скачать книгу бесплатно
В этот момент на свет вышли еще две девушки. Тоже улыбчивые, хотя и слегка замученного вида. Эти представились Софьей и Лерой.
Нашей помощи в установке палатки не потребовалось, ведь у девчонок она была самой современной. Стоило ее достать из чехла, как она практически сама поднялась на складных полукруглых дугах. Таким образом, оставалось только зафиксировать ее на земле восемью колышками. Наши двускатные брезентовые палатки на фоне этой кульминации современной туристской мечты выглядели слегка отстало. А стоило девушкам окончить установку своего красно-синего шатра, в довесок перед ним появилась еще и маленькая прямоугольная прихожая, и мы решили выпить отдельно за нее.
Девчонки оказались веселыми и открытыми и болтали обо всем, чего не спроси. Кроме прочего рассказали, что они студентки-экологи из Красноярска. Буквально только что окончили первый курс и предприняли первую самостоятельную вылазку на природу за пределами своего родного края. Говорили, как им нравится местная природа и как сильно она отличается от той, к которой они привыкли. Разговор все больше уходил в ту плоскость, в которой нужно пить чай, а не водку, и смотреть на звезды, а не друг на друга. Против этого незамедлительно восстал Дима, тут же предложив выпить за встречу и знакомство. Девчонки, к моему удивлению согласились, только взяли паузу, чтобы умыться и, вернувшись с озера к костру, тут же осушили кружки.
Катя повесила свой котелок на таган и взялась что-то готовить. Спустя полчаса все сидели сытые, и забродивший в крови алкоголь теперь позволял говорить на темы более неформальные и обязательные, чем природа, погода и жизненный курс. И тут неожиданно взвился Саня, и он понес что-то невнятное с намеком на агрессию, а после, собравшись, вдруг выдал:
– Экологи – это то же самое, что вегетарианцы и феминистки?
Катя тонко улыбнулась и посмотрела на меня. Я только развел руками и кажется нелепо и стыдливо улыбнулся. Тогда она сказала, размеренно произнося каждое слово:
– Нет, Саша. Экологи изучают природные взаимосвязи, вегетарианцы не едят мясных продуктов, а феминистки – за равные гражданские права для женщин и против сексизма.
– Вот я и говорю, вся эта …братия одного поля-ягоды… – поднявшись и отступая куда-то в темноту леса начал было Саня, но вновь перешел на невнятную болтовню.
– Что это он? – спросила Лера.
– Нервы, наверное, сдали, вот и нажрался, – ответил Леха.
– А я заметил, что ты мужиков не долюбливаешь! – вдруг подал голос Дима.
– Этот-то, когда успел? – удивленно поднимаясь с места, сказал Леха, глядя вниз.
И правда, Дима абсолютно незаметно для нас и главное очень быстро, сменил состояние и теперь был просто безобразно пьян. Сполз с короткого пенька в неестественную позу и, болтая головой на ослабевшей шее, пялился в костер опустевшими глазами.
Девчонки тихо рассмеялись, а мы с Лехой подняли Диму с земли и запихнули его в палатку не встретив сопротивления. Тут из леса вырулил Саня. Вскинув указательный палец вверх, он начал высказывать что-то, но споткнулся о колышек палатки и растянулся на низких можжевеловых кустах, так не произнеся ни одного внятного слова. Его уложили в ту же палатку, что и Диму.
– Они всегда такие? – спросила Катя, натужно улыбаясь.
– Честно говоря, сегодня вечер открытий… – начал Леха.
– Лично я Саню вижу таким впервые, – добавил я.
– А-а-а… – протяжно выдала Софья, – …но вообще-то обычно мужчин мы долюбливаем, – и громко засмеялась, а вслед за ней и ее подруги.
Я невольно улыбнулся, а Леха только поднял брови и предложил выпить. Подбросили веток в костер и вынули из Диминой «неудобной» сумки еще одну бутылку. На этот раз безо всяких намеков на пользу в названии, а конкретно «Столичной».
Спустя примерно час то странных, то смешных разговоров, время от времени начали проскальзывать недвусмысленные намеки. И вообще, девушкам наверняка было интересно подразнить малоопытных пацанов на сексуальную тему? Вскоре уже несколько напряженную атмосферу разрядила невнятная болтовня из палатки вместе с протяжным храпом.
