Шаг на пути к небу. Роман

В Настино дежурство, на ферму, всегда приходил кто-нибудь из её братьев, за молоком. Войдя на базу, Ванька, старший из двух Настиных братьев, не сразу понял то, что предстало его взору. На мгновение растерявшись, по стонам и всхлипываньям сестры, он сообразил, что происходит. Подбежав, и схватив валяющиеся рядом вилы, парень со всего маху саданул черенком, по потной шее Фрисмана. Тот моментально обмяк, судорожно вытянув ноги и захрипев. Ванька бросил вилы, и начал стаскивать его грузное тело, придавившее Настю. Выбравшись из-под него, она поднялась и обняла брата.

– Слава Богу, братик, ты вовремя.

– Что случилось, Насть? – недоумённо спросил парень, до конца не осознавая, что произошло.

– Да Фрисман перепил, и снова со своими предложениями пришёл, токмо на этот раз далеко зашёл. Завтра проспится, ничего помнить не будет.

В состоянии шока от произошедшего, Настя не понимала, что тело Фрисмана лежит бездыханно.

– Насть, он, кажись, не дышит, – наклонившись к нему, предположил юноша.

– Как не дышит? – холодная дрожь пробежала по её спине.

– Почему?

Она наклонилась и положила голову к нему на грудь, вслушиваясь в биение сердца.

– Не бьётся сердце, – Настя шарахнулась от него.

– Что теперь делать? – она сползла по стене на пол и положила голову на руки, уперев их в колени.

– Вань, беги на конюшню, там Колька Фролов, попроси коня на двадцать минут, скажи, мне срочно надо, он даст. Верхами гони на выпаса, найди Матвея Семёновича, может он что придумает.

– Хорошо, я мигом.

– Постой. Давай его к стогу сена отволочём, не дай Бог кто зайдёт.

Они взяли тело за руки и волоком протащили метров двадцать, положив рядом с приготовленным для кормежки первотёлок сеном.

– Ну, всё, беги.

Ванька рванул, хлопнув дверью. Настя взяла дрожащими руками вилы, и присыпала тело. Её сердце разрывалось от страха.

Через полчаса, Матвей с Ванькой вбежали на базу.

– Настя, что случилось?

Бандурин подлетел к ней. Она прижалась к его груди и заплакала. Девушку трясло. Он обнял её.

– Настя, расскажи толком, что случилось?

– Матвей Семёнович, я не знаю, что мне делать, – начала она, всхлипывая.

– Я не знаю, к кому обратиться за помощью. Вы единственный близкий человек. Вы последний, кто видел папу живым, кроме вас, у нас никого нет.

– Настя, говори, что случилось.

Она, с трудом сдерживая слёзы, рассказала ему всё, что произошло.

Матвей подошёл к стогу, где лежал труп, убедившись в Настиных словах.

– Так, слушайте меня внимательно. Настя, я понимаю, что это сложно, но постарайся успокоиться. Ты коров подоила?

– Ннет. – Как бы напрягая память, замешкавшись, ответила она.

– Бери и дои коров, как ни в чём не бывало. Ванька, будь здесь с сестрой. Я зараз буду.

Вскоре он вернулся.

– Иван, открывай ворота.

Парень отварил затворы. Бандурин заехал вовнутрь на бричке.

– Давай, быстро, грузим. Они втроём закинули тело и присыпали его сеном.

– Ванёк, давай со мной, а ты Настя, доделывай свои дела, по плану, и в конце смены, дуй домой, после работы я к вам приду.

– Ага, – покорно махнула она головой.

Матвей аккуратно, незамеченным, выехал с фермы, и направился в сторону реки. Недалеко от станицы они раздели его, и сложили вещи на берегу. Отъехав от этого места километров десять вдоль реки, Бандурин остановился у речного затона.

– Давай Вань, спрыгивай.

Они слезли с брички и столкнули с неё тело. Матвей разделся, и вплавь затащив труп на глубину, отпустил его.

