скачать книгу бесплатно
С.О.Н.
Екатерина Перонн
Алиса Cветикова в свои восемнадцать лет переживает не лучшие времена: отец отгородился стеной безразличия, мать трагически погибла, а деятельная мачеха пытается полностью подстроить под себя героиню, пренебрегая ее желаниями. Вдобавок ко всему, каждую ночь девушку мучает один и тот же кошмар: незнакомый, но почему-то очень близкий и родной человек умирает на ее глазах. Что это? Наваждение? Воспоминание из прошлой жизни? Психологическая травма? Самое захватывающее начнется, когда Алиса узнает, что Ангел из ее сна существует в реальном мире…
Екатерина Перонн (Семикопейкина)
Сон
Эту книгу я посвящаю своим
любимым родителям.
Мамочка, папочка, я вас очень люблю…
И мне очень вас не хватает…
Дайте миру шанс.
Джон Леннон
Предопределенного Роком не может
избежать даже Бог.
Геродот
***
Когда мне было тринадцать лет, я ходила на танцы. Не могу сказать, что я любила кривляться под музыку, но в группе была моя лучшая подружка Лена. И если в школе, когда мы слишком шумели, нас рассаживали по разным партам, то в коллективе с банальным названием «Солнышко» мы могли бузить, сколько душе угодно. А после урока, когда мы шли в маленькую и пыльную раздевалку, Лена всегда доставала из сумки мое любимое овсяное печенье.
Пока Наталья Васильевна, нервная и худенькая учительница танцев, показывала всей группе новые па, Лена шептала мне на ухо шутки. У нее всегда было отличное чувство юмора, а вот чувства меры не было совершенно. Я пыталась не смеяться, но чаще всего у меня, конечно же, ничего не получалось. В тринадцать лет сложно вести себя прилично. Наталья Васильевна всегда думала, что я смеюсь над ней и ее па (они и правда были дурацкими), и, хотя и старалась этого не показывать, прилично раздражалась.
Папа много работал, а мама сидела дома. Она возила меня на танцы. А еще к репетиторам. По французскому и английскому языку – по средам и четвергам, по математике – четыре раза в неделю. Если бы я так не уставала тогда, то могла бы смело сказать, что это было прекрасное время. Настоящее детство.
Я не помню, когда это началось. В какой момент из мелких и раздельных ссор вдруг образовалась полная, яркая картина одного постоянного домашнего скандала. Родители начали непрерывно ругаться, хотя и не было для того каких-либо веских причин.
Мне кажется, что мама по-настоящему уставала от возложенного на ее плечи «домохозяйства». Она крутилась по нашему дому, как сумасшедшая белка в вечно двигающемся колесе: каждый день начинался одинаково и заканчивался так же бестолково. Она готовила, наводила порядок и возила меня на все уроки и курсы. Она помогала мне с домашними работами, ходила на школьные собрания и стойко гоняла меня от компьютера, если я вдруг увлекалась новой игрой или бестолковым форумом. Подруг у нее не было: лишь приятельницы. Да и на тех не оставалось времени. На все предложения папы нанять прислугу мама обижалась. Ее деревенские корни и гены «сильной женщины» не позволяли признать поражение на домашнем поприще, даже если это поприще постепенно и сводило ее с ума.
А потом папа купил маме машину: красивую и красную. Я хлопала в ладоши и прыгала вокруг блестящего корпуса, а мама сильно свела губы, и на ее лбу образовалась резкая складочка – признак затаенной обиды: она хотела джип, а не «мелкую», по ее словам, легковушку. Я уже легла спать, а они все еще ругались на кухне. Папа злился, что маме никогда ничего не нравится. Мама кричала, что к ее мнению никто не прислушивается.
Злосчастная машина стала последней каплей в чаше терпения матери: хрупкий мир в нашем доме был окончательно разрушен. Ссоры стали привычным делом, таким как, например, мытье посуды или стирка носков.
