Хенемет-Амон

«Чудесные воспоминания…».

Они были лучше, чем о нубийских походах. Светлые. Прекрасные. И только еще более крепкое пожатие заставило его вернуться обратно…

– Тебе плохо? – повторила Исет, едва сдерживая подступивший к горлу комок.

Ей было невыносимо горько смотреть на это изможденное, покрытое испариной лицо. Некогда красивые и так знакомые взору черты неумолимо менялись под ударом недуга. Но она не могла отвести взгляд. В груди щемило и кололо, словно в нее вонзали кинжал. Раз за разом. Все глубже и глубже. А затем острие безжалостно поворачивали.

– Все хорошо, – прошептал он, сжимая ее ладонь в ответ. На пересохших устах появилась вымученная улыбка. – Тебе нужно отдохнуть. Поспать. Я вижу, как ты устала…

Исет старалась изо всех сил, но почувствовала, что не может больше сдерживать слез. Глаза увлажнились против воли.

– Я буду здесь, – с трудом проговорила она, глотая комок, – я всегда буду здесь. С тобой.

Он снова вымученно улыбнулся.

Джехутимесу хотел отослать ее. Чтобы она отдохнула. Набралась сил… И не видела его таким. Не мучила себя. Она бы послушалась. Она всегда его слушается. Его любимая… его ненаглядная Исет… Но он не смог этого сделать. Одна лишь мысль о том, что может больше никогда не увидеть ее, вгоняла в ужас. И эта участь была страшнее смерти.

«Прав был отец. Я слаб не только телом, но и духом. И поздно уже что-либо менять».

Словно прочитав сомнения пер-А, Исет вцепилась в его тощую ладонь обеими руками:

– Нет! Не отсылай меня, мой господин! Я не могу без тебя, слышишь?! Не могу!

Терпеть больше не было сил. Горькие слезы полились из глаз, ручьями стекая по щекам, подобно водопаду. Лицо Исет заблестело в свете пламени треножников.

Джехутимесу ободряюще улыбнулся ей уголками губ.

«Я не хочу видеть ее слез… но и не могу отослать ее… о, эти муки… Усир[5], надеюсь, ты смилостивишься над нами…[5]Я не хочу видеть ее слез… но и не могу отослать ее… о, эти муки… Усир[5], надеюсь, ты смилостивишься над нами…».

Образ любимой начал расплываться перед глазами. Болезненная дрема снова начинала туманить разум. Однако уплыть в ее молочные объятия ему не удалось. В коридоре послышались спешные шаги.

Непроизвольно он скосил взгляд в сторону выхода. Спустя несколько мгновений в проеме показалась она. Все то же привычное белое платье, плотно прилегающее к телу. Да, она знала, как подчеркнуть свою красоту. На шее сверкал усех из золота с головами соколов.

Презрительный взгляд синих подкрашенных глаз скользнул по Исет. Пухлые губы разомкнулись, и она холодно бросила:

– Оставь нас.

– Нет, – испуганно ответила та, вцепившись в руку пер-А.

Очи Хатшепсут налились льдом.

– Я велела оставить нас.

– Нет!

– Великая царица приказывает тебе уйти!

– Я не покину его, – прошептала Исет. Ее тело пробила дрожь.

– Как ты смеешь ослушиваться меня? Наложница! – грозно зашипела она, словно потревоженная кобра.

– Я не брошу своего господина! – рыдая, крикнула та и уткнулась лицом в руку Джехутимесу. Ее слезы тут же высыхали от жара его тела.

«Ох, моя Исет… – … – подумал Аа-Хепер-Ен-Ра, – … – …Моя любимая, храбрая Исет… Не стоит злить Великую царицу…».

– Все хорошо, – с трудом пробормотал Джехутимесу, заставляя себя вернуться в реальность. – Мы недолго. Так ведь?

Супруга сдержанно произнесла:

– Конечно.

– Слышишь?