– Сестре ничего не рассказывай, это будет нашим с тобой секретом. Чем меньше народу будут знать, тем лучше. Вообще, кроме нас с тобой, об этом никто не должен знать. Добро? – наставлял Бандурин Ваньку по пути в станицу.

– Добро.

– А ты казак молодец, – похвалил его Матвей.

– Я бы на твоём месте поступил точно так же. Честь для казака, дороже жизни, – немного помолчав, добавил он.

Вечером Бандурин, как и обещал, пришёл к Беляевым. Настя заметно нервничала.

– Ну что там, как? – подбежала она к нему.

– Оболтус этот ничего не гутарит, слово с него не допросишься. Молчит, как рыба.

– Да как. Казаки бають, вроде бригадир наш, пошёл пьяный купаться, да утоп, – как ни в чём не бывало, ответил Матвей, искусственно придавая своим словам спокойствие. Они переглянулись с Ванькой.

– Как утоп? – не поняла Настя.

– Ну как топнут, – продолжал он, – разделся, полез в воду, да спирт ко дну потянул, только вещи на берегу и остались.

Бандурин улыбнулся.

– Не бойся Настя, Господь милостив, глядишь, всё обойдётся.

Она в недоумении смотрела на него, и молча хлопала глазами.

– Спасибо вам, Матвей Семёнович, не знаю как вас и благодарить.

– Не стоит благодарностей, у меня к вам дело есть. Присаживайтесь, – указал он на стол, и сел сам. Все сели рядом.

– Не знаю, может, конечно, неподходящий момент я выбрал для этого дела, но думаю в самый раз. Последней волей Михаила Кузьмича, было завещание мне позаботиться о вас. Я ему дал слово, и слово своё сдержу. Но что бы у меня было больше возможности заботиться о вас…

Он помолчал, прокашлявшись, как бы проталкивая ком, подступивший к горлу. Настя с братьями, молча, слушали его, ловя каждое слово.

– В общем, так, – начал он официальным тоном.

– Иван Михайлович, Дмитрий Михайлович, Анастасия Михайловна, господа честные казаки.

Он опять поперхнулся и продолжил.

– На правах старшего казака в семье, которому по наследству переходят полномочия отца, я прошу у тебя, Иван Михайлович, руки твоей сестры.

У Ваньки, от удивления и неожиданного поворота событий, округлились глаза. Настю кинуло в жар, Митька молча заулыбался.

В глубине души, Анастасия понимала, что Матвей ей нравится. Она, как бы на подсознании, относилась к нему, как к родному. Возможно, это было связано именно с тем, что он был последним, кто видел её отца живым. Он был тем, кто прожил с ним на чужбине много лет, и тем, кто похоронил его, после того, как тот умер у него на руках. Но она даже не надеялась на то, что этот человек сделает ей предложение. В воздухе повисла тишина.

– Матвей Семёнович, – начал Ванька, вставая и подражая его официальности.

– Я, на правах старшего казака в семье Беляевых, отдаю тебе свою сестру, и благословляю её на то, что бы она продолжала род казаков Бандуриных.

Настя сидела, хлопая глазами. Она смотрела то на брата, то на Матвея, не в силах понять, что происходит.

– Настя, ты согласна? – посмотрел на неё Бандурин.

– Да кто её спрашивать станет? Братья согласны, на том и порешим, – перебил его Митька.

Все уже забыли о Фрисмане. То, что происходило сейчас, было для всех важней утонувшего бригадира.

Настя поднялась из-за стола. Матвей встал за ней. Она подошла к нему и прижалась.

– В воскресенье же пойдём к отцу Вячеславу, венчаться, – сделал умозаключение Ванька.

– А чего ждать?