Помню, как на следующий день мама взяла меня с собой и поехала в соседний продуктовый супермаркет. Я обожала этот магазин: с таких поездок мне всегда перепадало что-нибудь вкусненькое. Так было и в тот раз: я вышла на улицу, удовлетворенно облизывая лимонное, кислотно-желтое эскимо. Мама загрузила в бардачок два ящика бутылок с красным вином. И отвезла меня к репетитору.
Через два часа усиленного изучения французского я так устала, что путала «бонжур» с «оревуар» (а про окончания неправильных глаголов я вообще молчу). Поэтому я не придала особого значения тому, что забирал меня папа. И тому, что он был чертовски зол.
В тот вечер я опять слышала, как они ругались. В голосе мамы появились странные, визгливые нотки. Они больно резали слух. Однако за последующие шесть месяцев я привыкла к новому, пронзительному акценту в ее речи. Мама пила часто и умело прятала бутылки. С отцом они ссорились каждый день, но почему-то никто из них так и не заговорил о разводе. Наверное, в глубине души родителей все устраивало. Или пугали перемены.
В ту несчастную субботу погода испортилась окончательно. Утром небо заволокло большими, неповоротливыми тучами, а к полудню пошел мелкий мокрый снег. Первый за тот год.
Я смирно делала уроки. Мама с утра была не в духе: вчера вечером они с отцом долго кричали, да так громко, что я слышала почти каждое слово, хотя и сидела в своей комнате на втором этаже. Папа, нашедший очередную бутылку, спрашивал, чего не хватает маме. Ведь благодаря его работе у нас было все и даже больше. Мама плакала и отвечала невпопад. Говорила, что ей одиноко. Что она устала от быта. И что папа совсем не уделяет семье внимания, откупаясь от нас своим заработком. Это было неправдой: отец часто играл со мной после работы или смотрел с нами телевизор, смешно комментируя игру актеров в фильмах. Я хотела спуститься в зал и напомнить об этом маме. Затем передумала: меня, как всегда, могли наказать за то, что я совала слишком любопытный нос во «взрослые» дела. В какой-то момент, оправдываясь перед папой за очередной стакан коньяка, мама выкрикнула: «Ты не понимаешь! Я словно не живу. Совсем. Я ненавижу это подобие жизни!» Я запомнила ту фразу. Такие вещи не прощаются. Она как будто взяла воображаемую ручку и сама подписала себе приговор.
Зазвонил телефон, я оторвалась от невеселых воспоминаний о прошлом вечере и посмотрела в окно. Мелкие снежинки кружились в мистическом природном вальсе, и я, завороженная, вдруг захотела выбежать на улицу и потанцевать вместе с ними.
Из кухни донесся мамин голос с уже до боли знакомыми визгливыми нотками. Сначала я не расслышала слов. Затем мать четко произнесла имя моей учительницы танцев. А через минуту она вошла ко мне в комнату. Позабыв про снег и резко схватив карандаш, я с излишним усердием записывала пример, который нам даже не задавали. Я всегда нервничала, когда мама пила.
– У тебя сегодня генеральная репетиция в «Солнышке»?
Я испуганно кивнула. Отчетный концерт был назначен на завтра.
– Почему ты мне ничего не сказала? – мама негромко икнула. В ее руках была огромная кружка с надписью «Coffee», но сегодня утром я видела, как она наливала в нее остатки коньяка из большой, пузатой бутылки.
– Я тебе говорила, – упрямо ответила я, – в среду, после танцев.
Мама кивнула, словно мой ответ решал все проблемы. Затем вышла из комнаты, оставив открытой дверь.
Новый конфликт с папой – на этот раз телефонный – разразился через три минуты.
– Почему ты не можешь хоть раз отвезти Алису на урок? – требовательно спрашивала мама, хотя прекрасно знала, что отец ранним утром уехал в Усолье смотреть многообещающий участок под постройку нового ресторана.