– Но… – всхлипнула Исет, – любовь моя…

Хатшепсут передернуло, но никто этого не заметил.

– Подожди снаружи, – пер-А нежно провел пальцами по ее руке, – потом сразу вернешься.

– Слушаюсь… господин мой…

Наложница с трудом поднялась, нехотя отпуская горячую ладонь. Она тщетно пыталась унять дрожь. Пошатываясь на затекших ногах, Исет вышла из комнаты, стараясь не смотреть на царицу. Та презрительно оглядела ее заплаканное лицо.

Когда Исет скрылась в коридоре, ее взгляд оценивающе пробежался по исхудалому телу Джехутимесу.

– Как ты? – спросила она чисто из вежливости.

– Не заметно… да? – прохрипел Аа-Хепер-Ен-Ра.

– Просто хочу услышать от тебя, – пожала она плечами.

– Нормально, – сухо ответил он. Так же сухо, как было во рту.

– Судя по виду, я в этом сомневаюсь, – она сделала несколько шагов вперед.

– Что тебе нужно, Хатшепсут?

Она округлила глаза:

– Вот, значит, как ты встречаешь свою любимую супругу? Я пришла озаботиться о твоем здоровье, а ты…

– Любимую супругу… – он закашлялся. – Давай обойдемся без этого.

– Хм. Как хочешь, – вяло пожала плечами она, – лекарь сказал…

– Когда ты в последний раз справлялась о моем здоровье? – резко перебил он. Лихорадка немного отступила, но пер-А чувствовал, что ненадолго. – Можешь не отвечать… Я знаю. Никогда… Лучше давай к делу. Зачем пришла?

«Чем быстрее мы уладим все свои вопросы, тем скорее ты уйдешь отсюда… и я снова смогу увидеть ее».

Скрестив руки на груди, Хатшепсут прошла через всю комнату и остановилась возле окна, устремив взор в кирпичную стену. Прохладный ветерок играл ее темными волосами. Снаружи пальмы шелестели листьями во мраке.

– Кто станет Херу?

– О, я знал, что тебя интересует только это, – просипел Джехутимесу, – не терпится, когда я стану Усиром[6].

– Вовсе нет! – наигранно возмутилась она. – Просто лекарь сказал, что ты можешь уже не встать.

– Лекарь может ошибаться.

– Знаю, но разумнее будет продумать все наперед.

– Вижу… ты уже продумываешь.

– Я забочусь о Та-Кемет, – холодно ответила Хатшепсут.

– А я не забочусь… да? – этот разговор начинал его утомлять похлеще нубийского похода и лихорадки вместе взятых.

– Ты не в том состоянии, чтобы заботиться.

– Не веришь в мое чудесное исцеление, сестренка?

Она не ответила.

Джехутимесу хмыкнул:

– Можешь не отвечать. Ты никогда не верила в меня. С чего бы начинать верить сейчас.

Она продолжала молча смотреть в стену.

– Помнишь нашу беседу в Ипет-Сут?

– Какую еще беседу? – не оборачиваясь, переспросила она.

– Накануне моего похода в Нубию, – Херу вновь закашлялся.

– К чему сейчас этот разговор?

Пер-А пропустил ее вопрос мимо ушей:

– Ты еще тогда назвала меня жалким слабаком… Даже Верховный жрец Хапусенеб это слышал… До сих пор представить не могу, что он подумал обо мне… Аа-Хепер-Ен-Ра позволяет себя пенять, как дворовую собаку… – с губ сорвался стон. – Именно тогда я решил, что отправлюсь в поход.

– Вот как? – в ее голосе засквозило любопытство. – Из-за меня?

– Нет, – Джехутимесу хрипло засмеялся, – ради тебя я не готов был шевельнуть и пальцем уже тогда… – он увидел, как напряглась ее изящная спина.

«А ведь когда-то она возбуждала во мне желание. Страсть. Забавно, правда?».

– Тогда ради кого? Уж не ради ли той наложницы?

