Лютый гость

скачать книгу бесплатно

Лютый гость
Людвиг Павельчик

В древнем баварском замке Вальденбург находится женский монастырь ордена Датских Ключниц. В мрачных подземельях монастыря обитают легенды и таятся страхи, а живущие здесь монахини весьма странно «заботятся» о воспитанниках состоящего при монастыре интерната для мальчиков. Туда-то и попадает Вилли Кай – запуганный сирота с тяжелой судьбой. Он неразговорчив и боится ночи, но никто не догадывается, что боязнь эта вызвана удивительным даром мальчика, который грозит стать для него настоящим проклятьем! Вилли придется многое испытать и научиться отличать черное от белого, чтобы не заплутать в темных закоулках и бездонных омутах человеческой души. Вдобавок ко всему оказывается, что парнишка роковым образом связан с историей некой «двери», соединяющей замок Вальденбург с его средневековым двойником…

Людвиг Павельчик

Лютый гость

Предисловие автора

Черкнуть пару строк к роману меня побудило множество неоднозначных отзывов на печатное издание (Vela-Verlag 2017), пестрящих всеми возможными оттенками – от похвал до отборных ругательств. Одни «ругатели» аргументировали свое недовольство тем, что я якобы исказил историю и изувечил какие-то там идеалы, другие сетовали на чувство брезгливости, третьи же и вовсе ничем не аргументировали – просто изливались желчью и брызгали слюной (хорошо, что лишь в монитор своего компьютера).

Сделав из всего этого верные выводы, я, выпуская в свет электронную версию книги, вынужден еще раз указать на то, что перед вами не научно-исторический труд и не результат объективного журналистского расследования, а художественное произведение, не претендующее на историческую точность событий и не содержащее их оценки. Сам я не являюсь приверженцем никакого культа (ни вины, ни доблести, ни – упаси Бог! – личности) и пишу о совсем других вещах, а именно о человеческой душе и ее недугах (которые мне, как психиатру, чрезвычайно интересны). Ну, а тем, до кого и теперь не дошли мои доводы, я могу лишь напомнить об их праве не читать эту книгу.

С почтением ко всем читателям

Людвиг Павельчик

Лютый гость. роман

Так будьте же, ваши милости, внимательны, и вы услышите историю правдивую, по сравнению с которой вымышленные истории, отмеченные печатью глубоких раздумий и изощренного искусства, может статься, покажутся вам слабее.

    М. де Сервантес. Дон Кихот

…Никогда не ищи себе, детка, ни знакомцев, ни учителей, ни суженой по ту сторону пелены… Сказочные миры ты увидишь клоакой… белое станет черным… улыбка обернется оскалом, а сладкий мед – ядовитой горечью…

    Сестра Эдит

Пролог

Одинокая могила, фрау Шторх и печальный незнакомец

Древние городки и поселки юго-востока Баварии обладают каким-то особенным очарованием. Внешне они схожи между собой, как первоклашки: две обязательные башни над арками-воротами в старый город, булыжные мостовые, на которых до сих пор как будто слышится грохот каретных колес, и тесно прилипшие друг к дружке, вросшие в землю дома времен Римской империи… Но в каждом из них есть и своя «изюминка», или, если хотите, отличительная особенность – будь то старая живописная набережная, литой памятник местному рыцарю или зловещая история-легенда, предлагаемая гостям вместе с золотистым пивом, белыми сосисками и солеными кренделями.

Мне, немолодому музейному работнику из Вены, все это не в диковинку. В свое время я исколесил эти места вдоль и поперек и вволю надышался свежим воздухом Дуная и ароматом сказки его берегов. Поэтому, когда в августе прошлого года я вынужден был остановиться на ночлег в одном из нижне-баварских городков, меня интересовала не историческая ценность его площадей, а лишь возможность отдохнуть и набраться сил для дальнейшего пути в Вену.

Я снял комнату в каком-то недорогом пансионате и, радуясь царившему в тот день теплому безветрию, заказал себе ужин на террасу, с которой открывался великолепный вид на реку и старую крепость на пригорке. Уже почти стемнело, и силуэт здания черной эмблемой выделялся на фоне закатного неба. Я знал, что очарование этого пейзажа обманчиво: никогда уже стены бывшей крепости не осветят факелы ее гарнизона и тишину ночи не прорежет скрип поднимаемого над защитным рвом моста, так как ни факелов, ни самого гарнизона больше не существует, а ров давным-давно засыпан. В крепости этой, успевшей, к слову сказать, побывать и замком, и монастырем, сегодня располагается частный дом престарелых – учреждение мрачное и совсем не романтическое.

