скачать книгу бесплатно
Лежащий атаман
Петр Альшевский
Невероятное путешествие по близким и далеким ирреальным мирам в компании личностей и сущностей довольно фантастического толка
Лежащий атаман
Петр Альшевский
© Петр Альшевский, 2017
ISBN 978-5-4485-0199-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЛЕЖАЩИЙ АТАМАН
НА УКРАШЕННОЙ к Новому Году улице подтаивает грязный снег. В слякотной жиже ползают машины и бродят невеселые пешеходы; с неба льется морось, долговязый человек в поношенном пальто подставляет под нее ладонь с поджатыми пальцами и его пальцы начинают распрямляться подобно цветочным лепесткам. У двадцатисемилетнего Георгия добрые глаза. Проходящая мимо него женщина поддерживает за воротник неуверенно идущего ребенка. Георгий и ребенок смотрят друг на друга – ребенок с интересом, Георгий с истинной нежностью.
Дядя! – воскликнул малыш. – Он хороший, очень хороший…
Конечно, хороший, – сказала мама. – Гляди, как по-доброму он на тебя смотрит. У вас тоже есть дети?
Дети? – удивился Георгий. – Да какие у меня могут быть дети. Я бы мечтал иметь детей… но я об этом не мечтал. Дети – это здорово. Ради детей можно стать лучше, чем ты есть. Если ты можешь стать. Не все же могут. А что вы подарите ему на Новый Год?
Что-нибудь подарим, – ответила мама. – Мы пока не определились. Поразительно… он всегда такой шебутной, а при вас успокоился. Задрал голову и смотрит, меня за собой не тянет… у вас, говорите, детей нет?
Нет… я уже отвечал. Вы меня спрашивали, и я сказал вам правду. Я был бы счастлив, будь у меня дети, не обязательно много, от количества детей любовь к ним разной не становится, но и одинаковая бывает и сильной, и слабой, от сильной любви дети растут здоровыми. Меня любили сильно, и я вырос, я рос бы и дальше, но рост прекратился, и все осталось, как было. И будет. Будет, как было. А было… было у меня, было, и было, и будет, я зациклился, мне часто говорят это слово… я бы сдвинулся, другие слова мне известны, я их произношу, я же использую разные слова… вы уходите? У вас испуганное лицо. Ну, до свидания, не потеряйте вашего сына, держите его покрепче, меня вот держат и не отпускают, передо мной многое бы открылось… я о многом думаю и передо мной ничего интересного, а за моей спиной… я как почувствовал. Ко мне подходит мой папа. Ты с ними поговорил?
Толку ноль, – пробурчал тощий раздраженный мужчина в серой куртке. – Пошли.
На работу меня не возьмут? – устремляясь за отцом, спросил Георгий. – Ты с ними поговорил, и они к тебе не прислушались?
Я их не уговаривал, – ответил Валентин Сергеевич.
Ты с ними просто говорил?
Помимо меня, они говорили и с тобой – помнишь? Ты поднимался и отвечал на вопросы. После твоих ответов мне было бессмысленно о чем-то просить.
Я им не понравился? Отчего-то не подошел?
В который раз, сынок, – усмехнулся Валентин Сергеевич.
Хмм… мне казалось, я встречался с ними впервые. А до этого ты водил меня не сюда. По разным… не сюда. Сюда не водил.
Я тебе поясню. Отчаявшись тебя куда-либо устроить, я повел тебя на свой комбинат, где попросил для тебя самую тупую и примитивную работу. Ко мне отнеслись с уважением! Сказали, приводи, мы с ним пообщаемся – как же я за тебя краснел… Все кончено, я осознал: сиди на моей шее, сынок. Самостоятельное плавание не по тебе. С твоим диагнозом карьеры тебе не сделать.
НЕ СНЯВ пальто, Георгий стоит в коридоре своей квартиры. Ему хочется что-то делать, чему-то себя посвятить, на его лице и жизнь, и боль; Георгия трясет от холода и возбуждения, и он страдальчески взирает на ковыляющую по коридору старушку, которая приходится ему родной бабушкой. Не склонная к сантиментам Татьяна Васильевна проявляет по отношению к внуку привычную сухость.
Ты раздевайся, – сказала она. – Тебе не хуже?
Я собираюсь куда-нибудь уйти, – ответил Георгий.
На улице ты с отцом уже был. Куда тебе еще? Ты не дури – раздевайся.
Я пойду на балкон. Погляжу оттуда во двор.
А что ты в этом дворе не видел? – спросила она. – Ну машины стоят, ну шастает кто-то… подумаешь, радость.
