Гармония преображения

Ну, что, опять вопросы к воскресению? Действительно, воскрес мертвец, а это значит что? Предположим, все события идут как видится отныне наиболее реалистично. Кровь собрана, осталось только мясо жертвы раздобыть. Камень отвален, труп украден. Тут, между прочим, сразу лезут в голову ещё несколько любопытнейших нюансов. И первый прост – там от того гроба и до ворот храма очень близко, мертвеца тащить будет несложно, второе тоже там раздумий многих, как казалось бы, потребовать и не должно: гроб вырублен там в помещении и в монолите камня, и, сколько всем известно, точно не затем, чтобы Иисуса, так там и толпой любимого в подобном экзотическом сооружении похоронить, но этот гроб чужой, как надо понимать, предельно дорогой, вдруг сразу отдали такому вот, казнённому, под погребение. С чего бы вдруг? Кто же, так там и тогда на этом настояв, так это поддержал, и так за это заплатил!, что о каких-то возражениях, иных возможных вариантах, как не ищите, никогда, нигде не встретите даже пол слова? Но, вот, наконец-то, получили что хотели. И жертва, вместе с кровью в чаше, и у алтаря. Но это ночь, глубокая. Тут, кстати, тоже появляется вопрос довольно интересный. Что там нашлось кому тот камень отвалить, понятно. Но это рядом с храмом и повсюду, надо полагать, именно город, строения какие-то, любые мысли подтверждают, что это точно не пустырь, и тут вопрос естественный словно бы сам собою формируется – и что же, всю эту возню у входа, грохот там отваленного камня, и весьма внушительного камня!, и там никто не замечает? Совсем никто? Вестей о чём-то вот таком не сохранилось никаких, больше того, там, в центре города, у храма, камень, лежащий рядом с дыркой, ведущей к месту, где покойнику лежать, такое ощущение, никто не замечает вплоть до момента, как туда приходят Богоматерь и те женщины. Когда вот всё такое, и пытаешься представить, тут сразу, и как минимум две мысли: одна проста – если там и тем камнем занимались люди с копьями-мечами, да и пришли выполнять приказ тех, с кем не поспоришь, то тут всё понятно – по домам сидели и наружу нос боялись высунуть. Интересоваться камнем и захороненьем и по утру тут точно интереса не возникло. Но если всё ещё, гораздо хуже? Ведь та, вторая мысль, так сразу заставляет вспомнить о вот той толпе, кричавшей Понтию Пилату – вот этого распни, а не того! Нам отпусти бандита, а распни того! И тут, если такое все одно с другим сложить, картинка получается такая, просто жуть, чудовищнее некуда! Так что же там случается тогда, в том городе, той ночью и в том храме?! И сколько же народу там собралось, чтобы такое жертвоприношение свершить? Какой тут шум от рухнувшего камня, недовольство гомоном, происходящим. Не удивлюсь тому, что если и от храма, и до гроба там просто полыхало всё от света принесённых факелов, и криков ритуальных было столько, самых восторженных, и громких, и различных, что не услышать весь вот этот тарарам так и глухой воистину не смог бы. Тут к Богоматери тоже вопросы возникают. Ну, предположим, может жили далеко от того места, где вот так, раз, и не с того, и не с сего захоронили, и потому весь этот, ночью приключившийся, весьма нехилый тарарам и не услышали, но вот тогда, с чего было с утра, на следующий день, к могиле той идти? На камень перед так заваленным непроходимо входом в ту дыру, через которую идут к каменному гробу посмотреть? Узнать, а не случилось ли с таким булыжником чего? Ну, и с чего такое беспокойство? С чего такой тревоге возникать и толкнуть идти туда, чтобы смотреть и проверять? Или там шум стоял такой, что не услышать было невозможно? Да и, похоже, все уже почти что поголовно знали, что там такое деется, и тут одна надежда трогает за сердце, что сами в том участие не принимали. Боялись просто нос из дома высунуть, так и сидели тихо-тихо до утра, а город, весь тот бушевал такую жертву Богу принося? И эту версию в немалой степени то подтверждает, что именно на следующий день отправились смотреть, так что же после ночи вот такой там с гробом приключилось? Чем же закончилась такая вакханалия?

