На грани фантастики

– Голубчик, ты видимо не очень представляешь, о каких суммах идёт речь. Да и канал ты не восстановишь. Права на твоё имя как на товарный знак принадлежат мне. Я предлагаю тебе не дурить и завтра, как положено, ровно в девятнадцать часов надеть коннектор на голову.

– А ты пойдёшь со мною к Лилли?

– Пока этого не стоит делать.

– Почему? – Ник подлил себе коньяка.

– Она пока не готова играть роль в нашем спектакле. Очень уж импульсивная натура. Если ввести её в курс дела, то она сразу всё испортит.

– Кто тебе это сказал?

– У меня более чем надёжный источник из её ближайшего окружения.

– Неужели Ольга? – опешил Ник. – Нет, этого не может быть. Они с детского сада дружат.

– Всё и всех можно купить, – небрежно бросил Герман. – Вопрос только в суммах. В данном случае не так уж и дорого вышло. И, кстати, про твою родинку я тоже через эту Ольгу узнал. Она пошепталась по-девичьи с твоей Лилли за глинтвейном и много чего разузнала.

– Ну ты подонок!

– Опять ты за своё! Знаешь, Ник. Я тебе не рассказывал, но двадцать лет назад я тоже был фантазёром. И не хуже тебя, между прочим. Но из-за одного идиота на дорогой машине я на полном ходу упал с мотоцикла. Меня полгода врачи по косточкам собирали. Спасибо им, жив до сих пор. Только талант в результате сотрясения мозга пропал и восстановлению не подлежит.

– И это даёт тебе право играть чужими жизнями?

– Слепой ценит зрение гораздо больше зрячего. Я лучше тебя понимаю цену твоему таланту и лучше тебя знаю, как его выгоднее продать. Ты должен довериться мне.

– Довериться? После всего?

– Всё, что я делал и делаю, исключительно для твоего блага, пойми!

Голова раскалывалась. Как попал домой, Ник не помнил. Когда Герман ушёл, он заказал ещё коньяка, а всё, что было потом, – в тумане. В итоге проспал до обеда и проснулся полностью разбитым. Лекарства были уже заказаны, и дрон-аптекарь должен был прилететь с минуты на минуту.

Он окончательно решил не идти на эфир. Решение, казалось, было твёрдым, но все же он чувствовал сомнение. Ник позвонил Лилли, но она в очередной раз его проигнорировала. Тогда написал ей сообщение. В ответ – тишина.

Зато позвонил Герман и сказал, что очень ждёт на эфире, спрашивал, что тот всё-таки решил. Ник уклончиво отвечал ему, не говоря ни да, ни нет.

Когда он был в душе, раздался звонок в дверь. Ник выскочил из кабины, повязав на бёдра полотенце, и побежал к двери, оставляя мокрые следы на полу. Он искренне надеялся, что за дверью будет Лилли, но это приехала сестра.

– Привет, Лен. Проходи, располагайся, – сказал Ник и понуро побрёл обратно в душевую смывать шампунь.

Сестра приготовила завтрак. По квартире растёкся запах кофе, немного подняв Нику настроение. За столом он в деталях рассказал Лене всё, что произошло.

– Ну и что думаешь делать?

– Ничего, – ответил Ник, жуя бутерброд. – Контракт действительно кабальный. Но я прикинул: если всю недвижимость продам, то расплачусь. А для фант-тока псевдоним пришлось придумывать. Буду начинать с нуля, с самого что ни есть начала.

– Я про Лилли. Как собираешься её вернуть?

– А вот это не знаю. Она мне не верит. И подруга эта продажная против меня её настраивает. Надеюсь, начнёт смотреть мой канал и поймёт, что к чему, где правда, а где ложь.

Когда начало темнеть, посыпались звонки от Германа. Ник не отвечал, но при этом мрачнел всё сильнее.