– Исет? Нет… мне не нужно ей что-либо доказывать… ни тогда… ни сейчас…

– Так ради кого же? Ради жрецов?

– Нет… – кажется, лихорадка вновь начала усиливаться.

– Значит, для Та-Кемет.

– Ради себя… – возразил пер-А. – Чтобы доказать себе… самому, что я не тот, кем ты меня считаешь.

– Хм, – презрительно хмыкнула Хатшепсут. – Всегда знала, что на первом месте у тебя собственное «я», а не процветание Та-Кемет.

Джехутимесу не ответил на словесный выпад. Он почувствовал, как вновь начинает проваливаться в полубредовое состояние:

– Еще при жизни отец говорил, что мечтал о таком сыне, как ты… Жалел, что родилась дочкой… Помню твое лицо, когда нас связали узами брака. Смотрела на меня, словно на прокаженного… Как цыпленок на змею… До сих пор удивляюсь, что согласилась разделить ложе со мной…

– Хватит! – крикнула царица, резко оборачиваясь. Ее лицо так раскраснелось, словно это у нее была лихорадка, а не у него. – Сейчас есть более важные дела, чем пустые разговоры о прошлом!

– И какие же? – хмыкнул он, смотря в потолок.

«Эх, сейчас бы вновь встать на боевую колесницу…».

– Ты должен подумать, кто будет после тебя, – с трудом сдерживая гнев, проговорила Хатшепсут.

– Разве я этого не сделал? – невинно ответил он. – Какая оплошность с моей стороны… Проклятая болезнь… Из-за нее стало плохо с памятью. Но еще не поздно, верно? – он замолчал, неосознанно стремясь позлить ее.

Крылья носа царицы едва заметно дернулись:

– Ну?

– Уверен, ты знаешь ответ… – прошептал Джехутимесу.

– О, да, клянусь Амоном! – с придыханием ответила она. – Я давно должна была стать Херу!

– Правда?

– Ты прекрасно помнишь волю нашего отца, – ее голос резал, подобно металлу, – но все равно пошел наперекор ему.

Пер-А тяжко вздохнул.

– Да… и я не раз просил прощения… но тринадцать лет назад ты была не против…

– А что ты хотел от юной девчонки?! Напуганной и охваченной горем?! Я не знала жизни, не знала как тогда поступить… – она на миг прикрыла веки, – но с тех пор многое изменилось.

– Тут ты права… – тихо молвил Херу, – многое…

– И я заслужила вернуть себе то, что ты отнял у меня!

– Ты вступила в брак по своей воле… – Джехутимесу закашлялся.

– Ха! – Хатшепсут мотнула головой. – А у меня был выбор? Ты предоставил его мне? Нет! Все, чего ты можешь, так это вечно просить за все прощения! Но все равно поступаешь по-своему, – она шумно втянула ноздрями воздух и выдохнула. – Однако хватит пустых разговоров! Я знаю, в чем нуждается Та-Кемет. Что действительно нужно нашей земле. И мне точно хватить сил и воли, чтобы…

– Я объявляю своего сына наследником Та-Кемет, – прервал ее на полуслове пер-А.

Джехутимесу услышал, как дыхание сестры перехватило.

– Что… ты… что?

– Ты все слышала…

– Он сын наложницы! У него нет права на Черную землю!

– Знаю, – он медленно повернул голову к ней, – зато у Нефру-Ра есть.

Хатшепсут побледнела:

– Только не говори мне, что хочешь…

– Я уже передал свою волю Верховному жрецу… он уверил, что Амон… даст… согласие… на этот союз.

– Ты что… ты что сделал?

– У меня тоже не было права, – прохрипел пер-А, – но я стал Аа-Хепер-Ен-Ра… хоть за что-то могу сказать тебе спасибо.

– Ты не посмеешь!

– Херу сказал свое слово, – молвил Джехутимесу, отворачиваясь. Тело стало содрогаться от лихорадки. – А теперь, прошу, позови сюда мою Исет… Я хочу держать ее за руку.

