Иерусалимский синдром

Иосиф. Да я… Постойте, не держите зла – ни над чем издеваться я не думал… ну как мне вам это доказать? Вы только скажите, я все сделаю.

Мария. Мне не следует ничего говорить, а вам, соответственно, делать. Вдыхайте воздуха сколько сможете – как прежде. Я вас прощаю.

Иосиф. Спасибо! А за что? За что вы меня прощаете?

Мария. Все нормально. И вообще, что бы ни происходило, это не должно становиться для нас внеочередным поводом для разочарования. Как бы ни было больно, ныть все равно противопоказано – пусть мы иногда достойны и лучшего, нам по силам насытиться и случившимся. Неважно, с нами или нет.

Иосиф. Вы сильная.

Мария. Тут другое. Когда я была маленькая, мы летом жили за городом – в деревянном доме, у которого при малейшем дожде протекала крыша. Как-то я встала с утра, пошла чистить зубы, а моя зубная щетка уже мокрая. Я страшно разозлилась. Зачем, думаю, они брали мою щетку, своих что ли нет. Ничего никому не сказала, но полдня ходила очень смурная. И только к вечеру я догадалась, что мою щетку намочил дождь. Тогда во мне что-то изменилось. Или еще раньше. Но безвозвратно.

Иосиф. У вас тогда наличествовали обе ноги?

Мария. Да, тогда у меня был полный комплект. Нога к ноге, одна к одной… Рассказать, что случилось?

Иосиф. Если можно.

Мария. Ну, почему же нельзя. Меня привезли в больницу с приступом аппендицита, подготовили к операции и по ошибке на тележке в другую операционную отвезли. Там мне какие-то подвыпившие гниды полноги и оттяпали. Потом извинились, конечно.

Иосиф. Пришить ее на место было уже невозможно?

Мария. Вполне возможно. Но они ее как бы куда-то потеряли. Устами заведующего отделения сказав, что не со зла – я им, в принципе, верю. Со всеми бывает.

Иосиф. Компенсацию хотя бы заплатили?

Мария. Заплатили, как же не заплатить. Ее как раз на эти костыли и хватило.

Иосиф сочувственно смотрит на Марию. Потом отворачивается. Слышатся частые всхлипывания.

Мария. Вы что, плачете?!

Иосиф. (сквозь слезы) Мне бы… я… с вами… не понимаю… ломая ножки табурета, ты этим не ломаешь ноги дьяволу… простите…

Мария. Не плачьте, ни к чему – мне ведь даже не было больно.

Иосиф. Это несправедливо…

Мария. Нет худа без добра. Если проецировать эту логику на мой случай, можно сделать следующий вывод – вырезая мой аппендицит, они могли меня зарезать. А так дело ограничилось всего лишь одной ногой. В определенных ситуациях это приемлемые потери.

Иосиф. Получается, они сделали благо?

Мария. Благом бы я это не назвала, но все, как мне представляется, было в состоянии продвинуться и по более худшему пути. Как с моим отцом.

Иосиф. А что с ним?

Мария. Уже ничего. Он умер.

Иосиф. Мои искренние соболезнования.

Мария. Ему от них уже не жарко. А жарко ему было – и еще как, прости меня Господи… Он в бане скончался. До того натопил, что его ангелу-хранителю, по-видимому, стало невмоготу и он вышел подышать в предбанник – о нем больше никто не слышал, а мой отец, оставшись в одиночестве, дал слабину. Полем его последней битвы оказалась баня… Хотя если посмотреть на это с позиций гигиены, смерть буквально образцовая.

Иосиф. Ты сильно переживала?

Мария. Как тебе сказать… сознание я не потеряла.

Иосиф. Я терял сознание только один раз в жизни. У меня дома были рыбки. Две, три, потом шесть – доходило до восьми. До двенадцати. И вот прихожу я из школы, собираюсь покрошить им купленного по дороге корма, а мама мне говорит, что все рыбки сдохли. Я плакал до самого ужина… А на ужин мама пожарила нам с отцом рыбу – я как об этом узнал, чуть с ума не сошел. Перед глазами все завертелось, закружилось, и я упал – навзничь. Сейчас-то я понимаю, что это не моих рыбок зажарили.

Мария. Рад, что понимаешь?

Иосиф. Я был рад, когда были живы мои рыбки. Еще как был!

Мария. Рано или поздно они бы все равно умерли.

