Луна и Стрелок

Дети оказались разговорчивыми и быстро схватывали. Луна отрезала себе синюю и зеленую нитки. Толще, чем провод от ее наушников, гладкие и шелковистые на ощупь. Они поблескивали на свету, точно сокровище, выброшенное морем на пляж. Наверное, оттого она так любила вязать маленьких морских существ.

Внахлест, под низ, обмотать и продеть. Чтобы сделать узел, всегда был конкретный способ, четкий алгоритм. Пальцы уверенно управлялись с нитью. Цвета обретали форму.

Вот бы все жизненные вопросы решались так просто! Какой колледж выбрать? Какую основную специальность? Где сделать карьеру? Какие узелки завязать, чтобы жизнь стала такой, какую ей хочется? А какую жизнь хочется ей?

Луна доплела бабочку и полезла в рюкзак за спичками. Это была ее любимая часть процесса – прижечь кончики нейлонового шнура, чтобы узелки не растрепались. Она подождала, пока нейлон не начал плавиться, а затем одним движением – как делают углубление в печеньях – прижала кончики к столу. И они мгновенно остыли, надежно запечатав волокна, – их поверхность стала гладкой, похожей на пластик.

Она наполовину доплела вторую фигурку – на сей раз большую сову из толстой нити, – и лишь тогда до нее дошло, что занятие почти закончилось, а отсутствующий ученик так и не явился. Луна пробежала глазами список, чтобы найти фамилию, перед которой не стояло галочки, – и тут открылась дверь, и на пороге возник маленький смущенный мальчик, а за ним…

Шел Хантер И. Он, моргая, уставился на нее. Она пристально посмотрела в ответ, пытаясь унять трепет в груди.

Он откашлялся:

– Прошу прощения, что помешал. Мой брат Коди опять заблудился. Кажется, он записался сюда.

Луна с трудом изобразила обычную улыбку:

– Что ж, Коди! Приятно познакомиться. Заходи!

Коди оглянулся на старшего брата.

– Ты тоже заходи, Хантер. – Она впервые произнесла его имя вслух, отчего язык закололо, будто от крошечных электрических зарядов. Неужели она краснеет?

Братья только начали усаживаться за заднюю парту, как зазвенел звонок.

– Ох. – Луна откашлялась и обратилась к остальным: – Ну что ж, мы закончили. Если хотите, я обработаю концы для вас. Ну или попросите родителей. Инструкции я вам раздала.

Прихватив пару мотков шнура, Луна направилась к Коди, который выглядел ужасно расстроенным.

– Это довольно просто, – сказала она, стараясь не смотреть на его брата. – Уверена, если вы поработаете вместе, то очень скоро все поймете. Я вам покажу, как начать.

Она сделала петельку из желтой нити и обмотала вокруг нее голубую – завязать первый узелок. Коди уставился на ее руки, она же ощущала на своем лице взгляд Хантера.

– Ну что, попробуешь? – И она вручила Коди оба мотка.

Он молчал, но очень быстро сообразил, что надо делать: пальчики уже разделяли нити и завязывали узелки в правильном направлении.

– Вот видишь, получается. – Краем глаза Луна заметила браслет на запястье Хантера: он был сплетен из тонкой красной нити в одном из ее любимых стилей и выглядел старым, будто его сплели давным-давно. Интересно, кто – может, он сам?

Коди издал нечто по интонации похожее на вопрос, протягивая ей на проверку узелки.

– Все верно, – сказала она. – Я уже вижу: у тебя, Коди, скоро будет отлично получаться!

И, не удержавшись, подняла взгляд на Хантера. Глаза его смотрели проницательно и светились – чем-то, чего она никак не могла понять.

– Спасибо, – сказал Хантер.

Хантер И

– Она мне понравилась, – сказал Коди, пристегиваясь.

Разумеется, Хантер понял, о ком говорит брат. И кашлянул:

– Здорово.

– А тебе?

Ключи упали. Он зашарил по полу, ища их.

– Нравится, – не унимался младший брат. – Я же вижу.

– Ну-у… – Хантер умолк. Думать, как отреагируют родители на то, что оба их сына с восторгом отзываются о дочери Чангов, не хотелось.

Он обещал маме, что в этом году постарается быть тише воды ниже травы. Но как это сделать, если в школе он постоянно сталкивался с Луной, Хантер понятия не имел.

Коди поставил кассету с «Вестсайдской историей» и стал крутить ручку громкости.