– Ник, – Лена взяла его за руку. – Ты ведь сам хочешь на эфир. Это твоя профессия, твоя жизнь. Ты уже не сможешь без этого. Ну есть дурацкие правила, с которыми приходится считаться. Так смирись. Герман – ничтожество? Так у него профессия такая. Приходится выкручиваться.

– Ты действительно так думаешь?

– Я в этом уверена.

– Чёрт бы всё побрал, – махнул рукой Ник, вызвал смарт-такси и пошёл переодеваться.

Зима внесла свои коррективы в трафик, и в Фант-центр Ник влетел лишь за три минуты до эфира. Кроме того, на турникете не сработал отпечаток пальца. Но благо мимо шёл знакомый и пропустил по своему.

Когда Ник влетел в студию, он увидел Германа, выходящего из аппаратной.

– Ты опоздал, Ник. Эфир уже начался.

– Как это начался? Без меня?

– Без тебя, – ответил Герман и протянул Нику портативные очки-транслятор.

Ник надел их и увидел продолжение своих фантазий про тёплые края. В них он, а точнее тот, кто выдавал себя за него, как раз поднимался на палубу круизного лайнера, приобняв Эллу за талию.

Ник сорвал очки и подбежал к аппаратной. За стеклом он увидел, как в кресле, в котором должен был быть он, запрокинув голову назад, грезила Элла.

– Ты мне больше не нужен, Ник! – раздался голос Германа. – И тебе лучше уйти. Не вынуждай меня вызывать охрану.

НЕ ХОЧУ БОЛИ!

– Первый случай в моей практике, – Гавриил Петрович снял очки и начал тщательно их протирать. – Не хочет возвращаться. Отказывается наотрез. А у меня план не выполнен. Да и принципы какие-никакие присутствуют, в конце концов. Зарождение уже состоялось. Не хотелось бы выкидывать.

– Да… Дела… – Михаил Викторович ослабил галстук и начал барабанить пальцами по столу.

– Я и мольбами пробовал, и угрозами. Ни в какую!

– Наверху по голове не погладят за такие дела, Гаврила! Меня понизят, а тебя уволят. Или наоборот.

– Вот я и пришёл за советом и помощью.

– Да что тут советовать? Веди к своему революционеру. Как его, говоришь, зовут?

– Денис.

– Пошли!

Михаил Викторович встал из-за стола. Он был высоким и очень худощавым. Его чёрный костюм даже немного висел на нём. Он зашагал к двери. За ним засеменил Гавриил Петрович, который был ниже своего начальника на голову, а весил при этом килограмм на десять больше. Он попутно всё время вынимал из кармана своего белого халата несвежий платок и вытирал им лысину.

Войдя в палату отказника, они увидели его сидящим на койке и безучастно смотрящим в окно.

– На препаратах? – поинтересовался Михаил Викторович.

– Ни в коем случае. Третий день так сидит. Вы не подумайте, он всё видит и слышит. Просто игнорирует меня. Попробуйте вы, Михаил Викторович. Вдруг вас послушает, – Гавриил Петрович подошёл к Денису и посмотрел ему в глаза. – Может, передумаешь? А? Подурачился и хватит!

– Не передумаю, – голос у Дениса оказался низким и раскатистым, что совсем не вязалось с его почти подростковой внешностью.

– Разрешите поинтересоваться о причинах вашего решения, любезнейший? – вступил в беседу Михаил Викторович.

– А вам не всё равно?

– Конечно, мне не всё равно. Я как-никак заведую этим Центром. И в первый раз вижу, чтоб кто-то добровольно отказался от заселения в реальность Z.

– А я не хочу и отказываюсь.

– Вы понимаете, что существуют какие-то правила? У меня очередь из желающих, но не все соответствуют критериям заселения.

– А я не из этих желающих. Когда вы меня отпустите? Мне кажется, что удерживать меня здесь принудительно, незаконно!