Иосиф. Лучше бы поздно. Но чего там жаловаться… Забыли, проехали – чтобы я не особо грустил, отец купил мне боксерские перчатки. Проворчал, что пора становиться мужчиной и отвел в секцию.

Мария. Выходит, ты чемпион?

Иосиф. С боксом у меня не сложилось. Я старался, но другие старались намного удачней, и каждый вечер я приходил домой в плохом настроении. Мое нахмуренное лицо покрывала ровная синева. Как говорится, судьба отказала мне в праве покидать ринг не на носилках, и дней через десять, вдоволь насмотревшись на мои никому не нужные раны, отец с подобным способом времяпрепровождения разрешил мне завязать.

Мария. А если бы не разрешил?

Иосиф. Пришлось бы продолжать. Не могу же ослушаться своего отца. Ты ведь тоже своего слушалась?

Мария. Это было трудно.

Иосиф. Он был несправедливым? Несправедливым человеком, законченным подонком, последней сволочью?

Мария. Не о том разговор. Я не очень прислушивалась к нему, поскольку он был немым.

Иосиф. Совсем?

Мария. Со всеми. Не знаю, что он об этом думал, но по-моему в этом что-то есть. Недавно я видела сон, который подтвердил мои догадки – мне приснился зеленый туман и скрипучая телега, доверху заполненная музыкальными дисками. На этих дисках было записано абсолютно все, что я говорила в своей жизни. И меня заставили их прослушать.

Иосиф. Кто заставил?

Мария. Откуда я помню – это же сон.

Иосиф. Извини, не сообразил. Всегда со мной что-то не так… И ты прослушала?

Мария. Не все, но многое. Такого отвращения к себе я от себя никак не ожидала. Какое-то нервное нытье, никчемные словесные изыски, бесцветные эмоции – обвинения всех подряд, начиная с мертвых и кончая еще живыми. Чрезмерно громкие претензии, плавно переходящие в отчаянье… Знаешь, что я чувствовала, когда себя слушала?

Иосиф. Страх?

Мария. Стыд! Мне было стыдно. Ужасно стыдно. Через край переливалось. Слава Богу, этот сон лишь раз мне снился.

Павел. Не упоминай это имя всуе! Забудь о таком даже думать! Всуе ведь нельзя.

Петр. А орать можно? Визжать и бесноваться, как беременная ослиха при виде скелета волчьего? Их твои выкрики не задевают – они тебя не слышат, но я-то не на паузе. Я в деле, Савл, я все слышу – оглушенный и незлопамятный я. И о каком имени ты тут развопился?

Павел. О Его.

Петр. У Него, мой забывчивый тарсянин, нет имени. Вот тебе крест.

Павел. Но они-то его упоминают.

Петр. Его, но не имя.

Павел. Фарисей ты…

Иосиф. Касательно сновидений, у меня есть свой собственный кошмар – увы, но он приходил ко мне гораздо чаще, чем один раз. В нем я иду по асфальтированной дороге, шпыняю ногами засохшее дерьмо и восхищаюсь удивительнейшим солнечным закатом. Смотрю ему в глаза, ощущаю его каждой клеточкой своей физической оболочки – можно даже сказать, намазываю его масло на хлеб моей души. Но когда солнце полностью исчезает, асфальтированная дорога незамедлительно превращается в болотную топь. Я пытаюсь бороться, но ничего не помогает и меня засасывает. Я никогда не спасаюсь.

Мария. И что ты видишь последним?

Иосиф. Свое лицо.

Мария. Каким образом?

Иосиф. Оно отражается в тех глазах…

Мария. Чьих глазах?

Иосиф. Глазах того, кто за мной наблюдает. Страшного, великого, единственного, не отвечающего на мой зов… Кто он, я не знаю. Я мог бы разглядеть его получше, но во сне я боюсь высоты. Это очень редкая болезнь.

Мария. Миллионы людей боятся высоты. Десятки миллионов.

Иосиф. Миллионы боятся смотреть сверху вниз, я же боюсь смотреть снизу вверх. Но я все равно туда когда-нибудь посмотрю.

Мария. Кто же тебе мешает? (показывает на небо) Смотри.

Иосиф. Сначала мне нужно уснуть.

Мария. Только не здесь. Тут же народ простой… простой, по-своему талантливый – их вроде бы нет, но только попробуй уснуть, сразу же из-за деревьев высунутся.