Поужинав и выкурив сигарету, я решил прогуляться по набережной и послушать «музыку Дуная», как я называю ту чудную гамму звуков, что доносится обычно с ночной реки. Я пересек тихую улицу, прошел к городской площади, где полюбовался роем мотыльков в желтом пятне света под фонарем, и спустился вниз, к причалу. Постояв немного у перил, я двинулся вдоль реки и, погруженный в свои мысли, не заметил, как вышел из города. Передо мной возникла черная громада крепости со светящимися окнами – должно быть, не все старики спали в этот час, – а по левую руку показалась кромка леса, к которой я и направился через маисовое поле.

Проходя мимо бывшего замка, я вдруг услышал, как скрипнули ворота в его высоком кирпичном заборе, и, повинуясь внезапному импульсу, шагнул с дороги в тень высокой кукурузы. Не знаю, зачем я это сделал: бояться мне некого, да и к особо любопытным я себя не отношу, но в атмосфере ночи всегда есть что-то необычное, побуждающее отступить от привычных шаблонов поведения.

Я стоял в тени кукурузных стеблей, куда не проникал свет ни взошедшей только что луны, ни далеких уличных фонарей, и ждал. Вот от замковой стены отделилась человеческая фигура и, выйдя минутой позже на дорогу, побрела в сторону леса. Судя по походке и кошачьей мягкости движений, это была женщина, но рассмотреть ее получше не представлялось возможности: должно быть, опасаясь ночной прохлады, она куталась в просторный плащ с капюшоном и не оглядывалась по сторонам.

«Что ей делать ночью в поле? – спросил я себя. – Или она идет в лес?»

В силу моей музейной деятельности я отношу себя к людям, неравнодушным к истории и всякого рода тайнам, а потому и любопытство мое разбудить очень легко. Вот и тогда, в тот вечер, я встрепенулся и почувствовал жгучий интерес к происходящему, напрочь позабыв про усталость и желание выспаться. Пропустив женщину мимо себя, я неслышно вышел на дорогу (пробираться по перерытой, изборожденной тракторными гусеницами кромке кукурузного поля было бы невозможно) и последовал за ней, надеясь, что ей не придет в голову оглянуться.

Женщина никуда не торопилась. Она словно плыла по дороге и не размахивала руками, как это делают при ходьбе представители мужеского пола, да и вообще, похоже, держала руки на груди, так как рукава ее плаща свободно свисали и пальцы («тонкие и нежные», как часто пишут в романах) из них не выглядывали. Поначалу мне приходилось сдерживать шаг, чтобы не выдать себя неосторожным движением, но потом, видя, что женщина не интересуется окружающим, я осмелел и приблизился к ней почти вплотную. Нас разделяли всего несколько шагов, когда странная дамочка вдруг свернула с дороги на невидимую тропинку и пошла к кромке леса, шурша полой плаща о высокую траву. Недолго думая, я последовал за ней, не отдавая себе отчета в том, какое впечатление произведу, если она меня обнаружит.

Не прошло и минуты, как тропа, по которой мы шли, оборвалась, упершись в большой круглый камень. Что это был за камень, я в лунном свете не разобрал, но, помню, испугался при мысли, что женщина может обернуться и увидеть меня, и сделал большой шаг в сторону, в кукурузу. Шум я, должно быть, произвел при этом страшный, но удача сопутствовала мне: капюшон женщины скрадывал окружающие звуки и она ничего не услышала. Возблагодарив за это Господа, я присел и затаился, меж стеблей наблюдая за действиями той, которую так бесстыдно преследовал.

Женщина опустилась на одно колено, склонила голову и возложила руки на камень (последнее действие я мог лишь угадать, так как со спины рук ее не видел). Своей позой она очень напоминала молящуюся, но каким-то странным, неизвестным мне способом. Мне показалось, что она шептала что-то, если, конечно, меня не обманул шелест ночного ветра, гулявшего в стеблях кукурузы. Мне вдруг стало неуютно: я чувствовал себя так, как будто приник глазом к замочной скважине в двери женского душа и не мог от нее оторваться. К тому же тропа, по которой фигура в плаще привела меня сюда, обрывалась у камня, и женщина, окончив свою молитву, неминуемо должна была развернуться и увидеть меня в этой проклятой кукурузе…

Тут на луну наплыла неизвестно откуда взявшаяся туча, и молящуюся скрыла от меня ночная тьма. Стало вдруг невыносимо жутко: мелькнула мысль, что женщиной я назвал это создание в плаще чисто интуитивно, а на самом деле не видел ни лица этого существа, ни волос, ни даже кончика пальца… А что, если это и не женщина вовсе, а то и вообще не человек? Кто же тогда?

