скачать книгу бесплатно
И они захохотали. Костриков на голоса не поворачивался, он и так понял, кто это распространяется в его адрес.
– Ну, Веселов, ну, Сиротин, поквитаемся, – повторял Василий про себя, – я этого вам не прощу. Свои люди.
– Игорь Петрович, – приподнялся с места начальник смены Сиротин, – Я расскажу вам всё, что случилось сегодня ночью в общежитии.
– Фёдор Григорьевич, что такое? – спросил Кочин.
– Лучше бы женщины ушли в коридор, это не для их ушей.
– Я думаю, вы ненадолго затяните свой рассказ.
– Нет, конечно, я вкратце, расскажу самую суть.
Через несколько минут Костриков выскочил из комнаты, как ошпаренный и бросился на улицу. И его никто не окликнул, не задержал. Он сел в автобус и уехал в общежитие. И в этот же день исчез из города. Прошла неделя, вторая, Костриков на рабочем месте не появлялся.
«Уж не случилось ли что? – волновался Кочин, – не слишком ли больно мы задели его самолюбие, ведь он и сам пострадал из-за своей глупости. Надо как-то бы смягчить обстановку, всё ж мужики поняли бы ситуацию, так нет, подлил масла в огонь. Васька, как же ты Зойку то будешь обихаживать? А он брысь и убежал. И где он теперь ума не приложу. Костриков вроде неплохой парень и меня уважает. Надо для него что-то сделать. Ну, набедокурил, пройдёт, молодой ещё».
Игорь Петрович ждал Кострикова, но тот не появлялся. На исходе была уже вторая неделя, когда опухший и грязный в его кабинет вошёл Василий с заявлением об увольнении. Он встал в дверях, опустив вниз глаза.
– Слушай, блудный сын, может тебя отправить в командировку? Найдёшь пока нам жильё для прибывших на стажировку, время пройдёт, а после успокоятся ретивые головы, – вздохнул Кочин и внимательно посмотрел в лицо машиниста, которое постоянно менялось.
– Согласен, – еле слышно выдавил из себя Костриков, – только когда ехать?
– Хоть завтра, документы я подготовлю. Сегодня двадцать девятое июня. Первая группа выезжает восьмого. За это время ты должен всё подготовить.
– Спасибо, Игорь Петрович, век не забуду, – сказал Костриков и зашагал прочь.
Кочин смотрел в окно, пока не отошёл автобус, и на лице его блуждала улыбка.
Глава 9
Прошло несколько месяцев с тех пор, когда Виктор Уваров был у Кочина. Он по-прежнему работал агрономом. Некогда было думать о выезде в город. Текучка замотала вконец. Он мотался по району: то выбивал удобрения, то делал отчёты. Так что когда пришло письмо от Кочина, он не то чтобы обрадовался, а как-то сдал душой. И отказаться от данного Игорю слова не мог. Ему жаль было бросать начатое дело. Только что был полностью сделан тщательный почвенный анализ всего совхоза, как вдруг уезжать. Он ходил по избе, понурый и опущенный, и ни одной дельной мысли не приходило в голову.
Вечерело. Уваров вышел на улицу и долго сидел на козлах, где с женой пилили дрова. Мишка и Ванька кружились около ног, да ещё западно-сибирская лайка внимательно следила за действиями хозяина. Она тоже поняла, что с хозяином что-то творится неладное, грустила и отводила взгляд. Здесь было хорошо, уютно, правда, здорово одолевали надоедливые комары, но Виктор не обращал на них никакого внимания. На реке сновали утки. Собака тихо поскуливала, звала его на охоту, но он сидел без движения.
– Виктор, сходи в лес. Отвлекись, – крикнула Маринка, смотри, собака вся истомилась.
Но он ей не ответил, и она ушла в избу. А за деревней слышался крик грибников, но сейчас его не трогало, когда на сердце кошки скребутся, ведь через два дня он уезжает и надолго, считай на всю жизнь. Конечно, он будет сюда приезжать только уже гостем, а не хозяином. Картошка не выкопана, крышу бы надо немного подремонтировать, да всё как-то недосуг, яблони необходимо подрезать, а мне на учёбу в город Д. Виктор помнил, что сказал тогда его тесть, когда он поступил в сельхозинститут.