– Давай, Катя… бери его, тише-тише…
Софья с Лерой почти синхронно уставились на Катю, а она вытянула шею, поправила свалившейся на глаза локон и сказала:
– Как приятно, когда знаешь, что кому-то снишься, – и вдруг расхохоталась, зажимая ладонью рот.
Так под иногда повторяющийся сладострастный шепоток Димы и зверский храп Сани просидели допоздна, а как только догорел костер, все разбрелись на ночлег.
Вся следующая неделя была пропитана какой-то чуть приглушенной эйфорией. Каждый день палило солнце, а от того, что это было время после дождя, на берегу кроме нас пока никого не было, разве что какой лесник проедет на лошади. Дни напролет купались и шатались по окрестным лесам, и хоть для ягоды сезон еще не наступил, хватало одного сладковатого таежного запаха, чтобы во рту остался медовый привкус. Озеро быстро прогрелось только на поверхности, так что если во время плавания температура была в самый раз, то приняв вертикальное положение в воде, ноги по щиколотку тут же обжигало холодом. Девчонки свою палатку так и не переставили и всю неделю провели с нами. День на третий Дима ни с того ни с сего вдруг стал устойчив к алкоголю, и никто ничего не понял, пока он после обеда не отправился на прогулку в лес вдвоем с Лерой. Катя на это сказала так: «Наверное, нашли способ борьбы с комплексами? И что это за способ такой?» Потом они с Саней выясняли, что это за способ, а вот я, как и Леха с Софьей (хотя этим я свечек не держал) все прохлопали и остались в этом смысле и на этот раз не просвещены.
В начале следующей недели наш отдых подходил к концу. Прощаться с девчонками не хотелось, и пусть сил было еще хоть отбавляй, но продукты уже закончились. К тому же имел место уговор с родителями именно на этот период времени. В общем, обменялись контактами, пообещали друг другу звонить-писать и, «оставив дам на берегу» (они запланировали месяц отдыха), отправились в обратную дорогу.
Не торопясь и налегке, во второй половине дня добравшись до ворот заповедника, мы только теперь задались вопросом, кто же нас повезет обратно? Ведь мы не удосужились об этом хоть с кем-нибудь договориться заблаговременно.
Пошли искать телефон. Дима предложил позвонить отцу, чтобы он забрал нас, но это не пригодилось. Пока брели до местного магазинчика нас подобрал Макс – Санин родственник. Формулировка, определяющая степень его привязки к их общему генеалогическому древу, вообще не поддавалась внятному определению (как выражался сам Саня, когда речь шла о ком-нибудь таком: «Это брат сестры левой бабушки»).
Макс занимался перевозкой туристов и теперь возвращался с доставки очередной группы. В его распоряжении имелся практически новый УАЗ-452 или «буханка», так что ехали с комфортом. Саня, понятно, уселся вперед и какое-то время говорил с Максом исключительно об их общих родственниках. Кто женился, кто здоров, а кто не очень, упоминали родившихся детей, чью-то бесконечную стройку, ремонт, и огород. Но когда речь зашла о плачевном состоянии здоровья какой-то очередной тети Поли, Саня глубоко вздохнул и рявкнул:
– Да я еще в садик ходил, когда говорили, что она одной ногой в могиле! Такие не умирают!
Макс рассмеялся и притормозил перед мостом, вдруг часто закивал и спросил:
– А ты ведь такого Вадима Зимина знаешь? Вы дружили вроде бы…
– Ну! Мы и сейчас дружим. Вадик нас до заповедника и подвозил неделю назад.
– Похоронили вчера, – выдохнул Макс.
У меня в эту секунду ком в глотке встал, и я закашлялся. Машина тем временем прошла мост и, миновав красные столбы вечно поднятого шлагбаума, поползла в горку.
– Ты шутишь что ли? – сипло сказал Саня.
– Какие шутки, на новом кладбище вчера закопали. Говорят, сгорел в машине… из деревни какой-то ехал! – ответил Макс.
Оставшиеся двадцать пять километров ехали молча. Только когда вылезли на перекрестке, где обычно собирались, прежде чем что-то затевать, Дима сказал:
– Надо придумать что говорить… если спросят!
– Если? – по-любому спросят! – рявкнул Леха.
