Крылья нетопыря. Часть II. Трон из костей

– Ой, прости, – Добронрав залепил себе пятернёй по лбу. – Вот я болван!

– Вот именно – болван! – засмеялась сирин.

Сообразив, что сирин не обижается, Добронрав с облегчением тоже засмеялся.

– Чёрт, а я вырезал её несколько дней, представляешь? Вот дурак-то был, сразу не подумал.

– Вот-вот, я погляжу, ты вообще не любитель думать наперёд! – всё ещё со смехом произнесла Молиба.

Добронрав вдруг перестал смеяться и стал серьёзным.

– Да брось, я не хотела обидеть.

– Я и не обиделся, – насупившись, буркнул мальчишка. – Вот ещё. Ладно, извини, я и вправду сглупил. Впредь буду умнее, – бормотал Добронрав, заворачивая жалейку обратно в платок.

– Эй, куда это ты её?

Мальчишка удивлённо посмотрел на сирин.

– Так я… Тебе же всё равно не надо.

– Ну конечно! Давай сюда свою свистульку.

Добронрав медленно вытянул флейту обратно из-за пазухи.

– Куда тебе её?

– Положи на землю.

Добронрав так и сделал. Молиба склонилась над жалейкой и долго её рассматривала.

– Ты правда сам это сделал?

– Сам, – кивнул Добронрав. Его распирало от гордости за своё творение.

– Для меня?

– Угу.

Молиба взмахнула крыльями и в мгновение ока очутилась прямо перед Добронравом. И прежде, чем мальчишка успел что-нибудь сообразить, мягкие горячие губы прикоснулись к его щеке. Потом сирин схватила жалейку четырёхпалой лапой и взмыла вверх. Описав в воздухе мёртвую петлю, она с задорным клёкотом ворвалась под сень дубравы и пропала.

Добронрав следил за ней с улыбкой на лице, напрочь позабыв про алконостов, отца и всё на свете.

Вдруг рядом с ним плавно из высокой травы поднялся Ратибор с луком наперевес. Стрела была наложена на тетиву и готова сорваться в любой момент. Сам наставник был с ног до головы покрыт травой и соломой так сильно, что с пяти шагов от простой кочки не отличишь.

– Всё? – спросил Ратибор с подозрением.

– Да.

– Тогда уходим. Мы и так слишком долго испытывали судьбу.

Они быстро повернули к Лихобору. Воин шёл размашистым широким шагом, и Добронраву то и дело приходилось переходить на бег, чтоб не отставать. Ратибор молчал, но это молчание было красноречивее любых слов. Добронрав неловко бросал на него виноватые взгляды и наконец решился заговорить.

– Ратибор Ослябьевич, прости меня!

Наставник покосился на него, но ничего не ответил. Мальчишка насупился и отвернулся. Так они и молчали до тех пор, пока дубрава вещих птиц не скрылась из виду.

Шли узким проулком, где деревянные срубы хозяйственных построек так тесно жались друг к другу, что едва ли не тёрлись боками. Там Ратибор остановился и сгрёб мальчишку за грудки. Припечатал к стене.

– Ты подставил меня, межеумок!

– Прости, дядька Ратибор!

– Я старался относиться к тебе с пониманием. Не нагружал работой, когда видел, что тебе совсем тяжко приходится! Старался быть добрым к тебе! Помогать! И так ты мне отплатил?

– Прости, дядь Ратибор! – Добронрав заплакал.

– Навешал мне лапши на уши, а я по доброте душевной повёлся, как девка красная! Додумался же, татья морда! Меня девчонка ждёт, о свидании условились, а батька не пускает! – передразнил Добронрава воин.

– Вы б меня никуда не пустили, если б я правду сказал.

– Да уж конечно! Если б я только знал, с кем ты там собирался свиданкаться, то не на смотрины бы, а прямо в церковь бы проводил. Прям к отцам святым, чтоб бесов из тебя выгнали.

– Это не то, чем кажется, дядька Ратибор!

– А что это тогда? Объяснил бы сразу, глядишь, я б и понял. А то такое чувство, что сирин тебя околдовала, а ты теперь бегаешь туда, как собачонка, с подарочками! – Ратибор разжал хватку и принялся внимательно осматривать мальчишку с ног до головы. Закатывал рукава и штаны, смотрел под рубаху, чуть портки не стягивал. – Где он?

– Кто? – не понял Добронрав.