Все песни Хантер слышал тысячу раз, но он особенно любил, когда брат громко и восторженно подпевает. Когда они в машине вдвоем, окна плотно закрыты и никто не слышит, можно шуметь сколько угодно. Не волноваться о том, что их подслушают. О том, что они привлекают к себе опасное внимание.

Они почти доехали до дома, когда Коди сделал звук потише.

– А нам прямо сейчас надо домой? – спросил он.

Хантер посмотрел на часы. Ужин только часа через два, и он был совершенно точно уверен, что сегодня отцу не понадобится машина. Им с Коди так редко доводилось кататься вдвоем.

– Не то чтобы надо. А что?

– Лук все еще в хижине? – спросил брат. – Поехали туда? Пожалуйста!

Разве он отказался бы?

– Поехали!

Кратчайшая дорога была перегорожена оранжевыми конусами – из-за той самой трещины в земле, о которой твердил весь город. Прочих водителей раздражало, что приходится искать объезд, но Хантер даже порадовался. Здесь, на длинных, петляющих среди деревьев дорогах, прибавив скорость на пять миль в час – ровно настолько, чтобы не задержали за превышение, – он чувствовал свободу и умиротворение, какие невозможно было ощутить в их маленьком доме. Здесь можно было не бояться, что кто-то выломает дверь и ворвется к ним с угрозами. Только здесь они могли быть собой.

Хантер ехал все дальше в фэйрбриджский лес. Еще с переезда его тянуло сюда: возможно, из-за покачивающихся, зовущих в чащу ветвей, возможно, из-за шепота листвы и шороха лесной подстилки. Он заходил глубже, туда, где шумел ручей, и смотрел, как прыскают в разные стороны головастики.

Шагах в тридцати за деревьями, на краю большой поляны, однажды обнаружилась ветхая заброшенная хижина. Когда Хантер впервые открыл дверь, то из-за темноты не увидел ничего, кроме тьмы, готовой поглотить его. Во второй раз, когда из-за его плеча лился водянистый утренний свет, он увидел в углу лук и колчан, полный стрел. Хантер не прикоснулся к ним, однако, когда он пришел в следующий раз, они стояли на том же месте, покрытые толстым слоем пыли. Минуло несколько месяцев, и он решил, что лук и стрелы предназначены для него.

В последующие лет семь он то и дело наведывался в лес и в хижину – входил в ее тишину, чтобы подумать, подышать. Пострелять в стволы деревьев, зажмурившись, слушая глухой стук попадания в цель.

Вот и теперь Хантер аккуратно съехал с дороги на травянистую прогалину и припарковался у огромного дерева, треснувшего пополам. Именно оттуда гладкая тропинка вела прямиком к хижине.

Коди бежал на пару шагов впереди, перепрыгивая через торчащие корни.

– А знаешь, отчего это место называется Молниевый ручей?

– Отчего?

– Много лет назад во время грозы молния ударила прямо сюда. Появилась трещина в форме змеи и прошла через весь Фэйрбридж. Потом дожди залили ее водой, и образовалась протока.

– Ого, – воскликнул Хантер. – Откуда ты знаешь?

– Нам мисс Джордан рассказывала. Она тогда была подростком.

Лук был чересчур большим, чтобы Коди мог с ним управиться, но его это не смущало. По большей части ему хотелось ощутить его в руках, услышать гул тетивы, когда при помощи Хантера ему случалось выстрелить. Всегда было так. Они приходили сюда, чтобы побыть среди высоких трав, послушать чириканье птиц. Коди пару раз пробовал выстрелить, а потом просто сидел на траве и любовался Хантером.

Одна за другой его стрелы попадали в серые стволы и ветки, торчавшие под причудливыми углами, – всегда ровно туда, куда он целился. Всякий раз, накладывая на тетиву новую стрелу, он замедлял дыхание и ждал паузы между ударами сердца, когда все замирало. Хантер наслаждался, как выстрел отдавался гудением тетивы, подрагиванием корпуса, дрожью в пальцах. И с удовольствием слышал: ш-ш-ш-шт – это значило, что стрела нашла цель.

Даже с закрытыми глазами он попадал в любую мишень. Мог с точностью предсказать траекторию стрелы, видел, куда ее направит ветер, куда она полетит и где ее полет закончится. Это для него было так же естественно, как дышать.

