Потапыч

Девчонки сидели, уткнувшись в телефоны. Кто‐то играл, другие, собравшись в кучку, пытались пробиться в сеть, третьи снимали видосы впрок, чтобы выложить сразу, как только появится Интернет.

Народу собралось шесть человек, хотя обычно в палатах на нашем этаже селилось по три-четыре. Лишними здесь, конечно, были бывшие обитательницы тринадцатой, откуда им пришлось переезжать в срочном порядке.

Девчонки сидели кто у себя на кроватях, кто на столе или окне, а кто и вовсе прямо на полу. В палате царили ужасная духота и запах потных носков.

А ещё про нас, пацанов, что‐то говорят.

Не зная, как к нашей информации отнесутся переселенцы, мы с Михой вызвали Соню, Киру и Софу. Чтобы не палиться, мы вернулись к нам и поплотнее закрыли дверь.

Я и Хали-Гали по очереди объяснили наши последние умозаключения. По ходу рассказа мы воодушевились так, что последние реплики практически выкрикивали. Но наш горячечный энтузиазм естествоиспытателей, совершивших открытие, мигом разбился о простое и ёмкое Сонино:

– И чё?

– В смысле и чё? – растерялся я.

– В коромысле! – Соня капризно сложила губки с таким видом, будто всё, что она думает, само собой разумеющееся. Однако, не найдя на наших лицах чего‐то хоть отдалённо похожего на понимание, девушка закатила глаза и снизошла до объяснений: – Да вообще пофиг, кого там эта притыренная хочет спасать со своим медведем. Нам‐то что?

– А т‐то, что… – пустился в объяснения Хали-Гали, – м-может, ей какая‐то помощь н-нужна.

– И чё? – Соня снова прибегла к своему железному аргументу.

Будто ища поддержки, Хали-Гали посмотрел на остальных девчонок. Поддержки не нашёл. И тогда он обернулся к нам с Михой, ощущая в нас надёжный тыл.

Мишка за словом в карман не полез.

– Ну, тип прикольно. С ней явно связана какая‐то загадка! И не знаю, как вы, но я собираюсь её разгадать!

Соня фыркнула и затолкала в рот пластинку Orbit. Софа покрутила пальцем у виска. Кира, судя по виду, явно заинтересовалась, но, чтобы не упасть в глазах однопалатниц, тоже сказала, что ей это неинтересно.

– Да вы чё? – настаивал Миха. – Это ж как в ОСД [3]! Вдруг она психичка, как и Оди?

На этот раз Соня даже спорить не стала. Она просто надула большой пузырь из жвачки и лопнула его прямо напротив лица моего друга. То есть максимально оскорбительно.

– В-вы что? – вдруг вскипел Хали-Гали. – Как-кая загадка? Как-кая псих… ичка? В с-смысле «и чё»? Вы офигели? Ч-человеку, м-м… может, грозит смерть, а вы т-тут… т-тут… Да ну вас!

Хали-Гали внезапно махнул рукой и вылетел из палаты со всей доступной ему скоростью.

– Чего это он? – спросила Кира.

Мы с Михой переглянулись и ничего ей не ответили. А что тут скажешь, если и сам не знаешь?

– Вообще‐то он прав, – наконец сказал я. – Что, если новенькой и правда нужна помощь?

Соня сложила губки и закатила глаза. Остальные девчонки переплели руки на груди и уставились на меня с таким видом, будто я только что сморозил что‐то неприличное.

– Ну, вот чем мы ей можем помочь? – тем временем напустилась на меня Соня. – Мне двенадцать, тебе тринадцать, этому вот… – она посмотрела на Миху. – Тебе сколько?

– Четырнадцать, – обиженно выдавил Мишка. – Будет. Скоро. Через полгода.

– Этому тоже тринадцать! – округлила Соня. – Вот чем мы можем помочь этой притыренной? Это в ваших американских сериалах дети постоянно мир спасают, а тут мы нужны только затем, чтобы родители иногда вспоминали про нас, когда надо наорать по поводу учёбы, а в остальное время лучше бы нам не путаться у них под ногами!

Соня резко встала. Скрипя прорезиненной подошвой тапок, она тоже ушла вслед за Хали-Гали.

– А с этой что? – сказал Миха.

Кира покрутила пальцем у виска, встала и вышла следом. Софа развела руками и сказала:

– А наша Сонечка ничем не лучше этой новенькой. Просто у неё личико помилее, вот вы и не замечаете, что она с придурью.

И тоже ушла.

