Прогулки по Одессе. И Одесской области! Юмористические зарисовки из одесской жизни

На Радиалке я встретил такого известного в Одессе человека, как Василия Васильевича Москаленко, знаменитого одесского футболиста, лучшего бомбардира одесского футбола. Именно про Москаленко я слышал от старых болельщиков, что «Вася – единственный, кто не продал Одессу», т.е. не ушел играть в Киев или еще куда. На Радиалке он заведовал футбольной секцией, судил соревнования. Ездил на двадцать первой «Волге», к тому времени уже изрядно устаревшей модели, видимо, оставшейся со времен его футбольной славы. Как-то проходили в заводском спорткомлексе какие-то соревнования по мини-футболу. Мне удалось забить красивый гол. Недалеко от ворот соперника я принял мяч, обманул защитника и, не давая мячу опуститься на землю, вторым касанием в падении забил мяч в угол ворот. Этот мяч оказался решающим, и мы выиграли 2:1. После матча Василий Васильевич увидел меня в коридоре и сделал жест головой, подняв подбородок вверх, мол ценю, молодец. Человек он был, видимо, суровый, немногословный, да это видно и по его фотографиям, но эту бессловесную похвалу от знаменитого футболиста мне очень приятно вспомнить. Сейчас трудно сказать, был ли прав Василий Васильевич, что не «предал» Одессу, наверно прав, в любом случае, видите, я про него пишу.

Заметным человеком на «Радиалке» был Анатолий Дмитриевич Бондаренко, который работал начальником производственно-диспетчерского бюро. Уже много лет спустя, после его смерти, я узнал, что он, оказывается, был одним их ведущих туристов Одессы, объездил весь Советский Союз, до самого «магадана». Анатолий Дмитриевич был очень простым человеком, порядочным, работягой, одевался скромно, у него было четверо детей, очень добрым и веселым. Я никогда не видел, чтобы он повышал голос, а на заводе наорать друг на друга, «послать» было нормой. Он разговаривал с людьми тихо, но настойчиво. Помню, как он меня учил, что ведомости нужно заполнять очень аккуратно, цифры писать так, чтобы они читались однозначно, чтобы, как он говорил, «девушка-оператор за восемьдесят рублей зарплаты при вводе данных в компьютер не думала бы какая это цифра, ибо она все равно этого делать не будет». И когда я ошибался, снова спокойно повторял свою мантру.

Была у него одна прикольная постоянно действующая шутка. В разговоре он часто вставлял для сравнения «фаберже». Кто не понимает, что это такое, смотрите фильм Звягинцева «Левиафан». Например, Анатолий Дмитриевич мог сказать примерно такое: «Мои фаберже крепче, чем этот ящик, который они сделали». Или что-то подобное: «Лучше бы сварили суп из моих фаберже, чем из той гадости». Было очень весело. После увольнения с «Радиалки» я видел Анатолия Дмитриевича только один раз. Я мчался по Киевской трассе, заехал в город, не снизив при этом особенно скорость. И вдруг, на первой остановке, возле микрорайона Нефтянников, я увидел Анатолия Дмитриевича. Несмотря на то, что я успел пролететь, наверно, метров двести, я сдал назад, чтобы подвезти его. Ему было очень приятно.

И знаете, что еще было на «Радиалке»? Там был театр! Юмористическо-сатирический! Я там играл. Бессменным руководителем театра был Валентин Пантелеймонович Ващук. Он был простым рабочим цеха обработки в течение тридцати, а то и более лет. Но его главным помещением на заводе была комната в заводском клубе. Повсюду были развешены афиши спектаклей и представлений с подписями знаменитых актеров, которые приезжали в клуб с шефскими концертами. Я тоже играл в этом театре! Валентин Пантелеймонович учил меня премудростям актерского мастерства. Он говорил, что комедийный актер стоит выше драматического актера, так как комедийный актер всегда может сыграть драму, а вот драматический актер далеко не всегда может сыграть комедию. И еще он объяснял, что в комедии не нужно бояться переиграть. Гротеск поощряется. А вот в драме переиграть запросто. Он говорил, что Отелло должен сразу душить Дездемону, а не заниматься ерундой типа «Я сейчас тебя убью, я тебя сейчас задушу».