Папа что-то терпеливо объяснял. Во всяком случае, я не думаю, что он кричал. Я по инерции переписала ненужный пример целых три раза.
– Я ее не повезу. У меня летние шины, а на улице, между прочим, идет снег, – перебила мама бурчание трубки.
Она не сказала про главную причину. Она уже выпила сегодня утром. Она ведь забыла про репетицию и не предполагала, что ей придется садиться за руль.
Далекий папин голос вновь успокаивающе забормотал.
Я не знаю, что ответил мой отец. Я думаю, что он потом долго жалел о своих словах. Мама бросила трубку и допила остатки коньяка в своей кружке. Затем заварила уже настоящий кофе.
Мы вышли из дома, и я завороженно уставилась на миллионы мелких снежинок, круживших в холодном октябрьском воздухе. Многие из них таяли, едва коснувшись земли. Некоторые, более упорные, оседали на остатках желтой травы и голых ветках деревьев. Они приглашали меня танцевать с ними, но я опустила глаза и засеменила к маминой красной машине.
Мотор урчал весело и непринужденно. Стеклоочиститель справлялся с потоком вездесущих снежинок. Я сидела на заднем сиденье и тихонько пела песенку из Ханны Монтаны.
Мама заплела мне длинную косу, а затем закрутила ее в «шишку». Мне не нравилась эта прическа, но, заколов последнюю прядь, мать вдруг улыбнулась и сказала, что я – ее «уже такая взрослая красавица». Поэтому мне хотелось петь. И еще потому, что я знала, что мы вновь будем смеяться с Ленкой и есть мое любимое овсяное печенье.
Мы выехали на центральную дорогу.
– Алиса, пристегнись, – строго сказала мама.
Как послушная и «такая взрослая», я немедленно схватила ремень безопасности.
– И ты тоже, – заметила я болтающуюся бляшку.
А потом все произошло слишком быстро. Со встречной полосы, визжа тормозами, вылетел грузовик. Водитель не смог справиться с управлением. Запаниковав, мама надавила на тормоз и изо всех сил вывернула руль вправо. Она сделала все, что смогла, но так и не успела пристегнуться.
* * *
Если честно, я ничего не почувствовала. Лишь перед самим ударом я закрыла глаза, на автопилоте вспоминая последнюю строчку из Ханны Монтаны. Я не успела даже испугаться.
Секунда растянулась в звенящую вечность. А в следующий миг я вдруг поняла, что бегу по вроде и знакомому, но совершенно чужому городу. Ноги не слушались, словно я двигала ими в каком-то клейком киселе, из таких, что готовила моя бабушка на праздники и поминки. Улочки, проулки и ответвления мелькали перед глазами, словно проходы в огромном лабиринте в комнате страха. Дома были низкими, бесцветными и старыми. Антикварными.
Я уже это видела. От чувства дежавю руки покрылись мурашками.
Яркое беспощадное солнце ослепляло: я пару раз споткнулась, но в последний момент удержала равновесие. Немногочисленные прохожие с удивлением таращились на меня, некоторые что-то кричали, но я не разбирала слов. Дорожка, выложенная неуклюжими, выщербленными камнями, петляла.
Я вдруг вспомнила, что бегу не куда-то, а от кого-то. И эта сомнительная личность пыталась всеми силами меня нагнать. Выскочив за угол очередного дома и перебежав пустую дорогу, я остановилась. Повернулась назад. Поняла, что дальше двигаться не смогу, хотя мое ватное тело и не чувствовало усталости.
Откуда я все это знала? Видела в кино? Читала в книге? В журнале? Сцена казалась до боли знакомой.