– Будем говорить, как есть! Нас отвез – сам не поехал! – предложил я.
– Вадика жалко! – сухо выдохнул Саня. – Чё он с нами не поехал?!
Договорились созвониться позже и разошлись по домам. Не знаю кто и что себе думал тогда, а у меня все крутилась мысль о судьбе. О том, что дальше носа своего ничего мне не видно, и с кого спрашивать за то, что происходит с нами не по нашей воле? и кто этот «кто»?
Отец встретил меня вопросом: «Хорошо ли отдохнул?». А когда его чересчур обходительный и внимательный посыл стал приторно нарочитым, я сказал о том, что уже слышал про Вадика. Потом мы долго говорили о смерти. Отец приводил примеры из собственного опыта столкновения с ней, и все больше твердил о том, что ее познать нельзя, можно лишь принять ее факт. Притом, что познания эти рано или поздно станут доступны каждому. Философ – что с него возьмешь. Не будь он философом, смог бы сбросить ношу своих заслуг так легко? Смог бы пойти на вакансию сторожа с тем что привык к ответственности за несколько сотен человек? Смог бы не запить как все прочие, когда любимая женщина исчезает из его жизни как сон? Да, тогда сквозь пробитую брешь в моем юношеском мировоззрении я хорошо увидел, что мой отец очень сильный человек.
– Знаешь Ваня, а вчера вечером заходила Соня (мама Вадика). Спрашивала не видел ли я Вадима, и, может, он с вашим Ваней куда-то ушел, и что не может его найти. Тяжело ей сейчас, а мы ведь с ней рядом стояли буквально часов за шесть до этого…на кладбище, – говорил отец. – Вы бы сходили к ней как-нибудь, да и на могилу тоже, а Вань?
Я, помню, только кивал и думал, почему я ничего не чувствую. Больше размышляю о Леопольде и Роме, чем о смерти или о чем там еще положено размышлять в таких случаях?
На следующий день собрались вчетвером и поехали на кладбище. В гастрономе купили граненый стакан и четыре одноразовых, я прихватил бутылку «Кагора» (вернее, отец вручил, с тем что все равно будем что-то символически выпивать, так уж лучше «Кагор»). Кладбище было совсем новым – десятков пять могил, и на двадцати крайних холмы еще травой не поросли. Новый сосновый крест из прочей геометрии разметки выделялся сразу. Ну что, налили вина, и Вадику поставили, правда, хлеб забыли. Слов по случаю не нашлось. Поговорили как-то обычно, но натужно и глупо. И вроде и слезу пустить не грех, да внутри повода нет – не верится. Помню, я все на ромашки смотрел, ими весь холмик усыпан был. Ушли тогда быстро и полчаса не побыли, Саня только пару сигарет под венок сунул, вроде как «Вадику на потом», так и уехали.
После обеда приходил следователь, как позже отметил отец: «Молодой еще, сам пришел!» – расспрашивал о том, каким Вадик был человеком? Где я находился два дня назад, и может ли кто-нибудь это подтвердить? Врать и не пришлось, я ведь и правда знал не больше, чем все остальные, и в это время, наверное, купался в озере. А на мой вопрос, как он считает, что там произошло? Ответил будто рассматривает версию о том, что гражданин Зимин не справился с управлением. Протаранил придорожное дерево потерял сознание, а в следствие столкновения произошел обрыв проводки, спровоцировавший короткое замыкание, повлекшее за собой возгорание. И от себя добавил: «Кто попадал в серьезные ДТП, знает, что такое сплошь и рядом, к тому же машина старая!»
Только успел обзвонить друзей, мол, если следователя еще не было, то ждите, как к дому подъехала машина Ромы Поролона. Вместо него самого из-за руля вылез один из его помощников. Он некоторое время объяснял мне что-то невнятное и наконец сообщил: «Роман Павлович хочет поговорить и для этого прислал машину». Я тогда впервые услышал отчество Поролона. Конечно, поехал, но оттого, что все мое нутро отвергало этот барский напуск, с лакеями-господами и «карету мне карету!», находился в раздраженном расположении духа. Опаска тоже имела свое место, ведь эта скользкая сволочь могла затеять все, что угодно. Когда пошел надевать куртку, почти машинально прихватил отвертку, что лежала у газовой плиты на веранде. Тогда подумал: «Мало ли что, а тут какой-никакой контраргумент».