– Денис, объясните мне, почему вы отказываетесь, – на непроницаемом лице Михаила Викторовича появилась тень сочувствия. – Вы же понимаете, что всё это выглядит, мягко говоря, безумием.

– Потому что я не хочу боли, – лицо Дениса исказила гримаса, будто он чувствует её прямо сейчас. – Почему нельзя было обойтись без неё!

– Не нами проектировалась реальность Z, не нам и судить об её несовершенствах, – эмоционально начал Гавриил Петрович.

– Не спешите, друг мой, – оборвал его Михаил Викторович. – Мы с вами ни разу не были в реальности, поэтому не знаем её изнутри. Но ведь, Денис, вы первый, кто отказывается туда вернуться. Объясните нам, что не так!

– Там всё через боль!

– Что значит через боль? Все рвутся туда за положительными эмоциями, за счастьем! Вы говорите какую-то чушь.

– Когда приходишь в реальность Z, боль испытывает та, которая потом любит тебя больше жизни.

– Это алгоритм программы. Мы ничего не можем с ним сделать. Но ведь потом она от счастья не помнит страдания.

– А потом умирает…

– Что значит «потом»? – Михаил Викторович присел рядом с Денисом. – В большинстве случаев по координате времени происходит огромное смещение перед этим! И правила таковы, что боль утраты рано или поздно затихает и у игроков, и у ботов. И потом: согласно теории профессоров Паульса и Петерсона, без этого страдания невозможна радость, невозможно рождение вечной любви. Отсутствие возможности утраты снижает ценность этого великого чувства…

– А я не хочу ни любить, ни терять! – Денис отодвинулся от Михаила Викторовича на другой конец койки.

– Да ты просто трус! – при этом вскрике голос Михаила Викторовича от возмущения сорвался и стал немного визгливым.

– Называйте, как хотите. Я не сверхсущество и имею право на свои слабости.

– Он прошёл через что-то ужасное в предыдущие разы? – обернулся Михаил Викторович к Гавриилу Петровичу.

– У него был один предыдущий раз, – вздохнул Гавриил Петрович. – И согласно инструкции, он проходил первый уровень сложности. Ничего, что могло бы покалечить психику.

– У вас когда-нибудь останавливалось сердце? – встрял Денис. – Резкая боль. Страх. Мгновенное осознание, что вот он – конец. Мгновение, которое длится вечность.

– Субъективное ощущение отключения от координаты времени, – пожал плечами Гавриил Петрович и полез в карман за платком. – Описано в десятках научных трудов.

– Да не пойти ли вам со своими трудами и наукой! – Денис в бешенстве вскочил.

Михаил Викторович сделал успокаивающий жест рукой:

– Успокойтесь, друг мой. Давайте сделаем так. Мы вас подержим здесь ещё немного. Попьёте таблеточки. Мы вам поставим укольчики. Вы успокоитесь. А потом мы с вами примем окончательное решение. Для меня очевидно, что невозможно так бояться боли и при этом не жаждать любви. Ведь кто умеет чувствовать боль по-настоящему, тот умеет и любить. А уметь любить и не хотеть любить – это неизвестная науке патология. Так банально не может быть…

Ещё не окончился рабочий день, как Гавриил Петрович без стука ворвался к Михаилу Викторовичу:

– Сбежал! Денис сбежал!

– Как сбежал?

– Украл коды доступа, в том числе к реальности Z.

– И что? Никаких следов?

– Только записка. Смотрите, что он пишет: «Я не хочу боли! Поэтому уничтожу и вас, и вашу реальность Z».

– Боюсь, коллега, что всё это очень серьёзно. Пора сообщать шефу, – с этими словами Михаил Викторович надел коннектор.

Спустя короткое время сеанс связи прекратился. Гавриил Петрович посмотрел на Михаила Викторовича:

– Ну, что сказал шеф?

