скачать книгу бесплатно
НАД ДРУГИМ столом пылают пять плафонов, не влияющих на атмосферу затхлого склепа. Зажав под мышкой бутылку шампанского, Татьяна Васильевна передвигает тарелки и ищет для нее подходящее место.
Георгий здесь. К стене привинчено панно с двумя перекрещенными топорами. Стоящий возле елки стол застелен свежей зеленоватой скатерью. Сдвинутые к краю рюмки вымыты далеко не идеально. Георгий ни на что не обращая внимания, он с той же отрешенность смотрит на елку, прямо на его глазах на ней перегорает еще одна лампочка.
Валентин Сергеевич разговаривает в прихожей по телефону.
Желаю тебе счастья, удачи, – сказал он, – я тебя поздравляю, а меня в ответ не надо… да потому… у тебя высокая зарплата, у твоей жены не меньше, дочь у тебя играет на виолончели, отлично разбирается в компьютере… это существенно, существенно… моя жена умерла, сын не в себе – я всех тащу на своем горбе… новогодние вирши… само как-то сложилось. Сейчас можно и посмеяться, настроение, разумеется, поганое… женщины у меня нет – я бы подыскал, но желание с годами ослабло, и толкаться с кем-то лишь ради… с горячей женщиной я бы залег. Я в этом деле понимаю, ага… женщину с квартирой не найдешь, а приглашать ее к нам… как ты представляешь? У меня мать, сын… тут и без нее выше крыши навалилось. Как у сына? Как у него с женщинами? Да посматривает он на них, если увидит. И я посматриваю… я бы добился. У меня бы они были, а у него… что у него? Он со мной. Я за ним наблюдаю.
ВСЯ семья за столом. Поглощение ужина откладывается. Георгий опирается на опущенную зубцами вниз вилку, Татьяна Васильевна берет банку рыбных консервов и пытается вчитаться в содержащую на этикетке информацию, поговоривший по телефону Валентин Сергеевич задумчиво молчит и его не торопят. Взглянув на собравшихся, он громко фыркает и ничего не говорит. Он молчит. Ему приходится несладко.
Побеседовал с другом, – наконец сказал он. – Классный мужик, такой родной… минут двадцать меня слушал. Сопереживает он мне. Поражается моей стойкости и делает вид, что не чувствует, как ему я завидую. Тебе, мать, чего?
Давай водки, – сказала Татьяна Васильевна. – Мне неполную. Иначе курантов я не дождусь.
Напирая на неполные, ты точно не дождешься, – проворчал Валентин Сергеевич. – Ты пей, не тревожься: бой курантов тебя не разбудит, а я разбужу. Не подведу тебя, мать. Как только они начнут бить, я тебя растолкаю, и самое главное мы не пропустим. Встретим Новый Год всей семьей. Значит, тебе водки, и мне водки… тебе сока?
Я лучше шампанского, – ответил Георгий.
Тебе и шампанское ни к чему. Удовольствия от одного фужера немного, а последствия… учитывая твои особенности. Пожалуйста, я тебе налью, но к водке не прикасайся. Даже если я напьюсь и не смогу тебя контроливать.
Ты сегодня напьешься? – спросил Георгий.
А ты как думаешь? – возмутился отец. – Думаешь, у меня нет причин?! Мне под пятьдесят! И я сплю в одной комнате со своей матерью! У нас в квартире две комнаты, и прежде с ней спал ты, а я отдельно… тогда мне было свободнее и проще, но ты взбрыкнул, поставил вопрос ребром и отселил ее ко мне. И что мне? Как мне жить? Почему ты не можешь спать с ней в одной комнате?
Я ее боюсь, – сказал Георгий.
Меня? – удивилась Татьяна Васильевна.
Прости меня, бабушка. Ночами мне мерещится страшное и я борюсь… побеждаю. Мне легче побеждать, когда я один. Один на один со всем этим. Скоро вновь придет ночь, но она будет необыкновенной, фантастической, новогодней, и вас, как и меня, никто не обидит, потому что я верю и я знаю, я с детства надеялся и не отступался, мне трудно говорить долго. Вы догадаетесь и без меня. Стол накрыт и елка… елочка горит… глядя на нее, я расту и понимаю, какое счастье быть рядом с ней и полагаться на изменения…
Утомил! – воскликнул отец. – Смотри на свою елку и помалкивай! Шампанское я тебя открою, но позже. Ты глотнешь и ляжешь спать, а пока, парень, жди. Провожая Старый Год, мы выпьем без тебя. – Взяв бутылку водки, Валентин Сергеевич наливает матери и себе. – Ну, мама… порадовал тебя уходящий год?