– Знак! Клеймо, которое сирины оставляют на своих слугах. Галочка. V.

– Нет никакой галочки. Никто меня не метил. Дядь Ратибор, ну, дай же объяснить!

Воин отошёл на него и переплёл руки на груди. Смотрел зло, с подозрением.

– Ну!

Добронрав опустил голову и тихо заговорил. Он рассказал наставнику, как познакомился с рыбаками, которые устроили ему глупые испытания, прежде чем взять к себе в компанию. Как всё понял, что над ним просто смеются, и обо всём, что случилось после. Как устроил себе проверку на прочность и в одиночку отправился в рощу, никого не предупредив. Но самое главное, рассказал, что если бы не Молиба, алконосты бы нашли Добронрава и, вероятно, разорвали.

Добронрав говорил сейчас с Ратибором только благодаря Молибе.

– Да, – протянул воин и в крайней задумчивости почесал затылок. – Дела. Выходит, поступил ты всё-таки как мужик. Но со мной обошёлся подло. Неужели ты думал, что я не пойму тебя и не позволю поступить по-человечески?

Добронрав стоял, понурившись, и молча глотал слёзы.

– Ладно, голова твоя садовая! – Ратибор сгрёб ученика под мышку и похлопал по плечам. – Пошли. Бате твоему скажем, что ходили учиться маскировке. Не зря же всё это добро сооружал, а? – он показал на своё туловище, которое всё ещё было покрыто травой и соломой. – Но больше мне ври мне, понял?

Добронрав кивнул.

* * *

Отец сдержал своё слово. Всю осень и зиму он не выпускал Добронрава из терема. Наставники и учителя посещали его прямо там. Для учёбы специально было выделено две подклети, а занятия ратоборством проходили сначала на первом этаже терема, в приёмной светлице, а к середине зимы рядовичи выстроили целый амбар под это дело.

Мальчишка сносил всё с обречённой покорностью. Он старательно учился и проявлял должное смирение. Учителя хвалили его, а Велюра хвастался им перед многочисленными дружками и прихлебателями.

Арта Микуловна – мать Добронрава – часто вечерами проводила с ним время и успокаивала. Мальчишка не видел никакой другой жизни, кроме учения и пиров отца, на которых он с неизменным постоянством должен был проявлять чудеса образованности и рукопашного боя. Поэтому матери было жаль ребёнка до слёз, но она ничего не могла с этим поделать: Велюра Твердолобый замыслил сделать из своего старшего сына лучшего воина, если не в мире, то по крайней мере на Мырьском континенте, и никто не мог ему в этом помешать. А в самых своих тайных фантазиях Велюра видел Добронрава великим князем – объединителем неревских земель. При таком подходе желания самого Добронрава в расчёт не брались.

Чтобы мальчишка не сошёл с ума, Арта почти каждый вечер проводила с ним по несколько часов. Она утешала его, пыталась перенастроить мысли сына на более весёлый лад. Она убеждала его в отцовской любви. Она уверяла мальчишку в том, что он хороший, что всё, что делает и чего добивается Добронрав, очень ценно для неё. Для всей семьи.

Ни с кем Арта Микуловна не проводила столько времени, сколько с Добронравом, но в ней нуждался не только он. Видя исключительное отношение к старшему сыну как отца, так и матери, братья и сёстры сначала просто отдалились от Добронрава, а скоро и вовсе стали ненавидеть его и бояться. Ненависть произрастала из зависти: никому из них не уделялось столько внимания. Никем отец так не гордился, как Добронравом. Ни с кем так часто не бывала мать, как с Добронравом. Иногда у остальных боярских детей складывалось впечатление, что у Арты и Велюры всего один сын, а они – какие-то подкидыши. От чужих людей рождённые. А боялись Добронрава благодаря его исключительной воинской подготовке. В рукопашном бою старший сын Велюры один стоил остальных его трёх законнорождённых сыновей и ещё троих байстрюков вместе с ними.

Добронрава так любили, им так гордились, его будущее так истово хотели устроить, что обрекли мальчишку на одиночество.

Мать, конечно, всё видела и понимала, но ничего не могла с собой поделать. Если и она отдалится от Добронрава, то ему совсем не останется куда приклониться. Мало-помалу к весне Арта всё же смогла уговорить Велюру дать сыну послабление. Отныне у боярича появился один свободный день, который он мог посвятить чему захочет. Но было уже поздно. Братья и сёстры сторонились его. Друзей у Добронрава не было. И мальчишка бесцельно гулял по Лихобору так же, как и жил в тереме, – совсем один.