– Дуры эти девки, – заключил Миха.

Я промолчал. А что тут скажешь, если он прав?

Время близилось к ужину, поэтому мы по тихой грусти отправились в столовую, чтобы занять место.

Первое время мы обсуждали, почему девочки себя так странно ведут? Не конкретно эти, а так, девчонки вообще. Это же просто какие‐то существа с другой планеты!

Потом разговор плавно перетёк на то, была ли у кого‐то из нас девочка. Честно сказать, к этому времени я как‐то не успел ни с кем повстречаться, но Михе об этом говорить было стыдно. Тем более что он уже успел повстречаться с тремя разными. Они даже целовались. Поэтому я тоже наврал с три короба, что уже встречался с некой мифической Алиной, которая жила через два дома от меня, но пару месяцев назад была вынуждена переехать в другой город. И вот теперь мы якобы поддерживали отношения на расстоянии, переписывались, записывали друг другу кружочки и всё такое. Периодически.

Миха попросил показать её фотку, но я сослался на то, что в телефоне не храню, а Интернета нет.

Уж не знаю, поверил мне Миха или нет, но тогда я сам себе казался очень убедительным.

К шести часам вечера в столовую начал подтягиваться народ. Открылось окошечко раздачи, и оттуда одна за одной потянулись белые со сколами тарелки с ужином.

Несмотря на то что я с Михой пришли туда самыми первыми, каким‐то образом всё равно оказались в очереди. Слава богу, что хоть не в конце, а где‐то ближе к началу. К моменту, когда нам выдали перловку с постной котлетой, наше место за столом уже оказалось занято, и пришлось садиться туда, где осталось два свободных стула.

Мы выбрали пустующий стол посередине. Через минуту к нам присоединился Глюкер, а следом за ним на деревянный скрипучий стул уселся Сэм. Он принялся наворачивать ужин со скоростью голодающего, а потом вдруг замер, выплюнул всё и посмотрел на нас:

– Тут же не занято?

– Нет, – оторопело промямлил я.

– Фу! – заголосил Глюкер. – Вы это видели вообще? Меня сейчас вырвет! Этот засранец мне весь аппетит испортил!

Толстый демонстративно отодвинул от себя еду и с возмущением принялся за компот.

– Чё, правда не будешь? – подозрительно спросил Миха.

– А ты что, сможешь после такого нормально есть? – спросил Глюкер, указывая на Сэма.

Тот сидел весь красный как рак и не знал, куда деваться.

– Ваще пофиг, – ответил мой друг и пододвинул порцию толстого к себе.

За то время, что мы с Семёном ели, а Глюкер давился хлебом с компотом, Миха успел закинуть в себя обе порции и пошёл за добавкой.

Меня всегда забавлял этот стереотип. Все кругом считают, что худые едят мало, а полные только и делают, что обжираются какими‐нибудь пирогами или котлетами. Глюкер действительно имел обыкновение заедать стресс, желательно сладким, и периодически чего‐нибудь точил. Но вообще‐то обычно ел мало. А вот Миха… Он был раза в три худее Глюкера, но ел при этом больше, чем мы с толстым вдвоём.

– Пацаны, – нарушил молчание Сэм, – хотите фокусам карточным научу? Сто пятьдесят. Всего за пятихатку.

– Ой, отвали… – Глюкер скривился так, будто ему под нос сунули поношенный носок. – Ты забодал с этой фигнёй.

– Ну, типа… Вдруг ты передумал.

– Ага, ща-з! Мне ж больше пять сотен негде просадить, кроме как тебе выложить.

Сэм насупился и замолчал.

Девчонки из четвёртой палаты ели через два столика от нас. Имеются в виду её изначальные обитательницы, не переселенцы. Софа и Кира о чём‐то тихо шушукались и бросали на нас косые взгляды. Соня сидела подчёркнуто ровно, как балерина, и пила только компот. Тогда мы с пацанами решили, что это из-за того, что Соня обиделась на нас, и теперь ей, как Глюкеру, кусок не лез в горло, но в действительности выяснилось, что она просто готовилась утром пройти ФГДС, а это надо делать на голодный желудок.

Я вдруг заметил, что нашего Шерлока нигде не видать.

– А где Хали-Гали?

После этого моего вопроса пацаны принялись вертеть головами и недоумённо переговариваться.

– Эй, кто‐нибудь Хали-Гали видел? – выкрикнул я.

На меня стали оборачиваться. Несколько человек ответили, что нет, не видели. Вроде на ужин он не приходил. Но большинство просто промолчало.