ВСТАВКА ПОСЛЕ ПОПЫТКИ ВО ВРЕМЯ НАПИСАНИЯ ТАКОГО ВСЁ УНИЧТОЖИТЬ

Но, снова к этому сожжению вернёмся, ведь там, когда Иисуса той особой ночью в храм приволокли, по Торе тело полагалось расчленить, той кровью, собранной из раны в чашу, углы у алтаря обмазать и, там какой-то частью труп тот съесть, а остальное сжечь, так получается? И тут опять, картинка получается такая, что, прямо скажем, оторопь берёт. По первости желание присутствует предположить, что там, в том храме, после уничтоженном, рядом с тем, кому и полагалось ритуал тот проводить, стояли, как прописано всё в той же Торе, представители двенадцати колен, и тем-то и вкушать ту плоть, и проводить манипуляции с той кровью, собранной в ту чашу. Но тут нюанс. Если признать, что о том ритуале, ночью там устроенном, знали, как минимум, все те, кто так кричал тогда там Понтию Пилату: Вот этого, пусть всем известен как разбойник, отпусти, а вот того распни! И понимать, что, раз о таком знали, и даже так активно сами то участие в таком, там так происходящем приняли, то трудно как-то с тем не согласиться, что все такого рода соучастники никак не могли там вот такое безучастно провести. Раз так пришли тогда кричать Пилату, то так пришли, разумеется, и к храму, на тот неописуемый по жути ритуал. И раз пришли, то точно, не затем, чтобы там, просто поглазев на всё творящееся, что-то покричать. Евреи уж такой народ, уж точно, ни за что не станут упускать такого, раз возможно, а раз открылась тут возможность тела сына божия вкусить, когда такое, как тельца, на алтаре там в жертву Богу принесут, то как же можно упустить возможность? А это говорит о чём? Труп тот, там, в том процессе проведения такого ритуала, элементарно разодрали на куски и съели! Сожрали всё, что только можно было съесть, и как можно понять, помельче резали, чтобы как можно большему количеству желающих нашлось, что там тогда и в рот засунуть! И если что там и сожгли, то только кости. Картинка, между прочим, так страшна, что жуть берёт до глубины души! (Тут на Иисуса снова давит обвиненьем знание о всём таком, там и тогда свершившемся! Ведь о таком, что будет ритуал, безумный, жуткий, и будут есть ту плоть, и пить ту кровь, к тому всё сходится!, всё уже знал, раз предложил на той тайной вечере тем, кто там в собственный личный и ближайший круг входил, вариант чем же такое можно, не гнушаясь, не мараясь, и вполне достойно заменить! А это говорит о том, что там, когда и состоялся тот соблазн, и было там указано на тот жестокий крест, то предложили там тогда не просто повисеть до срока, пока, наконец-то, не зачтётся должное и испытание признаю завершившимся, Иисусу там тогда предложили так висеть и умирать, и жертвой той в том храме становиться! Стать золотым тельцом, той жертвой для толпы! Ведь золотой телец, там для толпы той бог, изображенье бога, и на такого будут там молиться, да и потом будут молиться, многие и многие, повсюду! И потому-то вот потом и идёт тогда в тот страшный город, сознательно там через смерть свою и ритуал тот, в храме, богом становиться хочет! Сознательно там становясь той главной жертвой для той вакханалии и жертвоприношения, так, через ритуал в том храме хочет стать тем самым богом, как сказали!)