Иногда Хантер прерывался на то, чтобы скорчить смешную рожицу для Коди, который, сияя, смотрел на брата обожающим взглядом, точно это он развешивал на небе звезды. Иногда он переживал, что брат слишком уж его любит. И надеялся, что не подает ему дурной пример.

В то же время ему хотелось, чтобы Коди начал хоть немного сопротивляться давящему родительскому авторитету. Было бы неплохо, если бы брату передалось хоть немного его, Хантера, бунтарства, – ради самого Коди.

Он снова подумал о Луне. О том, как ласково она обращалась с его братом. Ни капли нетерпения, которое так часто вызывал Коди у других преподавателей, внезапно затихая. Учителя в школе Стюарт, среди которых не было ни одного уроженца Азии, думали, что он не говорит по-английски. Учителя в китайской школе считали, что он невежда. Они ошибались – Коди был, наверное, самым умным в семействе И.

Так шло время, пока небо не окрасилось в цвет пламени. Вместе с братом они выдернули стрелы из деревьев и вернули колчан и лук обратно в хижину, а потом сели в отцовскую машину, чтобы ехать в место, которое звали домом.

Той ночью Хантера разбудил жутковатый брачный свист пары сов. Услышав этот звук впервые, он подскочил от неожиданности, решив, что кто-то издевается над ним. Теперь же он напомнил ему о той сове, которую плели ловкие пальчики Луны, когда они с братом уходили с ее занятия. О блестящей коричневой нити. О том, как она наматывала ее на указательный палец. Как сосредоточенно вязала каждый узелок.

Луна Чанг

Мать ставила на стол свежие, с пару, цзунцзы, тушеные овощи, омлет с помидорами, блюдо с ароматной запеканкой из клубней таро.[8]

Войдя в столовую, Луна увидела, как отец вручает матери завернутую в атласную бумагу и перевязанную ленточкой коробочку.

– Мэйхуа, – провозгласил он. – Это тебе.

– Но зачем? – спросила она на мандарине. – Я не просила.

– Это подарок, – ответил отец.

На этих словах мать подняла глаза и улыбнулась легкой ласковой улыбкой. Это был флакончик духов – из стекла, ограненного так, чтобы походить на драгоценный камень.

Он открыл крышечку:

– Понюхай. Нравится?

Мать слегка побрызгала запястье:

– Пахнет… солью.

– Мне нравится, – заявила Луна. Мать отдала ей флакон, и Луна поднесла его к носу. Аромат напомнил ей пляжный ветерок и запах костровища – лепестки цветов засыпают еще теплый пепел. Ей действительно понравилось.

– Что ж, – заключил отец. – Хорошо!

Мать ничего не ответила – она возилась с бечевкой, связывавшей листья, в которые был завернут рис.

Луна метнулась в кухню, чтобы захватить ножницы, – вернувшись, обнаружила, что отец успел развязать бечевку на двух цзунцзы.

Как мило смотрелись рядом ее родители: сосредоточенный отец, мать, заглядывающая ему через плечо. Луна любила такие моменты: они напоминали ей о том, что значит быть семьей. Мать всегда странно реагировала на подарки, но по тому, как она себя вела, становилось ясно: они значили для нее больше, чем она давала понять.

– Ножницами быстрее. – Мать взяла их у Луны, и волшебство рассеялось. Щелк-щелк – бечевка разрезана, пора к столу.

Мать уже начала причитания:

– Сегодня в школу приходила родительница – узнать, как успехи ее детей. Предложила убрать из программы чжуинь фухао[9] – нам понадобятся новые учебники! Что дальше – упрощенные иероглифы вместо обычных?

– Да ладно! – От возмущения отец перешел на мандарин. – Это же преступление против культуры! Хватит с нас и тех упрощений, которые навязывает Гоминьдан.[10]

Луна услышала, как фыркает мать:

– Мне сказали, что я больше не возглавляю комитет подготовки к Новому году.

– Что? – воскликнул отец. – Но ты же делала это пять лет!

Она вздохнула.

– Если что-то нашел, обязательно потеряешь что-то еще, – процитировала она пословицу. – Зато можно спокойно ехать на Тайвань и не переживать по этому поводу.

– И кто теперь этим займется вместо тебя?

– Не знаю. Предлагали Ивонн И, но она отказалась. – Выражение маминого лица ничего хорошего не предвещало. – Представляешь? Никуда не деться от этой семейки. Их младший в этом году учится в моем классе.