А у меня закралось дурное предчувствие.

Несколько минут пацаны о чём‐то разговаривали так громко, что Молоденькая несколько раз делала им замечание. Я не вслушивался, сидел, полностью погружённый в размышления.

Мне крайне не нравилось, что Хали-Гали не появился на ужине, особенно после того, что ушёл отсюда, расстроившись непонятно из-за чего.

Наконец, решив, что просто так это оставлять нельзя, я резко встал и вышел из-за стола.

– Э, Диман, ты куда? – тут же окликнул меня Миха.

– Посмотрю, как там Хали-Гали.

В пути я столкнулся и чуть не сбил с ног санитарку, которая тащила на подносе ужин в тринадцатую палату. Котлета выпала из тарелки и осталась лежать на подносе. При этом качнулся и стакан с компотом. Несколько капель попало на мясо и хлеб.

Санитарка так свирепо посмотрела на меня, что, опасаясь немедленной и самой жестокой расправы, я чуть не бегом долетел до десятой палаты.

Хали-Гали лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку.

Я тихо подошёл и осторожно присел с краю. Называть его сейчас Хали-Гали было как‐то неловко, но настоящее имя, как назло, совершенно вылетело из головы. Поэтому я просто похлопал нашего сыщика по спине и проговорил:

– Э, ты чё, спишь там? Не?

Хали-Гали что‐то пробубнил в подушку – я не разобрал что. Но по крайней мере очевидно, что он не спал.

– Чё на ужин не пошёл? Там такая котлета была. А компот… Глюкер даже добавки хотел, но ему не дали, правда.

Хали-Гали минуту молчал, прежде чем ответить.

– Дим, д-давай п-п-п-отом.

– Ладно, – сказал я и в полном непонимании вышел из палаты.

4

Когда постовые объявили отбой, мы с пацанами сидели в палате девчонок. Но не в четвёртой, как обычно, – пусть дуются сколько влезет – а в седьмой. И это был самый классный вечер за последнее время.

В седьмой жили девчонки старше нас: шестнадцатисемнадцати лет. Одной стукнуло даже восемнадцать, но её определили в детскую больницу потому, что Катюха ещё не окончила школу. Мы травили анекдоты, обсуждали книги, и в целом девушки вели себя куда взрослее и адекватнее, чем, например, та же Соня.

Пацаны, правда, как‐то сникли, когда речь зашла о литературе, но эту тему я спокойно вывез один, поэтому им оставалось только глазеть и хлопать ушами.

Зато когда дошло до анекдотов, тут Миха показал себя во всей красе. У него в голове сидел, наверное, целый сборник от детских про Чебурашку, до ещё более детских про поручика Ржевского.

В какой‐то момент я залип на красивое лицо Кати и не сразу сообразил, что нас с пацанами настойчиво гонят к себе в палату. Мне тоже пришлось подчиниться. Встав, я на всякий случай втянул живот и направился в коридор.

Сам не зная зачем, я бросил взгляд на окно. Наверное, хотелось напоследок ещё раз посмотреть на Катю, но вместо неё мои глаза упёрлись в отражение раздражённой медсестры в окне. На небе светилась растущая, уже почти полная луна, которая оказалась как раз в районе лба Молоденькой, как у Царевны Лебеди из сказки Пушкина. Но ничего забавного я в этом не увидел. Напротив, неровное оконное стекло искажало черты лица нашей постовой медсестры, месяц во лбу делал её больше похожей на страшный призрак, а вовсе не на симпатичную медичку.

Вздрогнув, я поспешно отвёл глаза.

– Шелепов, тебе особое приглашение нужно?

– Да иду я, иду, – отозвался я и прошмыгнул мимо медсестры.

Конечно, Молоденькая выглядела как обычно, то есть просто офигенно, но после того, что я увидел в оконном отражении, смотреть на неё было страшновато.

У нас в палате было душно. Когда я вошёл, Миха пытался открыть форточку, чтобы проветрить, но старая деревянная рама не поддавалась и на каждое движение выгибалась целиком. Проще было вынести всё окно, чем открыть проклятую фрамугу.

Пока Миха пытался выломать форточку, окно запотело так, что практически превратилось в зеркало.

– Блин, да как так? – взорвался Мишка и от злости врезал кулаком по деревянной рейке, что была прибита на месте стыка двух створок.

Стёкла жалобно зазвенели.

– По голове себе постучи, – заметила Молоденькая, которая успела бесшумно нарисоваться за мной. – Всем спать. Я слежу за вашей палатой, умники.