Чувствуя, что закипает от гнева, подобно котлу с горячей водой, Хатшепсут спешно покинула покои супруга, не удосужив последнего даже мимолетным взглядом.

Джехутимесу был не против. Последние годы он лишь терпел навязанную законом жену. Хоть и в тайне признавал, что сам виноват. Это была плата. Плата за то, чтобы стать пер-А. И он терпел. Терпел в надежде, что Хатшепсут подарит ему наследника. Того, кто станет новым воплощением Херу. Поведет людей за собой. Приведет Та-Кемет к славе, которую та заслуживает. К которой не смог привести он сам. Но боги повелели иначе. Хатшепсут родила ему дочь, очаровательную Нефру-Ра. Он любил ее, несмотря на то, что та унаследовала частичку характера своей матери. Милая малышка со слегка вспыльчивым нравом. Но она не устраивала пакости. Не унижала его, как Хатшепсут. Хотя та постоянно настраивала дочь против отца. Нефру-Ра много времени проводила с Сененмутом… этим зодчим… который с повеления царицы стал ее наставником…

Хатшепсут говорила, что тот обучает их дочь письменности и обычаям веры, готовя Нефру-Ра будущее Верховной жрицы храма Амона-Ра. Джехутимесу пропускал эти слова мимо ушей. Он прекрасно знал, что назначение зодчего в наставники девочки – всего лишь повод, чтобы приблизить его к личным покоям Хатшепсут. Но пер-А было плевать. Он давно перестал испытывать какие-либо чувства к Божественной супруге, и для него не имело значения, с кем та развлекается по ночам. Его больше беспокоило, какие мысли может внушить Сененмут в неокрепший разум маленького ребенка…

Как бы там ни было, пер-А любил свою дочь. Однако истинным светом для него стал сын от Исет. Его прекрасной, ненаглядной Исет…

Которая вновь держала его за руку…

[1] В Древнем Египте фараон считался живым воплощением бога Гора (Херу).

[2] Хепреш – древнеегипетский царский головной убор. Известен как «голубая корона» и «военная корона». Красилась в синий цвет и украшалась желтыми и золотистыми дисками, символизирующими солнце.

[3] Аа-Хепер-Ен-Ра («Грандиозное проявление Ра») – тронное имя фараона Тутмоса II (Джехутимесу).

[4] Ка – жизненная сила, черты характера или судьба человека. Один из эквивалентов души у древних египтян.

[5] Усир (Осирис) – бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии и судья душ усопших.

[6] В Древнем Египте считалось, что фараон после смерти становится Осирисом.

Глава 4

Она влетела в собственные покои, едва не уронив медный треножник. Разъяренная и раскрасневшаяся, Великая царица метала молнии из глаз, подобно самой Сехмет[1]. Сененмут сразу понял, что разговор с Джехутимесу ничем хорошим не закончился.

Не глядя на него, Хатшепсут молча прошла и оперлась о стену с антилопами. Он отчетливо слышал ее глубокое дыхание. Блики от пламени из треножника играли на его встревоженном лице. Закинув руки за голову, зодчий лежал на постели и внимательно наблюдал за царицей. Та продолжала смотреть в пустоту, глубоко вдыхая прохладный воздух. В свете огня ее силуэт в облегающем платье ярко контрастировал с ночной темнотой.

«Надо быть настороже сегодня. Она явно не в духе».

Облизав пересохшие губы, он тихо спросил:

– Пиво будешь?

Она ответила не сразу, какое-то время храня молчание. Где-то в небе раздался пронзительный вопль сипухи[2], и он совсем не прибавил зодчему настроения. Треск от огня, всегда такой умиротворяющий, сейчас не производил никакого впечатления. Когда же с уст Хатшепсут сорвался ответ, в нем прозвучало столько металла, что можно было джет[3] резать.

– Да, пожалуйста.

– Сладкое?

– Нет. Хочу покрепче.

– Уверена?