Бог мой! Позволь мне уйти!

Забыв обо всем на свете, я выскочил из кукурузы на тропу, которую чудом распознал в кромешной тьме, и быстрым шагом пошел прочь, вымаливая у Отца Небесного секунду за секундой. Бежать я не рисковал, понимая, что не имею права оступиться и получить травму, и тяжелы, нескончаемы были эти метры узкой тропки, отделяющие меня от широкой дороги!

Утреннее солнце, как водится, рассеяло мои ночные страхи, а чашка крепкого кофе с яичницей на завтрак и вовсе подняли мой «боевой дух». Тревога уступила место любопытству, и я твердо решил не уезжать из городка, пока не узнаю историю камня на кукурузном поле и женщины в плаще, наверняка имевшей какое-то отношение к дому престарелых, от ворот которого я ее прошлой ночью провожал.

Для начала я отправился той же дорогой через поле, что и вчера. Вся округа преобразилась: весело щебетали беззаботные птахи, шумели могучие стебли готового к уборке маиса, и настроение мое было совсем иным, нежели при лунном свете. Я быстро прошагал свой вчерашний участок пути и чуть было не пропустил начало неприметной, протоптанной в кукурузе тропки.

Дорожка в поле была узкой и извилистой, так что мне то и дело приходилось пригибаться и отодвигать рукой листья и тяжелые спелые початки, чтобы не оцарапаться. Странно, но вчера, когда я преследовал здесь фигуру в плаще, тропинка показалась мне гораздо более широкой… Следуя ее изгибам, я еще несколько минут пробирался через поле, пока наконец не остановился перед большим белесым валуном, перегородившим мне дорогу. Тропа здесь обрывалась, и не могло быть никаких сомнений в том, что именно этому камню кланялась вчера странная особа в плаще.

Признаться, я был разочарован. Наверное, я ожидал найти что-то вроде сказочной скалы-указателя: «Направо пойдешь… прямо пойдешь…», но обнаружил лишь обычный округлый камень неправильной формы, правда, слишком большой, чтобы ни с того ни с сего оказаться посреди давно культивируемого поля, но все же вполне обыкновенный. По тому, как глубоко камень врос в землю, было понятно, что лежит он здесь уже достаточно давно, – так давно, что его отшлифованная дождями поверхность стала гладкой, как яйцо.

«Ну вот, ничего интересного!» – пожаловался я неизвестно кому и собрался уже взгромоздиться на валун и выкурить сигарету, прежде чем отправиться в обратный путь, но вдруг заметил на камне какие-то слабо видимые знаки, сделанные, похоже, резцом. Нагнувшись, я попытался разобрать надпись, что оказалось несложно:

«Ты умер здесь и засыпан в 1962 году.

Лютый рок и я погубили тебя.

Нет мне прощения».

Я почесал в затылке. Было ясно, что камень являлся надгробием какому-то неизвестному. Сама надпись, конечно, довольно пафосная, с претензией на трагичную романтичность, но это – обычное дело. Странным же казалось то, что могилу устроили прямо на месте смерти этого человека, а не на кладбище, как того требует обычай. И почему «засыпан», а не «похоронен» или «погребен»? К тому же я никогда прежде не встречал памятника с эпитафией, но без имени!

Вопросов у меня было больше, чем ответов, что делало всю эту историю интересной, особенно если принимать во внимание ту фигуру в плаще, навещающую могилу по ночам…

Сигарету свою я выкурил стоя, задумчиво глядя на необычный могильный камень. Чем дольше я на него смотрел, тем яснее мне становилось, что ответы на мои вопросы следует искать в другом месте – например, в доме престарелых по соседству. Но что я там скажу? «Здравствуйте! Не подскажете ли, где я могу узнать, кто тут у вас шастает ночами в плаще по полям и молится старым надгробиям?» Тогда мне ответят: «Конечно, подскажем, дорогой вы наш! В ближайшей лечебнице для полоумных! Да попросите там привязать вас хорошенько!»