Она сама погасила свет и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Мы любили Молоденькую, она была самой доброй и понимающей из всех постовых медсестёр, но даже она порой бывала строгой или бесяче-правильной. Вот как сейчас, например.

– Как думаете, чего она такая злая сегодня? – озвучил наши общие мысли Глюкер.

Я только пожал плечами.

– Может, у неё те самые дни… – предположил Миха.

– Или мент в коридоре малость нервирует, – обронил Глюкер.

Честно говоря, его версия мне нравилась больше.

За окном проехала машина, на несколько секунд озарив всю палату жёлтым светом.

– Офигеть, – брякнул Мишка.

– Да ладно, – я снова пожал плечами. – Можно подумать, что она раньше нас не строила. Давайте ложиться. Всё равно Молоденькая лучше всех, я бы не хотел её расстраивать.

– Нет, – выдохнул Мишка. – Пацаны, гляньте сюда.

Мы обернулись. На запотевшем окне вниз скользили маленькие капли влаги, оставляя за собой тонкие извилистые дорожки.

А ещё там было что‐то написано.

Я включил свет. Надпись гласила: «Спокойной ночи, малыши!»

– Оригинально, – усмехнулся я. – Да, Мих, тебе тоже хороших снов.

С этими словами я стянул с койки покрывало и принялся складывать его.

– Нет! Вы серьёзно не поняли? Это же не я написал!

Глюкер недоверчиво приблизился к окну и, перегнувшись через стол, провёл по стеклу ладонью, чтобы стереть надпись. Но не вышло.

Её написали между стёклами.

Нас продрал мороз.

Не веря собственным глазам, Глюкер снял футболку и в панике принялся тереть ею и без того чистое окно в надежде убрать зловещую надпись, но, естественно, ничего не добился.

Разве что, как джина, он этими потираниями призвал Молоденькую.

Медсестра резко открыла дверь. Я инстинктивно втянул голову в плечи, предчувствуя крик. Однако его не последовало, всё‐таки Молоденькая была самой доброй из постовых.

– Мальчишки, ну, я же по-хорошему прошу: ложитесь спать.

И в этот момент у неё над головой что‐то хрустнуло. Мы, как по команде, уставились наверх.

– Доброй ночи! – отрезала медсестра и снова выключила свет. Хлопнула дверью.

Какое‐то время мы тупо таращились на тёмный потолок, но потом нашли в себе смелость и один за другим посмотрели на окно. Кажется, первым был я, хотя и не берусь сказать наверняка. Некоторые моменты того времени плохо остались в памяти.

Но что Глюкер повернулся последним – это сто процентов.

Надписи не было. Окна по-прежнему «плакали», но впечатление создавалось такое, будто никакого пожелания на ночь там отродясь не было. Сверху донизу вдоль матовой поверхности бежали чёрные извилистые дорожки. Они были цельными и без каких‐либо зазоров.

– Что за?.. – Глюкер снова потянулся к окну, только на этот раз будто надеясь стереть защитный слой и добраться до надписи.

Тоже бесполезно.

Дабы убедиться, что глаза нас не подводят, мы вооружились телефонами и со всех сторон просветили окна фонариками. Результат был предсказуем – надпись исчезла.

Глюкер шумно вздохнул, и в этот самый момент внутри стены раздался топот маленьких ножек. Не сговариваясь, мы посветили туда.

Как и следовало ожидать, внешне ничего подозрительного не наблюдалось.

– Блин, пацаны, кроме шуток, – прошептал Миха, – я с этой фигнёй скоро чокнусь, давайте кому‐нибудь расскажем?

– Кому? – фыркнул я. – Постовой? Или дяденьке полиционеру?

– Без разницы. Пусть уже хоть кто‐нибудь разберётся с этим.

– Не думаю, что нам поверят, Мих. Хоть кто‐нибудь.

– Да это ваще тумач! – брякнул Глюкер. – Если выживем, фига с два меня мамка ещё раз в больничку уложит… Но Михан прав. Кому‐то надо об этом рассказать. Тут ещё грёбаный инет не пашет! – зло прошипел парень, судорожно тыкая пальцем в экран. – Кстати, не работают только мобильные данные, простая телефонная связь с помехами, но тянет.

Мы с Михой насторожились и посмотрели на толстого, ожидая продолжения. И тот продолжал:

– Короче, я позвонил пацанам на волю и, типа, коротко обрисовал ситуацию. Ну, то есть, типа, попросил их пошарить по сети, вдруг есть что‐то похожее на наш случай.