Для меня радость. Я найду, что увидеть, и представлю себе невидимое, но существующее во мне, в моем воображении, у меня хватает энергии и я бы не только вышел на балкон, но и совершил бы, я бы сумел совершить, хотя ничего раньше не совершал и это во мне копится, я чувствую… я иду. Я буду смотреть. Во мне пробудилось… оно безмерно. Я заклинаю тебя меня не задерживать!
Ну иди, – пробормотала она. – Погляди.
Мне мало смотреть. Я буду ощущать и терзаться, меня не изранят, а возведут…. я поднимусь. Я им всем докажу.
ГЕОРГИЙ на балконе. Вцепившимся руками в ледяные поручни, он рассеянно смотрит вниз. Балкон не застеклен, завален мокрой рухлядью, открывающийся с четвертого этажа вид крайне стандартен, Георгий дышит все чаще и его взгляд приобретает воинственную возвышенность.
БАЛКОННАЯ дверь открыта. На улице еще довольно светло. Покинув балкон, опустивший голову Георгий широкими шагами проходит через комнату, едва не сбивает в коридоре хмыкнувшего отца, справляется с замком и выходит из квартиры.
ВОЗБУЖДЕНИЕ проходит, и выбравшийся во двор Георгий понимает, что сунуться ему некуда: дома окружают его, как неприступные горы. Он нервно запахивает расстегнутое пальто, Георгий прислушивается к себе, от непосильного напряжения вздрагивает, и к нему возвращается чувство реальности. Георгию становятся слышны нетрезвые возгласы, доносящиеся со стороны продуктового магазина.
«У тебя, козел, на халяву не выйдет: ты же говорил, что я оплачу, а ты мне на улице отдашь. А ты не отдаешь! Я, что, обязан тебя поить?… а я тебя не поил? Разве не было, что ты на нуле, а я тебя выручал?… ничего ты не выручал! Ты всегда проскакивал хитрым таким умником, и люди до поры до времени тебя терпели и угощали, а отныне все! Приехали!… не дашь? Ну, гляди! Я не буду, и ты не будешь! Сейчас я разобью твою бутылку! сколько ни прячь, я ее у тебя вырву… да ты гнида!… тебе от этого не легче!».
Машинально пойдя на шум, Георгий по снежному месиву двинулся к магазину и увидел происходящую у входа стычку между пьяными опустившимися мужчинами; они молча пихаются и толкаются, еле-еле удерживаются на ногах; помимо Георгия за схваткой наблюдает немолодая чопорная дама.
Народ, – процедила она. – Потомки победившего класса. Вы бы их разняли. Чего им тут себя показывать.
Это в нашей мужской природе, – сказал Георгий.
Надираться?
Выходить на поединки, участвовать в битвах… не отступать перед врагом. Испытывать свое мужество.
Вы не ошибаетесь? – спросила дама.
Воплощать тяжелее, чем знать, – ответил Георгий. – Они вот могут, а меня сдерживает растущий во мне… не страх… я бы сказал, барьер, перелезая через который, легко сорваться и разбиться, даже не добравшись до середины, потому что он очень высокий. Гладкий, ледяной и скользкий. Касаясь его, я отдергивают руку. Кончики пальцев набухают твердым веществом, и оно повышает чувствительность, как бы мне ни казалось обратное. Ведь жизнь обманывает. В сомнениях сливается и надежное, и воздушное.
Шокированная дама не издает ни звука. Послышавшийся Георгию голос принадлежит не ей.
Привет! Как тут у вас?
Обернувшись, Георгий впивается глазами в стройную ярко одетую девушку.
Марина! – воскликнул он. – Я так рад тебя видеть! А у нас тут борьба. Мужчины выясняют, кто есть кто, а я слежу и мне не очень интересно. Мне приятнее пообщаться с тобой – отойдем к подъезду и там поговорим.
Я вообще-то собиралась зайти в магазин, – сказала Марина. – Но они прямо у входа… как бы они меня не задели.
Они тебе мешают? Ты только скажи, и я мигом дорогу тебе расчищу.
Ты? – усмехнулась Марина. – Что же ты с ними сделаешь? Они пока заняты друг другом, но если ты на них попрешь, они могут и помириться. И тогда тебе не поздоровиться.
Да кто они, – пробормотал Георгий. – Я бы с ними справился, ради тебя я бы на них пошел и никого бы не побоялся, ты не знаешь, но у меня есть сила, я ее не проявляю, и вы считаете меня каким-то слабым: и ты, и Андрей, и остальные парни из нашего двора, постоянно спрашивающие меня о здоровье. Они мои друзья с детства, и их забота мне при… при… неприятна, честно, неприятна, я такой, и вы ко мне относитесь чутко, так повелось. Никуда не денешься. Мне невесело – мне мечтается, что я больше, чем вы думаете, я успокоюсь… ты не отворачивайся. Смотри на меня. Ты смотришь… ты с Андреем? Вы не расстались?
Мы с ним живем, – ответила Марина. – Почти душа в душу.