В театре и клубе ошивалось, включая меня, много интересных людей. И директор клуба и худрук клуба и все остальные были вовлечены в творческий процесс. Помню музыканта Владимира Яковлева с его группой «Бродячие артисты». Где он бродит сейчас?

Смешной был случай, когда одна девочка пришла к Ващуку в театр. Сказала, что ей очень нравится атмосфера высокого искусства, и она готова репетировать спектакль, но когда состоится премьера, то играть она не будет, так как стесняется. Милое создание.

А я играл в спектакле, и в доказательство у меня сохранилась афиша. Успех был грандиозный. Жалко, что вы не видели спектакля. Какую я взял паузу! Люди из зала, ломая первые ряды кресел, рвались на сцену поблагодарить артистов. Это был настоящий фурор!

Ну а потом театр сгорел. Я с завода уволился, и что было там дальше – не знаю.

Одесса в иммиграции

Из Одессы уехало столько людей, что сейчас по всему миру живет в два раза больше одесситов, чем в самой Одессе. Но невидимые нити, связывающие одесситов, остались. Социальные сети только укрепили эту общность. Те, кто уехал, не забывают Одессу. В своих новых городах и странах они называют районы, улицы и кафе одесскими названиями – «Маленькая Одесса», «Ланжерон», «Глечик». В этих кафе они попивают местное пиво и мечтают снова увидеть Одессу. Это сто лет назад люди уезжали навсегда. А сейчас можно жить на две страны. Я знаю таких, которые летают туда-сюда по несколько раз в году.

Приезжая в Одессу, одесситы-иностранцы дивятся новым названиям. Мой дядя, увидев магазин с названием Рорус (был у нас такой), прочитал его по-американски – получилось Попик. Но я вернул долг. Когда я был в Америке в гостях, я прочитал Coney Island Avenue (что читается как Кони Айленд авеню) как Соня Исланд авеню. Мы квиты.

Иммигрантов, которые приезжают в родную Одессу в гости, можно отличить по нескольким словам. Одесский язык они еще помнят, но вместо «да, ладно» они говорят «Окей». И так красиво грассируют звуки! А еще они забывают слово «фотоаппарат» и говорят «камера». Выкидывают они не мусор, а «гарбидж». Я бы на месте мусора серьезно обиделся бы. А дети иммигрантов ходят в «каледж». Те, кто живут во франкоязычной среде, вместо привычного и нормального «добазарились» все время вспоминают какой-то «дакор».

У них у всех есть большое преимущество. То, что мы, постоянно живущие в Одессе, воспринимаем как должное, привычное, для них уже немного экзотика, возвращение в мятежную юность. Их чувства освежены, не замылены. Они заточены на все «одесское», как приезжие. Когда мой кузен и дядя приехали в Одессу, я им дал свою машину. Оформил доверенность у нотариуса. Но тогда был какой-то фокус – доверенность эта была нормальной, но вроде как к ней можно было прицепиться, так как для иностранцев как-то не так нужно оформлять. Так они ездили и мечтали, чтобы их кто-то остановил, так соскучились по нормальному общению с одесскими гаишниками. Так их задолбали эти правильные американские полицейские, которые все делают по закону. И моим родственникам повезло. Их остановил одесский гаишник, чтобы проверить документы. И прицепился, что доверенность не та. Они только этого и ждали, вспомнили былое. Вы себе представить не можете, как они были счастливы, когда мне про все это рассказывали. Спрашивают они гаишника, сколько же тебе дать. А он отвечает: «На паперти размер милостыни не назначают». Дали они ему с американской щедростью, и сказали, что сдачи не надо. А наши гаишники такие, могут и сдачу дать, например, раньше на Новый Год со ста долларов пятьдесят всем давали, все строго по таксе. Очень удобно. Хорошие были времена.

