скачать книгу бесплатно
Еще из интересных заметок: в этой качественно совсем непривычной для меня компании особенно выделялся очень плохой юмор. Эти люди так же хорошо выглажено выглядели, как и очень плохо шутили. А тот факт, что окружающие смеялись истошно и с огоньком, говорил и о них как лишенных этого дара. Я, конечно, позволял себе смех из вежливости и не «отсвечивал» презрительно-каменным лицом, дабы указать им на юмористическую никчемность – это дорога в никуда. Но уж, наверное, не хохотал как некоторые, особенно старательно. Кроме того, у этих самых «котов», когда они подпили, оказалось полно детских комплексов, и некоторые из них довольно быстро скатились в плоскость «ты меня уважаешь?!». Даже для моих неполных восемнадцати лет это было чересчур, но, когда директор «чего-то там инвест» и владелец сети кафе «У Аркаши», сняли пиджаки и начали «давиться на руках», я понял – нет, нормально. Их жены «птицы» тем временем без споров раздвинули в стороны посуду, а сами уселись на диван. Взялись спокойно трещать: о детях, школах и прочих ветрянках, и ресницах, не обращая внимания на красные покрывшиеся испариной лица армрестлеров. В общем от простого привычного мне «пролетарского» этот праздник отличало только более обстоятельное вступление, дороговизна одежды и подарков. И даже в мои походы на перекур в компании этих самых «котов» все скатывалось к стандартным вопросам: пропаганде собственных ценностей и конечно угрозам (куда без них). «У вас с Надей серьезно?», «Учишься? Нет, не тому учишься! Учись торговать – в экономике всё!» и мое любимое «Если Надю обидишь – пеняй на себя!». Я в тот вечер по настоянию Марины практически не пил. Оттого на вопросы отвечал легко и находил в себе силы понимающе кивать. Словом, делал всё чтобы лишний раз не волновать своих новых толстошеих знакомых.
Первая волна застолья обозначилась экспрессивными выпадами и обсуждениями некоторых рабочих процессов, в которых непосвященный не сможет ни черта разобрать. Ей на смену пришли сентиментальные высказывания и ностальгические юношеские воспоминания. Мужчины рассказывали преувеличенные истории, а их жены кивали и время от времени вставляли ремарки и романтические уточнения. Здесь мы с Надей стали недовольно переглядываться, а когда назрела опасность участия в застольной песне, решили отправиться на прогулку.
Пока Надя пошла переодеваться, я надел куртку, обулся и уже нетерпеливо топтался в прихожей, когда из гостиной вышла Марина и закрыла за собой дверь.
– Вы надолго? – громким шепотом спросила она.
– Не знаю, но думаю, что нет – холодно, – ответил я.
– Ваня… – покачивая указательным пальцем начала она, – ты мне понравился. Осталось только с вопросом перспектив определиться, а в целом понравился, – вздохнула Марина и отвела лицо. – Вчера немного неудобно получилось, но такой неприглядной я бываю крайне редко, учти это!
– Вы тоже.
– Что тоже? – насторожилась она.
– Вы тоже мне понравились, – стараясь выглядеть уверенней, сказал я.
– Хм, хорошо… – измерив меня взглядом улыбнулась она. – Молодец, наглый – далеко пойдешь! – и указывая на дверь в комнату Нади, добавила, прежде чем вернуться в гостиную, – аккуратней гуляйте!
– Вы уже вчера предупреждали, – выдал я и уловил в лице Марины легкую улыбку и укор.
Новогодняя ночь выдалась светлая, а так ожидаемый романтиками снег, как еще один символ праздника, уже лежал вокруг высокими покатыми сугробами и блестел в лучах убывающей луны.
Кругом по окрестностям громыхали фейерверки и петарды. На центральной площади играла музыка. Праздничная толпа приплясывала, вторя словам песни, время от времени вскрикивая, грохоча хлопушками и зажигая бенгальские свечи.
– Обещанная дискотека «от Морозко!»? – глядя на двухметрового Деда Мороза, слепленного из снега, сказала Надя.
Я кивнул и заметил в толпе Саню, кричащего что-то в небо. Мы подошли ближе и поздоровались. Саня всех поздравлял с новым тысячелетием, а когда ему сказали, что двухтысячный год это все еще двадцатый век, он, как мне кажется, ничуть не расстроился. Продолжил кричать и стал трепать за плечо своего азиатского коллегу по сцене – домбриста, стоящего тут же и довольно улыбающегося. Санина подруга тоже вопила и, вложив стаканы нам в руки, немедленно налила в них коньяк. Приказала поздравить Александра Назарова с успешным дебютом на «большой сцене», что мы незамедлительно и проделали. Пока я объяснял Сане, что его выступление, пропущенное мной, нельзя считать поводом для расстройства, и впереди целая неделя, чтобы это восполнить, неожиданно для меня словно из-под земли вырос Вова Кусков с подругой под руку. Я бросил говорить с вопящим Саней и пожал Вове руку.