– Покрепче! – злобно повторила она.

– Хорошо-хорошо, госпожа моя!

Он сел и поднял с пола еще один кувшин. Из него шел запах фиников.

Наполняя алебастровые кубки, Сененмут поинтересовался:

– Аа-Хепер-Ен-Ра явил свою волю?

– Да, – сухо бросила она.

Зодчий уже догадался, но, все же, рискнул спросить:

– И каков был его ответ, лотос мой?

– А что, по мне не видно?! – рявкнула Хатшепсут, поворачиваясь к нему лицом.

Руки Сененмута задрожали, и он чуть не пролил пиво на тумбу.

– Прости, о, богиня, должен был понять…

– Слабак! – она будто не слышала. – Немощный мерзавец!

– Ты ведь предвидела, что так может быть… – напомнил зодчий.

– Тварь!

Хатшепсут продолжала бесноваться, мечась по покоям, словно львица в клетке. Будь у нее на пути столик или табурет, непременно опрокинула бы. Сененмут чувствовал, что ее ярости необходим немедленный выход. Иначе она обрушит гнев на кого-то еще. Например, на него самого.

«Либо… надо потушить этот пожар прямо сейчас!».

Он развернулся, держа кубки в руках, и ослепительно заулыбался.

– Напиток для прекрасной богини готов, – проворковал зодчий.

Она резко остановилась и посмотрела на него. Сененмуту показалось, что ее синие глаза пронзают его насквозь, однако своего взгляда не отвел. Внутренне весь сжавшись, он протянул ей один из кубков. При этом постарался придать голосу максимально мягкие нотки.

– Вот. Покрепче, как ты и просила.

Зодчий подметил, как начинает спадать румянец с этих знакомых округлых щек, а упругая красивая грудь перестает вздыматься от тяжелого дыхания. Про себя он с облегчением выдохнул.

«Спасибо, Амон-Ра, кажется, ты снова спас мою задницу. Я вечный твой должник. Хотя ты давно обязан был испепелить меня за то, что я развлекаюсь с твоей Хенемет[4]».

Она взяла протянутый кубок. На пухлых губах заиграло подобие улыбки.

– Я говорила, что твой голос успокаивает получше аромата мирры?

– Нет, прекрасная госпожа моя, не говорила.

– Ну, вот теперь сказала, – Хатшепсут залпом осушила добрую половину кубка.

– Не упадешь? – рискнул подшутить он.

– Хм, – она махнула на него рукой, словно отгоняя муху.

– Понял-понял.

Сененмут вовсе не обиделся. Потягивая пиво, он внимательно следил, как царица пытается разделаться с напитком за раз. Зодчий готов был подхватить ее в любой момент. Однако этого не потребовалось.

Хатшепсут громко выдохнула и, отдав кубок, потребовала:

– Еще!

– Моя прекрасная звезда, мы должны…

– Еще, я сказала!

Он спешно повиновался. Отдал ей свой сосуд, а сам вернулся к тумбе за добавкой.

Когда стал наливать новую порцию, то услышал ее хриплый голос:

– Не волнуйся. Клянусь Хатхор, я не упаду.

– Просто беспокоюсь…

– Не напьюсь, говорено тебе!

– Все-все! Я понял.

Он наполнил алебастровый кубок до краев и обернулся к ней. Хатшепсут стояла посреди покоев и потягивала пиво, смакуя каждый глоток. Былой жажды и остервенения уже не было.

– Полегчало, – ухмыльнулась она, и в ее улыбке Сененмут заметил долю игривости.

– А я ведь и вправду решил, что ты захотела ублажить Хатхор.

– Хм, – царица отпила еще немного и утерла губы, – может, еще успеется, но тебя я все равно не перепью.

У зодчего округлились глаза:

– Считаешь меня пьяницей?

– Ха! – прыснула Хатшепсут, – ты и есть пьяница. Вспомни ту дыру, из которой я тебя вытащила. Как пытался залить горе дешевой брагой в пригородном трактире.