Не слишком, чтобы… впрочем, мы живы и не болеем. Я не про всех, а о тех, кто не болел и не заболел в уходящем году. А кто болел, тот и болеет, но винить уходящий год…
Довольно мямлить! – прокричал Валентин Сергеевич. – На кухне втихую не приложилась? Употребила?
Нужно мне это, – пробормотала мать.
Ладно, не оправдывайся. Поднимай рюмку, а я скажу. В общем, прощай, год. Ты уходишь, и я не вижу оснований тебя задерживать. Огромной радости ты не принес, большими горестями не пригнул, до двенадцати еще есть время, и я повспоминаю… философски осмыслю плюсы и минусы.
ВАЛЕНТИН Сергеевич и Татьяна Васильевна отошли ко сну. Их кровати недалеко друг от друга; в проходе между ними виднеется груда из четырех сброшенных тапочков, запускаемые на улице петарды рассеивают мрак и озвучивают продолжающийся праздник; откинув одеяло, Валентин Сергеевич спит и стонет. Татьяна Васильевна дышит редко и глубоко.
Георгий стоит у окна в своей комнате, прикладывается к бутылке шампанского, внизу толпятся люди. Снизу доносятся радостные вопли, оттуда взмывают цветные огни; по мнению Георгия, там все до невозможности прекрасно.
РАЗРОЗНЕННЫЕ группы по два-три человека, занимая одно пространство, создают ощущение целостности, приплясывают и переговариваются на повышенных тонах; разговоры из-за беспрестанно взрывающейся пиротехники неразличимы, обнимающиеся люди словно бы прощаются в эпицентре разыгравшегося сражения – поднимают стаканы, поминают погибших; муж Марины Андрей вместе с Дмитрием Ельцовым твердо стоит у скамейки.
Бутылка у Дмитрия. Андрей только что выпил и осматривается. Пробираясь сквозь приветствующий его народ, Георгий направляется к ним.
Погляди, кто идет, – сказал Андрей.
Георг! – воскликнул Дмитрий. – Как его только выпустили.
Он живет дома, а не в больнице. Родня, наверное, заснула, и он вышел. И ты с ним помягче. Не смей над ним насмехаться.
Я над ним никогда не смеялся. Я сам за него, если над ним кто… Георг! С Новым Годом тебя! Радости, любви… здоровья!
И тебе, – сказал Георгий. – А Марины нет?
Она здесь, на улице, – ответил Андрей. – Отошла куда-то… Макс! – крикнул он в направлении толпящийся поблизости компании. – Мою жену не видел?
Ты на ней женился, ты за ней и следи, – усмехнулся мощный Макс. – Привет, Георг. С праздником тебя.
Спасибо, Максим. Как там твой сынишка? Мужает?
Твои молитвами, Георг.
О его сыне ты с ним потом поговоришь, – сказал Андрей. – Мы с Димкой тут пили, и ты, если ты с нами, выпить тоже можешь, но мы пьем водку. Тебе она вряд ли пойдет впрок. Я тебе не налью… отвечать за тебя я не намерен.
Да налей ты ему, – сказал Дмитрий. – Твоя жена взяла и ушла, и у нас как раз три стаканчика. Будто бы так и задумано! Словно бы нечто высшее дает нам знак, чтобы Георг с нами выпил. Ты хочешь? Насильно мы не заставляем.
Немного плесните, – кивнул Георгий. – У вас большая бутылка?
Литровая, – ответил Андрей. – И до твоего прихода мы не выпили и треть. Держи твой стаканчик.
Не хрустальный, а пластмассовый, – пробормотал Георгий. – Он еще пуст, но вы в него нальете… вы обещали. Вы – мои друзья, и я убежден, что исходящее от вас не станет для меня бедой, и я приобщусь к пробуждению ото сна… не сведу продвижение к схеме, от которой я отклонялся. При вас я скажу себе: я проберусь, меня не прихватят клешнями… лей, Дима. Бутылка уже у тебя?
Теперь у меня.
Лей…
Тебе побольше? – спросил Дмитрий.
А кто говорит, что я напуган? – воскликнул Георгий.
Я налью, рука не дрогнет… тебе, что, полный?
Хватит ему наливать! – рявкнул Андрей. – Ну, ты и налил… действительно почти полный.
Переливать я не буду, – жестко сказал Георгий. – Назад в бутылку? По вашим стаканам. У меня свой! Я поднимаю его в эту волшебную ночь, желая чокнуться с моим друзьями пластмассой об пластмассу и запомнить… намучившись, преодолеть… за нас! За мужчин!
За мужчин! – крикнул Дмитрий.
За нас, – усмехнулся Андрей.
За мужчин! – повторно проорал Георг.
ЛЮДИ разошлись по домам. После них все осталось загаженным. Пакеты, бутылки, стаканы; перебравший Георгий, закинув ногу на ногу, величественно сидит на скамейке: он заснул.