Иногда из далёких краёв приезжали купцы и бояре с сыновьями или подручными, и Добронрав проводил с ними время. Он дотошно расспрашивал гостей обо всём, что делается в свете, и с жадностью ловил каждое слово. Временами чужеземцы привозили с собой разные занятные вещицы вроде музыкальных шкатулок или диковинных приспособлений для охоты. Добронрав пристально рассматривал каждую вещь, стараясь проникнуть в её суть. Мальчишка знакомился с приезжими музыкантами и тайком, пока не видел отец, играл им на дудочках или на гуслях. Его часто хвалили.

А потом гости уезжали, и каждый день Добронрава вновь становился похожим на предыдущий.

Время шло. Отмела зимняя пурга, выпал и сошёл снег, земля вновь зазеленела. Добронраву стукнуло тринадцать, и теперь он был уже не мальчишка, но муж. Каждый день ему говорилось, что вести себя нужно соответственно возрасту и положению. А ему с каждым днём всё сильнее хотелось играть.

Он давно перестал тяготиться своим одиночеством и даже нашёл в нём свою прелесть. Как минимум, когда ты один, никто не будет над тобой смеяться, никто не станет подбивать тебя на глупые поступки.

В то время Добронрав пристрастился к чтению и провёл много вечеров у пылающего очага с книгой на руках. Обширные познания в грамоте и иностранных языках позволили парню путешествовать по разным странам и самым отдалённым уголкам Горнего. Даже там, где ему никогда не было суждено появиться в реальной жизни. Мальчишка многое узнал о разных чудесных существах. О садах Бараа-Тору. О песках Саахада. О перевёрнутой пирамиде Михды, что уходила своей вершиной далеко вглубь песков.

И всё же иногда под вечер, изнурённый дневными заботами, Добронрав садился у окна своей опочивальни и подолгу смотрел, как за ним протекает жизнь. Он наблюдал за вялой перебранкой челядинской ребятни и нередко люто им завидовал.

Отрок знал, что жизнь прислуги не сахар, что им достаётся ничуть не меньше его самого, а то и больше, но у них было то, чего лишили Добронрава, – друзья. Им было с кем разделить все тяготы, что выпадали на их долю. Даже спали челядские дети на соломе в общих ложницах, где мужская и женская половина отделялась занавеской. Добронрав не знал даже этого. Велюра Твердолобый был так богат, что мог позволить себе устроить отдельную опочивальню для каждого своего отпрыска.

Но Добронраву иногда хотелось выть от этого.

Однажды он решил перед сном навестить младшую сестру – Любиму. Она всегда теплее всех относилась к старшему брату, но в тот раз, когда Добронрав переступил её порог, Любима взглянула так, будто увидела привидение.

– Чего тебе, Добронрав?

– Да я… Хотел пожелать добрых снов.

– А… Ладно, – кивнула сестра. – Ступай, Добронрав.

Отрок кивнул и вышел. Закрыв за собой дверь, он сломя голову бросился к себе, чтобы никто не видел слёз.

Больше он не пытался первым заговорить с кем-то из братьев и сестёр.

Им тоже было не до маменькиного сынка Добронрава. В отличие от него у них было свободное время. Они могли иметь друзей и гулять с ними. Братья даже встречались с девушками и, будто в насмешку, частенько зажимали их под окном Добронрава.

Парень долго это терпел. Но ничто не может длиться вечно, и в один прекрасный день Добронрав вылил ведро воды на обнимающуюся внизу парочку.

Больше под окном никто не появлялся.

* * *

Добронрав стоял перед лесом вещих птиц. Сегодня был тот редкий день, когда парень мог ничего не делать, поэтому он, по своему обыкновению, отправился гулять, и ноги сами привели его сюда.

Когда боярич понял, где очутился, то похолодел.

Он стоял, заткнув большие пальцы за вышитый красным кушак, и с запрокинутой головой смотрел на величественные деревья, которые словно подпирали кронами небо.

Если бы его кто-то спросил, зачем он здесь, Добронрав не нашёл бы ответа.

Лес хранил молчание. Как и в прошлый раз, в его глубине глаз не различал даже тени движения, но Добронрав уже знал, насколько обманчивым может быть это спокойствие. Он не собирался возвращаться в рощу – не такой дурак, просто стоял неподалёку и смотрел. Всё-таки красиво.

