ВЕЗУНЧИК. ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПЁС

Павел Гросс

ВЕЗУНЧИК. ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПЁС

Основано на сказочных событиях…

Произошедших в соседнем городе…

Вчера…

ГЛАВА 1. БРАКОВАННЫЙ ЩЕНОК

В собачьем питомнике «Сильные лапы и гордый хвост» царила идеальная, почти стерильная чистота – такая, что даже залетная муха, рискнувшая посетить это святилище, чихала от смущения и тут же уносилась прочь, лишь бы не позорить свой древний род грязными лапками.

Здесь все было с иголочки – белые стены, белый пол, белые потолки и аккуратные белые вольеры, похожие на номера люкс пятизвездочного отеля для четвероногих аристократов. Из невидимых динамиков тихо лилась классическая музыка – сегодня, кажется, это были «Времена года» Вивальди. В какой-то мере представленное естество выглядело иронично, так как за этими стерильными стенами времена года имели обыкновение сменять друг друга с присущей им непредсказуемостью, тогда как в лучшей обители породистых псов этого городка всегда царила вечная, благоуханная весна, а еще обязательное послушание постояльцев и выдержка обслуживающего персонала.

В одном из родильных отделений, пахнущем антисептиком и молоком, мама-лабрадор по кличке Изида (редкой британской линии «Олимп» с тремя чемпионами Европы в родословной) нежно вылизывала своих новорожденных щенков. Пять из них были светло-бежевого цвета – практически идеальными и безупречными. При взгляде на них складывалось впечатление, что этих ребятишек отлили на фабрике совершенства. Они слепо тыкались в мамин мохнатый животик и напоминали голодных кабанят. Шестой щенок, самый маленький и тщедушный, также, как братья и сестры, слепо тыкался мокрым носом в бок гордой за потомство Изиды. Он явно опаздывая на праздник жизни и пытаясь хоть как-то урвать свою долю молока. На его грудке, если приглядеться, словно опечатка божественной рукописи, выделялось ярко-белое пятно в форме… идеальной собачьей косточки. Вот так нелепо обошлось с этим малышом мироздание. Впрочем, история только началась…

***

Дверь в родильное отделение бесшумно открылась, запустив в мир первозданной чистоты двух жрецов культа породистых собак – хозяев питомника (заводчиков, как принято называть этих людей на профессиональном языке) в безукоризненно белых халатах, от которых исходил легкий запах дорогого парфюма и бесконечной самоуверенности.

– А вот и наше новое элитное пополнение, Федор Игнатьевич! —упоенно произнес старший заводчик, которого звали Аркадием Павловичем. – Взгляните-ка только! Чистейшая линия, кровь голубых… тьфу, то есть, золотых кровей! Просто безупречные экземпляры! Каждый – будущий чемпион и наша гордость!

Завороженный взгляд Аркадия Павловича, привыкший оценивать живые товарные единицы в шестизначных суммах, скользнул по щенкам и вдруг остановился на одном из них. Казалось, он споткнулся, вернее, наткнулся на невидимую преграду. Сладострастная улыбка, сиявшая на лице старшего заводчика секунду назад, мгновенно сползла с него – как скатерть со стола, если за нее хорошенько дернуть.

Аркадий Павлович с ужасом ткнул пальцем в сторону манежа. Сделал он это так, словно увидел внутри не щенков, а нечто отвратительное – воплощение всего мирового зла, заключенного в шестом, голодном и тщедушном пушистом комочке.

– Что… что это? – прошептал он, а затем сказал громче, с нескрываемым отвращением, словно испробовав на язык невыносимую кислятину: – Федор Игнатьевич! Взгляните! Откуда этот… брак?!..

Второй заводчик испуганно посмотрел в указанном направлении. Там, в манеже, рядом с недоуменной Изидой ползал крохотный шестой щенок. Казалось, чувствуя себя виноватым уже по факту нестандартного вида, он невольно демонстрировал всем свою грудку с роковым пятном в виде белой собачьей косточки.

– Этого не может быть! – Федор Игнатьевич аж вспотел.

– О, нет!.. – Аркадий Павлович пренебрежительно сморщился, будто обнаружил в блюдце с белужьей икрой громадного усатого таракана. – Немедленно изолировать! Это же брак! Дефект! Пятно! И в такой… в такой пошлой форме! Надо срочно избавиться от этого… чудовища. Оно скомпрометирует весь помет!