Георгий не один – с Андреем и Дмитрием. Они располагаются на том же месте в ином настроении; у них тягостные мысли, они сумрачно перекуривают их неспешный ход и с равнодушием поглядывают на Георгия, который непоколебим, как скала; если подойти к нему вплотную, можно расслышать сколь отчетливо скрипят его зубы.
Одновременно стряхивая пепел, Дмитрий с Андреем не двигаются.
Много выпили, немало успели, – сказал Дмитрий. – Я трезв, но в любую секунду могу упасть, и пора идти ложиться, завтра похмеляться ты приходи ко мне попозже, я собираюсь выспаться, впрочем, приходи и буди, с такого перепоя мне снятся кошмары, и чем раньше ты меня разбудишь, тем скорее я выйду из них сюда – в реальность… с распухшей башкой… что будет с Георгом, нам вообще не представить.
Ты его не хорони, – сказал Андрей. – Что для нас проблема, то для него… не знаю… озарение. В его черепе все перекручено как-то по-своему, и как бы там в какую сторону не раскручивалось и не сворачивалось, по нашим меркам это не измерить. Но на морозе мы его не оставим. Думаешь, похолодало?
Если только формально. Не так… мне не очень холодно. За Георга не скажу. Замерзнув, он бы проснулся – при некоторых условиях помереть тоже вариант. Люди на холоде мрут.
В длинных трусах болотного цвета, – пробормотал Андрей.
Чего?
Воспоминание, как образ из зеркала. Непонятные явления алкогольного отравления. Георга мы не к нему в квартиру потащим. Я не намерен общаться с его отцом, который увидит сына и устроит нам… эмоциональный натяг. Затащим в подъезд и положим… в подъезде Георг уцелеет.
И нам хорошо, – согласился Дмитрий.
В связи с Георгом, – кивнул Андрей.
Не самим по себе, а от того, что мы его не бросили. Не оказались пьяной сволочью, вернувшейся домой… не учитывая его состояние.
Ты в нас не ошибся, – сказал Андрей. – С холода мы его уведем.
Сработаем весьма четко – я потяну его на себя, а ты приподнимай Георга за другое плечо и не говори мне, что ничего не выходит, нас же никто не заставляет гнать лошадей, у нас полно времени и мы попробуем разные комбинации. В итоге выберем подходящую и потащим… утащим… утащим…
ГЕОРГИЙ в собственном мире. Неспящее сознание отделено от физического тела. Когда Георгия поднимают со скамейки, его бережно подхватывает выталкивающая из застылости волна и простирающийся перед ним путь усыпан светящимися брызгами, на пересекаемых Георгием вязких участках раздаются всхлипывания страдающих под поверхностью существ; опустившийся на корточки Георгий желает им помочь и, собираясь кого-нибудь нащупать, по локоть опускает руки в пористую субстанцию. Руки застревают, и он с агрессивным рыком выдергивает их по одной, напоминая изготовившегося к схватке борца сумо; в правом верхнем углу скачет пылающая звезда, из земли неравномерными толчками вырастают стены – наяву Георгия вводят в подъезд.
Он в огромном зале с внушительным количеством новогодних елок. Кроме лампочек, тут горят и факелы, чьи длинные ряды с обеих сторон нависают над головой Георгия, крутящегося среди беспорядочно расставленных елок; они слегка осыпаны искусственным снегом, попробованным Георгием на язык прямо с ветки. Острый вкус и острые иглы, язык поврежден, Георгий кривится, между елками промелькнула девушка: судя по одежде, снегурочка. Пораженно ахнув, Георгий метнулся ее искать. Там нет, не видно и там, а там тоже самое, там он уже смотрел, маняще пританцовывающая снегурочка замечена в конце зала у открываемой в стене двери.
Пока Георгий не очень быстро к ней подбегал, девушка вошла и дверь закрылась.
Георгий замахивается, чтобы постучать кулаком. Предпочитает деликатно поскрестись.
Ты меня впустишь? – спросил он.
Не торопись, – ответила она. – Я переодеваюсь.
Я хочу посмотреть, как ты переодеваешься. Меняя одежду, ты совсем раздеваешься?
Почти. Будь ты внутри, ты бы сорвал с меня последнее.
Я буду внутри! – заорал Георгий. – И в помещении, и внутри тебя, я страшно долго терпел и все удовольствие достанется одной тебе, я кое-что поднакопил – этого бы хватило на шесть-семь женщин, если на каждую по три-четыре раза… они бы хрипели от восхищения, благодаря провидение за выпавший им шанс лежать подо мной: отворяй! Воспользуйся мега-случаем!
Я тебе открою, – произнесла она. – Преодолею застенчивость. Опасаясь за мое бедное невинное тело, я уже иду к двери.