– С Новым годом! – сказал я.
– И тебя так же! – ответил Вова и достал из пакета бутылку и стаканы. – По чуть-чуть?
– Почему бы и нет!
Мы выпили, Вова пожал мне руку, еще раз поздравил и пошел через площадь. Я смотрел ему вслед и думал, как же он изменился за последнее время. Стал спокойным, как бывают спокойны победители, и если это итог нашего с ним пререкания, то по логике вещей закон двойственности был нарушен, ведь я никакого проигрыша не ощущал.
Глава 5
Как говорил мой отец: «В нашей стране столько праздников, что короткие будни становятся лишь незначительным неудобством!» И вот еще одно из этих неудобств осталось позади и тринадцатого января наступил другой праздник – Старый Новый год.
Особенность этого праздника на юге Западной Сибири выражается в том, что именно в это время ходят по домам ряженые, поют песни, просят за пляски сладости, а те, кто постарше – рюмку. Кажется, этот праздник есть везде, только отмечается в разное время и имеет другие корни и чаще называется «колядки» или на североамериканский и европейский манер «день всех святых». Здесь он именуется Шуликаны, принцип тот же, но с погрешностью на особенности атмосферы. Не знаю, откуда это слово произошло. Не то от тюркского, не то от фольклорной фантазии наших выдумщиков и берет свое начало из, допустим, ассоциативных созвучий? По поверью шуликаны (или еще говорят шуликане) – это духи, которые в это время ходят по домам и требуют подношение, а не получив его, могут наказать заносчивого хозяина: уронить поленницу или снять с петель калитку. Но народ особенно в тонкости происхождения этого торжества, как водится, не вникал, а просто праздновал. Так что несколько вечеров, начиная с тринадцатого января, никто особенно не удивлялся, если к нему в дом ввалится ватага орущих частушки ряженых в масках зверей и в вывернутых наизнанку шубах, выслушивал и насыпал угощения, как правило – конфет.
Я на тот момент уже года три как не ходил шуликанить. Скорее всего стал считать себя слишком взрослым для конфет в качестве платы за песню. Но вдруг, в разговоре с Надей неожиданно узнаю, что она вообще никогда не участвовала в этом лихом празднике. По ее словам, она наблюдала за ним со стороны, как за чужим танцем. На время праздника закрывалась и не позволяла себе впускать певунов и частушечников за порог. Что же – это не странно. Она ведь в поселок переехала всего года три назад, а для воспитанного городской средой человека, устраивать день открытых дверей для людей в масках, как минимум странно, думалось мне и сразу вспоминался тревожный музыкальный мотив и телепередачи «Криминальная Россия».
Бог – свидетель, я не хотел участвовать в этом празднике и на этот раз, но узнав, что Надя никогда не бродила по домам в лихой компании ряженых, во мне вдруг взыграло какое-то сектантское чувство. И пока склонял ее к вакханалии, термины и формы выбирал сплошь сектанско-пропагандистские: «Ты ведь не знаешь, как это здорово!», «Ты же здесь живешь – нужно чтить традиции!» и «Здесь ничего предосудительного нет!». Но Надя хохотала и не поддавалась. Вдруг, словно мне в помощь, к Наде зашла школьная подруга Наташа и, выслушав мое предложение, обрадовалась, сказав, что участвовала в подобном, когда была еще в начальных классах, и теперь это нужно обязательно повторить. Надя согласилась, и я рванул домой готовить костюм.
Позвонил Сане и не успел предложить ему отпраздновать, как он меня опередил. Договорились встретиться рядом с домом Нади в девять часов.
Приоделся я тогда всем на загляденье. Напялил вывернутый наизнанку армейский тулуп, который папа принес из военкомата. Надел валенки, а под ушанку нацепил маску гориллы, когда-то купленную для такого же праздника и использованную только однажды.
Тулуп был мне очень велик. Рукава висели ниже рук сантиметров на пять, а широкий подол, торчал в стороны пестрыми пятнами лоскутов из овечьих шкур. Я все сомневался, годится костюм или нет. Но когда проходил через неосвещенный переулок, и старуха, жившая по соседству на мое: «Здравствуйте!» шарахнулась в сторону и взялась бормотать: «…свят-свят!» и креститься, я понял – костюм хороший!