Я хорошо знал, где жил Рома, но теперь ехали не к нему, а когда машина остановилась у дома Марата, местного «очень уважаемого человека», меня взял озноб. Помню, когда был младше, взрослые мужики говорили о Марате в каком-то шутейном разговоре как о «свидетеле-рецидивисте». Мол фигурировал в таком количестве уголовных дел, сколько на весь поселок за девяностые не заводилось, а все проходил как свидетель. Наверное, очень невезучий человек? Вечно оказывается не в то время не в том месте!
Вышли из машины, и водитель открыл пешеходную дверь в высоких автомобильных воротах. Сказал, чтобы я держался тропинки, а сам остался снаружи и запер дверь, стоило мне войти. Двор, прямо скажем, впечатлял. Кроме гладко стриженого изумрудного газона повсюду росла масса кустов деревьев и пучков какой-то декоративной травы. Там и здесь поднимались каменные стенки клумб, засаженных пионами, розами, ирисами. За садом в левом углу участка стоял дом, отделанный бежевым камнем. А по правую руку из-за ряда высоких елок виднелся край навеса. Я прошел чуть вперед по широкой мощеной диким камнем дорожке, когда из кустов вышел здоровенный черный мохнатый пес. Он уселся на край газона, вывалив язык и, пяля на меня свои добрые глаза, облизнулся.
– Начальник – неси мяч! – послышалось откуда-то справа.
Пес тут же встал, повернулся и сунул морду в куст. Повозился и вновь вылез уже со светло-зеленым теннисным мячом в зубах. Тоскливо посмотрел на меня и тяжело побежал по дорожке, пока не скрылся за невысокой стеной живой изгороди.
Я с опаской осмотрелся и последовал за ним, сжимая в кармане отвертку. Сразу за стеной, справа, располагалась просторная восьмиугольная беседка. В ней за широким столом, заняв высокое кресло, сидел Марат и повторял, пытаясь выдрать мяч из пасти пса:
– Начальник, отдай! – и, наконец отняв мяч, бросил его в кусты.
– Добрый вечер! – сказал я, приблизившись ко входу в беседку.
– Ваня? – спросил он, я кивнул. – Да ты понимаешь, Ваня, забились как-то с пацанами в Буру играть! Я тогда ставку двинул, мол, если проиграю, собаку заведу, назову Начальником и мячик носить научу!
– Проиграли, похоже? – машинально сказал я, и сжал отвертку сильней.
– Проиграл… – протяжно сказал Марат и посмотрел с прищуром.
– Во всяком случае оригинально, – отметил я и предпринял какую-то не очень мной контролируемую ужимку.
– Проходи, присаживайся, – предложил Марат, указывая на место, напротив.
Я уселся на лавку, застеленную тонкими длинными подушками, и навалился на спинку, не вынимая рук из карманов. Пахло шашлыком, и откуда-то справа тянулись неровные облачка сизого дыма. Слышались треск углей и тихий металлический скрежет.
– Ты не напрягайся – отдыхай… – мягко сказал Марат. – Пока отдыхаешь я тебе историю расскажу. Это ты тему нашел с электрооборудованием?
Я было хотел ответить, но Марат меня опередил:
– Знаю – ты! И Роме ее предложил! Молодец! – Тут Марат указал взглядом на накрытый стол. – Есть хочешь?
– Нет, спасибо, только что из-за стола, – хрипло ответил я.
– Выпьешь?
Я отрицательно покачал головой.
– И правильно, тебе теперь сколько, шестнадцать? – Я кивнул. – Если не француз, то рановато. Я вот тоже не пью, давай-ка мы с тобой лучше сока гранатового выпьем! – сказал он, взявшись разливать сок из графина и, подвинув стакан ко мне, добавил, – для крови полезно.