ЧМП

В самом конце улицы Ланжероновской, там, где начинается Ланжероновский спуск, находится административное здание. Сейчас здесь тихо. А когда-то… Здесь было главное предприятие города – Черноморское морское пароходство. Как видно из названия, оно настолько морское, что оно дважды морское. Какая здесь была движуха! Сновали бесчисленные клерки, завотделами, бухгалтеры, грузовая служба, пассажирская служба, всякие кураторы неизвестно чего, словом весь береговой состав. Ходили и моряки. Их всегда можно было отличить – они никуда не спешили, а на лицах у них было слегка презрительное отношение к «береговикам», никто из них не понимал, что делают здесь все эти люди.

Пароходство было больше чем фирма. В те года невозможно было найти семью, в которой кто-то не был бы как-то связан с пароходством. Как-то в конце 90-х, в Киеве, рекрутер, глядя на мое резюме, сказал знаменательную фразу: «Все в Одессе работали в пароходстве». Да, я тоже там работал.

Но сейчас там тихо. Хотя ЧМП по-прежнему числится в этом здании. Но нет сути, нет движухи. Можно упрекать кого угодно в развале ЧМП, но как человек, работавший там, могу сказать – оно не могло не развалиться. В ЧМП просто не было ни одного человека руководящей должности, который бы думал о будущем пароходства. Не было такого и в стране. ЧМП-шный клерк – это было такое особое существо, которое каждый день, каждую минуту думало только об одном, как урвать, как отщипнуть от пирога, унести себе в норку и там скушать. Этих клерков выращивали всех где-то в одном месте, так они были похожи друг на друга. Их ничего не интересовало, кроме личной выгоды. Это от одного из них я слышал ставшую впоследствии классической фразу – «Пока я куратор этого дела, я его угроблю». Что, интересно, когда он ее произнес, никого в комнате это не взволновало, к этому все привыкли. Плюс ко всему, этих клерков еще было невозможно выловить. Они бесконечно слонялись по каким-то курилкам, делая якобы там свою работу. На своем рабочем месте они появлялись ненадолго, как бы невзначай, и снова убегали.

Но как-то однажды я их встретил всех в одном месте. Дело было так. В Одессу во время круиза пришел пассажирский пароход «Максим Горький»! В тот момент это судно уже не принадлежало ни пароходству, ни Украине, путем ряда махинаций предыдущего руководства пароходства оно, как и ряд других судов, было выведено из состава судов пароходства в собственность некой структуры, которая была учреждена еще в СССР, а потом стала российской. Некоторые горячие головы говорили, что судно нужно арестовать, но дальше слов дело не пошло. Несмотря на то, что судно уже было не украинским, экипаж был в большинстве своем одесским, с нашим капитаном. Вот это судно мне нужно было посетить во время его короткой стоянки на Одесском морвокзале. Для выполнения своей задачи мне нужно было получить разрешение капитана. Кто не знает, на любом судне капитан – царь и бог, а на пассажирском судне, он еще и диктатор, дьявол, Иисус Христос и мать родная. Я правдами и неправдами оказался в каюте капитана. Капитан сидел за своим столом, а за обеденным столом, который был роскошно накрыт, заседали все те люди, которых так сложно было найти в пароходстве. Все эти кураторы, инструкторы, начальники служб, снабжения, доения и т.д и т. п. сидели все здесь в одном месте, пили виски, закусывали, травили анекдоты и были все такими теплыми, такими добрыми, такими улыбающимися, каких их никто в самом пароходстве никогда не видел. Любо-дорого было на них смотреть. У каждого был специальный пароходский портфель, у всех одинаковый. Подозреваю, что его им выдавали при приеме на работу. В портфель могла поместиться одна бутылка виски, одна бутылка вина, одна бутылка коньяка, одна бутылка бренди, одна бутылка рома, один блок сигарет Мальборо, один блок сигарет Кэмел, две банки заморской икры, две деликатесные рыбные консервы, одна деликатесная мясная консерва. Оставшееся место заполнялось рахат-лукумом и жвачкой. Эх, какое было время!