Осколки сна

Люди рядом листали ленты, слушали музыку, зевали. Я смотрел на их лица и не мог понять: они спят сейчас – или проснулись раньше меня и теперь живут в мире, который мне кажется фальшивым?

Я закрыл глаза. Легко. Без усилия. Не для сна. Просто чтобы услышать, что говорит мне город. Его ритм. Его голос. Стук колёс напоминал пульс.

Может быть, весь город – живой. Только спящий. Может, он ждёт, когда я его разбужу. Или когда я сам вспомню, как это, быть здесь по-настоящему.

Я не звонил в звонок – просто открыл, как в детстве. Замок щёлкнул, как будто рад.

Из кухни донёсся её голос, знакомый до дрожи. Квартира пахла выпечкой. Не просто едой – домом. Безопасностью. Временем, когда всё казалось объяснимым. Как в детстве, просто вернулся домой. Мамин голос донёсся из кухни – как песня, знакомая до мурашек:

– Разувайся! И не забудь тапочки – я тебе новые купила. Суп остынет – будет обидно.

Она выглядела, как всегда счастливая, с блеском в глазах. Как будто время застряло на том дне, когда мне было десять и я вернулся с улицы с разбитым коленом и мечтой о космосе. Всё при ней: светлая кофта, серьги с маленькими камушками рубина, волосы до плеч. Только взгляд – чуть глубже. Будто знает нечто большее, чем положено знать матерям.

Я сел за стол. Передо мной – тарелка с супом. Тот самый: фрикадельки, лапша, зелень. И хлеб – хрустящий, будто только из духовки. Я вдохнул. И впервые за много дней почувствовал, что тело вспоминает, кто я.

– Ну? Как там Египет? – спросила она с доброй улыбкой. – В пирамиду-то залез? Или опять по развалинам гулял, как в детстве?

– Было не до развалин, – усмехнулся я. – Я искал кое-что другое.

– Что ж ты всё ищешь, сыночек мой? – Она присела напротив. – Всё ведь уже рядом.

Я замолчал. Поднял глаза. В её взгляде – спокойствие. И терпение.

– Мам… – начал я, – мне кажется, я просыпаюсь. Не после сна, а из жизни.

Она не моргнула.

– Прибор, который я собрал… Он что-то фиксирует. Не сны. Уровни. Сегодня – один. Вчера был ноль. А я будто стал другим. Почти не чувствую, где грань. Иногда вижу людей и понимаю, что смотрю сквозь них. А иногда – будто чувствую их сны, прямо наяву.

Мама не удивилась. Только вздохнула, едва заметно.

– Я знаю, – сказала она мягко. – Я чувствовала. У тебя руки стали другие. Пальцы двигаются, как будто слышат музыку, которой нет.

Я застыл.

– Это не болезнь, сын. Это возвращение. Ты думаешь, я не видела таких снов? Я тоже раньше…

Она не договорила. Лишь улыбнулась – чуть печально, чуть победно.

– Расскажешь? – спросил я почти шёпотом.

– После обеда, – кивнула она. – Сначала суп. Потом – сны.

Мы молчали. Часы тикали, как в старом доме в горах, откуда все ушли, но духи остались. На экране телевизора застыл на паузе старый, советский фильм. Я зачерпнул ложку, съел – медленно, как молитву. Она всё так же смотрела на меня, словно сквозь время.

И тут, не глядя на неё, я вдруг выдохнул:

– Мам… Знаешь, я сегодня снова понял… Для девяноста процентов людей жизнь на Земле – это ад. Самый настоящий. Не метафора – некий вид адского бытия. Форма существования в аду. Холодная, уставшая, с потерей смысла. Словно мы с тобой в одной из тех мифических каст: рабочие руки в аду, что чинят рай для других. Холодный мир, с расписанием, с очередями, с вечной усталостью. Это не жизнь, а наказание.

Я вдохнул. Вкус супа, странным образом, стал глубже.