ГЛАВА 5

– Венчается раба Божья Анастасия, и раб Божий Матвей, – с припевкой в голосе, басил отец Вячеслав. В небольшом, тесненьком его доме, набилось много народу. Посреди этой толпы, стояли Матвей с Настей, держась за руки. Сзади, них стояли его брат Андрей с женой Варварой, придерживая над венчающимися венцы. Батюшка продолжал служить. Обвязав их руки рушником, он провёл их три раза по кругу, образованному из собравшихся. Напевая полагающиеся молитвы, он творил над ними священные действия.

– Подойдите, и поклонитесь родителям, – направлял их священник, следуя канонам таинства. Венчающиеся, подойдя к стоящим рядом, с иконами в руках, Семёну Евсеевичу и Марии Тимофеевне, поклонились до земли. Те, поцеловав, благословили их.

На следующий вечер, к дому отца Вячеслава подъехал «воронок». На лай собаки он вышел на крыльцо.

– Кто там?

– Товарищ Ковалёв? – отозвался один из приехавших.

– Да, Ковалёв.

– Впустите.

Вячеслав Фомич спустился с крыльца, и закрыл пса в будке.

– Заходите.

Трое военных зашли во двор.

– Собирайтесь, вы проедете с нами.

Никаких лишних объяснений не понадобилось. Священник понял, что тот донос, который показывал ему Пустовал, попал туда, куда надо. Он, молча вошёл в дом и собрал немного вещей в вещмешок. Выходя, поставил собаке полную миску.

– На, дружок, ешь, может и не свидимся уже.

Батюшка погладил пса по ушам, тот завиляв хвостом, начал хватать еду. Подперев калитку снаружи палкой, отец Вячеслав сел в машину.

В ноябре 1933 года, он перешагнул порог лагерного барака. Осень выдалась холодной. К её концу стояли морозы под тридцать градусов, и кругом лежали глубокие сугробы. Войдя, он остановился, привыкая глазами к тусклому свету. После улицы казалось, что в бараке темно. Щурясь, Вячеслав Фомич бегло окинул присутствующих взглядом. Всё напоминало ему первую отсидку. Однотипный барак с двухэтажными, деревянными нарами, длинный стол посередине, по разным сторонам две буржуйки, у которых хлопотали истопники. Даже лица людей показались ему знакомыми.

– Опа, чё за фраер к нам пожаловал? – подходя к нему виляющей походкой, прошепелявил зек, без двух передних зубов. Батюшка, отряхивая снег с фуфайки и ушанки, молча смотрел на него.

– Представься, дядя, – продолжал шепелявить и пританцовывать подошедший.

– В хату зашёл, и молчишь, вежливости не кажешь, с уважаемыми людьми не здоровкаиси. Не по – людски получается. Чё, папа с мамой не научили что – ли?

Он, оглядываясь на сидящих по шконкам и за столом зеков, заржал, некрасиво растянув свой беззубый рот.

– Чьих будешь, болезный?

– Да нет, нормально папа с мамой учили, – проводя рукой по заиндевевшей бороде, заговорил священник.

– Отец Вячеслав меня зовут, из сибирских казаков буду.

– Опаньки, ты смотри, ещё один отец.

Беззубый, опять повернулся к наблюдающим за происходящим заключённым.

– Слышь, каторжане, краснопёрые нам ещё одного попа прислали. Одного уморили, так решили исправиться. Нате, мол, вам ещё одного. Беспокоятся, суки, о грешных душах наших.

– А ну, Беззубый, потеряйся, – вставая из-за стола, прервал его коренастый, с небольшой проседью зек. Тот молча отошёл в сторону.

– Проходи к столу, отец Вячеслав, – приглашающе показывая рукой на освободившееся место, позвал он его.

Батюшка подошёл к нему.

– Благодарствую. Спаси Христос, – глянув ему в глаза, и выказав свою признательность, он сел.

– Я Антип, – присаживаясь рядом и протягивая руку для приветствия, представился гостеприимный каторжанин.

– А по батюшке как? – уточнил Вячеслав Фомич, пожимая руку.