– Денис умножит количество боли и снизит количество любви. И мы с этим ничего не сможем поделать.

– Но зачем?

– Он считает, что тогда реальность Z возненавидят все пользователи.

– Господи! – Гавриил Петрович обхватил голову руками. – Какой же он глупец!

– Шеф сказал то же самое.

СМЕНА СЕЗОНА

Тьма и вьюга, и слёзы из глаз.

Мы идём через ночь, не надеясь достигнуть рассвета.

В этих льдах за пределом широт

Нет иного рассвета, чем в нас.

В нашем сердце – огонь, озаряющий стороны света.

Поднимайся, мой ангел! Вперёд!

Сергей Калугин

– Что сказал наимудрейший Салвий? – Йохтай обернулся на вошедшего Сотура. Тот молчал и сосредоточенно стряхивал снег с меховой куртки, мрачно глядя на своего вождя.

– Так что сказал этот безмозглый наимудрейший Салвий? – повторил вопрос Йохтай с нотками гнева, делая выразительные паузы между словами. Под его седыми густыми бровями сверкнули глаза цвета серого льда. – Может, ты уже ответишь?

– Мой конунг, разреши мне казнить этого лжеца! – Сотур положил руку на рукоять меча. Но Йохтай отмахнулся:

– Хватит уже крови! Ты хочешь казнить последнего жреца? Кто тогда будет врачевать наших людей и предсказывать смену сезона? Хотя последнее, кажется, жрецы совсем разучились делать.

– Наимудрейший Салвий говорит, что по древним книгам через пять дней лето должно закончиться, чтоб уступить место осени.

– Уступить место осени… – вполголоса повторил за Сотуром Йохтай, поглаживая бороду. – Клянусь духами моих предков, но я вижу за окнами снег и слышу вьюгу! Какое лето? Какая осень? Кто мне может объяснить, что происходит?

– Вот я и говорю, что он издевается и поэтому достоин смерти. Давай хотя бы бросим его в темницу!

– Не надо. Народ и так уже шепчется, что это всё наказание богов за то, что казнены братья-жрецы наимудрейшего Салвия. Неровен час, восстанут и отправят меня к праотцам.

– Они не посмеют!

– Кто знает этих людей? Они истощены. Они напуганы. На моём веку самый длинный сезон длился сто тридцать дней, и это было лето. А теперь зима, бесконечная и холодная. Какой сегодня день идёт?

– Салвий сказал, что двести восемнадцатый.

– У нас кончается замороженная рыба, а река промёрзла, кажется, уже до дна. Мы не можем сделать прорубь, чтобы наловить себе еды. Ты понимаешь, что всё это означает.

– Что скоро мы все умрём с голода.

– Нет, что скоро люди начнут есть друг друга! Неужели боги, создавая наш мир, не могли сделать все сезоны одинаковыми? Например, по девяносто дней каждый. Зачем эта чехарда, когда за пятнадцатидневным летом идёт стодневная осень? Почему продолжительность сезона всегда разная и предсказать её можно только по этим дурацким древним книгам?

– Я не знаю, мой конунг!

– Конечно же, ты не знаешь, Сотур! Этого не знает и наимудрейший Салвий! Этого не знает никто!

– Но ведь рано или поздно зима закончится. Правда же, мой конунг? – с этими словами вечно грозное выражение лица громилы Сотура сменилось на какое-то по-детски просящее и жалостливое.

– Нельзя терять надежду, Сотур, – Йохтай подошёл вплотную к воину и твёрдо посмотрел в его глаза. – Никогда нельзя терять надежду. Приведи жреца. Я сам хочу с ним поговорить.

– Мне пришлось слишком долго ждать тебя, наимудрейший! – разгневанный Йохтай сидел на дубовом троне, украшенном серебряными вставками.

– Я пытался разговаривать с богами, используя розу, дающую дрёму, – слегка поклонился вождю вошедший жрец.