Мне уже доводилось раньше бывать в учреждениях подобного рода, поэтому, переступив порог дома престарелых, который почему-то назывался «Осенний лист», я направился прямиком к девушке за конторкой, курносой и симпатичной. Девушка безумно хотела казаться важной и сделала вид, что роется в каких-то бумагах и не замечает меня. Я позволил ей насладиться собственной значимостью и постучал костяшками пальцев по стойке, лишь когда это действо стало затягиваться.

– Ой, извините! – улыбнулось мне милое создание. – Я тут как раз сверяла списки и не заметила, как вы подошли.

– Бывает, – постарался я быть приветливым. – Списки – большое дело.

– И не говорите!

– И не буду. Я, собственно, по другому вопросу.

– По вопросу? – взметнулись приклеенные ресницы. – А я думала, что вы навестить кого-то пришли.

– Вы правы, навестить.

– Кого же?

– Вот в этом-то и проблема. Я не знаю имени этого человека.

Девушка откинулась на спинку стула и сунула в рот карандаш, с помощью которого до этого «сверяла списки». В глазах ее появилось насмешливое выражение.

– Как же это вы приходите, не зная, кого хотите увидеть?

Разговаривать с привратницей смысла не имело, и я решил закругляться:

– Я знал, родненькая, пока не увидел вас, – тут-то я и потерял голову. Вы уж просто покажите мне пальчиком, где находится кабинет вашего начальства, и я не стану отвлекать вас от ваших списков!

«Родненькая» насупилась:

– Фрау Шторх сейчас занята, у нее важный телефонный разговор.

– Разве я просил вас сказать мне, что она делает? У вас есть пальчики?

– Четвертая дверь слева по коридору, – буркнула консьержка и потеряла всякий интерес ко мне. Ну и ладно.

Я двинулся в указанном направлении, рассматривая по дороге висевшие на стенах картины и фотографии сотрудников. Среди множества мелких изображений медсестер и уборщиц выделялись три крупных портрета: седовласой дамы преклонных лет, дамочки помоложе и толстого парня в поварском колпаке. Чем заслужили свои большие портреты двое последних, осталось для меня неясным, но подпись под ликом пожилой тетки гласила, что это – «руководитель учреждения Маргарет Шторх», а значит, именно та дама, что была сейчас занята «важным телефонным разговором», если верить ее маленькому курносому церберу. Ага, посмотрим.

– Вы ко мне?

– Именно к вам, фрау Шторх. Можно?

– Конечно. Вы по делу?

Подтянутая пожилая женщина благородного вида – точная копия своего портрета – оторвалась от лежащих перед ней бумаг и посмотрела на меня без особой радости, но и без недовольства. Загорелая кожа, горстка украшений и чуть подведенные глаза – хорошо выглядите для своих лет, фрау Шторх!

– Да, по делу. Но дело у меня не совсем обычное.

– Неужели? Хотите, угадаю? Вы – племянник, желающий сбагрить престарелую тетушку и поселиться в ее доме, или новый опекун кого-то из постояльцев, и у вас «щекотливое финансовое дельце», или же вы, на худой конец, нотариус и хотите обстряпать подписание завещания одной из наших старух так, чтобы оно было действительным, несмотря на маразм. Я права?

«С посетителями в таком тоне не разговаривают, – подумал я, лучезарно улыбаясь. – Не пора ли вам, милая фрау Шторх, на пенсию?» Вслух же сказал:

– Нисколько не сомневаюсь в вашей проницательности, фрау Шторх, но на этот раз вы поторопились с оценкой. Если меня и интересует кто-то из ваших постояльцев, то совсем по другой причине. Я – историк и работаю в одном из венских музеев.

– Вот как? – дама слегка удивилась. – На музейного работника вы совсем не похожи. Но даже если и так: что в баварском доме престарелых может представлять интерес для австрийского музея?

– Прошлое, фрау Шторх, что же еще? Мы храним его материальные останки, вы же заботитесь о о тех последних живых, что еще помнят его…

– Не люблю витиеватости. Говорите прямо, что вам нужно?

Я сидел на скамейке перед «Осенним листом» и курил. Как и ожидалось, фрау Шторх после моего рассказа послала меня к чертовой матери и велела не отвлекать ее от работы всякими глупостями. «Откуда мне знать, кого вы видели? У нас не тюрьма, и каждый постоялец волен делать что хочет: сидеть в пивной, играть на скачках или шастать по полям и молиться на надгробия. Меня это не касается, да и вас касаться не должно». Вот и весь диалог.