– Да мы люди не гордые, голубых кровей не имеем, можно и без батюшки.

– Из уважения к твоему родителю хотелось бы всё-таки обращаться к тебе по батюшке. Ибо почитай отца и матерь твою, и продлятся дни жизни твоей на земле.

– Антип Поликарпович Казанцев, раз на то пошло. В народе Казначей.

– Очень приятно, будем знакомы, Антип Поликарпович. Я Вячеслав Фомич, в народе – отец Вячеслав.

– Налейте кипятку батюшке, – скомандовал он.

Через мгновение, на столе стояла алюминиевая кружка, из которой валил густой пар.

– На вот, грейся, Вячеслав Фомич.

– Благодарствую.

Отец Вячеслав обхватил её обеими руками, и немножко отпил.

– Что ж там комиссары творят? На воле, пади, уже ни одного попа не осталось? – возмущённо начал Антип.

– Жил у нас тут один поп, хорошо говорил, душевно. Как скажет, что-нибудь, будто Христос по душе босиком пройдёт. Так Кум его в карцере заморил до смерти. Вот теперь ты.

– На всё воля Божья, – спокойно ответил батюшка.

– Ничего на земле не происходит без воли Божьей. Ни один волос не падает с нашей головы, без Его ведома.

– Ну – ну, то – то я вижу, как Он ваши волосы бережет, скоро не то, что волос, в живых ни одного не останется, – усмехнулся Казначей, несколько человек тоже засмеялись.

– Эт точно, – подтвердил кто – то его слова.

– Ты, Антип Поликарпович, меня не понял. Я гутарю не за то, что Он нас бережет, а за то, что всё, что с нами происходит, енто с Его ведома и позволения.

– И за какие, скажи, прегрешения, с Его позволения, Россию в такую задницу окунули? Ладно, с нами понятно, нас есть за что, а вот ты – то как? А знаешь сколь тут политических? Пруд пруди, и половина из них, за анекдоты сидят, да за языки длинные. А священников, сколько по лагерям, мама родная.

– Один каторжанин уже говорил такие слова, и первым переступил врата рая.

Отец Вячеслав посмотрел в его глаза.

– Осознание своей греховности – это первый, и очень важный шаг на пути к Богу. Его ты уже сделал. Второй шаг – это осознание Его святости. Понимание того что Он, Святой и Праведный, не совершил ни одного греха, и безвинно принял мученическую смерть на кресте, дабы нам, которые заслужили это, не оказаться на этом кресте. Он, Безвинный, взяв нашу вину на Себя, нас оправдал. А ты говоришь за анекдот.

– Да мне рая не видать, как своей селезёнки, которую мне вертухаи отбили, – он помолчал.

– А хотелось бы, если честно, да грехи не пусчают.

– А ты думаешь, у того вора и разбойника, что рядом со Христом на кресте висел, меньше грехов было? Думаю, может даже побольше, и ничего, простил Господь кающегося грешника. В том-то и сила наша, и спасение. И это третий шаг, который сделал тот разбойник. Исповедав свою греховность, и осознав Его святость, он попросил «Вспомни обо мне Господи, когда будешь в Царствии Твоём».

Все вокруг притихли, слушая диалог вора и священника.

– Не далеко от тебя Царствие Его, Антип Поликарпович.

Казначей молча смотрел на него, ловя каждое слово, и пытаясь успеть переварить всё, что он говорил.

– Вот ты гутаришь, за что? – продолжил батюшка.

– А нечто сам не ведаешь? Царя, Помазанника Божьего убили, вот от того и проводит нас Господь через горнило. Потому как, мы все повинны в его смерти. И ты, лиходей, и я поп, и князья, и дворяне, и казаки больше других, потому как Богом призваны на защиту веры Христовой. От того и страдают более многих.

– О, слышал полковник, ты больше всех виноват, от того тебе пятнашку и впаяли.