Тут между тем, по ходу дела видится ещё одна немаловажная особенность происходившего. Вопрос довольно прост – какое зрелище всем там, в храме, перед тем, как приступить к такому ритуалу, показали? Тот, Богоматерью и женщинами теми так старательно обмытый труп? Так получается? Во всяком случае, всё к этому ведёт. Ну, а раз так, то, сразу же становится понятно, так почему и всем христианам для молений было изначально так старательно навязано такое вот изображение – убитый труп с дырой в боку, практически нагой, притом главу с закрытыми глазами на бок обязательно склонил. Что в жертву приносили и на что молились, перед тем, как разодрать там, в храме, на куски и, лишь кости на алтарь сложив сжигая, съесть, то и для, всех, по планете там и тут молящихся на крест, пусть и не сразу, постепенно, в виде бога стало, и притом открыто, всем навязываться, то изображением тельца для жертвы над молящимися вознеслось.

СВЕРШИЛОСЬ

Тут есть ещё пара нюансов. Первый касается опять же хлеба и вина как заменителя для плоти и для крови. Кто, от какой стороны, стороны Света или Тьмы Иисусу предложил такое? Один нюанс указывает на то слово странное, которое вот этот, там так страшно умирающий, как многие на это указали, перед тем, как умереть, там, на распятии вися, пред смертью громко прокричал: Свершилось! И тут есть много любопытного. И самое, пожалуй, главное здесь то, что там, у тех, кто так описывает то, что там произошло, Иисус после такого слова своего там умирает! А вот такое важно! Ведь вот того, так, и довольно странно, только лишь Иисусу смерть несущего копейщика с таким ударом острым копьём под ребро у тех, кто так описывает ту кончину, и в помине нет! А это что прежде всего в основе, в сути означает? Что раз так умер до того, как заявились специально заколоть, то там висящий на кресте перестаёт быть жертвой, годной к принесенью в храме там, в процессе состоявшегося ритуала? Перестаёт быть годным для такого ритуала жуткого и страшного, после участия в котором дух Иисуса погибает безвозвратно? Что ж, тут пока всё сходится. Ну, а такое громко сказанное слово прямо перед смертью и о чём тогда твердит? То, что Иисусу, как можно понять, открыли взгляд на всю суть жуткую тогда и там происходящего ещё до смерти на кресте, и вот с таким-то тоже всё теперь понятно. Кто открывал глаза, тоже понятно, тут всё в сторону представителей от стороны Света пальцем тычет. К тому, когда глаза были открыты есть пока вопросы, могли и на кресте о том, в чём истина, сказать и рассказать, и показать всё, что надо показать, после чего сказать: Спасение теперь лишь в смерти прямо на кресте, и до того, как так, как жертву для сожжения здесь зарежут! Иначе так душой погиб, и не спастись после такого ритуала, а потому моли теперь о смерти собственной! И потому, тогда и там, когда приходит смерть во время мук, там и звучит то слово громкое, но с радостью: Свершилось! И потому становится возможен этот Свет, что наполняет при общении с учениками, да и потом свершившееся вознесение? Так получается? Но, тут ещё одна существенная тонкость, и о таком могу сказать и в несколько иное время. Тут снова возвращаемся в вопросу о замене плоти с кровью, вот тут сомнений нет, предложенным кем-то со стороны и непосредственно перед той тайной вечерей, тем хлебом и вином. Так кто же предложил такое? С кем там Иисус и о всём подобном говорил? Чтобы с посланцами от Тёмной стороны? Как-то сомнения берут. Устроившим такое действо с поеданием покойника, скорей хотелось, чтобы труп удалось изрезать на как можно большее число кусочков, чтобы там и как можно больше обречённых в рот такое сунули. Нет, не таким, устроившим такое, нести тем, что придут молиться, да ещё смотря на умерщвлённый труп, какой-то безобидный и пригодный для организации спасения заменитель. Так что тут с Иисусом говорил там, так получается, что либо сам Создатель, либо некие посланцы от той, Светлой стороны. И вот тогда то, если обо всём подумать, всё к такому в плане истины ведёт, что скорее с Иисусом там говорил сам Бог, (в подобном прежде всего убеждает то, что, уже зная про чудовищность того, чему теперь положено свершиться, (а иначе и никак, раз сам на это с представителями тёмной стороны общаясь согласился!), не смог сбежать и отказаться. (понятно, что там было сказано Христу, что раз пошёл, то до конца иди, и вот, коли скончаешься, а не зарежут словно жертву, то вот тогда спасён, а нет, то тут тогда погиб, спасенья больше нет! И вот тебе замена тому страшному, чем сам вот тех людей, в том ритуале несусветном и безумном замаравшихся, погубишь безвозвратно, отныне при молениях это и есть вот с этих пор твои, и плоть, и кровь!) И потому-то дали право так Иисуса там спасать из того пламени. А пламя то? Возможно, пламя там видел потому, что сам Иисус на момент кончины очень мало ведал о всей важности, как чистоты загубленного тела, как снаружи, так и внутри. Тем более, что чтобы от того пламени был жар, что-то не помню, чтобы ощущал.