Второй заводчик перегнулся через ограждение манежа и, исполняя указание наставника, осторожно, с отстраненностью хирурга, манипулирующего инструментом над прокаженным – чтобы не испачкаться, отодвинул шестого щенка подальше от его безупречных братьев и сестер. Несчастный малыш жалобно пискнул, лишившись теплого маминого бока и молока.

Аркадий Павлович отвернулся от бракованного уродца с выражением человека, спасающего честь мундира. Улучив момент, Федор Игнатьевич быстренько – с ловкостью ушлого карманника, достал из кармана белого халата мобильный телефон (носить его на территории питомника, к слову, строго воспрещалось всеми инструкциями) и тайком сфотографировал «бракованного» щенка. В его глазах мелькнула не жалость к четвероногому изгою, а, скорее, азарт коллекционера, нашедшего уникальную монету с ошибочной гравировкой.

***

В офисе заводчиков под потолком лениво вращался старый вентилятор, купленный при Царе Горохе. Он монотонно гудел, разгоняя не столько воздух, сколько мысли организаторов жизнедеятельности питомника элитных лабрадоров.

– Никто не должен узнать о нашем позоре, – пафосно заявил Аркадий Павлович, расхаживая по кабинету, застланному ковром с изображением огромной головы (почему-то) сенбернара. – Ни один уважающий себя кинолог не поймет, если информация о браке выйдет за пределы «Сильных лап и гордого хвоста». Нас осмеют. Наш рейтинг упадет. Пусть его поскорее кто-нибудь заберет с глаз долой. Может, в приют отдадим? Или в деревню? В лабораторию на опыты, в конце концов?

– И желательно… бесплатно, – лакейски поддакнул Федор, неумолимо стуча клавишами раритетной печатной машинки «Ундервуд», которую он считал стильным аксессуаром, подчеркивающим связь с давними традициями питомника. – Чтобы лишних вопросов не задавали. И чтобы не тратиться на его содержание. Он же лопает, простите, кушает немало. А корм нынче… – он многозначительно хлопнул себя ладонью по вспотевшему лбу.

– А это мысль! – обрадовался Аркадий Павлович, словно его коллега только что изобрел вечный двигатель. – Гениально! Отдать даром! Добавьте в объявление: «В связи с переездом отдается в добрые руки щенок лабрадора. Очень перспективный! Его мы отдаем даром любому желающему!». И телефон наш не забудь, и цену на остальных пропишите

– Покрупнее?

– Естественно, покрупнее! Чтобы контраст был виден. Чтобы лопух… то есть, будущий хозяин, почувствовал свою удачу, забрав у нас это существо!

Тяжелый и злой стук клавиш гулким эхом разносился по кабинету. Судьба шестого щенка, еще даже не успевшего получить имя, была решена. Вентилятор продолжал свое медленное и совершенно бессмысленное кружение под потолком.

***

На следующий день на парковке у питомника – аккурат в луже от вчерашнего дождя, затормозил старый ржавый фургон цвета выцветшей надежды с одной разбитой фарой. Это чудо-техники подозрительно напоминало транспортные средства из фильмов ужасов, на которых неизвестные личности увозят в никуда зазевавшихся школьных прогульщиков.

Из фургона, как два клопа из старого дивана, вылезли взъерошенные злой мужчина (он же – дядя Ко) и злая женщина (она же – тетя Лю). Очутившись на улице, они сразу принялись зыркать по сторонам хитрющими глазами.

– Щенка золотистого лабрадора – даром… – произнес дядя Ко, кивнув в сторону белоснежного здания питомника «Сильные лапы и гордый хвост». – Гм-м, странно все это.

– Не нагнетай, – буркнула тетя Лю, поправляя платок с рисунком линялых попугаев на нем. – Бери, что дают. Перепродадим. Скажем, породистый. А кость эту дурацкую на нем закрасим или еще что. Короче, избавимся от нее. Делов то…

– А с заводчиками точно договоримся?

– А куда они денутся? – усмехнувшись, тетя Лю набрала на мобильном телефоне номер Федора Игнатьевича, о чем-то быстро с ним переговорила и буркнула вслух: – Нужно обождать. Они его приготовить должны.

***

Сделка века должна была с минуты на минуту состояться. Чтобы скоротать время, хозяева странного фургона достали из карманов смятые, засаленные бумажные деньги и пустились в пляс прямо на асфальте, напевая при этом:

У меня есть друг блестящий,

Он звенит, он настоящий!