Я стояла на перекрестке с мигающим светофором, окруженная небольшими антикварными магазинчиками с непонятными надписями. Напротив, через дорогу, виднелась большая ажурная арка, а за ней, на стене – яркая афиша с танцующей девушкой в красном платье. Справа от меня, в нише старинного дома, застыла статуэтка ангела с почерневшим носом. Он выглядел грустным и укоризненно смотрел на дорогу своими белыми гипсовыми глазами. Слева я увидела старый синий автофургон выпуска каких-нибудь семидесятых-восьмидесятых годов. Он был грязным, нелепым, угрожающим и стоял в неположенном месте.
В этот момент мое сердце вдруг неистово забилось. Все подробности пейзажа показались какими-то смытыми. Тот, от кого я бежала все это время, выскочил на другую сторону улицы.
Это был в мужчина. Нет, скорее, Ангел в белых, слепящих глаза одеждах. Его огромные карие глаза блестели золотыми искрами. Непослушные темные кудри двигались в такт его шагам. Он вскинул руку и что-то прокричал. Я не разобрала слов, но вдруг ясно поняла, что пропала. Звук его голоса вызвал во всем теле странную эйфорию, дыхание сбилось, а сердце заколотилось так, словно решило отбить за следующую минуту все удары, запланированные до конца моей нелепой жизни.
Конечно же, как я могла забыть ЕГО?
Усиливающийся ветер вдруг донес до меня аромат: запах лимона, кедра и амбры. Задыхаясь, я жадно глотала воздух.
Я так по нему скучала все это время! Я так ждала этой встречи!
Он улыбнулся. Я почувствовала, как в животе взметнулась стая из тысячи бабочек и начала бестолково кружить, щекоча меня своими легкими крыльями.
В свои тринадцать лет я уже успела влюбиться в солиста одной ну очень крутой группы. Я развешивала его портреты в своей комнате и, ложась спать, придумывала, как мы с ним вместе поем на сцене и признаемся друг другу в любви.
Каким же жалким мне показался сейчас этот подростковый бред! Я смотрела на Ангела, улыбалась ему и понимала, что стала по-настоящему взрослой.
Он сделал шаг мне навстречу. Мне стало не по себе. Я пыталась откопать в глубинах забытого то воспоминание, что прольет свет на следующие мгновения. Но, кроме вопроса «Откуда я это знаю?», мозг ничего путного не выдавал. Прикованная к месту своими непослушными ногами, я физически ощутила угрозу. А в следующую секунду блестящий черный автомобиль вылетел из-за грязного автофургона. У меня заложило уши от визга тормозов.
Сердце в секунду перестало биться, волна ужаса и паники обрушилась на меня с такой силой, что я физически ощутила невероятную боль.
Нет, Господи, только не он!
Ну да, конечно, все ведь так и случилось тогда. Я почти вспомнила. Но было слишком поздно.
В этот момент мое тело вдруг обрело свободу. Я бросилась к нему, мертвому Ангелу, закричала, забилась в истерике, колотя сбившую его винтажную черную машину с круглыми фарами, и… открыла глаза.
Врач кивнул и удовлетворенно улыбнулся. С того момента, как мы с мамой врезались в дерево, прошло тридцать минут.
– Я вспомнила, как он умер, – прошептала я удивленному доктору. – Я вспомнила, как потеряла его.
1
Май, 2017 год.
Бывают дни, которые ненавидишь с самого раннего утра. Это воскресенье явно относится к их числу.
Сонная и злая, я сушу волосы старым розовым феном. Они отчаянно путаются, а фен безнадежно жужжит, не справляясь с поставленной задачей. И все потому, что Наташа умудрилась ранним утром сломать мой новый BabyLiss, хотя волос у нее на голове раз в десять меньше, чем моих, – загадочная природа блондинок, не уживающихся с любым видом техники, всегда меня удивляла.
Когда я вхожу на кухню, папа, вымученно улыбаясь, пьет кофе: моя мачеха умеет не только ломать фены, но и порядком доставать людей. Я бы сказала, в этом у нее непревзойденный талант. Если бы в мире существовала премия Оскар за лучшую женскую истерику, то Наташа получила бы Гран-При. И не один. Можно было бы весь камин заставить подобными наградами, и с лихвой осталось бы фигурок десять для декора прикроватных тумбочек.