Опять же, тут, может быть, разумно было бы напомнить всякому интересующемуся, что, если полистать Священную литературу, то там, как минимум, ещё один пример найдётся с принесением в качестве жертвы Богу и на алтаре, и с ритуалом человека. При этом, сколько помнится, там, и не больше, и не меньше, как отец собрался резать собственного сына, делая крайне послушного, и, насколько можно понимать, уже довольно взрослого ребёнка специально жертвой. И не зарезал, всё об этом говорит, лишь только чудом – вовремя остановили.

Тут, между прочим, снова можно вспомнить и про Понтия Пилата. Уже и как-то замечалось, что в свете всех такого рода тонкостей-нюансов, картинка получается такая, что Понтий Пилат начинает выглядеть, в сущности, а едва ли не единственным, кто приложил достаточно заметные старания, пытаясь, так, либо иначе, а спасти Иисуса от такой кончины. Конечно, сориться с такой толпой собравшихся, кричавших о распятии там иудеев наместник римский точно уж не стал, но всё-таки спасти от распятия тогда, а всё же попытался. И тут, действительно, но, всё выглядит так, что был за это как-то даже награждён – как много тех из участников тогда случившегося могут претендовать на хоть какую-то известность сохранившегося имени после того, как минуло столько тысячелетий? Конечно, образ при таких воспоминаниях и поминаниях выглядел точно далеко не лучшим, как-никак, пусть и пытался как-то там избавить от такой ужасной смерти, но так и не смог, да и такое жуткое ночное действие, наверно мог предотвратить, но и тревожить себя чем-то вот таким не захотел. Взгляд со стороны Пилата, надо понимать, был исключительно простой – там у евреев некая религия своя, вот и творят непойми что, так что, пусть и занимаются там, в своём храме, тем, что тамошним жрецам с чего-то в голову приходит. Уж точно, главе государства иудеев как лишь одной некой провинции большого Рима даже и в голову было не способно прийти-заявиться на такое, исключительно ритуального свойства сборище, чтобы там выяснить хоть что-то и, по сути, любопытства ради посмотреть, что здесь сплошь из-за веры громко гомонящих иудеев, в том храме, да ещё и ночью происходит. Как результат всего такого, чьи имена больше всего иного поминались столько тысяч лет рядом с там-тут названным при поклонении, без исключенья каждому известным именем Иисуса? Прежде всего Иуды, как и Понтия Пилата, пусть и говорили о том и другом только нечто скверное, из всех учеников и спутников Христа только разве что лишь Пётр может с вот этими двумя в частоте поминания хоть как-нибудь и в чём-нибудь соревноваться. Павлу и то, пусть тот при этом всё-таки хвалим, но появился-влез вот этот, из в последствии возникших, новоявленных, апостол в этот процесс распространения веры несколько попозже, когда всё и уже там, и уж точно после казни с ритуалом, как свершилось, так и приключилось, и потому, если и может имя этого активного распространителя веры в воскресение в частоте упоминания соревноваться с некими иными именами, то чаще всего потому, что и Петра, и Павла вместе поминают.