– А вот оставшиеся десять процентов… Они живут в раю. Настоящем. Со всеми привилегиями: свободой, деньгами, телами, которыми управляют, как боги. Живут в раю. В настоящем.

С пальмами, самолетами, с роскошью, с тем самым покоем, который мы все ищем.

И всё бы ничего, но чаще всего эти люди – по сути своей дьявольские отродия. Не потому, что они делают зло. А потому что внутри у них – пустота. Отсутствие боли, отсутствие совести. Они живут так легко, как будто это их законное право… потому что им всё равно. Потому что им не больно. Потому что они – пустые. У них нет стыда, сожалений, милосердия. Рай на земле им даётся не за заслуги, а за то, что в них уже нет ничего святого.

Они пьют вино из чужих слёз. Их дома стоят на костях тех, кто «не справился». Улыбаются на обложках журналов, когда внизу – города без надежды. У них – острова, самолёты, особняки, улыбки, маски и абсолютное отсутствие совести.

Мама слушала. Молча, спокойно. Но глаза её стали чуть влажными – не от боли, от знания.

– Ты прав, Павлик, – сказала она тихо. – Но это знание… не приговор. Оно – сила.

Потому что те, кто проходят через ад, не становятся дьяволами. Они становятся светом. Иногда – угасающим. Иногда – почти невидимым. Но всё равно – светом.

А те, кто в раю… У них нет ничего своего. Они пируют на чужих костях. Они улыбаются, когда мир горит.

Но и они – не вечны. Они не строят, не творят. Они лишь держатся за своё «сейчас», потому что внутри знают: оно не принадлежит им по праву.

Я закрыл глаза. Всё тело стало вдруг тяжелым и лёгким одновременно. Как будто я на секунду увидел карту всего мира и на ней, крохотную точку, где сидим мы с Мамой, между обедом и истиной.

Мы молчали ещё немного. Суп остывал в тарелках, но запах по-прежнему держал меня – как ниточка в лабиринте, ведущая обратно к себе.

Мама поднялась, подошла к окну и остановилась, как будто увидела кого-то во дворе. Я чувствовал – сейчас она скажет что-то важное. Не из тех вещей, что просто выговариваются, а из тех, что передаются, когда время подходит.

– Знаешь, Павлик, – произнесла она, не оборачиваясь. – Ты всё чаще бываешь там.

– Где? – спросил я тихо.

– В том мире. Где живы все, кто ушли. Потусторонний – так его называют. Но на самом деле… это просто другой берег. Он рядом. И всё чаще – ближе, чем кажется.

Я сглотнул слюну. За спиной похрустел хлеб в ладонях. Тишина стала гуще.

– Люди думают, что мёртвые покидают нас. Но чаще – это мы покидаем их. Мы отворачиваемся, забываем, прячем их лица в альбомах. А они – остаются. Ждут, когда мы уснём. Чтобы напомнить: они всё ещё здесь.

Она повернулась ко мне. Её глаза блестели – светом, которого я не знал в земной палитре.

– Иногда они приходят во снах. Просто постоять рядом. Иногда – говорят. Иногда – просят что-то передать. Иногда – молчат, но ты всё равно знаешь, что это было важно.

Я слушал, будто сердце моё раскрывало ушедший альбом, листая не страницы, а двери.

– Если однажды, – сказала она, – ты увидишь во сне моего отца… твоего деда… Не бойся.

Я вздрогнул. Она кивнула, словно читая мои мысли.

– Он многое знает. Он давно ушёл. Но у него остались вопросы. Один из них – к тебе.

– Ко… мне? – выдохнул я. – Но почему?

– Потому что ты несёшь в себе часть его памяти. Ты как невидимый мост. Ты не просто продолжаешь род. Ты продолжаешь мысль. Он не может перейти дальше, пока ты не скажешь то, что должен.

– А что я должен сказать?

Мама улыбнулась.