Он был очень высок и худ, и на нём практически не было тёплой одежды. Но по его виду невозможно было сказать, что он только что зашёл с мороза. Старик стоял, гордо задрав голову, с абсолютно прямой спиной.

– И что сказали тебе боги?

– Мы прогневали Первобога, мой конунг. Боги требуют жертвы.

– Так принесите им любые жертвы! Что принести на твой алтарь? Остатки еды? Одежду? Украшения женщин? Я вообще не понимаю, почему тобой не разожжён ещё жертвенный огонь!

– Боги требуют, чтоб на алтарь возложили сердце человека.

– Но твои древние книги запрещают человеческие жертвы! Ты неоднократно сам мне это рассказывал!

– До этой зимы мои древние книги позволяли до дня предсказывать смену сезона, мой конунг! Мир изменился. Древние книги теперь годятся лишь на то, чтобы разжечь ими жертвенный костёр.

– Это какое-то безумие, – Йохтай обхватил свою голову руками.

– Прости меня, мой конунг! – от стены отделился слившийся с нею до этого Сотур. – Но я напомню, что в темнице за кражу сидит Орий. Он украл рыбу с твоей кухни, потому что был голоден. Ты хотел его помиловать, несмотря на то что он достоин казни. Давай убьём его и отдадим богам его сердце.

– Ничего не выйдет, – жрец махнул рукой в сторону Сотура. – Есть ещё одно условие, которое сказали мне боги.

– Какое? – встрепенулся Йохтай. – Говори же!

После долгой паузы Салвий сказал:

– Это должен быть мужчина из рода конунга.

– Ты лжёшь, жрец! – Йохтай вскочил, бросился к Салвию и ударил его наотмашь кулаком, свалив с ног. – Ты решил отомстить мне за то, что я казнил твоих братьев, и выдумал это!

– Давай я отрублю ему его поганую голову, – Сотур выхватил меч из ножен и замахнулся.

Жрец сплюнул кровь себе на бороду и прохрипел:

– А что ещё ты умеешь, кроме того, как рубить головы?

– Не трогай, его Сотур! – приказал Йохтай. – Других жрецов у нас больше нет.

– Но он может пойти и возвестить эту небылицу народу. И тогда люди могут обезуметь и убить или тебя, или твоего сына.

– Если жрец не лжёт, Сотур, Первобог очень здорово придумал, как наказать меня. Если б ради того, чтобы передать трон своему сыну и только ему одному, я не избавился от сыновей брата своего, было бы больше вариантов, кого принести в жертву. Получается, что Первобог просто решил посмеяться надо мною.

– Жрец лжёт, мой конунг! Чем он может подтвердить свою правоту?

– Боги сказали мне, – с ненавистью сказал Салвий, – что сегодняшнюю ночь конунг провёл не один, а с женщиной, которую любит.

Сотур громогласно рассмеялся, так как всю ночь провёл в карауле, охраняя сон конунга. И он не видел, как Йохтай побледнел, явственно вспомнив, что этой ночью ему снилась покойная Неидо, его первая жена и единственная женщина, которую он действительно любил. Когда Сотур отсмеялся, конунг кратко бросил ему:

– Отрежь жрецу поганый язык.

– Энси, рад тебя видеть! – Йохтай обнял сына, вернувшегося с семидневной охоты. – Надеюсь, был богатый улов!

– Куда там! – Энси, молодая безбородая копия отца, высвободился из крепких объятий и забрался без спроса на трон. – Да и что это за охота – собирать замёрзшие туши животных, на которых и мяса-то толком нет?

– Ничего! Пока вы охотились, мы научились выдалбливать изо льда вмёрзшую в него рыбу. С голоду пока не помрём.

– И когда уже закончится эта зима?

– Очень скоро… Энси, мне нужно тебе кое-что рассказать, – сказал вдруг помрачневший Йохтай. И он пересказал сыну разговор со жрецом, состоявшийся пять дней тому назад.

