Недомерки. Короткая проза

Нагота

1. Женщины

Запомни, юноша, всякий понедельник женщины проводят с мертвецами. Ухаживают, обмывают, смотрят вместе телик, болтают. Старые женщины пьют кровь ягнят. Не попадайся в этот день на глаза старым женщинам. Особенно если ты ягненок.

Во вторник женщины исчезают. Их просто нет. Юноша, используй момент. Заведи хобби, побрейся, начни копить деньги.

В среду женщины ищут дракона. Времена сейчас не ахти, найти дракона непросто. Если ты молод, попробуй стать драконом. Если ближе к пенсионному возрасту, попробуй купить женщину на деньги, которые начал копить во вторник.

В четверг девушки ищут друзей. Юноша, если ты стал другом девушки, и не спишь с ней, я презираю тебя.

По пятницам женщины спят. Не расслабляйся, бди – женщина может сбежать от тебя даже в спящем состоянии.

В субботу женщины бегут – не от тебя лично, а вообще, без цели и смысла, ради процесса. Если сможешь догнать женщину и уговорить ее свернуть с шоссе на тропинку, будет тебе кратковременное счастье.

Воскресенье обманчиво. Женщины наряжаются в светлые платья. Пусть это не обнадеживает тебя. Впереди пустота, одиночество, ночь. Не обсуждай одиночество с женщинами, напейся и так скоротаешь время до понедельника. В понедельник тебя ждут сюрпризы. Особенно, если ты мертвец.

2. Марта

В 1991 году, когда я в седьмом классе учился, этот темный случай произошел. Мой отец в милиции тогда служил (и сейчас служит), без него многое было бы неясно. Хотя правды до сих пор никто не знает.

Марта Генриховна преподавала у нас в школе историю и была моим классным руководителем. А мой отец дружил и служил с братьями Леонидовыми. Старший Леонидов рослый, похож на римского патриция. Про младшего Леонидов сама за себя кличка говорит – его Мелким за глаза называли. И правильно. Натуральный заморыш: рост и фигура как у мальчишки, зато фуражку огромную носил.

Забыл сказать, дело было на моей родине – в белорусском городке рядом с Беловежской Пущей. Все знают, к нам тогда в Пущу Ельцин и прочие государственные правители приезжали. Судьбоносные вопросы решать. Братья Леонидовы, которые везде успевали, подвизались помочь президентам охоту организовать. Отец рассказывал, для Ельцина красавца-оленя тогда раздобыли. Белоснежного, сказочного. Только Ельцин напился, и никакой охоты не было. Он спьяну документы о роспуске СССР подмахнул и уехал. Остальные неизвестно трезвые ли президенты тоже подписали и разъехались.

Марта Генриховна из-за кончины СССР очень переживала. Ее у нас во дворе и в школе уважали, но часто повторяли: – Немке больше всех надо. Ей до всего было дело, она настоящий лидер по природе, ни к чему не была равнодушна. Например, в третьем классе меня из отстающих вытащила.

Наш физрук в тот день, когда о распаде страны объявили, школьную карту СССР порвал и выбросил. Марта Генриховна ее в мусорном баке нашла и устроила скандал на всю школу. Потом приносит в класс обрывки этой карты (занятия кончились, просто я задержался), говорит мне: – Склеивай. – Зачем? Не отвечает. Ну, склеил я карту. Потом сумку со школьными тетрадями помогал Марте Генриховне до подъезда донести. Плевать, что нас женихом с невестой называли. Просто нам по дороге, мы в одном дворе жили. Марта Генриховна рядом шла, думала о своем. Как описать ее внешность? Больше всего она похожа на картину Боттичелли, где женщина с таким венком светлых волос на голове. Марта Генриховна такая же белокожая красавица, но не такая смирная и покладистая. Пришли, она у подъезда спрашивает: – Мегафон у физрука спереть сможешь? Я пообещал. Договорились, в три часа к ней с мегафоном приду. С балкона ее мать смотрела, опираясь на палку. Она всегда дочь с работы встречала. Марта Генриховна потомственная немка. Ее родители тоже нашу страну любили, но меньше, чем дочь, и как только перестройка и гласность началась, стали склонять ее уехать в Германию. У них уже и вызов был. Марта Генриховна отказывалась. Во дворе и школе говорили – из-за младшего Леонидова.