– Правильно сделал, – сказал он тогда, – земля наша, наша крепость, оторвёшься от неё, потеряешь силу.
«И вот приходится её терять нашу силу-то. А куда денешься, здесь уже нет продыху. Вся молодежь там. Что я передам своим детям? Вон они таращат на меня свои глазёнки. Я их надежда и опора, а у меня у самого подрезаны крылья и хотел бы я высоко летать, да не могу. И здесь такая скучища, хоть волком вой. Да ещё директор совхоза на мозги капает: почему, мол, не идёт мелиорация в совхозе, ведь много пустоши за деревней. Какая к чёрту мелиорация, если мы ещё не можем обработать культурных земель. Сколько запустили после войны? А ведь какие были урожаи. Хотя бы взять Генахину ниву, где рожь росла словно лес. А о картошке уж и говорить нечего. Я помню, как дед кричал мне: «Смотри, Вютюшка, какая овощ. Учись земельку любить пока я жив. Она у нас кормилица и поилица, так и дышит как живая. Да и так она живая. Она уже заросла ивняком. А он на болото глаз положил, а что там хорошего. Осуши эту массу торфа, жаркое лето будет и что? И погорит всё это. А там глубина залежей восемь метров. Голубев говорит: дескать, ты не понимаешь политики партии и правительства, пойми, если мы осушим эти болота. Нам за это все скажут только спасибо, да может ещё и наградят, не зря создано целое министерство мелиорации. Они сюда приедут, а у нас уже всё готово. Эх, ты Уваров! Надо ловить момент. Не хочу ловить эти моменты и понять тебя Владимир Степанович не могу. Вроде ты болеешь за нужды сельчанина, а на деле получается всё наоборот. Ведь что значит осушить эти болота? Значит, отнять у людей клюкву, грибы, нарушить фауну и флору леса. Чем питаться будут птицы: тетерева, глухари, рябчики, да и другая живность? – «Ну, уж это с тобой не наша забота. Не было печали о птицах ещё заботиться». – Но ведь это земля наша, – не сдавался Уваров. – Здесь жили наши предки, да и осуши это болото, не сменится ли после нашего вмешательства климат, ведь болото является естественным накопителем влаги. Не придётся ли нам потом бурить скважины, чтобы обеспечить животных водой? – «Мне приказано выполнять установку партии. Не тебя взгреют за невыполнение плана, а меня». – Но ведь и я кое что знаю, партия никогда не допустит безумных решений. – «Видно тебе Уваров не доказать. В таком случае нам с тобой вместе – тесно». – Виктор Иванович тогда промолчал, но потом вздохнул, как будто ничего не произошло между ними: «Эх, Владимир Степанович, ты хочешь построить животноводческий комплекс аж на две тысячи голов – фабрику мяса и реки молока. Хочешь в деревне построить пятиэтажные здания. Мне кажется это просто напросто – абсурд да и только. Деревня должна жить своей жизнью. – «Ты знаешь установку партии. Между городом и деревней не должно быть существенной межи». – Всё это я хорошо понимаю, но… – «Что за но? Это указание партии». – Но куда мы будем девать навоз и навозную жижу? Реку загадим. – «Не твоя забота об этом, Уваров. Будут отстойники». – А что дальше? – «А дальше, яйца не пускают», – уже начал выходить из себя Голубев. – «Будем на поля возить, поливать».
Уваров тогда замолчал и долго смотрел в угол кабинета.
«Понимаешь, Уваров, огромные цехи по производству мяса. Это же что-то значит. Не понимаешь ты текущего момента. Нам доверили, а ты!? Эх, Уваров, Уваров»!
– Владимир Степанович, я кажется тебе в этом деле не помощник. Не хочу, что нам потом будут тыкать в глаза за то, что мы сделаем. Я уезжаю в город. Да и не дай бог, что в таком скопище животных начнётся мор. А это всё возможно. Подцепит одна коровёнка какую-нибудь заразу и пойдёт цепная реакция.
Голубев приподнялся со стула, долго смотрел в глаза Виктору, потом со свистом произнёс:
«Понимаешь ли ты, Уваров, что делаешь? Здесь твоя родина, твоя крепость, а там что? Ни кола, ни двора. Вот что милый, переезжай ко ты на центральную усадьбу, квартиры есть, может быть, дурь-то и выйдет из головы.