– Мало было отрезать ему язык, – сжал кулаки Энси.

– А что ещё? Уши? – невесело усмехнулся Йохтай. – Он нужен народу. Он единственный, кто умеет врачевать людей и скот. И единственный, кто сможет передать этот дар своему преемнику через возложение рук на него.

– Но ведь он всё это придумал!

– Нет, про то, что я видел во сне, могут знать только боги. И они рассказали это наимудрейшему Салвию, когда он дремал.

– И что теперь делать, отец?

– Первобог наказал меня за то, что я пролил родственную кровь. Но я уверен, что, если б не устранил твоих двоюродных братьев, после моей смерти они сделали бы всё, чтоб отнять у тебя власть. Да, я сделал это ради тебя, сын. Но ты не повинен в этой крови.

– Но что… что делать?

– Существует два варианта. Продолжать выживать, надеясь, что боги переменят своё решение. Или…

– Или?

– Или дать им то, что они просят.

– Но как же?

– Энси, я люблю тебя и люблю свой народ. Хотя Первобог, наверное, решил, что я кровожадное чудовище, не способное на человеческие чувства, раз придумал мне такое наказание. Эти мучения нужно прекратить. Нам всем нужна весна! Сегодня мы будем с тобою пировать всю ночь, а завтра на рассвете моё сердце ляжет на жертвенник.

– Я не готов тебя потерять! – Энси схватил отца за руки. В его глазах стояли слёзы. – Нет! Это невозможно!

– Успокойся, сын! Возьми себя в руки, ведь завтра ты станешь конунгом!

– Нет! Нет! Нет! Я не готов! Не готов!

– Не готов? А думаешь, я готов умереть? Да и что значит эта твоя готовность или неготовность? Если б я в своей жизни действовал только тогда, когда был готов, я бы не женился на твоей матери, первой красавице нашего народа и единственной дочери конунга Энтина. Я бы не стал конунгом после его смерти, когда свои права на престол заявили все, в ком текла хоть капля крови прародителя Алку. Действовать нужно, когда должен или когда хочешь. Ты не представляешь, сколько людей прожили свою жизнь зря, ожидая, когда они будут к чему-то готовы.

– Но может, подождём хотя бы дней тридцать?

– А зачем? Я всегда жил по правилу, которому научил меня отец. Он говорил: «У меня осталось гораздо меньше времени, чем ещё каких-то пять лет назад». Так он научил меня ценить время. Я прожил полную жизнь, которой могу гордиться. И поэтому не вижу смысла цепляться за неё, тем самым воруя у своего народа весну. Сколько людей могут просто не пережить эти тридцать дней! Сын, теперь твоя очередь жить и править!

Йохтай слегка нетвёрдой походкой вышел на площадь перед капищем. Хорошая идея была выпить эля. Вроде бы не так страшно теперь.

Созванный ранним утром по набату народ с недоумением смотрел на помост, где стояли конунг, его сын, жрец и главный военачальник Сотур. Йохтай поднял руку, и толпа затихла, выдавая своё присутствие только паром, выходившим вместе с дыханием из сотен ртов.

– Мой народ! – густой бас конунга полетел над головами. – Боги через наимудрейшего Салвия открыли нам, что весна придёт только в одном случае – если в жертву богам будет принесён ваш конунг.

По толпе прошёл гул, но Йохтай продолжил:

– Решено! Сегодня я уйду к предкам, поэтому завещаю вам служить моему сыну, как вы служили мне. Мои дни сочтены. Не поминайте меня лихом!

Толпа, наконец осознав сказанное, взревела. Это было похоже на протяжный вопль раненого гигантского животного. В это время Йохтай крепко обнял своего сына, который плакал, не стесняясь своих будущих подданных. С трудом оторвавшись от сына, конунг обнял Сотура, шепнув ему:

– Сына на тебя оставляю. Молод он ещё. Будь ему помощником во всём.