Вы не ссорьтесь. Умейте ценить… это нужно… не у всех есть то, что нужно. Одному в этом мире плохо. Одиночество давит, поддавливает и вконец обрушивается, и не встать… придавило. – Георгий вдавил кулак в свою грудь. – Я чувствую.
ВЕРНУВШИЙСЯ в квартиру Георгий лежит на полу. Он в пальто, но без ботинок, к дальней от него стене прислонена невысокая елка, на ней ни игрушек, ни мишуры, Георгий потерян и раздавлен. В комнату входит постучавшаяся Татьяна Васильевна. Она увидела внука, Георгий увидел ее выражение их лиц не изменилось. Татьяна Васильевна подошла к окну, затем мимо Георгия направилась назад, подняла с пола обнаруженную рядом с внуком песчинку грязи или пыли; оказавшись над Георгием, задержалась.
Лежишь на полу? – спросила она.
Где я хочу, там я и лежу, – ответил Георгий. – А я хочу.
В пальто? Никак мне тебя не приучить! Приходя с улицы, дорогой ты мой, верхнюю одежду надо снимать.
На улице достаточно тепло, – сказал Георгий.
А здесь нет?
Я лежу на полу. Без одежды на полу холодно. Сейчас, если ты помнишь, зима.
На улице плюс три – такая у нас зима, – проворчала Татьяна Васильевна. – Но пол, наверное, холодный. Сама я не пробовала, но если ты говоришь… твоей голове не жестко?
Она – часть меня, и я ее ничем не выделяю. Она не лучше прочих моих составляющих, возможно и наоборот: из-за нее я и пропадаю. У меня с ней старые счеты, но не биться же ею об пол. Поднимая и врезаясь затылком. Не стой надо мной! Не нависай… отойди к двери. Завтра я открою дверь, потом вторую дверь и пойду к школе. Чтобы походить возле нее и вспомнить, что класса до пятого я был, как все. Это должно мне помочь.
Не до пятого, – сказала Татьяна Васильевна.
А до какого?
До третьего. Ты надломился раньше, чем ты думаешь.
Ну… ну не стой же ты надо мной! – хватаясь за голову, закричал Георгий. – Я бы вскочил и избавился… не получается!… я бы посмел!… не получается…
ОБЕРНУВ вокруг шеи колючий шарф, Георгий бродит среди деревьев за зданием школы, предстающим для него мрачной крепостью. Георгий сжимается, хочет уйти, в его взгляде нарастает безысходность, однако сделанное над собой усилие позволяет Георгию расправить плечи и ощутить уверенность в возможности штурма, проводимого им не вовне, а где-то в себе; героический настрой на внутреннюю победу сбивают две десятилетние девочки, опасливо проходящие между мужчиной и школой. Мыслительные конструкции Георгия рушатся. Происходит мгновенный обвал, и Георгия охватывает жуткое одиночество. Протягивая к девочкам руку, он с ними заговаривает.
Вы учитесь в этой школе? – спросил он.
А вам что за дело? – переспросила первая девочка.
Я тоже в ней учился. Видите, я подрос, но я вокруг нее хожу, смотрю, что изменилось, по-моему, ничего. Хотя я учился в ней недолго, и меня из нее рано перевели. В другой район я не переехал. Я, где жил, там и живу, особых перемен не было… если говорить не о том, где я живу, а о чем-то ином, случившимся со мной, я бы вам рассказал, однако вам скучно. По вам заметно, что вы спешите. Новый Год вы будете встречать дома? Не в одном, а каждая в своем. Или вы сестры?
Вы интересуетесь сестрами? – спросила вторая.
Но вы же не сестры, – пробормотал Георгий.
И теперь вы нас к себе не позовете? – поитересовалась первая.
Ко мне? – удивился Георгий.
Встречать Новый Год, – кивнула первая. – Ты бы к нему пошла?
Вместе с папой, – ответила вторая. – Он бы ему быстро все кости переломал.
И полутруп сдал бы в полицию, – добавила первая.
Да вы о чем? – воскликнул ошеломленный Георгий.
О том, – сказала первая. – О подобных дядях, возле школы ошивающихся, нас предупреждали. Девочек вам захотелось? Таких маленьких, лет по десять? Вы хоть немного понимаете, что это неправильно?
Ты у кого спрашиваешь? – хмыкнула вторая. – У него? После того, как он сказал, чтобы мы с ним шли?
А он это говорил? – спросила первая.
Не говорил, – признался Георгий. – Я сказал, что я здесь учился, и когда меня стала одолевать болезнь, я отсюда… меня отсюда перевели – о болезни я не сказал, и вы решили, что я болен, так оно и есть, но моя болезнь не в том… вы на меня несправедливо ополчились. Я обратился к вам, как к людям, а не как к девочкам… с наступающим вас. Хороших вам подарков, успехов в учебе – вы учитесь в обыкновенной школе, а я доучивался в специальной: ее называют вспомогательной. В эту, что перед нами, я бегал с куда большим удовольствием.