– Ты же только сейчас сказал, что нам вместе тесно, – улыбнулся Виктор, – но улыбка получилась вымученная. Одним словом несовместимость характеров. Сейчас это очень модно.
– Брось Уваров, Ваньку валять. Тебе это не идёт. Убедил ты меня, но не совсем. Мне до сих пор хочется осушить это болото, но если здраво рассудить, рановато. У нас и так пока земли хватает. Да
и в копеечку это встанет. Может быть, тебя послушался, осушить, всегда успеется. Что ты там будешь делать, Виктор? Пойми город – не твоя стихия, ты не сможешь там жить.
– Другие живут, а я что глупее их? – пытался защищаться Уваров, хорошо понимая, что его доводы не убедительны и не имеют под собой твёрдой основы.
– Нет, конечно, ты не глупее их, даже талантливее многих, ты сугубо деревенский. Да что с тобой говорить, сам хорошо понимаешь. Земля без тебя осиротеет. Ладно, езжай, силой тебя держать не буду, но учти, для тебя здесь всегда есть место.
Голубев смотрел на свои тяжёлые, узловатые руки и вздыхал. Был он среднего роста, плечист и кареглаз.
– Спасибо, Владимир Степанович, если почувствую, что без земли жить не могу, вернусь, – вздохнул Уваров.
– Ты пойми, Виктор, мало ли что на работе бывает, разве можно всё принимать близко к сердцу.
Этот разговор с директором совхоза у агронома не выходил и головы. Он взвешивал всё за и против, но к выводу так и не мог придти, ушёл домой взял бутылку и выпил. А после пришёл тесть Иван Петрович Денисов. Он смотрел в угол избы и молчал. Уваров хотел сказать, мол, что вы молчите, но не сказал, просто язык не поворачивался. Он понимал, что делает непоправимое, но удержаться уже не мог. До этого момента Виктор знал всё: для чего живёт, и какие перед ним стоят задачи. Сейчас же запутался, так ли он поступает, не лучше ли переехать на центральную усадьбу, где не надо заботиться о дровах, своём участке, и, конечно, о сене на корову. Жаль корову, хорошо доит, да и молоко прелесть. Сарайка далеко, да и несподручно получается. Зачем корова, когда молоко и мясо можно купить в совхозе. Можно, конечно, только своё намного лучше. Тут доишь ручками, а там доильные аппараты. Аппараты они и есть аппараты, если плохо его обработать, может появиться вирус.
– Значит, к Кочину надумал, – выдавил из себя Денисов и поёжился, – старый я, сынок, живу воспоминанием. Может быть, чего и не понимаю. Трудно мне. Всё переворачивается с ног на голову, а раньше как? Земля кормилица и поилица, даже самый маленький клочок её и то берегли, а сейчас что? Вон Генахина нива вся заросла ивняком, и дела до неё нет никому, а на болота уже замахиваются. Что они, помешали! Сердце обливается кровью. Думал Витька Уваров, окончив, сельхозинститут, ну порадеет за нашу земельку. А он…
С улицы прибежали Мишка с Ванькой, схватили по куску хлеба и снова исчезли.
«Тяжело мне», – хотел было сказать Уваров, но сдержался, посмотрев на тестя, щёлкнул пальцами.
– Пойду я. Мне нехорошо, – сказал Иван Петрович, – что-то здесь не то. Ты уж, Витя, прости меня старика. Я думал, как лучше. У тебя уже чемоданное настроение, не удержать.
– Папа, зачем же вы его так, – вмешалась жена Маринка. – Он и так места себе не находит. Что ты думаешь, нам легко срываться с насиженного места.
«Нелегко, так и сидите», – хотел было сказать Денисов, но не сказал, понял, что уже бесполезно, и концы, соединяющие Уваровых с деревней, уже отрезаны, и остаётся им пожелать только счастливого пути. Он встал, зябко передёрнул плечами и вышел. А потом вскинулась Маринка. Она сняла резиновые сапоги, и с обидой сказала:
– Посмотри, что с моими ногами? Они преют от влажности. Я сама уж пропиталась потом и навозом. На что мне эти сапоги-чулки, модельные туфли. Перед коровами что ли выпендриваться. Что я хуже других? Вон Анька Рожнова дурнушка дурнушкой, а приезжает сюда фити-мити горожанка.