Я не обижался на фрау Шторх. В конце концов, с какой стати ей тратить свое время на удовлетворение любопытства какого-то праздношатающегося болвана из иностранного музея?

Погода стояла замечательная, и многие постояльцы, как и персонал, высыпали во двор погреться на солнышке. Неподалеку от меня приходящий врач расспрашивал молоденькую медсестру о ее подопечных. «Как дела у такой-то, дескать, бабки?» – «Ой, уже лучше, доктор! Настроение появилось, не такая вялая…» – «Ну, а у этой?» – «Тоже хорошо! После того, как вы назначили ей те синенькие таблетки, из помойного ведра она больше не ест…» – «Отлично! Ну, а дед-то тот как?» – «Помер дед…» – «Та-ак… Хорошо, вычеркиваем. А Иоланта?» – «Не спит ночами Иоланта! Полдесятого уже встает с постели и шарахается по этажу, как привидение!» – «А кладете во сколько?» «Ну… в полпятого-пять…» – «Да уж, серьезные нарушения сна! Таблеточку!» – «А может, привязать?» – «Можно и привязать, если невмоготу…» И все в том же духе.

Я уж совсем собрался было уходить, когда вдруг заметил не совсем обычную картину: седовласый, очень достойного вида пожилой человек в темно-синем, чуть старомодном костюме и аккуратно повязанном галстуке в горошек сидел на низенькой скамеечке у ног грузной, едва помещавшейся в кресле-каталке старой дамы и осторожно, словно боясь в чем-нибудь ошибиться, кормил ее с ложки какой-то густой белесой субстанцией – не то йогуртом, не то заварным кремом. Старуха, судя по всему, находилась в очень глубокой стадии деменции: она не замечала сидящего возле нее мужчину и не интересовалась окружающим. Невидящий взгляд ее был устремлен куда-то в угол двора, а правая рука беспрестанно теребила юбку, пуговицы кофты и руки мужчины, норовя выбить из них чашечку с йогуртом. При этом женщина непрерывно издавала какой-то скулящий звук, а из уголка рта у нее подтекал только что отправленный туда йогурт вперемешку со слюной, который мужчина тут же промокал салфеткой. Голова старухи лежала на груди, а грудь – на коленях.

Мужчина посмотрел на меня и почему-то улыбнулся, а мне вдруг стало неловко, оттого что я сижу тут, как в цирке, и таращусь на них. Не желая казаться безучастным зрителем, я приблизился и заговорил:

– Извините за бестактность, но не могу ли я чем-то помочь?

Он улыбнулся:

– Спасибо, господин, но не думаю, что ей можно помочь. Это – хроническое состояние и не поддается корректировке.

– Да уж, – сочувственно покачал я головой. – У моей тетушки тоже было старческое слабоумие, и мы…

– Простите, – перебил меня мужчина и, притулив баночку с йогуртом в специальную выемку в подлокотнике кресла, повернулся ко мне всем телом, – но у нее не слабоумие, как вы изволили выразиться. Я уверен, что она находится в здравом уме и хорошо ориентирована… Тут другое.

– Что же? Шизофрения?

– Нет-нет, отнюдь, хотя… Я не знаю, как развивается шизофрения, но причиной этого состояния явился, как бы вам сказать… страх. Даже не страх, а дикий ужас – сильнейшая, парализующая нервную систему эмоция, гораздо более глубокая, чем просто страх смерти…

Я сразу заинтересовался. Многие дети склонны преувеличивать страдания и былую значимость своих стариков, но тут явно было что-то другое.

– Не хочу быть навязчивым, ведь я не врач, но… Могу ли я спросить, что же случилось с вашей матерью?

Мужчина чуть расслабил на шее галстук в горошек и снова грустно улыбнулся.

– Не думаю, что это имеет смысл. Помочь ей все равно никто не сможет, а вспоминать истории пятидесятилетней давности не очень-то хочется. Тем более если речь идет об историях столь странных и невероятных, как эта… Вздумай я рассказать вам ее, вы, чего доброго, записали бы меня в сумасшедшие, так что лучше не стоит.

Он вновь отвернулся и продолжил кормить йогуртом старую женщину, по-прежнему смотрящую в одну точку и колотящую рукой о подлокотник кресла.

Ну, нет так нет.