– И? – хором потребовали мы.

Глюкер развёл руками.

– Ничего. Ну, то есть, типа, толпы крыс гоняют по всей стране, забираются там на балконы, грызут всё под ряд и всё такое прочее. И чего бы там Соня ни говорила, оказывается, крысы в детских больницах появляются, и не так чтобы сильно редко. В Серпухове, говорят, даже двоих младенцев чуть не сожрали. Но, пацаны, они читали мне эти статьи, и чёт не очень на нас похоже. Ну, то есть… Хз.

– Так в чём отличие‐то? – настаивал Миха.

– Ну, типа, хз, обычно их кто‐нибудь обязательно видит, а у нас просто носятся в стенах и по потолку, и всё. И чего им надо – ваще хз. Про всякие надписи на запотевшем стекле, понятное дело, ваще никто нигде не пишет. Эту телегу ребята тоже отыскали, но уже на всяких там сайтах про призраков. Так прикинь, про крыс там ничего не было.

– А про тараканов? – вклинился я.

Глюкер как‐то взгрустнул.

– Про тараканов я забыл. А чё вы хотели? И так вон скольких людей напряг и выслушал!

– Да ладно, братишка, мы ж ничё, – Миха похлопал его по плечу и приобнял. – Ты и правда вон какой молодец. Мы вон с Диманом не додумались просто кому‐нибудь позвонить. Так что ты красава.

В стене снова кто‐то пробежал. А потом ещё. И всё в одном направлении, как будто те, кто жил там внутри, двинули на какой‐то общий сбор.

– Я не лягу в кровать, – прохрипел Глюкер.

Ему никто не ответил, но мы с Мишкой считали точно так же.

Топоток ещё несколько раз то раздавался, то стихал, когда удалялся обладатель маленьких лапок.

Устав стоять, мы тихонько выдвинули две кровати на середину палаты и забрались с ногами на них. Так мы просидели довольно долго, озираясь по сторонам и водя лучами фонарей из стороны в сторону, как три маяка.

Через какое‐то время те, что жили в стенах, принялись носиться уже в другую сторону. Ощущение было такое, что они что‐то или кого‐то ищут.

И мы даже догадывались, кого – странную, безумную девочку с игрушечным медведем из тринадцатой палаты. Если только не она сама управляла этими проклятыми тварями.

В половине одиннадцатого Глюкер начал читать «Отче наш».

В десять тридцать пять Миха не выдержал и ушёл за медсестрой. Молоденькая пришла сразу же, но, как назло, её визит совпал с одним из тех моментов, когда проклятые твари убегали куда‐то далеко, и некоторое время от них не было ни слуху ни духу.

Сестра предупредила, что, если мы не прекратим свои дурацкие приколы и не ляжем спать, ей придётся обратиться к дежурному врачу. И тогда всем придётся плохо.

Мы ответили, что это нас вполне устроит. Постовая, видимо, решила, что мы так шутим, поскольку только хмыкнула и вышла из палаты.

А через мгновение завизжали девчонки. Человек десять сразу. Мы поняли, что это из четвёртой палаты, и бросились туда.

Молоденькая, конечно, оказалась первой, и, когда ввалились мы, она с тщательно сдерживаемой яростью выслушивала, как Соня и Софа, постоянно перебивая друг друга, рассказывают о крысах в стенах. Медсестра хотела что‐то сказать, но не успела – истошно закричали в соседней палате. Потом в другой. Третьей.

Крик катился по всему этажу, захватывая всё новые территории.

Несчастная дежурная сестра бросилась в коридор. Мы чуть помедлили, но в итоге потащились за ней. Кое‐как и очень осторожно.

На этот раз с нами были ещё и девчонки. Вся четвёртая палата вышла на крик.

Творилось что‐то странное.

Все жилые палаты этажа изрыгнули своих обитателей. Люди выбегали в том, в чём, собственно, и спали.

Я видел, как практически кубарем из десятой палаты вывалился Рита. Он не орал, но был весь красный от страха, а его взгляд бешено метался из стороны в сторону. На правый кулак Рита намотал полотенце.

Следом вылетел Олег и со всех ног помчался к туалету.

Последними из десятой вышли Сэм и Хали-Гали. Наш мамин фокусник страшно побледнел, а губы его тряслись, но, несмотря на это, он оказался единственным, кто не забыл про товарища и сейчас тащил под мышкой еле передвигавшего ногами Шерлока.