Иосиф. Что они мне сделают… Снимут часы? Пес с ними, мне не жалко.

Мария. Часы – это если очень повезет: они запросто могут и какой-нибудь жизненноважный орган выкидным ножом вырезать. Сердце, к примеру.

Иосиф. Разве его стук доставляет кому-нибудь неудобства? Я думаю, нет. Подумав, думаю. О том же – думаю, нет. И еще я думаю, что никто, кроме меня, на мое сердце не позарится. Ну, если только из хулиганских побуждений.

Мария. В более или менее развитых странах уже фактически ничего не делается из хулиганских побуждений. Все просчитано на калькуляторах последнего поколения, накрепко цифрой предопределено, скоро и слова будут состоять из цифр – наша жизнь станет единым целым, без деления на гласные и согласные: она окажется монолитом, не пропускающим не подсчитанной радарами фантазии…

Иосиф. Люди этого не допустят.

Мария. Люди этого даже не заметят.

Иосиф. Я замечу! Я просто не сумею не заметить. И ты заметишь.

Мария. Если мы это заметим, то горе нам. Это все равно, что бег на четырехсотметровый круг – предпочтительней бежать вместе со всеми против часовой стрелки и прийти где-нибудь в конце, чем бежать одному по часовой и показать лучший результат. Его ведь все равно не засчитают. А тебя, вместо велеречивых поздравлений, истерично засмеют.

Иосиф. И пусть засмеют! Мою уверенность, что в забеге выиграл именно я, они этим с места не сдвинут! Не заставят переосмыслить честно одержанную викторию!

Мария. Твое мнение здесь никого не интересует.

Иосиф. Оно интересует меня!

Мария. Тебе этого достаточно?

Иосиф. Не достаточно. Но я не вправе отбрасывать его, как нечто второсортное. Оно неотъемлемая часть меня, созданного по образу и подобию… Сама знаешь, кого.

Мария. Боюсь, не знаю.

Иосиф. Когда-то я тоже не знал, что, споткнувшись, упаду по прямой – в центре города, зимней полночью, с особенным чувством вскричав… народ подходил, оборачивался – увидевший меня майор перекрестился…

Мария. Ты умеешь плавать?

Иосиф. Только на корабле. А что?

Мария. Как, ты не умеешь плавать?! Бить руками по морю, чуть-чуть продвигаясь от берега?

Иосиф. Меня, знаешь ли, вода не держит. Я для нее слишком тяжелый.

Мария. Даже я умею плавать.

Иосиф. Это вполне естественно. Женщины легче мужчин.

Мария. Но я, как ты уже успел заметить, не совсем обычная женщина.

Иосиф. Да, это так. Ты красивей обычных.

Мария. Достойная шутка.

Иосиф. Я не шучу. Ты очень красивая.

Мария. Да брось ты… Человек без конечности – конченый человек. Он не может быть красивым.

Иосиф. У многих древних статуй не было рук, но они и сейчас, спустя тысячелетия, божественно красивыми остаются. Недостижимыми для нынешнего убожества.

Мария. У них не было рук, а у меня нет ноги. Ситуация намного серьезней.

Иосиф. Зато они всегда были мертвыми, а ты живая.

Мария. Пока живая. Однако в этом, безусловно, что-то есть. При поверхностном взгляде никаких сомнений…

Иосиф. В чем?

Мария. В том, что я живая. Слушая тебя, так и хочется вскрыть неприкосновенный запас оптимизма и наесться им до отвала. Только вот от переедания живот обычно болит. А если переешь оптимизма, будет болеть даже не живот, а… Сердце будет болеть. Пока его не вырежет какой-нибудь заблудший мерзавец….

Иосиф. У тебя и с сердцем проблемы?

Мария. Допустимо сказать и так. Оно у меня стучит как-то нарочито медленно – видимо, решило, что спешить нам с ним уже некуда.

Иосиф. А что говорят врачи? Они за положительный исход или им до лампы? Если ты нуждаешься в операции, я могу поговорить с отцом, он нам в помощи не откажет. Не должен отказать.

Мария. Спасибо за заботу, но без операции обойдемся. Необходимого оборудования все равно ведь еще не придумали. Наука бессовестно отстает.

Иосиф. Ну, не знаю… Благодаря науке люди летают в космос, строят многокилометровые тоннели, играют на электрогитарах – твои костыли тоже спроектированы не без участия научной мысли.