Кстати, тут больше всего в плане некого упоминания просится то, что как раз этот самый Павел так прославился и стал знаменит, приложив столько, тут сомнений нет, удавшихся усилий в распространении, как раз символа веры, этого самого распятия. С распятием, как и тем самым заявлением Иисуса на ту встречу перед вознесением вообще много вопросов. С одной стороны, что пальцы специально в раны сунули, чтобы уж точно убедиться, что к тем недоверчивым туда оживший и убитый перед тем мертвец пришёл, уже вызывает много странных мыслей. Простейшая из таких в том состоит, что, преклоняясь перед тем, кто там туда пришёл, при этом, как всё к этому сводится, не ногами вот туда откуда-то приблизился, а именно возник и появился, вот так не поступают, пальцы в дырки-раны, чтобы убедиться, что здесь тот-не тот, уж точно не суют. А то, что при визите-появлении, и этом, и случившемся до этого, как убедились, что пришёл Иисус, на колени перед тем, что видели, попадали, и руки этому возникшему учителю, насколько помнится, открыто и демонстративно целовали, о всём таком, насколько помнится, в том тексте яркое упоминание присутствует. И если всё-таки суют, уж точно ни за что не поминают, желая наиболее помпезно прославлять, как этого, того, о ком ведётся речь, так и себя, которым так и там даровано было к истинному высшему явлению приблизиться и целовать такому чуду руки. Таким, возможно, убеждают самого себя, но чтобы о чём-то вот таком взяться вещать демонстративно и открыто всем, кто будет эти странные рассказы слушать, необходимо несколько иные цели выдвигать вперёд в качестве первоосновы – то есть, надо стараться убедить в том, в чём убеждались сами так, сунув в те дырки там, на трупе, собственные пальцы, тех, кто, по всем признакам судя, верить со слов в вот такие вот рассказы не захотел. О том, что верить не хотели ни в какую, особенно те, кто был в курсе этого, имевшего место приключиться там и тогда ночью в храме, об этом также косвенно свидетельствует то, что, чтобы оправдать столь удивительное действие с пальцами, сунутыми в дырки, всё, там случившееся при повторной встрече, списываю на кого-то одного из участников тогда там приключившегося, упоминая, что тот, вот настолько недоверчивый, так поступил, потому, что в первой встрече не участвовал, зато, как надо понимать, прекрасно знал о всех, не лучшего свойства, тонкостях-особенностях смерти на кресте казнённого, и потому, сколько того не убеждали, взялся верить в воскресение только если для проверки в дырки после ран пальцы лишь сам, увидевши, засунет. То, что те, кто в той, первой встрече некое участие принимал, убеждая этого не верящего, говорили недоверчивому, что на теле раны после казни всеми, целовавшими те руки, обнаружились, говорит лишь, что и сами себя в происходящем непосредственном общении с тем, кого просто не могло быть, так, не веря в то, что видят, взялись убедить, только приблизившись и рядом с ранами на тех руках, целуя тело вот такого, истинно воображение сражающего гостя. Просто в открытую о чём-то вот таком повествовать не хотели – списали всё на того, кто в первой встрече не участвовал, и соглашался убеждаться в том, чему участником не стал, только если пальцами сам пощупает то, что так и тогда, при первой встрече не увидел, и во что демонстративно верить не желал. И тут, кстати, в дополнение к разному прочему, ещё одна крайне немаловажная тонкость проявляется – когда вторая встреча происходит, обращаясь к тем, с кем там, на встречу заявился, а там среди тех всех присутствует на этот раз и тот, открыто и демонстративно не поверивший, Иисус говорит такому – недоверчивый, хотел пальцами трогать и тело, и раны, чтобы во всём убедиться? Что же, теперь можешь поступить, как о том другим говорил, то есть, пальцами трогая тело и раны, в том убедись, что это Иисус перед тобой, и воскрес! А это о чём, прежде всего, в первооснове, в сути своей убеждает? Что тот Иисус, возникший-появившийся не ясно и откуда, был в курсе