Уваров вспомнил, как эта Анька сказала Маринке:
– Эх, такая красота гибнет в деревне. Одень тебя по настоящему, так от тебя же глаз не отвести. И чего нашла в этом захолустье. Ведь все твои подружки там – в городе. Восемь часиков отработала и ты свободна. Не надо ухаживать за коровами. Благодать. Хочешь в кино – пожалуйста, хочешь в парк тоже.
Деревня Елизаровка расположилась на высоком пригорке. Она прямо как бы поднялась над землёй, стремясь вверх к солнцу. А сзади и с боков её прикрывает сосновый бор. И стоит только перейти эту гряду сосняка, как сразу начинается болото, где клюквы временами столько, что и за осень не вычерпаешь. Внизу же прямо по фасаду домов виднеется река Шексна. Она спокойно катит свои чёрные волны на песчаную отмель. Слышно как временами в воду падают подмытые камни, или осыплется часть берега прямо с деревьями. В такие минуты идёт шум по всей деревне. Сначала люди выходили на берег полюбоваться происходящим, а потом надоело. А деревня стояла домик к домику, красивая, да ладная. Многие завидовали жителям Елизаровки. Когда-то здесь было пятьдесят с лишним домов. Осталось всего одиннадцать. Многие перевезли свои дома на центральную усадьбу, поближе к городу. Площадка, где обычно молодежь собиралась на игрища, заросла травой и ивняком. А когда-то сюда приходил и учитель физики Денисов поразмяться. Он говорил:
– Ребятки, дайте ударить, вспомнить молодость.
Уваров набрасывал ему мяч. И если Иван Петрович мазал палкой по мячу, он закрывал лицо руками и смеялся: вот, мол, старею, даже в лапту играть разучился. Он ещё долго стоял и смотрел на ребят, потом кричал задорно:
– А ну, ребятки, кто меня перегонит.
Потом он раздевался и прыгал в воду.
В воздух летели брызги воды. Шум и крик стоял такой, что из домов выходили люди, слушали. Набаловавшись вволю, все шли домой. Взрослые качали головами: хорошо здесь детям, приволье. И вот уже не слышно детских голосов. Уваровы так ещё не выросли, да и как им тут вдвоём-то, не разбалуешься много-то. Сейчас Денисов, оступаясь, шёл по деревне. Он помнил каждый дом, кто в нём жил и куда делся. Вот дом Игоря Кочина, а этот Дёмки Мальцева, а этот? Он перебирал в памяти имена, фамилии, даже год рождения многих помнил, родственные связи, вспомнил, как ходили чесать кулаки в соседнюю деревню, и частенько были битыми. А как было весело – синяк под глазом, но зато ты не уступил. Значит – настоящий мужчина. Никто не думал тогда, что деревня в скором времени будет неперспективной. Одних мужиков из деревни ушло на фронт больше пятидесяти человек. Из них заслужили высокое звание, герой Советского Союза посмертно, аж трое. А сколько награждённых медалями и орденами? Да кажется все, ушедшие на фронт.
Денисов сел на пенёк на краю деревни. Вот он Герой Советского Союза, родился здесь. Обыкновенный парень, а за родину свою не пожалел жизни.
Тиха ночь. Небо вызвездило. В тёмной лазури пролетают самолёты, спутники. Сидит Иван Петрович, думает. А думы одна одной мрачнее. У Уваровых ещё свет. Галина Кочина спит. Не легко ей, всю жизнь промыкалась, воспитывая сына. Сначала хотела уехать в Москву к матери. Отец, ведь погиб, а у матери ещё сын и дочь. Мать каждый год приезжала в деревню, звала. Но Галина всегда отказывалась. Она душой прикипела к сельской жизни. И делать в Москве уже было нечего. Где работать ей, что знала, забыла, а техника на месте не стоит. Правда, Игорь на неё до сих пор сердит за это. Москвой он бредит, Москвой дышал. А перед ребятами похвалялся, что уедет в столицу, женится только на москвичке, не иначе как с высшим образованием. Будет у него трёхкомнатная квартира в центре Москвы, два сына, машина «Волга», и конечно шикарная дача. Мечты, мечты, сколько их было в деревне у людей. «Сначала боролись за Советскую власть, проводили коллективизацию, потом война. Пётр то Кочин не перед чем не останавливался для достижения своей цели, да попал под пулю Мишки Уварова. Не стерпело сердце парня такого надругательства над русской честью, правильно Мишка поступил, как патриот своей родины. Кочин всегда отличался этаким легковесным бахвальством. Думал ему всё позволено. Сунулся было к Маше с рукой и сердцем и получил от ворот поворот. Злобу затаил на Ваньку Уварова, да ладно бы на кулачках, а то друзей подпоил и науськал на парня. Это, конечно, подлость, так за свою любовь не борются. Хотел чужими руками жар загрести. Ишь, какой хлюст», – думал Денисов.