Это денежка-монетка, моя милая соседка!

А еще есть друг бумажный,

Он такой большой и важный!

Он шуршит, как лист осенний, наш любимый, без сомнений!

Я люблю их собирать,

И в копилочку бросать!

Пусть их будет очень много,

Очень много! Очень много!

Денежки, наши друзья,

Без вас, родных, никак нельзя!

Пусть они всегда звенят,

В кошелечках пусть лежат!

Устав от плясок, они плюхнулись на обочину, рядом со своим драндулетом.

***

Дверь офиса дяде Ко и тете Лю открыл сам Аркадий Павлович, слегка насторожившийся от внешнего вида будущих потенциальных хозяев бракованного щенка. Взгляд старшего заводчика, привыкший оценивать клиентов по золотым часам и крокодиловым ботинкам, скользнул по стоптанным сапогам Ко и заношенному пальто Лю, сразу после этого брови с выражением легкой брезгливости сами поползли вверх.

– Вам чего? – спросил он, придерживая дверь так, словно боялся, что вместе с посетителями внутрь проникнет дешевый запах дворовых псов.

– Здравствуйте! Мы насчет… щеночка, – сказал Ко, потупив взгляд. – Объявление ваше в газетке прочли. Про того, что… даром. Сердце екнуло, прямо вот тут. – Он ткнул кулаком себя в грудь и издал глухой звук.

Аркадий Павлович нахмурился. «Вот от таких сердобольных и надо избавляться», – промелькнуло у него в голове.

– Так, – сказал он сухо. – А вам на что щенок-то нужен? Порода дорогая, содержание недешевое…

– Ой, вы в нас не сомневайтесь! – всплеснула руками тетя Лю, ее голос звенел, как начищенный самовар. – Мы ему всех себя отдадим! У нас же свой хуторок тут недалеко маленький, домик свой. Места полно! А любви-то сколько! Я ему и молочка парного, и курочку отварную буду давать. Муженек мой, – она ласково толкнула Ко локтем в бок, – у него вообще руки золотые, будку отдельную сделает ему, будет не хуже ваших хором!

Дядя Ко скромно потупился, сделав вид, что разглядывает дыру на собственном рукаве.

– Да что там будка… Я ему целый дворец сооружу, с резными ставенками. У нас на хуторе, – он понизил голос, – один малец гостил из города, так вот он аж плакал, когда уезжал от нас. Собаку нашу дворняжку обнимал, не мог расстаться. Пришлось ему на память ошейник еёный отдать. Такой был ласковый пес, Шариком звали. Помер от старости, царствие ему небесное. Вот с тех пор и пустота в душах наших заселилась.

Он вытер мнимую слезу кулаком. Аркадий Павлович к своему удивлению почувствовал вдруг, как в его черством, как сухарь, сердце шевельнулось нечто похожее на жалость. Не к этим людям, конечно, а к самому себе – за то, что вынужден вот это все непотребство сейчас выслушивать.

– Понимаете, – вступила в дело тетя Лю, – мы люди простые, небогатые. Детей бог не дал. Вот и тянется душа ко всему живому, маленькому и беззащитному. А этот щеночек, вы уж простите, что прямо в лоб… он ведь у вас, поди, тоже не совсем такой, как все? Ну, там, с изъянчиком, наверное?

Заводчики от такой прозорливости чуть не подпрыгнули, а тетя Лю продолжила:

– Так нам он еще милее будет от недоделанности своей, если таковая обнаружится! Мы его не за породу возьмем, а за душу! Мы его выходим, вылюбим! Он у нас забудет, о… – она сделала многозначительную паузу, – …некондиционности.

Аркадий Павлович задумался. Картина вырисовывалась идеальная: глухой хутор, нелюдимые хозяева, которые не поймут, что к ним в руки попал брак элитного производства, и главное – они точно не будут светить его на выставках и портить репутацию питомника. Да и кому они станут жаловаться, впрочем?

– Гм… – произнес он, уже почти сдаваясь. – А условия содержания? Вакцинация там? Вы же понимаете всю ответственность за малыша?

– Ой, все будет! – заверил дядя Ко. – Я хоть сейчас ветеринару нашему, Степану Кузьмичу, позвоню! Он моему прадеду еще во время оныя коней лечил! Человек с дипломом, промежду прочим! Прямо с завтрашнего дня на учет встанем! Чтоб все, как у людей, и все, как по науке!