Хочешь не хочешь, придется осветить непростую личную жизнь Марты Генриховны. Только учтите, она не какая-нибудь шалава. Я за школой с Гордеевым-младшим подрался, когда он ее шалавой назвал. Марта Генриховна сначала была замужем за старшим Леонидовым, потом развелась и стала жить с младшим. Никто этого союза не понимал. Особенно я. Что она в этом замухрышке нашла? Старший Леонидов ревновал ее к Мелкому, из-за этого братья цапались.

Я пообедал дома, потом мать меня к отцу на работу, то есть в милицию, отправляет – проверить, чтобы он в глаза лекарство закапал. Отец стесняется и забывает. Захожу в отделение, слышу горячее обсуждение – у братьев Леонидовых только что бизнес прогорел. Вернее будет сказать, перемерз. Партия моющих средств, которую они для реализации заказали, в дороге от холода полопалась. Тогда, в те смутные годы, все, как оголтелые, бизнесом занимались, даже милиционеры. Леонидовы матерились и придумывали, как им занятые деньги возвращать, отец им давал советы. Я отвел его в соседний кабинет, проследил, чтобы он закапал лекарство. Смотрю на часы – полчаса до встречи с Мартой Генриховной осталось, а мне еще мегафон красть.

Влез в окно школы, произвел кражу, вылезаю обратно, трое братьев Гордеевых поджидают. Недавно я с младшим бился, я рассказывал. – Школьный инвентарь спер и к шалаве своей? – недобитый младший Гордеев с фингалом под глазом интересуется. Пришлось ему вломить, и помахаться одному против троих. Пару раз меня роняли, но я поднимался. Под конец Гордеевы меня немного уважать стали, не стали бить ногами, оставили лежать. Самое главное, не тронули мегафон.

С небольшим опозданием прибегаю к Марте Генриховне. – Опять из-за меня дрался? Я не стал вдаваться в детали. Ее пожилые родители немцы в это время вслух переживали развал страны. Мать повторяла: – Теперь нас точно не выпустят. Отец твердил, вызов в Германию заберут. Марта Генриховна к склеенной мной в школе карте СССР пыталась приделать палку, чтобы получился транспарант. Я подключился, мы сделали как надо. Потом она одевается и говорит мне: – Пошли.

Приходим с транспарантом на нашу главную площадь у рынка. Марта Генриховна говорит в физкультурный мегафон: – Ельцин козел, развалил великую страну! Нужен референдум, чтобы вернуть все обратно! Короче, митинг пытается организовать. Горожане мимо проходят и «немке опять больше всех надо» говорят. Пару часов мы с Мартой Генриховной пыталась привлечь внимание общественности. Бестолку. Ни один человек к нам не присоединился. Тут подкатывает уазик с братьями Леонидовыми. Старший Леонидов младшему на меня показывает: – Смотри, бабу у тебя отобьет! Ревнивый Мелкий подошел и за нос меня схватил. Как бы в шутку, но все равно очень больно. Потом Мелкий поговорил с Мартой Генриховной, и братья уехали.

Мы тогда не знали, мне отец потом рассказал – в тот вечер мимо нашего города в Минск «газель» с контрафактным ситцем должна была ехать. Леонидовы отправились тормознуть ее на дороге, и снять с хозяев денег.

Темнеть стало. Мы с Мартой Генриховной, транспарантом и мегафоном на пустой площади стоим. Прохожие кончились. Я ее спрашиваю: – Так вы едете в Германию или как? – Не знаю пока. Это непростой вопрос. А ты в меня влюбился? Я растерялся и не смог ответить. Это тоже непростой вопрос был.