Еще одно подтверждение, что гориллье гуталиново-черное рыло работает безотказно, я получил, когда нажал кнопку дверного звонка в расчете напугать Надю. Но чуть было не довел до заикания ее мать Марину. Она вскрикнула так, что мне пришлось снять маску чтобы ее успокоить. Не успела она меня отчитать за свой испуг, как из комнаты Нади в коридор вывалились две горбатые фигуры. На них были вывернутые дубленки, подпоясанные шарфами и пластиковые перемазанные красным лаком для ногтей маски свиней.
– Ваня, а у тебя какой костюм? – спросила одна «свинья», обувая сапоги. Я показал маску гориллы.
– Мам, я подушки с дивана для горбов взяла… Всё, пока – я не поздно! – сказала вторая «свинья», выходя в дверь.
Я только нацепил свою гориллью голову, и глядя в растерянное лицо Марины, призвал ее не волноваться и закрыл за собой дверь.
Саня с подругой Катей уже поджидали у дома. С костюмом Саня явно не морочился – надел какую-то старую одежду и хоккейную, маску натянув поверх нее спортивную шапку с помпоном. Кроме того, прихватил гитару. А вот Катя умудрилась где-то раздобыть русский народный сарафан такого размера, что свободно надела его поверх куртки. Платок на голове был повязан так, что два его угла торчали вверх чуть выше лба. Ее лицо, покрытое чем-то белым, в потемках сливалось в сплошной овал, на котором четко выделялись только глаза. В итоге в одном месте собрались: две горбатых прямоходящих свиньи, уменьшенный вариант маньяка Джейсона из фильма ужасов «Пятница 13-е», но вместо мачете – с гитарой, жутковатая гейша в русском-народном сарафане и горилла в валенках и вывернутом наизнанку тулупе – картина в духе инфернального сюрреализма.
Прежде понаблюдав за обстановкой на улице, по которой уже бродили небольшие группы «нежити», вроде нашей, стали дружно обсуждать какой из дворов первым осчастливить своим залихватским видом. Вдруг неожиданно для меня предложила Надя: «Раз уж мы не можем определиться, к кому идти первым, пусть один из нас назовет номер, а другой улицу».
– Три! – крикнул «Джейсон».
– Подгорная! – добавила его подруга своим белым ртом.
Дружно ринулись вперед, по дороге договорившись о программе выступления. Саня сказал, что может сыграть и что-нибудь спеть, а если нет, запасной вариант в качестве частушек предложила Наташа. Я попробовал втиснуть в конспект выступления еще и матерные зарисовки, но «гориллу» тогда, почему-то никто всерьез не воспринял.
Адрес располагался неподалеку, и стоило подойти к забору избранного случайно дома, вся наша зверская компания стала с сомнением переглядываться. Домишко вид имел прямо скажем неблагополучный. Но, как ни странно, никто не стал возражать против случайного выбора, и мы друг за другом поплелись по узкой тропинке к дверям, пропуская вперед творческий костяк в лице «Джейсона» и «горбатой свиньи».
Саня постучал и спросил хозяев, никто не отозвался, и мы ввалились на темную веранду. Саня забубнил и взялся ощупывать стену, когда вновь постучал и открыл дверь:
– Эй хозяин принимай – дар из сумки вынимай! – выкрикнул он и вошел внутрь, а остальные, не сговариваясь, взялись голосить, создавая фоновый шум.
Набившись в тесную прихожую и закрыв за собой дверь, все вдруг умолкли. Первым делом пришлось отметить тяжеловатый затхлый запах, а уж после остальную, сомнительную обстановку. Обои на стенах вздулись множеством пузырей, старые кухонные шкафчики покрывали наклейки. На печке, испещренной мелкими трещинами, давно не обновлялась побелка. Не покрытый скатертью стол, сплошь занимала грязная посуда и полупустые бутылки.
Из дверного проема справа доносились звуки телевизора, кажется, повторение новогоднего концерта (по крайней мере мы вошли, когда пел Л. Лещенко). Саня вновь повторил свой выкрик, и из комнаты вышла низкорослая женщина в ситцевом халате с растрепанными волосами и одутловатым лицом. Она на секунду замерла и осмотрела нас равнодушными отекшими глазами. Молча взяла табурет из-за стола, поставила его к печке, уселась, закурила и сказала скрипучим голосом: «Давай!».