Не утруждай себя! Ты меня настолько распалила, что я сам ее высажу! Ты хорошо настроилась?
Я вся покраснела… я стесняюсь…
Отойди подальше! Побойся двери. Чтобы, сорвавшись с петель, она тебя не зашибла. Снегурочка ты моя… сладкая крошечка.
У меня вздымается грудь… я таю от желания во всем тебе подчиняться. Ты обойдешься со мной достаточно жестко?
Ты жаждешь пожестче? – воскликнул Георгий.
Да… с тобой, да. А то, знаешь: нежнее, милый, нежнее – это какая-то профанация секса. Жалкие глупости! Подобная сдержанность не для нас.
Хейя-хей! Никаких ограничений! Через несколько секунд… я выбью дверь и предстану перед тобой – я постараюсь тебя до предела… я возбужден! Я разбегаюсь.
Отскочив от двери, Георгий несется, сносит ее плечом и вываливается в комнату с полусотней размещенных повсюду светильников.
Георгий не упал, сразу же остановиться у него не вышло; с выставленным плечом он по инерции бежит к девушке, на ходу расстегивая брюки.
После непосредственного охвата взглядом переодевшейся снегурочки Георгий поспешил их застегнуть.
На ней кожаное белье, в руке она держит хлыст; снегурочка откровенно настроена на садомазохистские игры.
Не дрожи передо мной, повелитель, – сказала она. – Прикажи мне тебе подчиниться, и я выполню твой приказ, особенно если ты прикажешь мне любовно тебе обнажить и бешено исхлестать до костей. Ну? Понеслось?
Ты меня не дури, – процедил Георгий. – У тебя, крошка, не то положение, чтобы твоего господина увечить: хлещи-ка ты себя. Постепенно я войду в раж и тоже тебя похлестаю… при твоем желании быть избитой.
Тебя волнуют мои желания? Это не сексуально. Плохих девочек наказывают, не спрашивая у них, какие они предпочитают способы. И позы. Вырви у меня хлыст и поставь свою девочку где и как захочешь! Или займи мое место и умоляй меня прикладываться с оттягом, усеивать твое грешное тело длинными сходящимися линиями, по которым из тебя уйдет жизнь – в высшей точке внеземного удовольствия. Когда ты это испытаешь, ты не сумеешь найти смысл жить дальше, поскольку до вершины ты уже добрел. На тебя поглядят и заметят: да он ободрался при спуске, неспроста же у него такая изодранная плоть – ха… Они заблуждаются. Ты на вершине, и ты с нее ни ногой.
Я еще тут, – сказал Георгий.
Мысленно ты забрался. А в реальность мы воплотим – хлыст не подкачает. Забивая тебя без снисхождения, я, мой повелитель, его не выроню, у меня хватит совести наслаждение тебе не обламывать, я…
Я сделал выбор! – воскликнул Георгий.
Что бы ты ни сделал, – покорно сказала она, – моя поддержка тебе обеспечена.
В роли истязаемого человека выступишь ты. Обращению с хлыстом я не обучен, но сердце мне подскажет, как вернее тебя исполосовать. Первые удары пойдут в разряде пробных, и ты свою кожу… одежду… остатки… может пока не снимать, ну а потом я разойдусь, и для снятия с тебя твоей кожи одетая на тебе кожа станет несущественной, но помехой – я тебя от нее избавлю.
Сдерешь? – спросила Снегурочка. – Отлупишь и отдерешь?
Нагнись. Спиной ко мне. Хлыст я у тебя забираю… мужское воздействие я на тебя окажу… прежде ты этим занималась?
Я берегла себя для тебя, – прошептала она.
Ты – умница. Я тебя уважаю.
Георгий примеривается к нагнувшейся Снегурочке – потряхивает хлыстом, разминает через брюки набухший половой орган; в районе двери кто-то хихикает, Георгий начинает хихикать в ответ, но, озаботившись происходящим, он умолкает и беспокойно озирается – обнаруживает вошедшую в комнату обезьяну, вращение головы не приостанавливает, обезьяна того же роста, что и Георгий, и она ухмыляется; у нее наглая морда и густая свалявшаяся шерсть.
Классная девка, а? – риторически вопросила она. – Ты бы ее, конечно… да и я бы. Вдвойне! Но это развлечение для заурядных натур. Я даю тебе слово! В небесах поют ангелы! Ринувшись за мной, ты убедишься, что предчувствия тебя не обманули. Пойманной тобой деточкой займутся и без тебя, а тебе нужно бежать, и не обязательно от кого-то, а за мной.
А ты побежишь? – спросил Георгий.
Прямо сейчас.
И мне бежать за тобой? А она?… я же мужчина, и бросить женщину, когда она настолько готова, весьма… некрасиво. Ты мужчина?