Назавтра новость – пустой милицейский уазик у леса нашли и пустую «газель» рядом в лесу. Братья Леонидовы и водитель «газели» пропали. Насчет исчезновения братьев предполагали много вариантов. Версия моего отца – водитель «газели» замочил Леонидовых, спрятал трупы в чаще и смылся. Мне в такой незатейливый расклад не верится.

Спустя годы дело закрыли, про Леонидовых говорить перестали. Одна только Марта Генриховна надежды не теряла, ждала Мелкого. Вслух не сообщала, но мне лично это очевидно было. После выпускного бала принял для храбрости, с гитарой прихожу к ней домой: – Выходите за меня замуж. Она улыбнулась печально, мотает головой: нет.

Я обиделся, уехал и поступил в Минске в текстильный институт. Женился на однокурснице. Слышал, Марта Генриховна переправила родителей в Германию, а сама не уезжает. Мелкого ждет. Когда я являлся проведать родителей, избегал с ней встречаться. В начале двухтысячных, уже после развода, только домой приезжаю, мать говорит: – Отчалила твоя Марта. К своим. Вы с ней на три дня разминулись. Лежу в своей комнате на коротком диване, на котором детство и юность провел, смотрю в потолок, на душе не описать как паршиво, думаю: я ее ни разу Марта не назвал. Только Марта Генриховна.

3. Письмо

– Губин! – высунулась в окошко сонная вахтерша, – Письмо тебе! Который день валяется! Дело было в семь утра, Илья с рюкзаком только вошел в общежитие – вернулся из деревни от матери. Конверт расположился на столике в фойе. Илья вертел письмо. Подписано: «Губину». От кого – нет данных. Вскрыл, читал на ходу: «Мы учимся на одном факультете. Прошел слух, ты переводишься в другой институт. Приходи в пятницу в три в нашу библиотеку. Есть тема для разговора, услышишь кое-что важное». Написано женской рукой. Понятно, что «важное» – втюрилась. Илья поднялся на второй этаж, открыл дверь в сонное царство – в свою комнату. Сокурсники Марат и Гена дрыхли. На указанную в письме встречу Илья опоздал – пятница была позавчера. Сегодня понедельник.

В десять утра он забрал из деканата документы. Билет в Москву был куплен неделю назад. Илья не переводился в другой институт, просто менял курс жизни: собрался поступать в Литературный. Понятно, шансов мало, но попытаться стоило. Мать была не в курсе. Мечтала, что сын (как и она) станет учителем литературы и русского языка в их деревне.

В коридорах пусто – июль. В институтской библиотеке взял подшивку «Литературной газеты», листал и гадал: что было бы, если бы в пятницу он все-таки встретился с неизвестной в этом читальном зале? А так уедет и никогда не узнает, кто она. У него были подозрения по поводу одной сокурсницы. Такая могла написать – за словом в карман не лезет, длинные прямые волосы, она их постоянно поправляет. Полина Лаврова.

Раздобыл адрес Лавровой в том же деканате. Полудохлый, старчески дребезжащий, мечтающий о свалке трамвай покатил его в ее район. За окном томился и ленился город, будто обернутый в желтую бумагу. Небо отеческой рукой слегка придавливало крыши. Жизнь казалась неразвернутым подарком. До поезда оставалось два часа, верный рюкзак был с Ильей. Он почему-то вспомнил манеру Лавровой поджимать нижнюю губу, когда ей что-то не нравилось. Когда и где он это заметил?

Ее квартира на четвертом этаже. Позвонил. Старческий голос из-за двери: – Не трезвонь. Полина ушла с собакой. – Куда? – На берег. Пришлось отправиться к реке.