Не знаю какой бес вселился в Саню в этот момент, но он запел именно:
– Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно, струна осколком эха пронзит тугую высь…
– Нет. Стой. Всё. – сказала женщина и, поднявшись, вынула из кармана десять мятых рублей и протянула их вперед. Саня бросил петь, взял деньги, а женщина добавила, кряхтя усаживаясь обратно, – у меня мужик этих бардов не любит – услышит орать будет. Все идите!
Тут на кухню вывалился только что упомянутый мужик. Он медленно покачнулся, тряхнул ядовито-бордовым лицом и прошептал:
– Ага, язычники… прискакали! – прошел к столу, вытащил из-под него табурет и, опять покачнувшись, шагнул в центр кухни. Попытался поставить его на пол, но только склонившись, поскользнулся и, падая назад, подбросил табуретку вверх и разбил лампочку.
Под звон стекла, кряхтение мужика и сиплый смех женщины, мы дружно ломанулись на выход, спотыкаясь в темноте о ноги друг друга.
Быстро пробежав по узкой тропинке до ворот, хохоча и тяжело дыша сбились в кучу.
– Пронзил тугую высь… табуреткой! – сказал Саня.
– А это всегда так? – спросила Надя.
– Нет. Это только тебе так повезло, – заметил я.
– Первый блин! Это был первый блин, который комом! – рявкнул Саня и, задрав маску, закурил сигарету.
Мимо нас тем временем пробежала ватага каких-то мелких крикливых «чертей» и исчезла за поворотом на Белую улицу, а перекурив, и мы двинулись следом.
По широкой освещенной лучше многих других Белой, там и здесь носились ряженые, вереща разнообразием детских голосов.
– Они здесь уже весь урожай собрали! – вскрикнула Наташа.
– Тогда пойдем на Полевую! – предложила Надя. Все умолкли, ожидая разъяснения причины предложения. – Нам же благополучные нужны! Те, что посолидней – те, кто больше даст, правильно!?
– Правильно! – подтвердил я. – А кто там на Полевой?
– Знакомая матери, – пояснила Надя.
– Ладно. Идем?! – сказал я, осматривая остальных, и все поочередно кивнули.
Как только на Полевой Надя остановилась у высокого коричневого забора с большим почтовым ящиком на калитке, Саня вдруг тяжело вздохнул и тихо сказал с оттенком рассеянности:
– Знает твоя мама, с кем дружить! Здесь же родители районного прокурора живут!
– Ну и что – нормальные люди! – ответила Надя и повернула ручку, не оставляя нам времени на пререкания и споры.
Надя и Наташа бойко пошли по тротуару через двор. Мне туда идти не хотелось, но разве был вариант, в котором я туда не иду, но Надя не меняет своего мнения обо мне? Манипуляторша – что с нее взять!
Столпившись у дверей, мы судорожно и торопливо взялись обсуждать, что петь, но впопыхах ничего нового не сообразили, кроме все того же бесовского «изгиба гитары желтой…». Наташа вдруг сказала, что не понятно, отчего забыла все приличные частушки, и теперь в голове только матерщина. Но Надя, только усмехнулась и нажала звонок.
На веранде включился свет, и послышался мягкий женский голос:
– Кто там?
Секунду все молчали пока Катя не саданула своим маленьким кулачком Саню в спину.
– Эй, хозяин, отворяй – пироги нам отдавай! – хрипло и слегка нервно выдал Саня, а мы дружно уставились на Надю.
За дверью послышался скрип, и тот же голос, но теперь звучащий приглушенно: «Девочки, к нам шуликане пришли!», – на него отозвались тонкоголосые крики и частая возня, которую могут создать только дети.
Дверь открылась, и кудрявая полноватая женщина лет шестидесяти, оглядела нас и сказала:
– Ух, хорошие! Проходите!
Мы ввалились в дверь, пихая вперед нашего музыканта. Последней зашла хозяйка, заперев за собой дверь. Она протиснулась через нашу толпу и подозвала двух девочек лет пяти-шести, несмело выглядывающих из-за угла прихожей. Они подошли к женщине и с интересом уставились на нас.
Саня осмотрелся и завел свой «изгиб», но не выдав и куплета, заглох. Женщина аккуратно поинтересовалась, нет ли чего-нибудь детского в нашем репертуаре, на что Саня как настоящий профессионал моментально стал играть «в траве сидел кузнечик». Дети в ту же секунду стали приплясывать и подпевать.
– А что вы нам принесли? – неожиданно спросила одна из девочек.
– Мы пришли забрать у вас конфеты! – не растерявшись, сказала Надя, чуть понизив голос и протянув вперед руки. Девочки переглянулись и рассмеялись.