Луна взошла над деревней, осветив все её уголки. Вон покосилось крыльцо у Кочина, у Витьки Уварова крыша прохудилась, некогда парню, замотался весь. Денисов видел, как вышел из дому Уваров, тоже не спится бедолаге, да и как быть спокойным, меняется полностью жизнь. Не от добра бежать хочет. А что здесь хорошего осталось? Река и то стала грязной лужей. Сначала животноводческий комплекс траванул её, потом свинарник. Так что воду из неё стало пить опасно. А какая была раньше, чистая, да рыбная. Пей её свежесть – не напьёшься. А теперь! Эх, люди! Надо бы мне стукнуть кулаком по столу, чтобы не пилили парня, так нет, сам поддержал баб. Лучше ему там будет в городе то? Как бы не так. Сердце что-то стонет. Тесть ещё называется и друг его отца. Эх, дела, стали мы какие-то боязливые, да ещё себе на уме. Иван Петрович слышал, как в доме Уваровых открылась дверь, и донёсся до него голос Виктора:
– Тайга, и тебе невмоготу.
Собака от радости и любви к хозяину залаяла и стала прыгать, чтобы лизнуть хозяина в лицо.
– Виктор, ты чего устраиваешь трагедии? – крикнула из окна Маринка, – многие уезжают и без сожаления. Нравится им в городе. Город – не деревня, что её оплакивать.
– Поезжай, Витенька. Что в деревне-то киснуть. Молодые ещё, годы то летят. Мы уж тут как-нибудь без вас справимся. Смотри-ко, почти вся деревня подалась в город, – вздохнула мать, пристроившись рядышком к снохе. – Игорь-то Кочин друг детства, езжай смело. Вон их дом. Галя- то не нахвалится на сыночка, какой он у неё умный, да хороший.
– Эх, – тихо пробурчал про себя Денисов, – сбили парня с пути общими усилиями. Я-то старый дурень не встал за него. Сейчас ещё Настя прибежит – тёща ненаглядная, моя женушка.
Так оно и вышло. Вскоре появилась и она. И Виктор решил удалиться. Он с болью посмотрел в глаза матери и прочитал в них: мне бы, конечно, было бы лучше, если бы ты был дома, но что поделаешь, все уезжают. И Виктор понял, она щадит его. Он поднялся на цыпочки и тихо пошёл прочь, вслушиваясь в жизнь природы, улавливал встревоженность птиц. По едва заметной тропинке завернул на кладбище. Могилки дедушки и бабушки с деревянным крестом встали перед ним. Виктор открыл дверцу, зашёл. Темно. Деревья, вырисовываясь на фоне горевшего заката, были величественны и сказочные. В кустах мелькала маленькая птичка, но Уваров не обращал на неё внимания. И она подсела рядышком, глядя на него чёрными бусинками глаз: мол, ты меня не обидишь? И, убедившись, что человек сидит не шевелясь, пискнула. Ей отозвалась другая. И тут наступила полнейшая тишина, даже слышен был треск кузнечика. Солнечные лучи, пробиваясь через зелёную чащу листвы, медленно таяли, вскоре совсем побледнели и пропали. Ночь приближалась, распуская чёрное покрывало тьмы. И словно по мановению волшебной палочки в небе блеснули яркие звёзды. Ночь была тёплая и нежная. В поле не утихал коростель. Запах разнотравья будил у него щемящую грусть. Уваров думал о своих близких. И думы были тоскливые, тягучие. На какой-то миг он забылся, и будто из-под земли он услышал голос любимой бабушки: «Ты чего Уваров скис? А ну пострелёнок выше нос, нет-то я тебе поддам». – Бабуля, ты? – хотел было крикнуть Виктор, но понял, что это голос из детства и отвечать на него не надо. – «Но бабушка права я растворился в своих бедах. Надо брать себя в руки».