Солнце припекает, играет на воде, до отхода поезда час. Речка внизу, Илья наверху, на склоне, высматривает. Лавровой на берегу среди гуляющих не видно. Присел на траву. Утомился вдруг. В воздухе сконцентрировалось как-то слишком много электричества. Стучало в висках. Оказывается, он волновался. И сильно. Вокруг трава – джунгли в миниатюре, доисторические папоротники. Вот вопрос, со времен динозавров трава сильно изменилась? Мысли путались. Интересно, у насекомых бывают головокружения? У него было состояние, похожее на головокружение. Мир стал желтым, затем черно-белым. Полина! Илья всматривался и не верил. Она! С косматой псиной на поводке движется внизу по берегу. Следом плетется незнакомый очкарик. Лаврова фирменным жестом поправляет светлые прямые волосы. Что-то было в ее жестах… Как будто Илья сотни раз их видел и привык. О чем они с очкастым разговаривают? Вернее, не разговаривают – шагают, не глядя друг на друга, будто в ссоре.

– Что в итоге? – не выдержала жена Губина, которой он, спустя десять лет, рассказывал эту историю. – Ничего. Я постеснялся к ней подойти, отправился на вокзал. У меня часто так, ты знаешь, практически доберусь до цели, шаг остался, и – бац! – поворачиваю назад. – Не можешь ее забыть? Ну, съезди в этот город. Навестишь друзей. Как их? – Марат и Гена. – Или не езди. К старости у тебя таких историй миллион будет.

4. Гудрун Нельссон

Мы детдомовцы оба. Я и Петька. В 1970 году меня, Сомова Ивана и его, Петра Щербу, родичи на попечение государству скинули. С тех пор мы братья всю жизнь. Куда он, туда и я.

Перейдем к вопросам любви. Мы с Петькой малолетками по форточкам лазили, шмонали чужие квартиры. Из одной такой квартиры уперли телевизор. Петька по этому телевизору первый раз шведку с микрофоном увидел и втюрился. Она певица, в микрофон песню шептала. Зовут ее Гудрун Нельссон.

У нас и без нее бабы были, но Петька придумал, чтобы мы на моряков выучились и в Швецию к Гудрун сбежали. Сказал, здесь, в СССР, мы второй сорт, а там развернемся и разбогатеем. И Гудрун, на которой он женится, связями поможет. Она миллионерша, золотые диски у нее.

Я брата бросить не могу, в 1979 году поступили с Петькой в мореходное училище. Я там до сих пор на доске почета – лучший моторист с выдающимися показателями. Личный катер директора училища чинил. Если бы не мои связи, Петьку давно бы выперли. Он все время на грани выгона был. Он любую армейщину ненавидит, распорядок, дежурства, кроссы и прочее.

Через полгода, зимой, в моей жизни главное событие произошло – со Светкой познакомился. Она тоже бывшая детдомовка, выучилась, вернулась учительницей в свой же детдом. К тому времени мы с Петькой из мореходки выпустились, покрутились-повертелись, устроились на судно, которое в Швецию плывет. Я рассказал об этом Светке, она расстроилась страшно. Я обещал по-быстрому пристроить Петьку и обратно.

Вот в такой нервной обстановке отправились мы в это роковое плаванье. Причалили в Стокгольме, побыли там. А когда наше судно домой направилось, потихоньку дернули с Петькой. Вплавь вернулись в Швецию. Петька заранее такой план продумал.

Что в Швеции крутого? Реклама, витрины, жратва, жвачка. На газонах лежать можно, в парках грибы и живность. Популярны кубики-рубики. Поселились у алкаша Свена, который всю жизнь на рыбозаводе пашет, поэтому ему только рыба снится. Свен помог нам на свой рыбозавод устроиться. Я, который еще в СССР понемногу учил шведский, наврал хозяйке предприятия, будто у нас с Петькой документы потеряны, вот-вот восстановим. Она взяла нас на испытательный срок.

Петька в первый же рабочий день утопил импортный погрузчик. Хозяйка, толстая крашеная баба, вечно в сапогах и дутой куртке, ор подняла: – Кто мне заплатит?! Я пообещал отработать. Не соврал, меня и на рыбозаводе за руки ценить стали. Петьку выгнали. А потом и Свен нас выпнул – из-за наркоты.