Упоминание фамилии И заставило Луну воскресить в памяти лицо Хантера в спортзале в день, когда она выбила его мячом. А потом на мастер-классе – как ласково он обращался с младшим братиком.

Воздух гудел, точно натянутая струна, когда он появлялся рядом. Она думала о его блестящих черных волосах, которые иногда становились торчком. О квадратной челюсти, о теплом взгляде темных глаз. Луна представила, как, встретив его в школе, придумывает предлог, чтобы с ним заговорить.

Слово есть такое – фантазии. Как раз для подобных мыслей. У нее слегка закружилась голова, но потом ей стало стыдно.

Сделав глоточек чая, она попыталась вновь уловить нить разговора.

– Ну, – дипломатично, как всегда, отвечал отец, – ему повезло, что у него такой учитель, как ты. В этом году он много чему научится.

Мама презрительно фыркнула:

– Сомневаюсь, что кто-то из этой семейки способен хоть чему-то научиться. Да и не похож он на прилежного ученика. Вот как его старший братец. Ты слышал, что Хантера выперли из Стюарта? Лишился стипендии.

Папа пробубнил что-то, отчасти означавшее недоверие, а отчасти – презрение.

Мама продолжала:

– Я столько таких, как Коди И, навидалась. С первого же дня понятно: ленивые и не хотят учиться.

Прежде Луне не могло прийти в голову усомниться в таких огульных обобщениях, но в этот миг призма, через которую она смотрела на свою мать, начала трескаться.

– Коди сегодня был на моем мастер-классе, – медленно сказала Луна. – Думаю, он незаурядный ребенок.

Лицо матери приобрело оттенок кисло-сладкого соуса для ба-ван.[11]

– В этой семейке незаурядных нет! – зашипела она.

– Не говори о том, чего не понимаешь, Луна, – сказал отец. Его лицо разом ожесточилось, а голос стал непривычно резок.

Луна попыталась проглотить рис, вдруг оказавшийся сухим и жестким. Зернышки царапнули горло.

Мэйхуа Чанг (урожденная Чу)

мать Луны

Мэйхуа опустилась на краешек кровати и потерла кулаками брови. Она все еще ощущала напряжение после целого дня в школе. И отчего, куда ни пойдешь, везде оказываются эти И?

Когда она уходила с работы, то заметила их сыновей на мастер-классе Луны – они покинули класс последними. Через приоткрытую дверь было видно, как тепло Луна с ними прощалась.

Хуже того – теперь Луна заступилась за младшего брата за ужином.

Мэйхуа покачала головой. Надо будет поговорить с дочерью и как следует ей объяснить, почему нужно держаться подальше от этой семейки.

Она вспомнила, как впервые их увидела. Она разувалась в прихожей семейства Чжань, пока Дэвид и Ивонн смущенно улыбались, рядом стоял их хмурый сын, а в руках у него были ужасные дамплинги, которые они принесли на общий стол.

Мэйхуа очень старалась проникнуться к ним симпатией. За тарелками с лапшой мифэнь и водяным шпинатом Дэвид и Ивонн тихо рассказывали, что приехали в Фэйрбридж недавно и им хотелось бы стабильности для сына и будущего второго ребенка. Мэйхуа с удивлением заметила округлившийся живот Ивонн под просторным платьем.

– О, поздравляю! – сказала Мэйхуа с искренней теплотой. Ребенок – это счастье. Они с Сюэцином хотели еще детей после Луны, но, видно, не бывать тому. Да и сказать по правде, и одной дочери с ее болячками им хватало. Мэйхуа довольно припомнила, что не ощутила ни капельки зависти к удаче Дэвида и Ивонн.

И тут же было сделано неудобное открытие: Сюэцин и Дэвид претендовали на одну и ту же вакансию. Они были преподавателями со схожим опытом, и обоим была очень нужна должность адъюнкт-профессора. Совпадение всех посмешило, но Мэйхуа заметила, как напрягся ее муж.

Они нуждались в том, чтобы должность получил он. Луна постоянно болела и так часто пропускала школу, что было неясно, возьмут ли ее в четвертый класс. Им требовалась медицинская страховка. Дочь то и дело подхватывала вирусы и прочие инфекции, страдала необъяснимыми отеками и приступами жара. Ничего не помогало – кроме, как ни странно, лунного света.

Стоило Мэйхуа вынести дочь под ночное светило и усадить на складной стульчик, температура наконец начинала спадать. И дыхание становилось легким. «Мама!» – звала она и рисовала пальчиком фигурки в небе, соединяя звезды.