Я видел, как с диким визгом вылетали растрёпанные девчонки из седьмой палаты. В своих длинных ночнушках они сами чем‐то напоминали привидений.

Постовые с криками пытались разогнать нас по палатам, ребята в большинстве своём бились в истерике и не понимали, чего от них требуют.

Среди всего этого безумия в неверном свете мерцающего ночного освещения стоял растерянный полицейский. Он зачем‐то вскинул вверх правую руку, в которой зажал пистолет, как будто собирался стрелять, но пока не выбрал в кого.

– Они слышали! – почти с радостью воскликнул Глюкер. – Эти твари в стенах… Они их тоже слышали!

Их слышали все, поскольку теперь сущностей было много – целые полчища. Их топот и писк раздавался изо всех палат, из туалета, столовой, они носились в стенах и по потолку даже в коридоре. Твари были везде.

Их сопровождал хруст, похожий на отщёлкивающуюся штукатурку.

Мимо пробегала Молоденькая. Миха успел перегородить ей дорогу и даже вцепиться в запястья.

– Ну, теперь вы нам верите? – с надеждой спросил он.

– Теперь? – рявкнула Молоденькая. Мы ещё никогда, ни до, ни после, не видели её такой растерянной и злой одновременно. – Теперь! Теперь об этом точно узнает руководство больницы, и даже представить себе не могу, чем этот флешмоб закончится для всех вас! Марш в палату, быстро!

И она принялась изо всех сил запихивать Миху, причём в четвёртую, а не шестую. Но ей, видимо, было уже всё равно, кого и куда, лишь бы расчистить коридоры и восстановить тишину.

– Что? Да вы с ума сошли! Как так? – недоумевал Мишка.

Медсестра изловчилась и швырнула его в палату так, что мой друг улетел прямо на кровать Сони. Я не успел опомниться, как отправился следом. Глюкер оказался самым умным из нас: он не стал дожидаться, когда схватят, и ввалился к нам самостоятельно.

Молоденькая бросилась распихивать больных дальше, а мы в шоке уставились друг на друга.

Постепенно до меня стало доходить.

– Вы понимаете, что это значит? – произнёс я непослушными губами.

– Что постовухи совсем чокнулись? – взвыл от досады Миха, явно надеясь, что медсёстры его услышат.

– Нет. Мент тоже не понимал, что случилось. Они не чокнулись… – Я проглотил ком и посмотрел на Миху. Последние свои слова я прошептал, поскольку не мог сказать этого вслух: – Взрослые ничего этого не видят и не слышат, поэтому не верят нам. А раз не верят, то и ничего не сделают…

– Мы одни против этих тварей, – в ужасе закончил за меня Глюкер.

И расплакался.

Минуту мы с Михой стояли, переваривая эти слова, а потом я сделал то, чего не делал больше никогда ни до, ни после, я сделал то, чем не могу гордиться и, честно говоря, даже не хочется признаваться в этом: я достал из кармана мобильник, разбудил звонком родителей – благо хотя бы мобильная сеть пока ещё работала – и проорал в трубку:

– Мама, забери меня отсюда, или я до завтра умру!

3

Операция «Цитадель»

1

Оказывается, я был далеко не один, кто в ту ночь в панике позвонил родителям. Ещё до полуночи телефоны стационаров на всех этажах, во всех ординаторских и, конечно, в приёмном покое взорвались от родительских звонков.

Переполошили всех, особенно людей, кто ни ухом ни рылом не знал о нашествии тварей в стенах. Пока мы называли их так, поскольку не были уверены, что там были именно крысы, а не кто‐то ещё.

После того как переполох охватил уже все семь обитаемых этажей больницы, ожила рация в нагрудном кармане полицейского. Начальство требовало на весь коридор объяснить, что у нас творится и с чего всё началось. Полицейский в панике всё повторял, что вверенная ему подопечная на месте и под его полнейшим надзором. Короче, его спрашивали про Фому, а он знай себе твердил про Ерёму.

Эту сцену мы с пацанами наблюдали в тот момент, когда короткими перебежками пытались перебраться из палаты девчонок, куда нас с перепугу запихнула Молоденькая, в свою.

Твари в стенах перестали носиться туда-сюда часам к двум ночи. А в три часа больницу уже осаждали наши родители. Наши – то есть родители всех, кто в то время лежал в детской.

Это походило на демонстрацию или акцию протеста. Безумное количество перепуганного народа ломилось во все четыре входа в здание, а некоторые даже, требуя внимания, барабанили кулаками в окна на первом этаже.