Поясню – нам с Петькой наркотики никогда особо не нравились. Но он все равно их продавать стал. Ради заработка. Сам тоже употреблял, такое условие у его поставщиков было. Однажды передозил и едва не сдох. Хорошо, я вовремя с работы вернулся. Он мне тогда клятву дал, что соскочит, и не сдержал, само собой.

Мне лично за рубежом не особо нравилось – каждую ночь Светка снится, домой зовет. Я стал торопить Петьку, чтобы он быстрей справки о своей Гудрун Нельссон наводил. Она певческую карьеру завершила и скрывалась от публики.

Однажды Петька прибегает, морда перекошена: – Нашел ее! Я сначала решил, он под кайфом. Тащит меня в магазин, где в витрине висят ошейники и цепи. В Швеции их озабоченные люди покупают. Из магазина выходит симпатичная рыжая в плаще. – Вот Гудрун! – Петька меня в бок толкает. Мы с рыжей знакомимся, он ржет: – Она не Гудрун, а ее служанка, за домом приглядывает. Я его чуть не убил тогда.

Короче, Петька к этой служанке (Аника ее зовут) втерся в доверие. Добился, чтобы она его к себе пригласила. У Гудрун хотя и особняк за забором, сама она в нем редко бывает. Петька со мной сговорился, пока служанка на территории его в своем домике в собачьи ремни обряжать будет, я в дом к Гудрун залезу – может, найду, где ее дальше искать.

Так и сделали. Пока Петька с Аникой у нее в служебном жилище куролесили, я пробрался в двухэтажную домину певицы. Там и понял все! Когда увидел своими глазами – внутри были фотографии на стенах. Я прямо в столбняк впал, когда их разглядел. Слышу, сирены приближаются. Прикатила полиция – сработала сигнализация в доме. Я еле сдернуть успел. Голого Петьку в ошейнике повязали.

Прибегаю на рыбозавод к хозяйке: – Помогите, брат в полиции! Приезжаем с ней в участок. Полицейские говорят хозяйке: – Мы вас ждем. На Петьку показывают: – Он проник на вашу территорию. Петькой прифигел сильно. Я не реагирую – потому как уже в курсе дела. Хозяйка, фекла в резиновых сапогах и дутой куртке – Гудрун Нельссон и есть. Просто нам в СССР по телевизору ее старые клипы крутили. Она давно рыбным бизнесом занялась.

Всегда выражение лица Петьки помнить буду – то, когда ему, наконец, про Гудрун растолковали. У него глаза стали… Как объяснить…. Короче, ни один наркотик на него так не действовал.

Ни в советском посольстве, ни в полиции поверить не могли, что мы из СССР в Швецию из-за толстой тетки сбежали. Обещают домой депортировать. Дальнейшее известно – сначала в психушку, потом судить будут. Мне главное Светку увидеть, она меня ждет. Я письмо Брежневу написал с прошением о помиловании. Напомнил про доску почета в мореходке и про то, как шведские наркодельцы Петьке судьбу искалечили. Брежнев прочитал мое письмо и умер. Произошло это 11 ноября 1982 года. Не понимаю, что именно в моем письме на него так подействовало. Все равно мы с Петькой прорвемся, детдомовские не сдаются.

5. Прятки

Я в своей советской молодости «медовой ловушкой» работала. Слышали про такое? К интересным людям в постель подкладывали. Дипломатам, ракетостроителям, инженерам. Которых в государственной измене подозревали. Или к иностранцам. Если думали, они шпионы. Бывали ли занимательные случаи? Еще какие. Не все сразу после секса в шпионаже признаются. Нужно умело создать атмосферу. У одного, с которым я работала, оказалось раздвоение личности. Одна личность на секретном предприятии работала, другая продавала наши чертежи американцам.