– Вот уж чего-чего, а это вспоминать я не хочу, – буркнул тот.

Он прекрасно помнил, что находился тогда на грани разорения из-за сорвавшихся планов строительства новой гробницы для писца. Однако его зодческие способности уже в те времена были подмечены юной Хатшепсут. В последствие она нашла в нем и другие дарования…

– Не обижайся, – она завлекательно улыбнулась.

Сененмут почувствовал легкое возбуждение. Напряжение спало.

– Как я могу обижаться на свою госпожу?! – воскликнул он, в свою очередь пригубляя напиток. Пиво пришлось кстати.

– Вот и не обижайся, – ее взгляд посерьезнел, – а теперь… давай поговорим о деле. Раз этот мерзавец решил оставить меня без того, что принадлежит мне по праву… опять… Придется пойти на то, о чем ты мне поведал.

Зодчий побоялся, что она сейчас снова распалится, но этого не произошло. Хатшепсут оставалась спокойной и расслабленной.

– О, госпожа, – он приблизился к ней, – ради тебя я на все пойду.

– Ну?

– Лучше всего это сделать утром, как только Ра полностью взойдет над горизонтом. Он любит в это время выходить на прогулку по Хапи.

Хатшепсут сморщила носик:

– Никогда не понимала его любви к катанию на лодках.

– На ладье, – поправил Сененмут.

– Неважно, – она пожала плечами, – кто с ним будет?

– Яхмеси Пен-Нехбет и…

Царица изумилась:

– Яхмеси Пен-Нехбет?

– Да, он самый, – кивнул зодчий, – разве ты не знаешь, госпожа моя? Он же наставник…

– Я помню, – нетерпеливо перебила царица, – удивлена, что он ходит за ним даже на прогулках по Хапи.

Сененмут вздохнул:

– Яхмеси прицепился к нему, как комар к смоле.

– Хмм…

Хатшепсут вспомнила этого сурового, но верного воина. Он ходил в походы на гиксосов не только при ее отце, но и во времена деда – его тезки пер-А Яхмеси. Пен-Нехбет весьма уважаемый и почитаемый старец как при дворце, так и во всем Уасет. С возрастом он немного размяк, однако оставался хорошим и опытным наставником. Какое-то время даже занимался воспитанием ее самой, хотя молодую царицу всегда больше интересовали государственные дела, нежели воинская дисциплина и порядок. Пока царевна Нефру-Ра переживала период младенчества, Пен-Нехбет исполнял роль ее воспитателя и наставника. Потом, когда малышка подросла, Хатшепсут передала ее на попечение Сененмуту, а Яхмеси отправила на покой… Но вскоре появился он, и Джехутимесу решил, что справедливый и опытный вояка станет идеальным наставником для своего новорожденного сына, вызвав бывалого воина с заслуженного отдыха обратно ко двору…

«Слишком идеальным, – подумала Великая царица, —от него уже исходят эти глупые воинственные замашки. Ничего удивительного. Каков учитель, таков и ученикнегоот него уже исходят эти глупые воинственные замашки. Ничего удивительного. Каков учитель, таков и ученик».

– Но это сыграет нам на руку, – вырвал ее из воспоминаний Сененмут.

– Правда? Интересно, как? – Хатшепсут отпила еще немного.

– Яхмеси Пен-Нехбет хоть и преданный вояка, но слишком стар, чтобы замечать всякие мелочи.

– С ними будет кто-нибудь еще?

– Да, лотос мой. Несколько гребцов, да парочка телохранителей.

– И?

Сенемут загадочно улыбнулся. Сейчас он походил на лисицу, задумавшую стащить утку из пруда.

– Но они не смогут помешать. Все произойдет, когда царская ладья отчалит от берега и выплывет на середину реки.

– И что дальше? – легкие нотки нетерпения прозвучали в ее тоне.