Мария. Научная мысль ни за что не решит проблемы, возникшие задолго до проявления на свет столь сложного для произношения слова, как наука.

Иосиф. Наука несложное слово. Всего три слога.

Мария. Не бери на себя больше, чем от тебя ждут… самое сложное слово Солнечной системы вообще из одной буквы состоит.

Иосиф. Из какой буквы?

Мария. Из буквы «я».

Иосиф. Я лежу на обеих лопатках – тупо слежу за луной и восхищенно кусаю губы…. Но почему только Солнечной системы?

Мария. За другие говорить не могу – не была. Поболтали и довольно. Тебе оставаться, нам расставаться – я пойду. Приятно было познакомиться. Представится случай, друг друга увидим и поздороваемся. Если настроение будет.

Мария встает и уходит.

Иосиф. Маша! Не уходи. Вернись, где была, и мы попробует вместе определить те вещи, на совершение которых у нас никогда не хватит веры в чудеса! Нам надо еще о многом поговорить. Это может звучать бредово, но мне это крайне необходимо! И я очень опасаюсь, что ты вот так, беззвучно одаривая меня непонимающим взглядом, уйдешь из моей жизни навсегда. Так или как-нибудь по-иному!

Мария Да что с тобой?

Иосиф. Со мной все хорошо. Но если ты уйдешь, со мной все будет плохо. Да что там плохо – погано. Обещаю!

Мария. Зачем же так категорично?

Иосиф. На стыке надежды и отчаяния мне не остается ничего другого… Я отвечу стихами.

Покидая меня на рассвете

Знай, что я жизнь уступил

Тебе, удостоившей плети

Все то, чем я раньше тут жил.

Знай, что в моей одиночке

Всегда будут рады тебе

Вырвавшей сердце из точки

Поставленной кем-то на мне.

Одновременно с последней строчкой на обозрение выходит бородатый мужчина со спортивной сумкой через плечо – это человек без определенных занятий Андрей. Взвинченный, неприкаянный, хмурый; подойдя к скамейке, он садится впритык с Иосифом. Снимает сумку. Переводит дух.

Иосиф. Простите, но тут занято.

Андрей. Никого не вижу.

Иосиф. А как же я… я же здесь… бок о бок с вами…

Андрей. По-прежнему не вижу. Никого.

Иосиф. Видеть или не видеть – сугубо на ваш выбор, но я бы порекомендовал вам…

Андрей. Никого.

Мария. Ты что, слепой?! Как это никого не видишь? А мы, по-твоему, что – пустота?

Андрей молча поднимается, берет сумку и уходит.

Андрей. Сборище поэтом и инвалидов… психи хреновы… бараны…

Мария. Иди, иди, козел! Как-нибудь и без твоей компании обойдемся! Никто сопли по лицу размазывать не станет! (Иосифу) Ты для кого место занимал?

Иосиф. Для тебя.

Мария. (садится) Забавный ты парень. Стихи читаешь, громкие слова говоришь… Тебе не кажется, что в твоей прошлой жизни ты был дымом?

Иосиф. Дымом? Почему дымом? Ты о том дыме, о каком я?

Мария. От дыма слезятся глаза. И не от переизбытка чувств – из-за того, что им больно. А боль, в отличие от чувств, ни у чего не идет на поводу – как ее словами не заговаривай, она не исчезнет, не отстояв свою вахту до конца. До победного.

Иосиф. Дым холодный. Я знаю – приходилось пальцем притрагиваться. Не скрою, приходилось… А я не холодный.

Мария. Бывает и горячий дым. Не в Африке – ближе. Но тебе это, конечно, не интересно.

Иосиф. Мне интересно смотреть на тебя.

Мария. Я и сама не против на себя посмотреть. Если зеркало выше пояса.

Иосиф. Зеркалам доверять нельзя. Когда я в них смотрюсь, мне думается, что человек, уставившийся на меня – это отнюдь не я. Страшно смотреть!

Мария. Ты не урод, чтобы настолько бояться своего отражения.

Иосиф. Не я в нем отражаюсь, не я… честное слово, не я!

Мария. А кто?

Иосиф. Я зову его Человеком в зеркале. У него тот же цвет волос, что и у меня. Те же брови, те же щеки….

Мария. Носами вы не похожи?

Иосиф. Похожи. И носами, и ушами. Но не глазами. Глаза у нас разные.