Ложь лилась из дядя Ко так же легко и естественно, как дождь по водостоку в дикий ливень. Тетя Лю одобрительно кивала, глядя на мужа с обожанием, словно он только что прочел двум лопухам лекцию по квантовой физике.

Аркадий Павлович вздохнул, окончательно побежденный импровизированной театральной постановкой. Эти двое были на редкость убедительны в своих ролях деревенских простаков с сердцами из чистого золота. А по факту? По факту заводчикам нужно было очень быстро и без лишней огласки избавляться от неожиданно появившегося в их башне из слоновой кости бракованного щенка.

– Ну ладно, – сдался Аркадий Павлович. – Так и быть, забирайте. Только, чур, без претензий потом! И чтоб я его больше нигде и никогда не видел!

– Да вы что? Уговор – дороже денег! – ахнула тетя Лю, хватая его за руку и чуть не целуя белую ткань накрахмаленного халата. – Да мы вас не подведем! Благодетель вы наш! Ко, ты слышишь? У нас щеночек будет!

– Спасибо! – произнес дядя Ко, с подобострастием сжимая руку Аркадия Павловича в своей мозолистой лапе и думая в этот момент только о том, как ловко они провернули дело, и как теперь этого щеночка надо будет побыстрее сбыть с рук какому-нибудь лопушку подороже.

Уверенный в том, что навсегда избавился от позорного пятна на репутации своего питомника, Аркадий Павлович с облегчением смотрел вслед неотесанным болтунам, кланяющимся, благодарящим, пятящимся к выходу и уже мысленно подсчитывающим будущую прибыль. Он даже улыбнулся, представив, как этот щенок с глупой косточкой на груди будет бегать по захолустному огороду, тявкать на случайных прохожих и гонять кур. Идиллия? А то ж!

Все бы так, но старшему заводчику даже в голову не пришло, что несколькими минутами назад он отдал будущего геройского полицейского пса в руки хитрых мошенников, чьи актерские таланты могли бы заткнуть за пояс умения иных звездных выпускников ВГИКа. Но такова ирония судьбы – она часто заставляет настоящие бриллианты прятать истинные лица под самыми незамысловатыми масками.

***

Вечер на окраине города встречал дядю Ко, тетю Лю и бракованного щенка унынием. Дом, который они расхваливали на все лады, на деле оказался не столько неухоженным, сколько обиженным на саму жизнь – покосившийся, с подбитым глазом-окном, заклеенным крест-накрест скотчем. Он всем своим видом кричал о помощи и временами плакал ржавыми слезами, смурными вечерами стекающими по облезлым карнизам.

Веранда, на которой поселили бракованного щенка, представляла собой пространство с невысоким, давно некрашеным потолком и пыльными подоконниками. Оно напрочь пропахло антоновкой, хранящейся с прошлого года в потерявшей вид картонной коробке из-под тушенки в дальнем углу.

По оклеенным газетами времен застоя стенам изредка проползали зеленые навозные мухи, осмеливающиеся только на веранде дяди Ко и тети Лю предаваться размышлениям о бренности своего летуче-ползучего бытия. Именно здесь – между ржавой кастрюлей без ручки и разбитой прялкой, суждено было начать новую жизнь щенку, коего хозяева этого дома уже мысленно окрестили Товарищем, дабы не давать настоящего имени, которое имеет обыкновение назойливо цепляться к любому живому существу, как репей к штанине. Ну, Товарищ и Товарищ! Щенку все равно, так как он еще даже не подозревает о том, что именно имя превращает любой живой организм в личность…

Кормили нового жильца веранды, надо сказать, сносно – объедками с хозяйского стола, размоченным хлебом, а то и похлебкой, с плавающим в ней салом, белесо подмигивая жирным глазком своему маленьком зубастому едоку. Поили щенка водицей из старой эмалированной миски, некогда служившей тете Лю походной баней для ее единственной куклы в далеком-далеком совсем не детском детстве.

– Товар надо беречь, – резюмировала тетя Лю, – чтоб лоснился, чтоб блестел, чтоб слюни у лопуха-покупателя потекли при виде этакой гладкости и упитанности. Я права, Ко?

– Конечно, лапушка моя!