Антип посмотрел на немолодого зека, лет шестидесяти. Тот, встав, подошёл к столу.

– Разрешите представиться, – обратился он к батюшке.

– Полковник Уссурийского казачьего войска, Водянский.

Позвольте с вами не согласиться. Мы присягу не нарушили, и своего царя не предавали. Это он нас предал, отрекшись от престола. Мы до последнего дрались за него, от того и гниём теперь в лагерях. А кто-то и в сырой земле уж давно. Так что, нет на казаках греха клятвопреступления. Мы свой крест до конца понесли. А вот то, что к вере Христовой охладели, вот тут в самую точку.

Он присел на нары рядом со столом.

– На всех вина лежит за смерть царёву, – продолжил священник.

– Но благ и милостив Господь. И будет ещё реять над Россией триколор, и взойдёт на престол империи монарх, и помажет его Господь на царство. Не знаю, сколь годов для ентого понадобиться, может пятьдесят, может сто, а может и по более. И если за эту веру мне придётся в карцере помереть, я на это согласный.

Водянский перекрестился.

– А нужен ли он, монарх? Мало казакам от царей досталось?

– Да кто его знает, как лучше-то. Теперь сам чёрт не разберёт.

Антип обвёл слушающих взглядом, все обступили стол.

– Ни дай Бог, какая-нибудь сука, стуканёт на батюшку, на перо посажу, без лишних разговоров, политические, вас касается.

– Да не стращай ты их, Антип Поликарпович, на всё воля Божья.

– Ну, ты отец Вячеслав даёшь, хорошо тебе, у тебя на всё воля Божья. И сколько ж тебе за твои проповеди наболтали?

– Да, самую малость, – усмехнувшись, ответил батюшка.

– Десять лет, с учётом рецидива.

– Так ты у нас ещё и не первоход.

– Выходит так.

– Ну, Бог даст, уживёмся.

Казначей поднялся из-за стола.

– Благослови, батюшка.

Он сложил руки для благословения и наклонил голову. Священник встал.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь. Он перекрестил его.

– И меня благослови, батюшка, – прошепелявил Беззубый.

– Во имя Отца и Сына и Свягаго Духа, аминь.

– И меня.

Водянский тоже подошёл к нему. Постепенно, за благословением выстроилась большая очередь.

В барак вошёл начальник лагеря Глушко, с двумя солдатами.

– Ну, я так и думал, – усмехнулся он.

– Как же вы меня достали, со своей религией, безмозглые фанатики. Взять его, и в карцер, – приказал он солдатам, не раздумывая.

Те быстро схватили отца Вячеслава и вывели вон.

– Ну – ну, – опять усмехнулся Глушко.

– Рабы Божьи? Я вам устрою рабов Божьих.

Презрительно плюнув, он вышел вслед за своими солдатами.

– Вот же тварь, опять началось, и этого заморит, падла, – зашепелявил Беззубый.

– Нужно что-то делать, Антип Поликарпович, – подошёл к нему полковник.

– Как пить дать, убьет он его. Нельзя этого допустить, нужно что-то делать.

– Ша фраера, слухай сюда, – поднял руку Казначей.

– Батюшка правильно говорит, с нашего молчаливого согласия, краснопёрые над Россией глумятся, царя нашего убили, священников наших убивают, да церкви рушат. Сколько ж можно-то?

– А что мы можем, Антип Поликарпыч? – перебил его зек, со шрамом на лице.

– Ты полковник тоже заладил, делать, делать, а что делать то?

– Кое-что можем. Он вон, на смерть верную идет, улыбаясь, а нам, слабо? Короче так, фраера, объявляем всем бараком голодовку, пока батюшку не вернут. Ни дай Бог увижу, что кто-то по углам шкерится и жрёт, заставлю руку свою сожрать.

Глушко доложили, что третий барак, в полном составе, уже второй день, отказывается от еды. Он вызвал к себе Казначея.