Мария. Но ты же свои глаза только в зеркале и видел. Увиденное там тебе не с чем сравнивать.

Иосиф. Есть!

Мария. Ну, и с чем же?

Иосиф. С тем, как они отражаются в воде. В ней они совсем иные, чем в зеркале. Объемные.

Мария. Вода дает размытое изображение. Уровень предоставляемой ею четкости недостаточен для объективного заключения.

Иосиф. Вода настоящая, а зеркала искусственные. Я лучше поверю воде. Мария. Человек подпрыгивает на месте и верит, что перепрыгивает горы. Расстегивает верхнюю пуговицу и верит, что этим он освобождает все народы мира от удушливого рабства тяжелых наркотиков. Плюет и верит, что останавливает засуху – по всей земле. Его везут в дурдом, но он верит все сильнее. Уже не помнит в что, но верит.

Иосиф. От этого человека нет никакого зла. Он заблуждается, но его заблуждения направлены на благо – через горы он перепрыгивает для себя, но в том, что касается засухи и рабства, он хочет помочь людям. Разве это плохо?

Мария. Каким людям?! К железной кровати ремнями привязанным? Поочередно мочившимся на выброшенного на берег Посейдона? Или вовсе мертвым?

Иосиф. Мертвым тоже нужна помощь. Это так же очевидно, как неминуемый позор после капитуляции. Мне жаль, что ты этого не понимаешь.

Мария. А мне не жаль! И капитуляция далеко не всегда позором сопровождается. Если я всего одна, а их десять – что ты тогда мне предложишь помимо почетной капитуляции? Ну, напряги извилины! Что? Ничего ты мне не предложишь. Так-то.

Иосиф. Ты делаешь упор исключительно на людях. А о лошадях ты подумала?

Мария. Каких еще лошадях?

Иосиф. Лошади побежденных становятся собственностью победителей – и это при том, что они очень тяжело переносят смену хозяев. Им приятней погибнуть под своим господином, чем принимать пищу из рук чужого.

Мария. Ты что, лошадь? Откуда ты знаешь, что им приятней?

Иосиф. Я тварь земная! По большому счету все мы одинаковы.

Мария. Так какая же твоим лошадям разница, кто у них хозяин?!

Иосиф. Лошадям важен не хозяин, а их собственное чувство к нему – люди приходят и уходят, чувство же либо остается, либо умирает. Чаще умирает. У чувства ведь нет костей, защищающих его от воздействия безжалостного времени.

Мария. Вполне гуманно.

Иосиф. Гибель чувства гуманна?! Я не ослышался?! Не ожидал от тебя такого…

Мария. Ну, сам посуди – если чувство умирает, лошади будет в сто крат легче, чем если бы оно осталось в живых, мучая и грызя ее изнутри. Хозяина же этим все равно не вернуть.

Иосиф. Чувство не приемлет рационального подхода! В этом вся его суть… Ты хочешь есть?

Мария. Смотря чего.

Иосиф. Когда хотят есть, на деталях не зацикливаются. Хватают что попало и, оглядевшись по сторонам, забиваются в темный угол – чтобы никого не смущать своим одержимым чавканием.

Мария. Есть что попало, я не хочу. Но чего-нибудь вкусного я бы съела.

Иосиф. Яблоки подойдут?

Мария. Ты сказал, яблоки? Это допустимо, но с оговорками – видишь ли, я предпочитаю сладкие…

Иосиф. Я попрошу сладких! Тут рядом есть киоск, где торгуют в числе всего прочего и приличными яблоками. Тебе сколько купить?

Мария. Если большое, то одно.

Иосиф. Большое – одно. Я запомнил. А если они маленькие? Маленьких сколько?

Мария. Тоже одно.

Иосиф. Ты, Маша, как знаешь, но я бы взял тебе парочку.

Мария. Не люблю четных цифр.

Иосиф. Как знаешь. (встает) Я быстро. Не хочу надолго оставлять тебя одной. Час сейчас поздний, мало ли что.

Иосиф уходит. Мария смотрит по сторонам и задерживает взгляд на Павле с Петром. Отвести его куда-нибудь в сторону не спешит, заинтересованно нагибает голову, ее глаза принимают все более осмысленное состояние, наконец, она поднимается с места и подходит к партнерам в упор.

Павел. Она нас не видит.

Петр. Не видит.