– Я не знаю, – ответила она. – Но надеюсь, что ты узнаешь. Когда встретишь его взгляд – поймёшь. Это не будет разговор словами. Это будет… как вспышка. Или как ощущение. Ты будешь просто знать.

Я опустил голову. Что-то внутри защемило. Страх? Нет. Покой, похожий на волнение перед первым шагом в неведомое.

– А ты его видела? – спросил я шёпотом.

– Видела, – ответила мама. – И не раз. Он часто приходит. Смотрит, как мы живём. Как ты читаешь. Как говоришь со мной. Он гордится тобой, Павлик. Но ждёт.

– Чего?

– Того, что ты однажды расскажешь ему правду. Свою. А может быть – нашу общую. Не ту, которую пишут в книгах. А ту, которую видят только в своих снах.

Я не сразу понял, что говорю вслух. Просто почувствовал, что это должно быть сказано. Как будто кто-то во мне долго молчал и теперь осторожно приоткрыл окно:

– Там всё … по-другому, Мам. В том мире. Там… нет слов. И нет языка. Но всё понятно. Даже больше – там знаешь, до того как спросишь. Все знают. Без объяснений. Без доказательств. Как будто ты стал частью разума, огромного и тёплого, в котором нет ни страха, ни одиночества.

Я вдохнул.

– Там нет тел, как здесь. Но мы всё равно видим друг друга. Видим не глазами – чем-то другим. Мыслями. Светом. Внутренним ощущением. Не знаю, как объяснить. Это как… как будто ты – нота, и тебя слышат. Чувствуют. Не слухом, не через прикосновения. А просто потому, что ты – есть.

Мама смотрела молча. Глаза её не удивлялись. Они вспоминали вместе со мной.

– Я провёл там… совсем немного. Трудно сказать, сколько по-нашему. Там нет времени. Ни секунд, ни дней – только состояние.

Я замолчал. Проглотил тишину, как глоток воздуха.

– В тот момент, когда меня словно окутал свет – не ослепляющий, а… принимающий, – я услышал голос. Не звуком, а внутри, как мысль, которая была не моей, но родной.

Я перевёл взгляд на Маму. Она затаила дыхание – или мне так показалось. Время снова застыло.

– «Теперь у тебя есть выбор» – вот что он сказал. И в ту же секунду я проснулся. Но это было уже не пробуждение из сна, а будто меня вытолкнули обратно в этот мир. Как будто… я вышел за дверь, посмотрел – и мне показали: или оставайся, или возвращайся. Но теперь ты знаешь.

Мама медленно кивнула.

– И что ты выбрал?

– Пока – я здесь, – ответил я. – Я же ещё не всё понял.

Она улыбнулась. Не грустно, не радостно – как улыбаются те, кто знал ответ заранее.

– Ты всё правильно сделал сынок!

Нежданная встреча

Я вышел на улицу и город встретил меня, как встречает пассажира затормозившее метро – рывком, скрежетом и запахом усталости. Асфальт гудел от шагов. Машины катились, как мысли – нескончаемо, без поворотов. Люди шли, бежали, стояли на остановках, разглядывая что-то в своих телефонах, с пакетами, с лицами, словно забыли, зачем они здесь. Я просто шёл. Мимо витрин, которые не менялись годами. Мимо школы, где, кажется, когда-то не умел молчать. Мимо старика у киоска, который всегда чихает по три раза.

И всё время – с мыслью о Маме.

Как она смотрела. Как знала. Как кормила супом, будто сквозь ложку возвращала меня из небытия.

Я чувствовал её тепло. Но мне снова хотелось туда. В тот мир. В сон, где формы молчат, а всё вокруг тебя известно. Где нет нужды в словах.

Но я знал: сначала нужно устать. Нужно пройти земное, чтобы добраться до иного.

И тут это случилось.

Я слишком резко повернул за угол, глядя в трещину на асфальте и с кем-то столкнулся. Не просто плечом – лоб в лоб, с звонкой нелепостью. Бумажный пакет упал, из него выкатилось зелёное яблоко и покатилось прямо к лужице.