Идиллия? Как бы не так! Была в судьбе щенка золотистого лабрадора ахиллесова пята, точнее, печать Каина, но вернее самого верного – злополучное клеймо, то самое ярко-белое пятно в форме собачьей косточки. Оно сияло на груди щенка, словно маяк, который не оповещает в ненастье корабли о приближении долгожданного спасительного берега, а буквально кричит всем и вся на планете о позоре, насмешках и обесценивании товара, коим на самом деле четвероногий малыш и был для дяди Ко, тети Лю и заводчиков, сдавших его с потрохами в руки мошенникам.

***

– Лю, это же не беда, – воодушевленно изрек дядя Ко, достав из загашника банку с краской, оставшейся от измалевывания забора. Она была темно-желтой – цвета увядшей одуванчиковой луговины. – Замажем. Сровняем с общим фоном. Будет он, как как его братаны и сестрицы! Не переживай, Лю!

Щенок, наивно полагая, что к нему проявляют неведомую доселе ласку – вилял хвостом и пытался лизнуть дядю Ко в нос. Брезгливо отвернувшись, тот обмакнул в банку кисть – старую, с вылезшей щетиной, похожую на тараканьи усы, вытащил ее оттуда и с нажимом провел по белому пятну.

У мироздания были другие критерии истины. Однажды допустив оплошность в карте судьбы малыша, оно не собиралось исправлять ее по воле какого-то прохиндея. Краска тоже воспротивилась дяде Ко. Не желая вступать в союз с шерстью лабрадора, она собралась в мелкие капли-бусинки и, презрительно скалясь, скатилась вниз по волоскам, оставив на грудке щенка неаккуратные, уродливые разводы, сквозь которые белела все та же проклятая косточка, теперь уже еще более заметная на испорченном фоне.

– Ах ты ж, гаденыш! – взревел дядя Ко, у которого терпение, и без того всегда тощее, лопнуло, как мыльный пузырь. – Да что ж такое?!.. Никак не скрыть эту вшивую метку!

Описав в воздухе дугу немого возмущения, кисть шлепнулась о стену веранды, оставив на обоях из некогда известной газеты «Правды» жирную кляксу, напоминающую раздавленного таракана. Брызги, словно рой разъяренных ос, разлетелись в разные стороны. Щенок, оглушенный криком и грохотом, шарахнулся в угол и забился там, жалобно поскуливая, всем своим видом вопрошая небеса: за что?

Тетя Лю, наблюдавшая за неловкими манипуляциями своего благоверного супруга с свойственным всем женщинам философским презрением к извечной мужской бестолковости, хмыкнула.

– Силой это пятно не возьмешь, Ко. Умом надо. У-м-о-м! На, давай… – она сунула ему темно-желтый рулончик лейкопластыря, купленный когда-то по случаю заклеивания дыр на башмаках. – Заклеивай им. Как мозоль. По цвету прямо очень похож.

Подойти к перепуганному щенку было делом не из легких. Он уже понял, что ласки от рук этих людей ждать не приходится. Тетя Лю, ворча и причмокивая, все же изловила его, прижала коленом к полу и, ловко орудуя ножницами, вырезала из пластыря аккуратную фигурку, повторяющую злополучную собачью кость.

– Сиди смирно, и не дергайся, противный уродец! – цыкнула она, когда щенок затрепыхался, почувствовав на нежной коже холодную полоску лейкопластыря.

Больно трепанув несчастное хвостатое существо за ухо для вящей покладистости, она с нажимом прилепила пластырь. Казалось бы, цель достигнута. Изъян скрыт. Но щенок, для коего эта штука вызывала немыслимый дискомфорт, немедленно вознамерился от нее избавиться. Он принялся яростно скрести лапой по грудке и шустро тереться о давно немытый пол, пытаясь содрать назойливую заплатку.

***

Тетя Лю, наблюдая за борьбой щенка с лейкопластырем, сначала хмурилась, потом начала звереть, а под конец, не выдержала, взвизгнула и закричала:

– Ах ты, неблагодарная твоя душа! Мы тебе помогаем, а ты… Да чтоб тебя!

В ярости она схватила неподдающегося паренька за холку и приподняла на полом так, что он громко заскулил от неожиданности и боли, и сердито швырнула в открытую дверь на улицу – к старой будке. Пластырь, не выдержав страстного порыва, отклеился с одного края и теперь нелепо и совсем несмешно болтался на шерстке маленького лабрадора.