всех тех фраз, выражавших недоверие того, кто так, в рассказанное после первой встречи демонстративно не верил. А ведь тот, кто вот так демонстративно не поверил, в первой приключившейся встрече не участвовал. Когда так ярко и открыто не поверивший заявился и отсутствовавшему о воскресении и приключившейся встрече рассказали, Иисуса там уже, согласно описанию, не было. А это заставляет тут же самого себя спросить: так как же этот странный гость, к тому времени исчезнувший-покинувший то сборище учеников, о том проявившемся так ярко недоверии и о тех, сказанных о том, что может убедить, довольно удивительных словах узнал? Как, пребывая в истинном, реальном теле, мог стать свидетелем такого, там, при выражении такого недоверия случившимся? Если признать, что подобный трудно объяснимый гость всё-таки реально бестелесен и именно призрачен, то есть, может невидимо участвовать в происходившем, пребывая словно бы над всем, творившемся, творящемся, а может и материально проявляться-воплощаться в нечто, пальцами на ощупь ощутимое, то это дарит объяснение, как столь удивительный и странный визитёр о том узнал, о чём знать попросту не мог. Но тут же заставляет понимать, что труп, такой, который пальцами можно потрогать, мог организовываться только если там те, захотевшие убедить себя, все прочие участники той встречи, отличались крайней и предельной примитивностью сознания, и потому внушению, позволявшему до такой степени демонстративно убеждать, по ходу дела подвергались без труда. Кстати, то, что у всех этих, бывших для Христа учеников, развитие и собственный уровень возможностей защищать сознание от убеждающего в чём-либо внушения не очень-то блистающим развитием отличалось, о таком в том же Евангелие можно без труда вычитать немало разного. Так что воздействие на разум, заставляющее в виде истинной реальности увидеть-щупать плоть того, кто был при жизни многократно выше в собственном развитии и демонстрировал способности несоразмерно, многократно большие представляется вполне возможным. Так что, тут больше любопытен тот вопрос, а зачем всё это там тогда понадобилось всё-таки затевать? Зачем понадобилось с теми, там собравшимися, вот именно так, возникнув словно ниоткуда, материально и тогда встречаться в первый получивший место раз? Чтобы, напрочь сразив воображение, убедить в случившемся с Иисусом воскресении? А для чего? Чтобы пошли в народ такую весть нести, при этом убеждая на такого гостя, как будто бы способного нести спасение и воскресение, демонстративно, всюду и самым активным способом молиться? Тогда всё убеждает, что распятие своё в качестве образа, этим распространителям веры предложил именно сам Иисус! Сам предложил молиться на изображение собственного жертвенного и скончавшегося тела? Что ж, чтобы кого-то из так много знавших о случившемся в чём-то подобном убеждать, решительно отправляя разносить среди живущих вот такую веру, да ещё подсовывать в качестве главного знака для свершения творящихся молений изображение собственного трупа с ранами, необходимо, прежде всего, к этому иметь весомую причину, и, во-вторых, на встречу заявиться не в каком-то светлом-чистом образе прижизненном, а именно в том, что опознали, в том числе и трогая, и созерцая раны, именно как труп оживший. Второй визит на другую встречу с теми, кто, несмотря на всё, рассказанное приходившим, в услышанном демонстративно усомнились, лишь только убеждает в важности того, чтобы как можно больше тех, кто лично знал Христа, после такого превратились в убеждённых и уверенных распространителей веры именно в нового бога новой веры, с распространением изображения мертвеца в качестве знака, указующего, на кого теперь положено моление в таких вот, новых храмах этой новой веры совершать. Иначе почему и на вторую встречу именно такой, с дырами после распятия, оживший труп приходит? Он только после окончания такого убеждения и преклонения пред дырявым телом, демонстративно-ярко, поразив сознание тех, кто всё