– А дальше он упадет в илистые воды Хапи, а престарелый Яхмеси ничем не сможет помочь, – лицо зодчего скривилось, – жаль, в том месте слишком глубоко, да и крокодилы рядом плавают… несчастье-то какое…

– Как же он в Хапи упадет? – хмыкнула Хатшепсут. – Удар хватит что ли?

– Почти, – подмигнул Сененмут, – корни бешеной травы[5] легко спутать со сладкими плодами моркови… а припадок с ударом от зноя.

– Интересно, – протянула Хатшепсут, устремив невидящий взор в сторону.

– Нет человека, нет… – начал было зодчий, но она тут же прервала.

– Ты опять за свое? Сколько раз говорить, бросай этот простолюдинский говор!

– О, прости меня, дурака, – спохватился он, – впредь постараюсь не осквернять твой божественный слух постыдными речами.

– Как ты собираешься это сделать? – Хатшепсут вернулась к обсуждению. – Ты же знаешь, что пищу постоянно проверяют.

– Проверяют только для него, – уточнил зодчий, – но Яхмеси то и дело угощает его своей.

– Вот как? – вскинула брови она.

– О, да, моя госпожа. Пен-Нехбет вечно твердит, что на свежем воздухе у него зверский аппетит. Сметает все подчистую.

– А если что-то пойдет не так?

– Что тут может пойти не так, моя богиня? – изумился Сененмут.

– Не знаю, – пожала плечами Хатшепсут, – но я всегда просчитываю наперед. Вдруг Яхмеси сам отведает яств?

Зодчий вздохнул:

– Не думаю, госпожа, что он станет есть сам. Пен-Нехбет последнее время часто жалуется на плохой аппетит. Старость. Он и хлебной крошки в рот не берет до самого вечера.

– Хм, – она вновь отвела взор, – тогда… это звучит хорошо. Пусть мне и не нравится, что приходится делать.

– У тебя нет выбора, о, богиня, – проворковал зодчий, – ты достойна быть Херу.

Царица посмотрела ему в глаза, затем поставила кубок на крышку сундука с драгоценностями и обхватила шею Сененмута руками.

– Мудрые слова, – прошептала она.

– Я доставил тебе удовольствие, моя госпожа? – он подался вперед.

– Хмм, – Хатшепсут приоткрыла уста, – ты можешь его продлить прямо сейчас.

– Твое желание для меня закон.

***

Саргон проснулся на рассвете, когда первые лучи солнца стали проникать в комнату для гостей. Меч с серебряной гравировкой переливался в пучках света, нежно лаская взор. Рядом стояла пустая чаша из-под пива, которую он осушил перед отходом ко сну. На глиняной тарелке виднелась половинка смоквы. Другую половинку они съели вместе с воробьем. Остатки вчерашнего пиршества валялись между прутьями окна в виде засохших крошек.

Потянувшись, мулат встал и расправил плечи. Руки ниже локтей ныли, но уже не так сильно, как вечером.

«Надеюсь, не придется опять тащить на своем горбу тюки до рынка. Этого еще не хватало».

Он забрал меч и пристегнул к поясу. Раздался стук в дверь.

– Да?

– Это Саптах.

– Входи.

Саргон провел ладонями по лицу, прогоняя остатки сна.

Тростниковая дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился Саптах. На нем были все те же непослушный черный парик и белый схенти, на котором мулат приметил пару новых сальных пятен. Судя по жиру, блестевшему у торговца на губах, тот уже успел плотно позавтракать.

– Мог и меня позвать, – укоризненно подметил Саргон, указывая пальцем на лоснящийся подбородок торговца.

– А-а-а, – отмахнулся тот, утирая рот тыльной стороной ладони, – то был всего лишь небесный барашек[6]. Так, что ничего ты не пропустил.

– Ну-ну. Надеюсь, хоть дашь еды в дорогу?

– Обидеть меня хочешь что ли? – насупился Саптах. – Я уже велел Сатхекет насолить парочку перепелок. Сейчас она хлопочет на кухне за салатом и луком.