Я глубоко вздохнул, и он продолжил:
– Представь себе картину: идет, значит, предположим, из Новосибирска караван из трех фур в какой-нибудь Казахстан, а по дороге его перехватывает, скажем, другая организация. Караван катит дальше, но вместо пункта назначения прибывает куда-нибудь в сельскую местность, допустим, в лесной заброшенный хуторок. Груз ставят в отстойник до лучших времен или пока пыль не уляжется. Потом этот отстойник находит какой-нибудь грибник, допустим, по имени Леопольд! – тут он повысил голос, я еле сдержался чтобы не вскочить с места. – …и начинает потихоньку таскать груз к себе и мало-помалу продавать или отдавать за бутылку! Потом, грибник этот натыкается на молодых пацанов, готовых купить сразу машину. Пацаны перепродают товар другому барыге, и все вроде при деле? Но вдруг пацаны куда-то пропадают и появляются другие – уже городские, просто мимо проезжали, а тут грибник им товар и предложил. У этих размах пошире, начинают брать помногу. Опять дела пошли, всем хорошо, но тут появляются люди, которые этот товар до лучших времен отложили. Понятное дело, и покупатели, и грибник без вести пропадают и вроде хвостов больше не осталось. Но вот подъезжает к дому грибника паренек, один, на грузовике, и начинает спрашивать про Леопольда. Ему говорят: «Нет его!». А тот видит – оборудование из сарая носят, и возьми да скажи, что-нибудь вроде: «Тоже электрику покупаете?» или «Я его здесь подожду!» Ребятки смотрят – местный, да еще и на машине, и чего им с этим делать?» – Я в тот момент кажется почти окаменел. – «Пацан-то молодой, вроде тебя…Но молодой – не молодой, дело делать надо, ну что, машину в кювет да сжечь к чертовой матери – правильно!?
– Это вы…? – протяжно выдал я, чувствуя себя словно черепаха, высунувшая голову из панциря.
– Не перебивай, Ваня, я не закончил! – сухо и страшно сказал Марат. – А потом ребятки эти соображают, что раз местный приехал за их товаром, значит, кто-то здесь им торгует, и начинают шустрить по району и искать с кого спросить. Находят местного барыгу, прессуют его, а потом приходят ко мне, потому как барыга этот говорит, что работает от меня.
Здесь из-за изгороди появился Рома и медленно прошел в беседку держа на руках поднос с шашлыком. На нем был надет передник с изображением улыбающегося лица, а на забинтованной голове маленький поварской чепчик. На его отекшем лице кроме множества царапин и пары синяков под глазами белели полоски пластыря, фиксирующие квадратный тампон из бинта. Он поставил поднос на стол и молча исчез за изгородью.
– Когда люди делают то, чего не понимают – нужно дать им дело по силам, – сказал Марат и взял шампур с подноса.
– А зачем вы мне это говорите? – с трудом минуя внутреннее сопротивление, выдавил я.
– Зачем…? – со вздохом начал Марат. – Пока не поднимай головы и своим тоже скажи. Если будет новая тема – приходи сразу ко мне. В этот раз повезло, а другой можешь и не выскочить, но, если за тебя или твоих с меня спрашивать придут, тут поварским колпаком не отделаешься, – уже смягчившись, сказал Марат и, прищурившись, спросил. – Как вы Рому зовете?
– Поролон, – не думая ни секунды, выдохнул я.
– Ему теперь к лицу. А ты думай, чего тебе надо, и кто ты есть? – указывая в сторону дорожки, сказал Марат и стал уплетать шашлык, навалившись на стол локтями.
Я встал и словно во сне побрел к воротам, еще вскользь зацепив взглядом грызущего мяч Начальника. Ромин подручный отвез меня обратно, и только теперь, стоя у своей калитки, я разжал ручку отвертки в кармане, и тошнота тут же подкатила к горлу.
Домой заходить не стал, вместо этого не торопясь побрел на берег речки, тогда подумал: «Нечего эту тяжесть домой тащить». Умылся и стал слушать воду и бормотать на нее, а издалека словно мне в ответ, слышались неразборчивые голоса, прилетавшие из-за речного поворота. Так и просидел, пока солнце не завалилось за зазубренный макушками елок горизонт, и испуг не растворился в крови слабостью. К тому же похолодало, а ночью и вовсе пошел дождь.
Глава 3
Лето растеклось по дорожным ямам осенними лужами и пришло время браться за новую учебу. Когда весь наш первый курс собрали в большом конференц-зале для приветственного слова, я не на шутку удивился напору местной директрисы. Она подходила к формулировкам, обозначающим перспективу нашей образованности, с размахом охочего до пылких речей партийного работника времен индустриализации. И порядком рабочих перспектив уж никак не меньше, чем рисовал Остап Бендер в своей знаменитой речи по проведению межпланетного шахматного турнира в деревне Васюки (в перспективе Нью-Васюки). Так что весь курс, окропленный ее звонким словом и всепроникающим воодушевлением, вышел из конференц-зала как из храма – с радугой в глазах и в неоправданно приподнятом настроении – вот что значит опытный оратор.