– С добрым утром, – наливает мне чай отец. Я киваю, подавив мощный зевок, и виновато улыбаюсь.
– С добрым, – и, задумчиво посмотрев в зал, где отчаянно крутится перед зеркалом недовольная мачеха, добавляю: – Думаешь, мы успеем на самолет?
Вопрос, как ни странно, не является риторическим. За последний год мы умудрились опоздать целых два раза.
– Черт побери, юбка-таки села! Так и знала, что этой новой прачечной нельзя доверять, – жалуется Наташа, появляясь на кухне.
Я пытаюсь стереть с лица язвительную улыбку. Папа, видимо, тоже, так как он вдруг резко интересуется газетой, до сих пор невинно лежавшей на столе. За три года семейной жизни Наташа заметно поправилась, но признавать этого упрямо не хочет.
– Алиса, переоденься! – критически осмотрев мои старые джинсы, выносит вердикт мачеха. – Где твой «дорожный» костюм?
С тех пор, как они поженились, новая мама усиленно пытается привить мне чувство моды и несколько десятков светских манер.
– М-м-м… в рюкзаке… – нервно ерзаю я на стуле, с ужасом вспоминая обтягивающие бриджи и белую тряпочку с совершенно открытой спиной, гордо носящую название «топик из последней коллекции». Кажется, я засунула их на дно стиральной машинки? Или в один из чехлов от старого пальто в кладовке? – Я в Париже переоденусь, жалко такой наряд в самолет.
Папа начинает подозрительно кашлять. Его всегда смешат попытки Наташи нарядить меня в «модное».
– Солнышко, но мы и купили этот комплект для поездки, – терпеливо отрезает мачеха, слегка закатывая глаза. – И он тебе так идет.
Таким голосом еще говорят что-то вроде: «Рыбка моя, нужно кушать кашку, а не собачью какашку». Я стискиваю зубы: ненавижу, когда со мной разговаривают, как с маленькой.
– В бриджах больно сидеть – они слишком обтягивают, – применяю я последний аргумент.
– Хм-м, – Наташа с сомнением смотрит на мой плоский живот и тонкие, слегка заостренные коленки, «плавающие» в растянутых джинсах. – Ну, если тебе неудобно…
– Таша, посадка в самолет – через два часа, – вставляет папа, подавив зевок. – Я думал, ты хотела посмотреть сувениры в дьюти фри.
Мачеха, испуганно ойкнув, убегает в гардеробную.
– Спасибо, – говорю я одними губами.
– Это в последний раз, – закрывшись газетой, отвечает отец. – Я бы посоветовал тебе ее слушаться.
Он говорит эту фразу уже несколько лет. И никогда не спрашивает, почему мы не ладим.
Я задумчиво пью чай. Мобильник напористо пищит: Ленке тоже интересно, успеваем ли мы к отлету. Вместо ответа я фотографирую кухонный стол с полной чашкой. На заднем плане отчетливо видны терпеливо пылящиеся чемоданы.
«ХА-ХА-ХА! – явно развлекается моя лучшая подруга. – Марго будет в ярости!»
«Это она может, – без улыбки печатаю я, – в конце концов, это все же ее свадьба!»
«Ну, так как свадьба будет только в следующую субботу, то к мероприятию вы, возможно, и успеете», – продолжает измываться подруга.
Я криво усмехаюсь, откладываю телефон.
Папа переворачивает страницу, вчитывается в содержание газеты. Я подсматриваю за его бегущим по строчкам, заинтересованным взглядом и в который раз мысленно оплакиваю то время, когда он был мне гораздо ближе. С тех пор как умерла мама, что-то безвозвратно покинуло наши отношения.