Спустя несколько недель после того ужина Сюэцин получил должность. Трудно себе представить их облегчение.

Когда Мэйхуа встретила семью И в следующий раз, они смерили ее ледяным взглядом. Она пыталась заговорить с ними, но Ивонн отвернулась, точно ничего не слышала. С тех пор отношения только ухудшались. Дэвид и Ивонн портили воду в пруду, в котором им всем выпало плавать. Тогда-то Чанги и стали стараться избегать встреч. И наоборот – кажется, существовало молчаливое соглашение, согласно которому они не появлялись на одних и тех же мероприятиях. Но в последнее время что-то изменилось: словно бы они сошли с орбит и теперь обречены то и дело сталкиваться.

Сюэцин вышел из ванной, вытирая волосы полотенцем.

– Чего это ты тут сидишь? – Он спросил невинным тоном, однако ей все равно почудился упрек.

– Ничего. – Мэйхуа поднялась и начала делать упражнения руками так, что ладони шлепали по телу. Ежедневная гимнастика. – Тебе бы тоже не помешало. – Она всегда так говорила, хотя теперь – скорее по привычке, нежели надеясь убедить.

– Угу. – Сюэцин, опять же – как обычно, кивнул и полез в комод за чистыми носками.

Коди И

Коди И наблюдал за старшим братом всю свою жизнь. Не сразу, но догадался: брат никогда не промахивается. Скатает, скажем, мусор в комок и запустит в мусорный бак с невозможного расстояния – и комок, описав идеальную дугу, приземлится прямиком в цель. Каким бы тот легким ни был – и даже если его отклонял в сторону поток воздуха от вентилятора.

Порой, когда брат уходил из комнаты, Коди пытался повторить трюк. У него и близко не выходило.

Хотел бы он стать таким, как Хантер. Смелым, уверенным в себе. Попадающим в цель даже с закрытыми глазами. Достаточно сильным, чтобы управляться с луком и стрелами так, будто они ничего не весят. И не знающим страха.

В особенности он завидовал последнему качеству. Ведь Коди так боялся. Его пугало все. Громкие голоса. Тревога, которой были пропитаны разговоры взрослых. Уголки дома, куда не проникал свет после захода солнца, чтобы у соседей не возникло соблазна заглядывать в окна.

Страхи его родителей стали его собственными – словно бы, дыша с ними одним воздухом, он вдыхал их опасения. Будет ли у семьи когда-нибудь достаточно денег? Перестанут ли они прятаться?

Все, что он знал, – еще до рождения Коди они начали скрываться от какого-то человека.

Страх пристал к нему, как вторая кожа, от которой невозможно избавиться. Именно это и видели все остальные: его трусость. Они думали, что он ничего не понимает, что туго усваивает материал. Никто, кроме родителей и брата, не знал, что он читает книги из программы на два класса старше, что у него прекрасная память и что он понимает куда больше, чем они могут предположить. Учителя думали о нем всякое, да и одноклассники тоже.

Возможно, отчасти потому, что он от них отличался – с их розоватой кожей, веснушками, голубыми, светло-карими или даже зелеными глазами. Но по большей части – он прекрасно это знал – оттого, что он всего боялся.

– Тебе тоже страшно, Нефрита? – И он касался носика своей крольчихи. Разговоры с ней его успокаивали.

Если бы только он всего не боялся. Если бы он мог, как советовал Хантер, держать свою смелость при себе в укромном месте, точно спрятанное сокровище. Послушать Хантера – так это легко! Просто представь, что ты храбрый. Надо лишь притвориться. А потом настанет день, когда притворяться уже не потребуется.

Но Коди сомневался, что у него выйдет даже это. Насколько он мог судить, храбрости ему не досталось от рождения.

Когда-то давно ему сказали, что падающие звезды способны исполнять желания, так что он постоянно смотрел в ночное небо, ожидая, упадет ли с него что-нибудь. Пока он не видел ничего, что сошло бы за падающую звезду. Но всегда держал желание наготове, чтобы загадать при первой возможности.

Хантер И

Хантер выдохнул в ночную темноту, докатив мусорный бак до нужного места. И остановился у края тротуара, осматривая выстроившиеся в ряд коттеджи. Тот, в котором жила его семья, располагался в самом конце, тусклая желтая краска из-за плесени приобрела нездоровый оттенок. Номер семь, Белладонна-корт. Отсюда было хорошо видно, как дом покосился, как устал и сгорбился его костяк. Тропинка к дому вела неровная, точно ряд кривых зубов.