такое видел, наполнился Светом, по всем признакам поразившем тех, кто там присутствовал, и, как описано, вознёсся именно на Небеса. То есть, насколько там описано, именно на те самые, Божественные Небеса, вот так, сходу утверждать не этим, тем кто всё это там видел, но, если же поверить всё тому же тексту Евангелие, оторвался от земли и улетел, утрачивая ту, ощупанную пальцами, материальность с дырками, чисто телесную, и явно, на глазах смотрящих на такое, превратившись в нечто, воображение смотревших поразившее гораздо больше, чем тот труп с оставшимися дырами, но, тут сомнений нет, гораздо более прекрасное и бестелесное. Что лишний раз, кстати, заставляет убедиться, что на такие встречи с тем, кто всё увидел, приходил всё-таки именно образ, созданный непосредственно как следствие внушения, а не какое-никакое тело в чистом виде, то есть, именно призрак, к этому времени фактически утративший то, что и являлось оболочкой плоти. Тут снова, правда, есть особенности, о которых стоит и подумать толком. Одна из которых в том состоит, что было бы неплохо снова уточнить, так что заставило и на вторую встречу снова мертвецом явиться, когда имелась та, так поражающе демонстративно проявившаяся, яркая, сражающая наповал возможность на глазах у сомневающихся этим свалившим наповал Светом полниться и улететь? Чтобы уверенностью полнились, что тут Иисус не просто так, в теле вот таком, с дырками, воскрес, но и теперь почти как тот единый Бог, по сути, тоже не иначе как сын божий, там, на Небесах, сидит напротив самого Творца? О чём Иисус, кстати, тем, с кем ещё на той первой встрече виделся, сказал, в том своём воскресении состоявшемся, как надо понимать, к этому моменту и во всём словами убеждая. Вот только, почему исключительно словами убеждал, не показав-продемонстрировав такого же? Вон, Моисею, только замечаемых знаков видимого Света, из головы открыто исходивших, больше чем хватало, чтобы всех, кто вот такое видел, поражать, по сути, сразу и до глубины души. Вот только Моисей Двурогий, не претендовал на то, что, видевшие вот такое чудо, как результат, начнут реально богом меж собой именовать, ну, или сыном бога. Ну, в общем, всё, и снова, сводится к тому, что вот такое, судя по всему, необходимо было учинять, вот только если там, при встречах, а присутствовало, вне всяких сомнений, чётко проступающее пожелание, не оставляя никаких сомнений, убедить тех, с кем заявится общаться, в том, что тот, кого увидели-потрогали, для всех, кто видел-трогал, в русле утверждений новой веры, теперь, вне всякого сомнения, именно что бог, или сын божий, не иначе, и что молиться требуется именно на изображение трупа с дырами – такими жертвенными ранами, распятого на том самом кресте. Что только лишний раз открыто убеждает, что и навязывание распятия как вот такого странного изображения того, что, там, в том храме и во время ритуала выставили, и на что, как и положено при принесении такой вот жертвы, прежде чем расчленить-съесть, кости при богослужении сжигая, там как на нечто, близкое к божественному, там демонстративно помолились. (как-никак, а всё к тому, что там Иисус был представлен тем евреям соблазнителями как столь желанная для ритуала жертва, именно потому, что к тому времени распространилось убеждение, что здесь вроде этот самый, уж не больше и не меньше, как сын божий. И вот такой и более всего годится для такого вот главенствующего жертвоприношения. Не даром на Иисуса перед тем распятием и жертвоприношением лично монарх иудейский посмотреть захотел. Если не принимать в расчёт, что тут за действие такое затевалось, то даже попросту понять, с чего потянуло смотреть, как и найти объяснение для самого возникновения желания смотреть на распинаемого лично и, самое главное, логично оправдать исполнение такого вот желания, а ведь для того требовалось заключённого в другой город повезти, по сути, всему этому, если не брать в расчёт такой кошмар, что затевался, то и причинности попросту не сыщется!)