В любви? Некоторые признавались. Один сознался, в Бога верит. Другой рассказал, он скрытая женщина. Снаружи руководитель завода, внутри блондинка. Влюблялась ли сама? В детстве. Больше ни разу. Правду говорю. Разбитое сердце? Не смешите. Мне на работе так называемой любви хватает. Повернута на самой себе? Очень может быть. Вы не врач случайно? Были у меня и врачи и колдуны и один медиум. Мысли читал. Ничего от него не спрячешь. Из-за него случился период – «зеркальный» я его называю. У этого медиума в спальне везде зеркала были развешаны, на потолке и стенах. Я посматривала на себя в процессе наших встреч, и увлеклась. Накупила, дура, домой зеркал. Потом сны стали сниться: я в своих зеркалах не отражаюсь. Как вампир. Дальше хуже – зеркала меня стали в себя утаскивать. Как в черные дыры. Жуть. И бить нельзя – к несчастью. Мне потом объяснили, они старинные, всяких ужасов от предыдущих хозяев насмотрелись и на меня теперь проецируют. Нет, не выкинула и не продала. У меня отдельная комната для них, вроде как музей боевой славы. Там всякое барахло, которое жалко.

Вы точно не медицинский работник? У вас внешность докторская. О, вспомнила про интересное отклонение! Одна из моих подруг с постельным бельем разговаривала. С наволочками и пододеяльниками. Еще фетишисток много. На кожу западают. Я сама к черному цвету оказалась неравнодушна – был и такой период. Квартиру черной сделала, даже посуду на заказ покрасили. Одевалась во все черное. Потом тоже самое, как с зеркалами, началось – смотрю на себя, а меня нет. Ну, вы понимаете, я-то есть, но вся в черном. Поэтому как бы себя не вижу. Как будто исчезаю. Совершенно верно, вы нащупали мое слабое место. Исчезновение – моя тема. В детстве часто снилось, я спряталась, меня поискали-поискали и забыли. Сижу в тайнике никому не нужная. Потом выбираюсь, злющая, прихожу домой, никто меня не узнает. Мама спрашивает: – Девочка, ты кто?! Просыпалась в слезах и соплях. Вот такая была идиоточка.

Не утомились? Сколько вам? Шестьдесят три? Неплохо сохранились. Поджарый. Кожа приличная. Потом расскажете. Сначала дело. По глазам вижу, что-то задумали. Прятки? Оригинально. Мы раньше не встречались? Один был – двадцать лет отсидел в лагерях и явился. Объявить, что его из-за меня посадили, я главная любовь его жизни. Вы не он? У него такая же внешность незапоминающаяся. Каждый раз как будто впервые вижу. Не обижайтесь, вы то красавец-мужчина. А он безвредный, преследует меня просто. Зациклился, старый пердун. Пардон! Вы грубости не любите. Не то, что ректор одного государственного вуза. Он за них отдельно доплачивал. Уговорили, прятки так прятки! В комнате с зеркалами? Вы и туда проникли, вездесущий, пока я в ванной была?! Я же объясняла, не люблю это место. Там грязно, пыльно. Вот упрямый! Мужчины, вам только дай волю… Только если сумму увеличите. Это будет стоить дорого, очень. Какой вы увлекающийся. Играть будем без одежды? В одежде?! Чего вдруг? Пуританин! Мне, например, нравится мое тело. Даже сейчас. Я им каждый день любуюсь. И вы в отличной форме. Не хотите, как хотите.

Спрятался? Ау, вы где? Где вы? Вхожу! Зачем вы занавеси с зеркал сняли?! Совсем оборзели! Мы так не договаривались! Я этих зеркал боюсь! Я не буду вас искать! Я к вам со всем сердцем, открылась, про детство, я ни с кем так откровенно, так искренне, думала, родственная душа, а вы! Выходите, сдаюсь, выходите, пожалуйста! Вот упрямец! Мне страшно в этой комнате! Если перестану говорить, заплачу! Мне плакать нельзя! Ухожу и не вернусь! Закрою вас здесь и вы точно тронетесь! Выходите, вы слышите?! Я ушла! И… Слышите, меня опять в зеркалах нет! Зла на вас не хватает! Я так больше не играю!