– В чём суть вопроса? – посадив его перед собой, негромко спросил начальник.

Зная об авторитете Казанцева, Глушко старался иметь его расположение. Несколько лет назад, Казначей одним своим словом остановил бунт в лагере, который чуть не стоил ему погон.

– Зачем священника моришь, гражданин майор?

– А, вот в чём дело, – по обыкновению усмехнулся тот.

– За попа мазу тянете?

– Отпусти его.

– А если не отпущу?

– Получишь сто трупов, отъехавших с голодухи. Как думаешь, с таким раскладом, скоро ты станешь гражданином подполковником?

Антип говорил спокойно и размеренно, это придавало его словам серьёзности. Майор видел это, и это его пугало. Он понимал, что со ста трупами, ему не то, что погоны, ему головы не сносить.

– А что ты за того не впрягался, или тот плохо проповедовал? – с ехидством в голосе, решил поддеть его Глушко.

– Нет, хорошо проповедовал, не думал я просто, что ты его убьешь. Этого я тебе убить не дам.

– Хм, не даст он, герой. Да не убивал я его, он сам помер, слабеньким оказался. А может его Бог к рукам прибрал? – продолжал тот ехидничать.

– Я ж против Бога не попру, ну призвал его Господь, что тут поделаешь. Я вот не пойму тебя Казначей, ты ж вор, ты, когда у людей крал, тоже о Боге думал? Молился, наверно, перед каждым делом? Или ты с каждого дела попам часть отстёгивал, что бы они тебе грехи замаливали, а сейчас по старой памяти, мазу за них тянешь?

– Ну, я пошёл? – всё в том же спокойном и уверенном тоне спросил Казанцев, не реагируя на его выпады.

– Иди, – ответил Глушко, еле сдерживая свой гнев.

Казначей встал, и молча, вышел. Майор, соскочил, и с психу, схватив со стола какие-то бумаги, швырнул их в дверь.

– Вот тварь, – процедил он сквозь зубы.

Через час, отец Вячеслав был уже в бараке.

Глава 6

«Товарищи казаки, станичники! 25 августа, сего, 1936 года, в 20.00, в здании клуба, состоится сход. Просьба прибыть всем казакам обязательно!» – прочитал вслух Петро Башкин объявление, наклеенное у входа на ферму.

Вокруг собрался народ, посмотреть, что там расклеили по всей станице.

– Интересно, о чём гутарить будем? – спросил он как бы у всех.

– Ну что, станичные, завтра после смены все на сход, а сейчас давай за работу, неча толпиться, – громким голосом сказал Семён Евсеевич, усиливая его, что бы всем было слышно.

Собравшиеся начали расходиться по рабочим местам, по пути обсуждая прочитанное. После трагической гибели Фрисмана, по ходатайству председателя, Семён Евсеевич был назначен на должность управляющего фермой, где до этого работал ветеринаром. Пустовалу стоило трудов это назначение. Обком партии долго сопротивлялся, сетуя на его казачье происхождение и судимость сына. К тому же припомнили и участие Савелия в антибольшевистской борьбе. Но всё же, Тимофей Аркадьевич смог настоять на своём. Семён Евсеевич был большим профессионалом в животноводстве, и имел непререкаемый авторитет среди казаков. А в тридцать третьем, когда продовольственная политика поставила село на грань выживания, именно благодаря профессионализму и авторитету, удалось сохранить поголовье скота, и избежать гибели людей. Чего нельзя было сказать о других регионах Сибири, да и всей страны в целом. Из-за того, что правительство было вынуждено восполнять растущие пищевые потребности индустриальных регионов, селу были поставлены увеличенные планы сельхозпроизводства, с которыми оно не справилось. Этим был вызван кризис. Люди, в прямом смысле, умирали от голода, не сумев грамотно распределить ограниченные ресурсы. Начался падёж скота. И лишь немногие колхозы смогли без потерь выйти из сложившейся ситуации, во многом благодаря грамотному руководству на местах. Семён Евсеевич внёс неоценимый вклад в преодоление кризиса, чем, несомненно, вызвал расположение руководства. Его не пролетарское происхождение и прошлое, остались «за скобками».

