марк было резко вскочил, но вспомнив о своей наготе, стыдливо прикрылся, как ему показалось, простынёй. – Мы же с тобой вместе провели всю эту ночь!

– Я знаю, где провела эту ночь. Явно не с тобой… Да ты просто извращенец! Немедленно оденься! Я вызываю полицию!

Марк потянулся за своими брюками и заметил, что обернул вокруг бёдер вчерашнее платье Лилли, которое в то же время было на ней. «Впервые вижу девушку, у которой два одинаковых платья», – мелькнуло в голове Марка.

И в этот момент в комнату зашла в бордовом домашнем халате с подносом фруктов Лилли. Вторая Лилли, точная копия первой, которая при этом стояла рядом и вызывала по коммутатору полицию.

– Вы что, сёстры? – спросил Марк с нелепой улыбкой, бегая глазами с одной девушки на другую.