Силу речи никак не умалял тот факт, что флер доступен может быть только многоумному абитуриенту, поступившему в МГИМО на бюджет, ссыпался с нас тут же в коридоре, оставив только легкое эмоциональное похмелье. Но нужно сказать, что тот стереотип, брезгливо преодолев который я перешагнул порог училища, скоро претерпел некоторые перемены. Кроме того, что, как и во всяком подобном заведении группы разделялись на мужские и женские, по принципу обучения разным профессиям (мужскую часть учили на водителей категории «С», женскую на швей легкого платья), в новинку был и весь остальной уклад.
Казалось, дух советской традиции образования пропитал стены училища настолько, что никакое время, новая отделка и мебель ничего не могли противопоставить его излучению. Кстати, то же касалось и людей. И если в этом смысле рассматривать педагогический состав, это было особенно заметным. Взять хоть двух совсем молодых учительниц-первогодок. В первые месяцы работы они выглядели как веселые развратницы, но вскоре превратились почти в стереотип учительниц из старых фильмов. Появился некий стержень и более вдумчивый подход. Конечно, их сменившийся гардероб и исчезнувшее ощущение легкого нрава стали ощутимой потерей для моих эротических фантазий, но тем не менее.
Как известно, всякой особенности пространства для ее питания нужна идея. Здесь в качестве основного идеолога логично выступал завуч Кара?тин Илья Ильич. Он, конечно, тащил непосильную ношу. На нем висели гири общественных этики, морали и вопросы их трактовки, но он нес их легко и бойко с нерушимым пламенем в глазах, как и подобает бывшему алкоголику, внезапно нашедшему иной смысл. Кроме перечисленных нагрузок Илья Ильич вел историю и играл на гармошке в организованной им же самодеятельности. К слову, репетиционную точку для этого отвели прямо за стеной цеха по ремонту электродвигателей. И когда «самодеятели» начинали шлифовать свои навыки, завывая за стеной какое-нибудь очередное «Ой рябина кудрявая…», мужики, занятые почти дзен-буддийской техникой перемотки проволоки на роторе двигателя, не редко орали матом, негодуя по поводу нарушения их «послушания».
Остальной преподавательский состав, конечно, уступал завучу в энергичности. Но каждый в своем роде не терял определяющих черт, привычек и индивидуального подхода, но только в рамках учебной программы.
Что касается советского эха, в этом училище с нами возились как с последней надеждой. Если в школе действовал принцип: просто фиксировать текущее интеллектуальное состояние того или иного ученика и уже из это строить статистику, училище эту статистику тянуло на себе так, что учащийся скорее вообще забрал бы документы, но оставшись не мог не преуспеть. При том что программа, не считая общеобразовательной, была довольно простой, выходило так, что основным объектом борьбы местного педагогического состава являлась повальная лень и нерегулярная посещаемость занятий. Применялись такие методы воздействия как: звонок родителям (после нескольких угроз это сделать), отправка после занятий в гараж для уборки, в зимний период – чистка снега, и самый страшный и садистский способ – групповая просветительская беседа в кабинете ненормально-энергичного Ильи Ильича.