Поэтому вас туда и перевели, – сказала первая.
Меня перевели, и я не спорил. Вовсю стараясь на уроках, надеялся вернулся в простую, но из моей новой школы было не выбраться. Мне и сейчас во взрослой жизни на общую для всех дорогу не выйти. Собственными усилиями никак… надо полагаться на чудо. Не отчаиваться и ждать. Быть готовым.
РАСПИРАЕМАЯ энергией комната. Прижав ладони к коленям, Георгий с прямой спиной сидит на диване, глядя на елку. Большинство висящих на ней лампочек неисправно, но отдельные горят и кое-как освещают его сосредоточенную физиономию: на Георгии нем белая рубашка и черные брюки.
Замеревший Георгий непроизвольно совершает одно неприметное и повторяющее движение – поджимает и разжимает пальцы босых ног.
НА КУХНЕ нечем дышать. Татьяна Васильевна, переминаясь у плиты, готовит праздничный ужин, злобно хмурящийся Валентин Сергеевич убивает время за столом: перед отцом Георгия початая бутылка водки и тарелка с солеными огурцами. На скороводке шипит масло, поднимающиеся от нее испарения заполняют помещение густым смрадом, к изводящим Валентина Сергеевича переживаниям дополнением это становится существенным.
Что ты тут жаришь? – проворчал он. – Отчего такая вонь? Рыба, рыба, где ты эту рыбу… открыть бы окно, но там прохладно – попрет, продует, у нормальных людей на Новый Год мясо или утка, а у нас рыба. Почему рыба?
Рыба дешевле, – ответила Татьяна Васильевна. – Бывает другая, дорогая рыба, но я купила дешевую. Вот она и воняет.
А нельзя, чтобы так, ну… не воняло? Я все-таки работаю, и что-то зарабатываю, и в праздник мне бы… плевать мне! Пусть воняет! Я выпью водки и справлюсь. Рыба – не рыба… отчего-то именно рыба. – Налив рюмку, Валентин Сергеевич выпивает и недовольно морщится. – Какая водка… гнусная! Градус нормальный, а вкус жуткий. Говорят, у водки нет вкуса – у этой есть. Ужасный вкус.
Водку ты сам покупал, – сказала Татьяна Васильевна.
Сам, сам. И жену я выбирал сам, и сына… не выбирал, но участвовал, ну у меня и сын, о Господи, единственный мой наследник. Ты что, улыбаешься? Думаешь, наследовать нечего? Ни материально, ни морально? Ты меня не оскорбляй! Я не такой идиот, я хотя бы немного чего-то заслуживаю. А он… он в мать. В безумную женщину, рано из жизни ушедшую. Задержись она подольше, я бы тоже ей под стать… прыгал и стонал.
Когда ты ее привел, я тебе сразу сказала: не женись на ней – она со сдвигом. Ты ко мне не прислушался. И теперь мы с тобой расхлебываем. Ее давно нет, а Георгий с нами, и от нас он никуда не уйдет. Куда ему идти? С его мозгами… ребенка.
До сих пор верящего в Новый Год, – вздохнул Валентин Сергеевич. – В чудеса, в волшебство… я бы елку вообще не ставил, но для него она важна. Ему двадцать семь лет, а он, не отрываясь, смотрит на лампочки и игрушки. Ты видела?
Как ты ее поставил, так и смотрит, – подтвердила Татьяна Васильевна. – Уже три дня.
Я заглядывал к нему в комнату и вставал у двери, пытаясь как-нибудь повлиять на него своим биополем: мол, не гляди на нее, взгляни на меня, я твой отец и у меня нет денег на хороших врачей, однако я хочу тебе помочь, и ты обязан меня уважать – подчинись! Посмотри! Неудача, мать, неудача… не посмотрел он на меня.
Ты на него не орал?
Зачем мне орать на больного, – сказал Валентин Сергеевич. – Я воздействовал на него исключительно мысленно. Мои мысли, его мысли – не сошлось, да я и не рассчитывал. О чем-то он, конечно, размышляет… От некоторого ума не избавлен.
ГЕОРГИЙ смотрит на елку, безмолвно моля об избавлении.
МОЛОДАЯ беззаботная компания восседает за ломящимся от выпивки и закуски столом, она по-настоящему празднует Новый Год, из широко открытых ртов вырывается дикий смех, на перекошенных лицам превалирует оптимизм и позитив – в числе прочих здесь и Марина, и ее широкоплечий муж Андрей, и короткостриженный любитель повеселиться Дмитрий Ельцов. Одно место за их столом пустует.