Вечер окрасил деревья мягким оранжевым цветом. От всего вокруг будто исходило тепло. Дул мягкий сухой ветер. Тихо шелестела листва.

Добронрав вздохнул полной грудью и ненадолго закрыл глаза. Потом отрок обернулся и посмотрел в ту сторону, где за чередой двускатных деревянных крыш едва-едва выглядывал покатый, похожий на геральдическую пику фронтон родного терема. Там, возможно, его уже ждал отец, чтобы похвастать толковым сыном перед очередным знакомцем. Там в своих ложницах и светлицах его заморские наставники планировали очередное поучение. Так и сяк прикидывали, как бы впихнуть побольше разной дребедени в голову несчастного боярича.

Потом Добронрав медленно прошёлся взглядом по разновеликим строениям Лихобора. Отсюда можно было рассмотреть многое, почти всё. Низкие двупокатые крыши и старые срубы посада, что утопали в тени детинца и сторожевых башен. Сами башни, которые казались нарисованными на фоне сумеречного неба и совершенно нереальными. Дальше высились терема знати, один другого краше. Они соревновались между собой в яркости крыш, искусности росписи и величине самого сруба. Каждый старался сделать своё жилище заметнее и краше. Чуть далее блистали золотыми куполами, увенчанными золотым же перечёркнутым окружьем, собор святой Софии и лихоборский мужской монастырь елизарианцев. И совсем далеко виднелись башни княжеского крома.

Ему не хотелось туда возвращаться.

Боярич вздохнул и сел прямо на землю на том же месте, где и стоял. Высокая трава скрыла его почти целиком.

– Снова ты? – услышал Добронрав.

Глупо было надеяться остаться незамеченным около запретного леса, куда нормальные люди не ходят даже при свете дня. Бояричу ещё очень повезло, что его заметила именно Молиба, а не кто-нибудь другой.

Добронрав встал и осмотрелся. Птицы сирин нигде не было видно.

– Я, – улыбнулся он. – Здравствуй, Молиба!

– Здравствуй, Добронрав. Зачем ты пришёл? Ты ждал меня?

– Да, – сам не зная зачем, соврал парень.

Зашелестела листва, и сверху сквозь переплетённые между собой ветки показалось нежное лицо сирина.

– Вот дурачок! – посмеялась она звонким, как ручеёк, голосом.

Её губы были соблазнительно красными и блестели на солнце, должно быть, крылатая девушка недавно лакомилась какими-нибудь ягодами. В пушистых русых волосах застряло несколько маленьких веточек. Изумрудные глаза были такими большими и глубокими, каких боярич не видел больше ни у кого.

– Ну, что уставился? – всё ещё с улыбкой вымолвила птица. – Говори, зачем хотел меня видеть?

Добронрав тоже улыбался и смотрел на неё. Вместо ответа он просто пожал плечами.

Птица прыснула и, опасливо оглянувшись, произнесла:

– Ну, заходи, коль пришёл!

И Добронрав вошёл в запретный лес.

Как только над головой сомкнулись кудрявые кроны, откуда-то повеяло холодом, будто тонким пронизывающим сквозняком. Отрок поёжился, но продолжал идти. Сделав добрых три десятка шагов, боярич всё-таки остановился и оглянулся. Позади молодой подлесок и кусты громоздились друг на друга, и только два дуба стояли так далеко друг от друга, что между ними можно было без труда разглядеть деревянные крыши Лихобора. Их кроны переплетались меж собой, придавая им ещё большее сходство с порталом. За ними стоял ясный день, перед – сгустилось царство сумрака.

Обдав парня ветром, птица спустилась рядом. Она посмотрела в глаза человеку и чуть склонила набок голову. Взгляд птицыдевы был прямой и бесхитростный. В последнее время Добронрав всё реже такой встречал.

– Ты же не принёс мне ещё одну свистульку? – подозрительно спросила сирин.

– Да ладно тебе, я не такой дурак – понимаю с первого раза.

– Это радует.

Молиба вновь обходила его кругом, как в день их первой встречи, осматривала с ног до головы.

– А ты изменился, – заключила она.