6. Родинки

В метро обратил внимание: сидит нога на ногу, на бедре, под чулком ближе к колену, просматриваются две родинки. Первая горизонтальная, по форме как капля. Вторая похожа на головастика. Поезд тормозит, смотрю, нам с хозяйкой родинок выходить на одной остановке. Поднимаюсь следом за ней на эскалаторе, покидаем метро. Она с родинками дворами, я за ней. Она оглядывается, ободряюще мне улыбается. Вывела на пикет – человек тридцать на морозе с плакатами. В снег воткнут огромный транспарант, кренится, сейчас упадет, я его подхватил. Пикетчики меня подозрительно разглядывают. Вдруг она, с родинками, смеется: – Чего смотрите? Он со мной.

Такие дела. Ее Юля зовут. Выдала меня за своего мужа-активиста, о котором ее друзья наслышаны. Мне интересно, включился в игру. Пока товарищи скандируют протестные лозунги, интересуюсь: – Холодно, а ты в чулках. Родинки не замерзнут? У Юли глаза потеплели – забота приятна. Обсудили политическую ситуацию, ее детство, ее маму. Я пересказал часть своей биографии, лучшие ее главы. Смеркалось, у нашего руководителя сломался мегафон. – Все, теперь мои родинки точно замерзли, – притоптывала Юля, – Я рядом живу. Пошли греться? Я жил в соседнем дворе, но благоразумно промолчал.

– Замерзшие родинки, – размышлял я, поднимаясь с Юлей по темной лестнице ее дома, – Сейчас придем, выпьем чаю, только полезу обниматься, припрется муж-активист после очередной попытки государственного переворота. Значит, нужно поцеловать ее прямо сейчас. Не успел, на следующей лестничной клетке мы попали в водоворот – столпившиеся жильцы возмущались отключением света и поведением нашего президента. Юля решительно взяла меня за руку и, как слепого, потащила к своей квартире, по дороге я на чьи-то ноги наступал.

Открыла дверь, входим. – Где-то свечи были, – Юля попытались скрыться в недрах жилплощади, я притянул ее к себе, торопился, попал губами на холодные волосы, на щеку, только потом на губы. – У тебя бывает так? – отцеловавшись, новым голосом спрашивает, – Знаешь человека пару часов, а как будто всю жизнь? – Как видишь, – хрипло отвечаю. Скрылась в темноте. Вернулась, озаренная светом свечи, настоящая мадонна. Только почему-то со знаменем в руке. – Муж оставил, – объяснила про стяг, – Бывший муж. Расстались из-за политических разногласий. Я говорю: – С нами такого точно не произойдет. У меня нет политических взглядов. Вообще никаких. По глазам вижу, не верит. Протягивает знамя: – Вынеси нашим ребятам, пожалуйста. Иди. Возвращайся быстрее.

Выхожу со стягом на темную лестничную клетку, в голове приятный шум – родинки друг о друга звякают. Захмелел, влюбился. Нос к носу с женой сталкиваюсь. – Ты откуда здесь? – ни капли не удивившись, спрашивает. Она у меня политическая активистка. – Тебя ищу, – импровизирую. За ее спиной из квартиры процессия с зажженными свечками течет. Это не крестный ход, а товарищи по партии. – Палка зачем? – жена интересуется. – Знамя. – У него наше знамя! – сбоку раздается. Я не уверен, что именно «наше». – Давай сюда! – стяг уплывает в руки соратников, жена берет меня под локоть, мы, толкаясь с черными товарищами плечами, спускаемся по лестнице. Кто-то революционными планами делится: – Костер разожжем! Всю ночь простоим! Если понадобится, неделю пикет продержим! У меня родинки перед глазами плавают. Первая горизонтальная, по форме как капля. Вторая похожа на головастика.