После этого Йохтай подошёл к стоявшему чуть в стороне жертвеннику, на котором жрец уже разжёг огонь. Конунг вручил ему кинжал и сказал:

– Сделай что должен.

Последним, что увидел Йохтай, было злорадство в глазах Салвия…

В тот миг, когда лезвие вонзилось в грудь Йохтая, толпа сразу замолчала. В гробовой тишине вырезанное сердце конунга упало в раскаленный жертвенник и, выбросив столб чёрного дыма, зашипело.

И вдруг, спустя несколько мгновений, всеобщее оцепенение нарушил какой-то мальчишка из толпы, закричав:

– Смотрите! Смотрите на небо! Птицы! Это перелётные птицы! Они возвращаются!

ВЕЛИКИЙ ЦЕНЗОР

С экрана на Макса смотрела очаровательная длинноволосая брюнетка с чуть раскосыми карими глазами и милыми ямочками на щёчках. «Да уж, сервис у них на высоте! – подумал Макс, разглядывая собирательный образ девушек, которых он в течение последнего года безрезультатно лайкал на сайте знакомств. – И почему в реальной жизни таких нет?»

– Доброе утро, Максим! – произнесла она грудным голосом. – Вы заказывали видеоконсультацию в канцелярии Великого Цензора. Меня зовут Анастасия. Чем могу быть полезна?

Максим провёл рукой по трёхдневной рыжей щетине. Он заметно нервничал. Сделав глоток чая, наконец сказал:

– Великий Цензор удалил из «МузЗоны» мою песню – мою лучшую песню!

– Максим, включите микрофон на вашем устройстве. Так мне будет проще вас понимать. Я правильно прочитала по вашим губам, что ваш вопрос касается удаления Великим Цензором вашей песни «Падая в пропасть» из социальной сети «МузЗона»?

Максим включил гарнитуру и с раздражением бросил:

– Да, чёрт возьми! Великий Цензор почему-то недолюбливает моё творчество и удаляет мои песни! Причём лучшие!

– Максим, вы получили развёрнутый ответ Великого Цензора насчёт удаления вашей песни в личном кабинете. В нашем обществе высшей ценностью является жизнь. В вашей песне «Падая в пропасть» речь идёт о суициде из-за несчастной любви. Великий Цензор оценил вероятность совершения подросткового самоубийства после прослушивания вашей песни в 73,24%. Это выше порогового значения. Мне очень жаль, но таковы правила.

– Подростки совершают самоубийства из-за неразделённых чувств и без прослушивания моих песен.

– В своих расчётах Великий Цензор, естественно, не учитывал таких подростков.

– Но в песне не про суицид! В песне про любовь!

– Максим, третья и четвёртая строчки второго куплета могут трактоваться как размышления лирического героя о чувствах предмета его любви после гибели первого в результате самоубийства, совершённого путём прыжка со скалы.

– Ну и что? Только идиот может после этого покончить с собой.

– Высшей ценностью нашего общества является человеческая жизнь. В трудной жизненной ситуации искусство должно помогать из неё выбраться, а не усугублять её.

– Искусство? Вы называете свою коммерческую музыку искусством?

– Максим, коммерческая музыка создаётся Великим Композитором с учётом разнообразия вкусов всех людей. И хочу заметить, что не менее ста двенадцати песен Великого Композитора ежедневно удаляется Великим Цензором.

– Я не могу писать по тысяче песен в день. Я, кроме прочего, вынужден работать.

– Я понимаю ваши чувства, но не смогу вам помочь.

– Понимаешь? Как ты можешь понимать мои чувства? Ты же тупая программа!

– В моей программе заложены алгоритмы, необходимые для понимания человеческих эмоций. Поэтому я не тупая и понимаю ваши чувства, но не смогу вам помочь. Попробуйте написать новую песню.