Бабуля иногда покрикивала, но чтобы ударить – никогда. Дед тоже. Поэтому он любил их обоих. И вот теперь, сидя на скамеечке, он понял, как они ему дороги. Потом всплыла картинка из его детства. Вот Игорь Кочин стоит у школьной доски на уроке физики и отвечает тему электричество. У него смутное представление о том, как получается ток. Он, конечно, читал, готовился к уроку, но до конца так и не осознал. И сколько ему не объяснял Виктор, он мало что почерпнул.
– Кочин, ты сегодня готовился к уроку? – спросил, улыбаясь, тогда Иван Петрович.
– Вместе с Уваровым два часа сидели, – ответил Игорь, не смущаясь.
– Хорошо! Вижу, что знаешь. Ещё один вопросик и поставлю оценку.
Кочин заулыбался, взглянул победным взглядом на Виктора и приготовился к ответу. Он был напряжён ожиданием, но учитель не спешил. В классе была такая тишина, что было слышно полёт очнувшейся от спячки мухи. Все ждали, какой вопрос задаст учитель, если Игорь не ответил на заданный вопрос. Сделав серьёзное лицо, Денисов думал. Он краем глаза смотрел за Кочиным и с растяжкой в голосе сказал:
– Игорь, скажи пожалуйста, что будет, если генератор замкнуть ломиком?
Вопрос, явное дело, был провокационным, и Кочин глазами забегал по лицам одноклассников. Но ребята с улыбкой отворачивались. Время будто остановилось. Игорь не знал что ответить. И тут увидел Маринку, которая подавала ему сигналы, жестикулируя пальцами клетку на руках, и Кочин отрывисто брякнул:
– Турма.
Класс ахнул будто в помещении разорвалась бомба. Смеялись все даже учитель – серьёзный человек, побывавший на фронте, и тот не удержался. Игорь же, состряпав на лице маску шута-затейника, молчал, всматриваясь в лица одноклассников. Вытирая на глазах слёзы веселья, Иван Петрович сказал:
– Молодец, Игорь, садись. Ставлю тебе высший бал за ответ – два.
– Витя, а я, чтобы не случилось, буду инженером, – выдохнул из себя по дороге домой Кочин, – попомни меня.
На кладбище уже солнечный свет среди деревьев погас, когда Виктор почувствовал, что кто-то ему сунулся в руки мокрым носом. Он от неожиданности вскрикнул и вскочил:
– Тайга, ты? Как напугала. Ну, пошли домой.
В деревне уже не было свету, и только в доме Аньки Рожновой, которая приезжает сюда с компанией поразвлечься, гремит музыка и слышатся пьяные голоса.
«Дармовые деньги получают, – подумал Уваров. – То ли муж у неё, то ли сожитель не поймёшь, работает таксистом. Сама хвастала. На счётчике накрутит шестьдесят копеек, люди дают рубль. Стоит ли давать сдачу – мелочь ведь. А если ещё сядут пьяные, то её Вовулечка, как она его называет, и вообще стыд теряет. Аньке двадцать девять лет уже, а детей она рожать не хочет. Для себя живёт – сволочь». Он прошёл мимо её дома в поле. Трава шуршала под ногами. Огромная тень от ели, что стоит на краю деревни, перечеркнув большую часть поля, уходила вдаль. Луна, выглядывая из-за ветвей, подмигивала своим золотистым светом, а с северной стороны нависал ковш большой медведицы. Небосвод, будто на него накидали мириады звёзд, отдавал мрачным холодом. Виктор упал в траву и стал смотреть в небо. И ему показалось, что кто-то всесильный придавил его, смотрит, раскрывает душу, спрашивает. Уваров хочет понять, друг это или враг и не может. Он видит огромные глаза вселенной, которые через жуткую тьму холода, добираются сюда, до него. Эти глаза сливаются в одно яркое огромное пятно на весь небосвод, надвигается на него. Его бросает в жар и холод. Виктор прижимается в страхе к земле, чувствуя, как от неё идёт материнское тепло, как она вздрагивает вместе с ним. Он приложился к её груди ухом и услышал, что сынок дрожишь? Я тебя не выдам. Я земля, земля, земля – прародительница всего живого. Опора ваша и надежда. Не забывайте об этом, люди!