Следующим вечером, в назначенное время, казаки – колхозники, начали собираться в клубе. Шумя, и обсуждая тему предстоящего схода, они занимали места в зале. На сцене стоял заранее приготовленный стол, и три стула. Над ними большими белыми буквами, на красном фоне, был написан лозунг – «Трудиться и служить на благо Родины – почётная обязанность каждого!» Кто-то обсуждал смысл написанного, дымя папиросами.

– Ну, с трудом-то понятно, а вот со службой чего-то не совсем, – сказал громко, кто-то из зала.

– Энто точно, – подхватили эту мысль казаки.

– Не хотять на службицу-то брать нашего брата.

– Бздять оружию казаку давать, – брякнул скрипучим голосом старый дед.

– Спиридоныч, ты это, потише, а то неровен час нагутаришь себе на срок, – одёрнул его сосед.

– Да не боись, – улыбнулся беззубым ртом старик, – девяностолетних нынча не содють.

– А могёт быть, изменилось чаво? – продолжали звучать различные предположения.

– Недаром же казаков собрали.

– Могёть и изменилось. Опять закабалить, поди, хотят.

– Да можа и не закабалить. Оно понятно, что былых преференций казаку не вернуть, а вот со всеми на равных могуть определить.

– Ну да, а то срамно как-то, казаков вообще на службу не брать, аки прокажённых.

Пока среди казаков шли перетолки, на сцене послышался стук сапог. К столу прошли трое, Пустовал и двое военных.

– Товарищи! – торжественно начал речь председатель, выйдя на середину сцены.

– Разрешите представить вам наших гостей. Заместитель начальника военного комиссариата, старший лейтенант НКВД, товарищ Беглов, и уполномоченный по делам обороны, майор НКВД, товарищ Солянников.

Он развернулся, и, подойдя к столу, сел. Беглов сел рядом, Солянников вышел на середину.

– Товарищи колхозники! – начал он, но немного помешкав, поправился.

– Товарищи казаки! Я уполномочен ознакомить вас с постановлением, – майор развернулся, и, взяв со стола приготовленный лист бумаги, начал с него читать.

«Постановление Центрального Исполнительного Комитета СССР, от 20 апреля 1936 года.

О снятии с казачества ограничений по службе в РККА.

Учитывая преданность казачества советской власти, а также стремление широких масс советского казачества наравне со всеми трудящимися Советского Союза, активным образом включиться в дело обороны нашей страны, – Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановляет: отменить для казачества все, ранее существующие ограничения, в отношении их службы в рядах Рабоче – Крестьянской Красной армии, кроме лишённых прав по суду.

Председатель Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР, М. Калинин.

И. о. Секретаря Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР, И. Уншлихт.»

Он закончил читать, и положил постановление обратно на стол.

– Добавлю от себя, товарищи казаки, – продолжил Солянников.

– Партия и Советская власть оказывают советскому казачеству высокое доверие. Забывая обо всех противоречиях, которые имели место быть, мы должны все вместе заботиться о благосостоянии и безопасности нашей Родины. Уже 21 апреля сего года, приказом народного комиссара обороны СССР, за номером 061, были переименованы в казачьи некоторые кавалерийские части. Полным ходом идёт формирование новых, казачьих кавалерийских дивизий. Также для казаков открыты двери во все рода войск. Товарищ Беглов займётся постановкой на воинский учёт казаков призывного возраста. Вы будете направляться в войска с учётом ваших предпочтений. Уже сегодня казаки могут послужить отечеству не только в кавалерии, но и в бронетанковых войсках, артиллерии, пехотных соединениях, на море и в воздухе.