Последующие дни напоминали алхимические опыты спятивших ученых. Дядя Ко – чей упрямый ум отказывался мириться с поражением, перепробовал буквально все, что было под рукой. Он мазал пятно горчицей – щенок ее слизывал и чихал, но пятно проступало вновь. Он пытался припудрить его медным купоросом – вышло еще хуже. В припадке отчаяния, он даже развел крепкий раствор марганцовки, надеясь прижечь белизну до темно-коричневого цвета. Но пятно, будто наделенное магической защитой, только слегка порозовело и продолжило насмешливо подмигивать неумелому экспериментатору ярко-белой собачьей косточкой.

***

Ничто не брало эту кость. Ни краска, ни пластырь, ни народная хитрость. Она была нерушимой, как закон подлости, и яркой, как совесть негодяя.

И вот однажды вечером, когда щенок, утомленный экспериментами, спал, свернувшись калачиком на старом ватнике, дядя Ко, облокотившись на косяк двери, произнес слова, которые должны были изменить судьбу их маленького пленника:

– Лю, – сказал он хрипло. – Не выходит. Не продать его нам. Ни один лопух, даже самый слепой, не поверит, что это породистый лабрадор без изъяна. Это пятно… оно… как клеймо. Как приговор…

Чистя картошку у ведра, тетя Лю тяжело вздохнула в ответ – она и сама уже давно поняла, что прибыль уплывает из дырявых рук, словно дым из развалившейся печной трубы.

– Значит, так, – продолжил дядя Ко голосом, в котором удавливались нотки нового стратегического замысла. – Коли не вышел из него аристократ с выставки… выйдет из него сторож дому нашему. Злобный, цепной пес получится. Для охраны. Их тоже покупают за хорошие деньги. Не такие, конечно, как за выставочных псов, но все же… Давай вырастим из него грозу окрестностей! Чтоб грозно гавкал и рвал всех, кто через забор перелезет без спроса!

Тетя Лю задумалась, вращая в руках похожую на сморщенного гнома картофелину. Идея имела здравое зерно. Двор был большой, калитка хлипкая. Сторож их обители был необходим, как воздух. А из этого уродца, пожалуй, ничего путного, кроме сторожа, и не выйдет. В крайнем случае, можно продать соседям.

– Ладно, – буркнула она. – Давай попробуем. Только чтоб злой был, как черт. А то вырастим добренького, опять на шее сидеть будет.

Решение было принято. В тот же день на задворках, возле сарая, пахнущего мышами и старыми дровами, тетя Лю с выражением глубокого отвращения вытряхнула щенка из коробки на землю, покрытую жухлой травой и окурками. Лабрадорчик жалко шлепнулся и заерзал по холодной земле.

– Ну что, смотри, – дядя Ко ткнул ему в нос газетой с заоблачными ценами на щенков лабрадоров, а затем грубо надавил большим пальцем на белую косточку на его грудке, пытаясь тем самым в последний раз стереть судьбоносную печать из жизни щенка. – Вот посмотри! Ты должен стоить как хороший автомобиль! А ты… ты брак! Убыток! Сплошной ущерб! Запомни это, негодник! Кормить тебя будем объедками! И только!

Щенок прижался к холодной земле и съежился от страха, не понимая, за что на него кричат. Его большие, наивные, еще не успевшие прочувствовать глубину мироздания глаза наполнились слезами. Он попытался лизнуть шершавым языком огромный ботинок дяди Ко, но его отшвырнули ногой к новому жилищу, дав понять, что судьба, действительно, злодейка.

***

В его новый дом превратилась старая, продуваемая всеми ветрами будка, из которой пахло тоской и предыдущим псом, скончавшимся при загадочных обстоятельствах. В первую же ночь, словно в насмешку свалившимся на ушастую головенку невзгодам, разразилась небывалая в этих краях гроза. Гром гремел так, будто небесные титаны переставляли мебель в своей обители. Молнии сверкали, озаряя унылый двор ослепительным, пугающим светом. Небеса разверзлись – с них лило даже не как из ведра, а как из опрокинутого таза.

Щенок сидел один в холодной, промокшей насквозь конуре и дрожал, как осиновый лист на ветру – от небывалого страха, от жуткого холода, от дичайшего одиночества, проникающего в самые маленькие косточки на кончике хвоста.

Малыш смотрел на освещенные, уютные окна дома – откуда доносился сиплый смех Ко и Лю, звон тарелок и вилок, а еще голос диктора, вещающего о непонятной слуху щенка выставке картин знаменитого на весь свет художника Ван дер Мака.