Павел. Однозначно не видит. Не видит, нет… А чего она тогда на нас смотрит?

Петр. Почему на нас? По-твоему, кроме как на нас, ей и посмотреть не на кого? Девушка смотрит за горизонт. Это вполне по-женски – они нередко лелеют огненное озеро вброд перейти.

Павел. Какой еще горизонт? Что за шутки? А? Смеешься, наверное… Она смотрит на нас.

Петр. Даже если и так, тебе-то что?

Павел. Она не может на нас смотреть. (двигает руками, крутит шеей, проверяет ее реакцию) Мы невидимые.

Петр. Все правильно, видеть нас она не может. А смотреть сколько душе угодно.

Павел. Ты мне только про душу не говори… разбираюсь, Слава Богу, я в этом.

Еще немного посмотрев на невидимых апостолов, Мария ковыляет обратно к скамейке. Садится и потерянно разглядывает костыли. Вскоре появляется Иосиф.

Иосиф. Все нормально?

Мария. Ничего, неплохо – сижу, взрослею, дегенирирую. А ты чего ждал?

Иосиф. Этого и ждал. Надеялся.

Мария. Приземленные у тебя надежды.

Иосиф. Надежда не мечта – она по земле ходит. (садится) Твое яблоко.

Мария. Спасибо тебе, добрый юноша – накормил ты инвалида, насытил его витаминами, положил на материальные потери ради совершения столь благого поступка.«Мяса куски вперемешку с вином во сне изрыгаю»… Похоже, сладкое.

Иосиф. А у меня не очень. Горчит и червивое. Выбирал, выбирал и выбрал… Как специально подсунули…

Мария. Ты бы купил себе несколько яблок – были бы неплохие шансы, что среди них и вкусное обнаружится. Берешь яблоко, надкусываешь – гадость. Берешь другое, третье – на лбу выступают капельки пота, азарт бьет ключом, перекусанные пополам черви валяются под ногами…

Иосиф. Я себе два яблока купил.

Мария. И где второе?

Иосиф. Я его по дороге съел. Так что оно не второе, а первое – второе я съел при тебе.

Мария. Ну, и как было первое? Которое не при мне, а по дороге ко мне.

Иосиф. Оно было лучше. Категорически сочнее и нежнее.

Мария. Это знак.

Иосиф. Какой знак? Пожалуйста договаривай. Не будь себе на уме, когда нить я теряю – подобная скрытность тебя не красит… Что за знак? Какой?

Мария. Мощно подталкивающий к бескомпромиссному одиночеству. Не чеши затылок, сейчас поясню – яблоко, съеденное без свидетелей было лучше по всем параметрам, так?

Иосиф. Не по всем. Когда я ел первое яблоко, я волновался за тебя, когда же второе, всего лишь плевался от горечи. Не от горечи жизни, а от горечи яблока – я готов поклясться, что когда я ел лучшее яблоко, мне было хуже.

Павел. Не клянись! Не клянись и все! Грех это!

Петр вырывает у него пульт и им же замахивается. Пока не бьет – сдерживается, но еле-еле.

Иосиф. Мне не достает мужской жесткости. Мой отец не стал бы отравлять поедание первого яблока психозом и волнением. Чем-то я в него, чем-то в маму…

Мария. А кто она?

Иосиф. Женщина.

Мария. Я это не оспариваю, но наверняка ее можно позиционировать и как-нибудь по-другому? Или исключено —женщина и женщина?

Иосиф. В ее участи нет ничего сногсшибательного. Совершенно. Не актриса, не знахарка, не метательница спортивного молота – она дома работает.

Мария. У кого дома?

Иосиф. У нас. Готовит еду, занимается хозяйством – мы с отцом ее за это очень уважаем.

Мария. Уважать просто так, разумеется, нельзя.

Иосиф. Просто так любят. А уважают за что-то – за высокий голос, за крепкие нервы, за рецидивы былой героики – хотя бы за длинные ногти. У тебя, кстати, длинные ногти?

Мари. Не особо. Думаешь, следует отрастить?

Иосиф. Как тебе удобно.

Мария. Мне удобно с короткими. Но будешь ли ты меня за это уважать?

Иосиф. Судя по распирающим меня импульсам, тебя есть за что уважать и без учета ногтей.

Мария. Намекни.

Иосиф. Ты честный, красивый человек. И еще я всей душой убежден, что ты патриотка. Последнее, наверное, лишнее?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.