– Извините за беспокойство, – чуть поклонился я несостоявшемуся собеседнику и, чтобы сгладить неловкость, добавил в шутливом тоне: – Видно, такая уж моя судьба сегодня – ни о камне-могиле узнать не довелось, ни тут не выгорело. До свидания!

– Что вы сказали? – встрепенулся вдруг мужчина и посмотрел на меня с интересом. – Вы говорите о камне с кукурузного поля?

– Угу. Я гулял здесь ночью и увидел женщину, что молилась у надгробия. Думал, что смогу разузнать что-нибудь об этом, но… Прощайте!

– Подождите!

Он встал со своей скамеечки, отряхнулся и протянул мне тисненную золотом визитную карточку.

– Позвоните мне на неделе, если хотите. Быть может, я и расскажу вам об этом, если хватит духу. А пока… Чтобы представлять себе, о чем пойдет речь, не поленитесь, прошу вас, и пролистайте подшивки местных газет за июль 1962 года. Думаю, вы найдете там кое-что интересное!

Глава 1

Читатель оказывается в замке Вальденбург весной 1962 года и знакомится с воспитанниками интерната для мальчиков и датскими ключницами

Гроб опустили в могилу, и светлый лик сестры Розалии навеки исчез под полутораметровым слоем бурой земли. Стоящие вокруг могилы люди – большей частью облаченные в черное престарелые монахини – испустили синхронный скорбный вздох и перекрестились. В голове каждой из них текли вязкие, горестные мысли о зыбкости бытия и человеческой недолговечности, отчего эти смиренные служительницы Господни впадали в еще большее уныние. Впрочем, ни одна из них не призналась бы другим в своем малодушии: не тому учили их наставницы и не этого требуют смирение и вера. Мысли твои должны быть неизменно светлыми, а внешний вид – благопристойным. Хоть бы уж дождь пошел! Тогда был бы повод поторопиться и, отбросив на время привычную степенность, быстрым шагом, а то и легкими перебежками засеменить под спасительные монастырские своды.

Вот и еще одну из них призвал Он к себе. Теперь сестре Розалии не придется уж больше делить с ними заботы и тяготы повседневности; отныне гулять ей по райскому саду, слушать дивное пение пестрых тамошних птиц и вкушать сладость сочных плодов, срывая их прямо с растущих вдоль тропинки фруктовых деревьев. Сестра заслужила все это своею добротой, непорочностью и незыблемой верой: почти все свои девяносто два года истово творила она богоугодные дела, не щадя ни сил, ни здоровья, что и поспособствовало, несомненно, ее столь раннему уходу. Пусть не улыбается читатель при этих словах! Не будучи пораженными серьезными недугами, сестры ордена Петры-Виргинии, в простонародье именуемые просто «датскими ключницами», часто достигали просто-таки чудных лет, и посторонние любители кладбищенских прогулок, взглянув на выбитые на могильных камнях даты, порой просто диву давались.

Сестра Эдит отвела взгляд от подрастающего могильного холмика и обеспокоенно посмотрела на чуть видневшиеся вдали башни замка Вальденбург, где, несомненно, шумели, галдели и переворачивали все с ног на голову оставленные под присмотром одной лишь глухой сестры Веры три десятка сорванцов, воспитание которых – после служения Господу, разумеется – и было основной задачей датских ключниц. Это были дети, у которых почему-то «не заладилось» с родителями или опекунами, «не сложилось» с учителями и духовниками и «не срослось» с переходом из класса в класс их прежней школы. Им было непросто держать в порядке свой внешний вид, тяжело пройти мимо открытого прилавка, не стянув что-нибудь, и уж совсем невмоготу выслушать назидания взрослого человека, не нахамив в ответ. Их журили за оскорбления, лечили от педикулеза, раз за разом ловили на кражах и сажали в клетку «охолониться», но при этом – по стойкому убеждению настоятельницы – продолжали неустанно «целовать в задницу». Это препротивное «целование» заключалось среди прочего в том, что некоторых из них посылали жить и учиться в самое благочестивое из всех мыслимых учреждений – монастырь ордена Петры-Виргинии, да еще и требовали от монахинь сердечности и ласки для этих шалопаев, которым самое место на каторге!

Вспомнив это и улыбнувшись, сестра Эдит для порядка сурово осадила сама себя и прочла себе короткую, но вразумительную лекцию по поводу отношения к «бедным сироткам», отданным Господом на ее попечение.