И в самом деле, тогда это был худой долговязый паренёк, насмерть перепуганный и сбитый с толку после всего, что с ним стряслось в тот день. Теперь же перед птицей стоял высокий широкоплечий юноша с прямым, привыкшим к регулярным физическим упражнениям станом. Он не дрожал, не плакал, смотрел прямо и открыто. Единственное, что осталось от того загнанного мальчишки, – светло-русые волосы с медовым отливом и всё ещё грустные, задумчивые глаза глубокого голубого цвета.

– А ты всё такая же, – прошептал Добронрав и слегка нахмурился от того, как томно это прозвучало.

– Да, кажется, тела сиринов и людей изменяются с разной скоростью, – заключила Молиба.

Почему-то Добронрав испытал несказанное облегчение от этих её слов.

– Ты расскажешь мне о мире людей?

– Если ты расскажешь мне о мире сиринов.

– Отлично! Как хорошо, что ты всё-таки пришёл! У меня столько вопросов!

И она забросала его вопросами, не успел Добронрав вымолвить что-то ещё. Оказывается, Молибу действительно интересовало очень многое из мира людей. Добронрав вздохнул с деланой грустью и сел. Подмяв под себя сухой мох, он заговорил.

Не успевал человек отвечать на один вопрос сирина, как она тут же задавала другой. Бывало, она перебивала Добронрава на полуслове и спрашивала ещё что-то, оставив предыдущий вопрос без ответа.

Он отвечал так подробно, как мог. Рассказывал о Лихоборе, его концах и улочках. О том, что вообще все неревские города строятся концентрическими кругами. Так повелось исстари: сначала ставился острог, потом на его месте или рядом возводился кром, где жил князь со своей семьёй и первое время его ближайшая дружина. Строить старались на возвышенностях или холмах. У крома ставились закрома, куда свозилось всё добро с полюдья, оброков, подарков, словом, доход государя целиком. Там же закладывался главный городской храм. А уже вокруг крома и закромов ставились гридницкие для дружины, бани, хозяйственные постройки, загоны для коней, погреба, оружейные, кузни и остальное необходимое для жизни и содержания войска. Много позже в этой части города бояре обзаводились собственными теремами.

Всё это обносилось по периметру детинцем, который представлял собой деревянный сруб, заполненный внутри землёй и камнями. В определённых участках детинца ставились дозорные башни.

Ниже спускались уже улицы простых горожан. Они по-прежнему шли по кругу. Круги эти делились на сектора, которые назывались городскими концами: Плотницкий, Гончарный, Кудельный конец и так далее.

Ещё ниже город обносился городской стеной, которая строилась по тому же принципу, что и детинец, но была куда больше, имела множество отнорков и бойниц, более широкое заборало, чтобы на нём можно было не только отстреливаться, но и вести бой, если кто-то вдруг заберётся на стену. Часто ещё перед стеной насыпали крутой земляной вал и копали ров с кольями и прочими милыми прибаутками для незваных гостей.

За рвом тоже жили люди. Эта часть города называлась посадом. Обычно посад мало чем отличался от обычной слободы, разве что своей близостью к городу. В случае нападения именно эти люди попадали под удар. Кто успевал, тот перебирался за городскую стену, чтобы переждать. Кто не успевал… тем не повезло.

Добронрав рассказывал про бога, который создал всё сущее в Горнем и о котором сирины, оказывается, не знали ровным счётом ничего. Добронрав рассказал, что Господь Всеблагой творил Горний шесть дней, а на седьмой отдыхал. За это время он успел создать всё, что можно увидеть в мире: горы, моря, подземные царства, даже животных. Только людей не было в этом мире. Идея создания разумных существ – венцов его творений и властелинов мира – пришла Творцу как раз в момент, когда он отдыхал от трудов. И сотворил тогда Господь человека в понедельник.

– Почему такое странное название? – тут же вклинилась сирин. – Понедельник, – произнесла она, спотыкаясь на каждом слоге. Сирины не делили свои месяцы на семидневки.

– Ну, это потому, – важно потирая переносицу, молвил Добронрав – его буквально распирало от гордости, что может так много рассказать девушке, – в общем, потому, что последний день седмицы назывался тогда «неделя». А понедельник потому, что он после недели! По-недельник. Понимаешь?

– Как вы, люди, любите всё усложнять! – колокольчиком смеялась Молиба. – Ну даёте! Неделя, седмица, месяц…

– А месяц стал так называться, – тут же подхватил Добронрав, – по фазам луны. Неполная луна у нас называется месяцем. И неважно, молодая она или ущербная. И вот от самого молодого месяца до самого старого проходит как раз то время, что мы привыкли так и называть – «месяц». Ну, в среднем.