Кроме того, из коллектива училища особенно выделялся Козырьков Евгений Аполлонович – преподаватель ПДД. Этот всегда выглядели так, словно забрел сюда между прочим и ненадолго, и больше походил на, допустим, родителя какого-нибудь нерадивого учащегося, вызванного на беседу, чем на штатного сотрудника. Евгений Аполлонович давным-давно носил прозвище Цок. Выглядел всегда очень аккуратно: носил отглаженные рубашки и пиджаки. Черные волосы с проседью укладывал на манер моды, кажется, семидесятых годов и носил дорогую обувь. Ездил на «девятке» цвета мокрый асфальт и держался почеркнуто спокойно с отстраненностью познавшего тщетность бытия наблюдателя. Вывести его из себя не представлялось возможным. Свои занятия он проводил либо в контексте цитат из учебных пособий, либо в рамках теста – ничего лишнего. Его канцелярский почти протокольный язык удерживал всякого на таком расстоянии, где невозможно выделить кого-то из группы как познавшего его предмет лучше остальных. Эта его форма подачи материала, за годы практики закрепилась в нем такого рода профессиональной деформацией, что, когда он изредка пробовал шутить или говорить на некую отвлеченную тему, все равно получалось нечто протокольное. Например, когда он пробовал объяснить нам принцип расчета тормозного пути относительно массы автомобиля, состояния протектора, дорожного покрытия и водителя в том числе, но улавливал нашу невнимательность, то применял нечто такое: «Задача! По проселочной дороге: в зимний период, в условиях гололеда, со средней скоростью движется легковой автомобиль. Покрышки шипованы, водитель адекватен. Ему навстречу на высокой скорости движется мотоцикл. Внимание вопрос! Как долго употреблял алкоголь водитель мотоцикла? Какова вероятность их столкновения? Какое расстояние преодолеет водитель мотоцикла, когда его транспортное средство внезапно прекратит движение? В какое отделение стационара следует отвезти водителя мотоцикла? а) реанимационное б) психиатрическое. И имеет ли значение тот факт, что покрышки мотоцикла не оснащены шипами? Или то, что водитель автомобиля провел минувшую ночь с чужой женой?».
Да, он умел привлечь внимание, хотя некоторые, сбитые с толку и особенно нудные учащиеся даже предпринимали попытки ответить на эти вопросы.
Надо сказать, все эти его шуточные задачки, конечно, имели под собой крепкую почву, ведь всякий говорит только о том, что знает. Тем более что о Евгении Аполлоновиче ходили не просто сплетни, но целые обрывки жизнеописаний. Кстати, их содержание и вызывало в учащихся немалую долю уважения. Ведь там проскакивали проявления той же самой юношеской несдержанности, что и у нас, но уже примененные на практике. А общие пороки подчас учат их прощению получше воспевания единых добродетелей.
К слову об общем, основную часть группы, в которую меня распределили, умудрились сколотить по большей части из отщепенцев всех мастей, уже заимевших славу неблагонадежных и своенравных, каждый в своем роде. Мне лично наша группа напоминала пиратскую шайку, которую собрала судьба под парусом учебного заведения, плывущего в точно таком же неопределенном направлении, как и вся остальная страна. Романтические штрихи в этот этюд добавляли такие яркие индивидуальности как Денис или Дэн, который имел довольно внушительный список правонарушений и стоял на учете в милиции. Витя Миров – под творческим псевдонимом Мир, этот чуть было не сел за драку несколько лет тому… Филя – Кудрявый, случайно живое свидетельство того, что профессия домушника себя не изжила. А Гриша Молотков тоже был не прочь подраться, но отличительной чертой, точнее чертами являлись сколь просто невообразимое практически детское обаяние, столь такая же всеобъемлющая тупость, удерживающая баланс на грани идиотизма. Прочие тоже в своем роде выделялись, но не так ярко, как эти. Еще один парадокс отмечал тот же Илья Ильич, что ни одного нарекания от учителей конкретно по поводу нашего поведения на уроках не поступало практически никогда. Хотя стоило нам высыпать за пределы аудитории, класса или цеха, их несли ему пачками. Ну чем не пираты: на корабле – внимание и дисциплина, на суше – разбой и пьянство.
Мало-помалу привыкнув к новым порядкам и атмосфере, я вдруг вспомнил о Наде. Да, я и забыл, что месяца три назад, познакомился с девушкой и даже поймал себя на легкой влюбленности, но вся эта свистопляска с разводом родителей и прочим, не позволила ей раскрыться. А вот теперь, покопавшись в себе, я с удивлением обнаружил, что влюбленность эта никуда не делась – просто спряталась из виду. И стоило обратить на нее внимание, она снова стала светить и греть – чудеса, не иначе. Энергия этой влюбленности уже не была той самой, что вынуждает идти на решительные и заведомо глупые поступки. И вообще практически не попирает своей «сверкающей пятой» критического мышления, но просто хочет собой поделиться с определенным избранным существом.