Тем временем в прихожую вышел жующий что-то прокурор, следом его жена, а за ними еще две семейные парочки: представители смежных ведомств. Заместитель начальника милиции и его супруга, инспектор по делам несовершеннолетних, и заместитель главы администрации по культуре с мужем, кажется, занятым на службе в районо (отдел образования и науки).
– А у вас чего-нибудь покультурней нет! – брезгливо поинтересовалась замглавы по культуре.
Все замолчали, и с сомнением посмотрели на нее. Тут меня словно за шиворот кто-то взял, или литературная шлея под хвост попала. Я шагнул вперед, совершенно бессмысленно снял свою ушанку и начал:
– Выхожу один я дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит…
Я продолжал читать, совершенно не представляя каким образом и откуда взялось это стихотворение в моей голове целиком. Меж тем ответственные лица напротив с каждой строчкой все сильней наполнялись каким-то смятением. Дети прижались к ногам бабушки, и округлили без того большие глаза. Наверное, так и получают детские травмы? Еще бы, ведь не каждый взрослый выдержит экспрессивное прочтение Лермонтова не проронив чувства, а тут дети… Притом что декламатор – горилла в валенках и тулупе наизнанку.
Закончив читать, я отступил назад и осмотрел окаменевшие лица внимающих, когда спустя несколько секунд тяжелой тишины прокурор покашлял и стал хлопать, а вслед за ним и остальные. Честно говоря, я ни черта тогда не понял: почему хлопают? что на меня нашло?
Саня как настоящий артист не стал впадать в рефлексию, вместо этого воспользовался моментом. Повесил гитару на плечо, достал пакет, раскрыл его и сказал:
– Тот, кто слушал наш куплет – подавай сюда конфет!
Вдруг прокурор бросил хлопать и исчез за дверью, но спустя полминуты вынес стеклянную чашку с конфетами и высыпал ее в пакет. Наша компания двинулась на выход, а прокурор окликнул меня:
– Как фамилия?
Я с малых лет имел привычку врать на любые вопросы представителей власти. По силе действия она могла сравниться с инстинктом самосохранения. Она не подвела меня и теперь, и я без паузы и дрожи четко ответил:
– Гориллкин!
Тут захохотали дети, а прокурор, кивая за спину, с улыбкой сказал:
– Даже они не верят! Хотя не важно, вот тебе от меня лично! – и протянул сто рублей. Покосившись на представителя районо, с усмешкой вложил мне в ладонь еще и апельсин, добавив, – а это – от науки! – и стал хохотать.
Я сказал: «Спасибо» и вышел вслед за нашей «нечестивой шайкой», уже стоящей у ворот.
– Ну, Иван! – качая головой начал Саня, уже сдвинувший маску на затылок и закуривший сигарету, – не знал, что ты так читаешь – хоть стекло режь!
– Я сам не знал! – отгоняя странное чувство отстраненности, ответил я.
Надя подняла свою маску и ни с того ни с сего взялась меня обнимать. Я стянул с себя гориллью голову и уставился Наде в глаза. Но она так же внезапно оттолкнула меня и с каким-то поддельным разочарованием сказала:
– У тебя лицо мокрое, – и отошла к остальным.
Что там лицо, незаметно для себя я вспотел весь целиком, так что скользнувший под тулуп ветер заставил меня вздрогнуть.
Саня радостно тряс добытыми конфетами, вереща, что это первый случай в истории, когда прокурор поделился тем, что не вызвало общественных возражений. А я пока размышлял, куда вложить полученные средства – «в носок» или прогулять со всеми вместе? но ничего лучше, чем «…куплю блок красного L&M-а!», не нашел.
Пока я перекуривал, вывернув маску, протирал ее рукавом кофты, наши двинулись вниз по улице, не дожидаясь меня. Догнав остальных уже на перекрестке, я поинтересовался, в чем тут дело, и получил странный ответ, будто они уже решили куда идти, а мое мнение не учли в наказание за экспромт. Завистники таланта временно отлучили меня от участия в коллективном волеизъявлении. Хотя чему удивляться в компании «маньяка», «русской-народной гейши» и парочки «свиней»!
– Теперь ты можешь выступать сольно! – неожиданно едко, громко сказала Надя.
Быстро бросив намерение что-то объяснить, я поддался направлению толпы, еще пытаясь поддеть «бунтовщиков» колким «горилльим» словом.
– Смотри! – вдруг крикнул Саня, указывая на плохо освещенный двор на углу Мичуринской и Базарной.