Уваров не понял сон это или земля действительно говорила с ним. Очнулся, почувствовав, что кто-то прижался к нему своим тёплым телом и лижет лицо.
– Тайга, моя собачка. Ты везде со мной, – пробурчал он, – спасибо тебе за верность.
Он обнял её и уснул на этот раз крепко. Земля баюкала и ласкала его. Он слышал глухие рокочущие слова: я тебя не выдам, не выдам! А потом зазвучало:
«Я земля, я своих провожаю питомцев,
Сыновей и дочерей,
Долетайте до самого солнца,
И назад возвращайтесь скорей».
Он увидел огромную женщину, покрытую лесами, холмами, морями, реками и озёрами, которая пела звучно и протяжно эту песню. Рот её раскрывался, и с языка стекали целые реки чистой изумрудной воды. А глаза были синие, синие. Уваров понял – это озёра. В своих руках она держала моря и океаны, как бы говоря: люди, пользуйтесь моими богатствами, я щедра, потому что ваша мать.
Уваров вскочил со словами:
– Приснится же такая бессмыслица, а потом думай, что ты не того. – Тайга взвизгнула, и Виктор вздохнул, – придавил я тебя собачка.
Выглянувшее из-за леса солнце окончательно разогнало остатки сна. По всему горизонту блестели его яркие лучи. День разгорался, плавился, цвёл. Виктору показалось, что в лучах восходящего солнца стоит женщина – земля и расчёсывает свои длинные зелёные волосы. Они искрятся и блестят изумрудами. Он присмотрелся, протёр глаза, но ничего не увидел, кроме набегавших со стороны солнца белёсых туч. Что это было предупреждение или ещё что, он, конечно, не знал, только боль по земле нашей вошла в его сердце и не давала покоя.
Маринка, обеспокоенная отсутствием мужа, избегала всю деревню и когда увидела его, просто повисла на шее и заплакала.
«Надо ехать, – подумал Виктор, – они правы. Наша жизнь продолжение рода».
Через несколько дней поезд, стуча на стыках, увозил группу рабочих на учёбу в Днепродзержинск. С ним уезжал и Виктор Уваров.
Глава 10
Поезд из Москвы должен был прибыть с минуты на минуту. Василий Костриков нервно ходил по перрону и, не обращая внимания на людей, жевал яблоко, сорванное по пути. Вид у него был, конечно, затрапезный. Он как-то весь обмяк, съёжился. Случай случившийся с ним в общежитии, который получил на заводе широкий резонанс, он не забыл. И сейчас, вспоминая об этом, не знал как вести себя при встрече. И ещё он боялся, что лаборантка Зойка Кухтина отвернётся от него. Она красивая и обаятельная, может ребят водить за нос. И ростом не обижена – всё при ней. Костриков зашёл в магазин, выпил два стакана вина для храбрости, но так и не мог успокоиться. Он видел свой позор и насмешки. Раздался звонок, и поезд, гася скорость, появился из-за поворота на станции. Василий взволнованно остановился у десятого вагона. Он хотел сначала увидеть глаза своей Зои, как она к нему относится и что скажет. Но девушки не было видно, и Василий расстроился: мол, это плохая примета.
– Здорово, Вася, – услышал он голос машиниста Алексея Могучева, – не соскучился?
Спрыгнув со скамейки, он облапил Кострикова да так, что тот ойкнул. Уваров вышел из вагона последним и, взяв в левую руку маленький чемоданчик, правой поздоровался с машинистом.
– Стоишь, герой, – вздохнул Веселов и деланно улыбнулся.
– А что мне прикажете делать? – обиделся Костриков. – Я на службе.
Могучев уже тащил Кострикова в сторону и шептал на ухо:
– Ну, как устроился?
– Увидишь сам, чего спрашивать. Дом с садом, что ещё надо. И главное в нём никто не живёт.
– Добро. Ты как всегда не превзойдён. Я рад за тебя. Не приготовил?
Могучев щёлкнул себе по подбородку, прищурив левый глаз.