Уже было собрался звонить Наде, как вдруг остановился, наткнувшись на целый хоровод вопросов, начинающихся со слов, а вдруг, принявшихся монотонно вращаться вокруг возбужденного ума не хуже детского хоровода вокруг елки. «А вдруг она злиться? А вдруг не хочет меня видеть? А вдруг она пошлет меня к чертовой матери, что тогда мне делать с этой проснувшейся влюбленностью? А вдруг у нее кто-нибудь есть? (почти наверняка есть!), или еще хуже, никого нет, но я ей теперь не нужен?!» С горем пополам задвинул эту рефлексию подальше и все же позвонил. Надя, на мое удивление, согласилась встретиться даже без выдвижения ожидаемых мной особых условий.
К рандеву готовился основательно: сходил постригся, сбрил пух с морды, помыл кроссовки и доконал соседку, любительницу клумб, выдать мне букет каких-нибудь, еще живых осенних цветов. Сунул цветы в пакет, не хватало чтобы меня одногруппники с ними увидели, а еще хуже – друзья (и те, и другие скорее простили бы нелицеприятные отзывы о них или дело, провернутое мной в одиночку, но от букета уж точно «не отмоешься»!). В общем, изготовился и приперся на оговоренное место встречи на двадцать минут раньше.
«На мосты по вечерам дураки, пьяные и влюбленные ходят – нормальным людям в такое время там делать нечего!» – говорил мой сосед – престарелый брюзга. Это был его комментарий на падение с моста человека, пару лет назад. Тогда обошлось без трагедий – обыкновенный комичный случай – какой-то пьяный мужик свалился с низкого моста, ободрал колени, перешел реку вброд на ту сторону, которая была ему нужна изначально, но растерял всякую ориентацию в пространстве и снова пошел через мост. Дурацкая фраза соседа вместе с рассказом втемяшились мне в голову под каким-то неправильным углом и теперь мост для меня ассоциировался с неким романтическим местом. Тут еще услышал песнью Чижа, о том, что: «…все мосты разводятся, а Поцелуев извините – нет!» Конечно, наш мост не имел такого неординарного названия и вообще имел ли? Но так или иначе, я предложил Наде встретиться именно на дощатой террасе моста.
Надя пришла на место минута в минуту, долго рассматривала врученный ей букет, а когда спросила, сам ли я его составил, отметила художественный вкус. Мне стало смешно и пришлось признать, что это вкус моей соседки, флористки-любительницы, а не мой. Между походом в кафе и прогулкой по парку Надя, не долго думая, выбрала парк. Мы перешли мост и прошатались по неухоженным, но не по-осеннему сухим тропинкам до темна. После долго сидели на берегу за неожиданно интересным для меня разговором. Я-то прежде всерьез думал, что женское общество – это нечто дополнительное, нечто делающее композицию полновесной, а тут на тебе: цельный, интересный, веселый человек – и вдруг девушка! Между прочим, мне показалось, что она куда разумней меня (правда ненадолго, и самолюбие взяло свое). Эта мысль пролетела по сознанию легкой пушинкой одуванчика и только оставила за собой вопрос: «Если она разумней меня, какого черта она не старается указать мне на это?!» (Хотя может быть именно поэтому и не старается…). В общем, это был вечер открытий и нашего настоящего знакомства. Уж не знаю, как она, но я остался глубоко впечатлен, к тому же финал нашей прогулки меня дожал окончательно. Прежде чем я поцеловал ее, уже стоя у ее дома, Надя сказала:
– Вообще-то я на первом свидании не целуюсь, но будем условно считать его вторым, поэтому нужно скорее целоваться, а то ты опять на несколько месяцев исчезнешь.
Когда плелся домой все думал: «Надо же, все помнит и так себя ведет! Другая бы истерику закатила и на каждый удобный и не очень случай намекала о заторможенной скорости моих умственных процессов, что-нибудь из серии “хорошо погуляли, ну пока, до следующего года!”, а эта – нет! Может быть, она тоже нашла в себе нечто похожее на то, что теперь есть во мне?»
Мое острое нежелание рассказывать друзьям о том, что теперь я встречаюсь с Надей, очевидно указывало на ее ценность для меня, хотя явно я этого не ощущал. Теперь я стал часто бывать у нее, реже она у меня. Мы, не сговариваясь не распространялись о нас, так, словно оба боялись спугнуть удачу или что там обычно спугивают, прежде чем все испортить?