Сюда семья переехала, когда Хантер пошел в четвертый класс, и в те времена родители называли это жилище временным решением.

Теперь, восемь лет спустя, Хантер перестал спрашивать, когда же они переедут. Стоимость аренды поднимали всего один раз, а звонка, в напряженном ожидании которого они жили со дня приезда, так и не последовало. Очевидно, родители решили, что это отличное место для того, чтобы cпрятаться. И что искать их здесь – что иголку в стоге сена.

Послышался характерный шорох – палец ветра коснулся земли у его лодыжек. Хантер замер в ожидании, каждый мускул напрягся от любопытства. Если он сразу же смотрел вниз, все срывалось. Это явление приключалось с ним неоднократно. Он уже и не помнил, когда оно случилось в первый раз.

Шорох прекратился, снова воцарилась тишина. Только тогда он наклонился посмотреть. Да, вот они. Две хрустящие бумажки по двадцать долларов. Притворившись, что ему надо подтянуть шнурки, он наклонился и сунул их в носок. Как только ему удастся улучить момент, когда вокруг никого не будет, он добавит их в заначку, где у него лежат деньги на побег.

Хантер побрел обратно, в темный и душный дом. Как же ему хотелось открыть окно – но его родители подобного не позволяли. Слишком легко что-то услышать, увидеть цель любопытному взгляду. Лучше уж закрывать щеколды и наглухо задергивать плотные шторы.

Стоило входной двери за ним захлопнуться, он понял: что-то случилось. С кухни доносился голос отца, говорившего на мандарине, слишком быстро и настойчиво, чтобы Хантер мог разобрать хоть слово.

Их крошечный дом был устроен так, что в свою комнату нельзя было проскользнуть мимо открытой двери кухни. Так, чтобы не заметили родители. Они всегда были настороже. Скрипнет половица или легонько постучит в окно ветка – и родители тут же умолкают, набирают воздуха в легкие и ждут, что будет дальше.

Хантер усвоил эти повадки. Всюду ходить на цыпочках и прислушиваться к малейшему шуму. Дом был не местом, где можно расслабиться, но зоной повышенной осторожности.

Он снял кроссовки, стараясь не топать. Дерево под его одетыми в носки ногами тихо и жалобно скрипнуло, и голоса на кухне тут же стихли.

– Это я, – сказал он. – Мусор выносил.

Махнув рукой на предосторожности, он скользнул в кухню. Отец стоял, прислонившись к холодильнику; на буфете бесформенной кучей валялся его галстук. Мать стояла посреди комнаты, ссутулившись, обхватив ладонями локти скрещенных рук.

– Ты почему так долго? – спросила мать.

– В смысле – так долго? Я туда и обратно.

– Дольше, чем всегда. – Она явно была на взводе.

– Что случилось? – спросил Хантер.

– Ничего, – ответил отец, а мать в ту же секунду сказала:

– Нам позвонили.

Позвонили. Безобидное слово, но для них – самое что ни на есть зловещее. Сердце Хантера учащенно забилось. Неужели после всех этих лет наконец настал тот миг, которого они так страшились? Неужели их нашли?

– С незнакомого номера, – добавил отец.

Хантер смотрел то на отца, то на мать:

– Так может быть, ничего страшного?

– Может, – согласился папа.

– А может, и нет, – вздохнула мать. – Сказать кому на Тайване, до чего докатилась семья профессора, – не поверят.

– А ты не говори, – резко оборвал отец.

– Ну конечно. – Мать потянулась за чайником, который вскипел, наверное, час назад, налила до краев баночку из-под подаренного клубничного джема и сунула ее в микроволновку, чтобы подогреть.

Хантер ощутил зуд там, где уголки банкнот, надежно сунутых в носки, покалывали лодыжки. И переместился мыслями в свою комнату, к сумке, спрятанной в дальнем углу темного шкафа. На самый безнадежный случай у него, по крайней мере, есть она.

Отец наклонился, чтобы заглянуть за штору. Паранойя – штука заразная. Все трое смотрели в окно, пока не запищала микроволновка.

– Хантер, тебе нужно лучше учиться. – Мать сделала глоток из баночки и отставила ее. – Теперь, когда у тебя нет стипендии…