– Понедельник, – нахмурилась сирин, – кажется, я уже слышала это слово. Ну, точно! У вас говорят «дети понедельника». Что это значит?

– Это значит, очень крутые ребята, – состроив самую серьёзную мину, ответил человек.

Забыв про дни недели, сирин снова накинулась на него с расспросами. Добронрав отвечал, терпеливо и обстоятельно объясняя, почему люди носят одежду, зачем им такие большие стены – «да ещё в два ряда!» — вокруг городов. Многое повергло Молибу в глубокий шок. Например, почему братьям запрещено жениться на сёстрах – в её мире это оказалось вполне обыденным явлением. Трудно пришлось Добронраву, когда он пытался объяснить ей суть товарно-денежных отношений. Молиба долго не верила парню, уверенная, что он, пользуясь отсутствием у неё знаний о человеческом обществе, просто смеётся. И бояричу стоило немалых усилий убедить её в обратном.

– Но это ужасно! – наконец воскликнула Молиба. – Насколько же надо не доверять своему племени, чтобы требовать цену за любую безделицу!

Добронраву стало обидно за весь человеческий род. Он вдруг рассердился и выпалил гораздо более резко, чем собирался:

– Вообще-то не всё у нас делается за деньги! Чести у людей тоже хоть отбавляй! Ни один, знаешь, уважающий себя воин не посмеет ребёнка обидеть! Или, там, ну, – Добронрав пощёлкал пальцами, подыскивая подходящий пример человеческой доблести. Как назло, ничего путного на ум не приходило. – Никого, в общем, не обидит просто так. Ясно?

Сирин склонила голову набок и печально посмотрела на человека.

– Добронрав, я не хотела тебя обидеть.

– Я и не обиделся, – отрок ощутил, как запылали от стыда уши. – Просто говорю как есть. Но да, люди и впрямь немного того.

Больше всего вопросов задавала Молиба. Добронрав молол языком без умолку и лишь временами успевал спросить что-нибудь сам. Они проговорили до заката, совершенно забыв о времени. Неизвестно, сколько бы они ещё так болтали, если бы чуткий слух Молибы не различил, что приближаются другие птицы. Тогда она спохватилась и вывела человека из леса безопасной дорогой.

Когда Добронрав вышел на открытое пространство, он обернулся и посмотрел на Молибу. Она стояла в просвете между дубами такая величественная, красивая и совершенно нереальная. Добронрав хотел что-нибудь сказать ей на прощание. Может, поблагодарить за этот вечер, первый за многие месяцы, когда время бежало так быстро – как один миг. Но не мог вымолвить ни слова.

– Ты ещё вернёшься?

– Да, – порывисто кивнул Добронрав. – На неделе.

Сирин улыбнулась.

– Последний день седмицы. Перед понедельником.

– Точно! Прощай, Молиба.

– Прощай, Добронрав.

– До встречи.

– До встречи, Добронрав.

Он постоял ещё немного, а потом, небрежно кивнув, повернулся на пятках и быстро зашагал к Лихобору. Пройдя несколько шагов, Добронрав развернулся.

– Но в следующий раз рассказываешь ты!

Сирин уже исчезла. Перед человеком тёмный лес тихо шелестел листвой. Но Добронрав был уверен, что Молиба его услышала.

* * *

Ровно через неделю Добронрав стоял перед дубовой рощей. На сей раз он пришёл гораздо раньше: покинув родной терем, сразу отправился за околицу к дубраве. Очутившись здесь, боярич уже не чувствовал страха. Его сердце гулко колотилось в груди, но это было совсем другое чувство – гораздо приятнее.

Как только парень добрался до условной черты, за которой начиналось царство вечного сумрака, из тени выпорхнула Молиба, точно ждала.

– Ты пришёл.

– Да.

– Точно дурак! – заключила сирин с широченной улыбкой на лице. Добронрав сложил руки на груди, приосанился.

– Да! Этого у меня не отнять! Так что, – сказал он, входя под сень густых крон, – расскажешь мне сегодня о мире сиринов?

– Лучше! – многозначительно улыбнулась Молиба. – Иди за мной, только быстро!

Добронрав уже привычно нырнул в прохладный полумрак дубравы. Молиба летела вперёд, указывая путь. Временами, чтобы человек не отстал, она возвращалась, делала круг или два над его головой и снова уносилась вперёд.