История с продолжением

Я рассмеялась:

– Жизнь со мной – это такой хаос, правда?

– Это чудесно.

– Я люблю тебя, пап.

– Я тоже. Всегда.

В Блафтоне мы оказались, потому что отец встретил мою маму и влюбился в нее в Бостоне. Он тогда учился в медицинском институте Гарварда, а она работала в «Бостон геральд». После свадьбы в 1917 году он увез молодую жену к себе. В Бостоне слава Бронвин окутывала ее, как туман. Ему хотелось вести простую жизнь и строить семью с любимой женщиной, а не с таинственной и популярной писательницей, за каждым движением которой следят.

Но эта история никому не интересна.

Благодаря своему творчеству она снискала феноменальный успех и признание. Но исчезновение тут же превратило ее в тайну, головоломку, литературную детективную загадку, требующую разрешения. Она превратилась в легенду о пропавшей безумной писательнице.

Но мир не знал всей правды.

Никто не знал.

Глава 6

КлараБлафтон, Южная Каролина

Любовь моей матери была столь же бескомпромиссной, как ее отречение. И то и другое осталось со мной до сих пор.

Когда я была маленькой, мы играли в исчезновения и появления. Для матери это были не просто прятки. Нет, мэм, для нее эта забава была чем-то гораздо бо́льшим, чем для других мамочек.

В семь лет я как-то вечером спряталась в шкафу в ее писательском кабинете, укрывшись за старой меховой шубой, оставшейся со времен ее жизни на севере, в местах, где мне никогда не доводилось бывать. От шубы пахло мускусом и мокрой шерстью. Я скользнула по задней стенке и приземлилась на стопку книг. Я подалась в сторону и в луче света, падающего через щель в двери, разглядела кипу бумаг, перехваченных резинкой.

Раньше я этих бумаг никогда не видела.

В этом старом доме я знала каждый уголок, каждый закуток и каждую трещину. Мне не составило бы труда ходить по нему с завязанными глазами. Я пряталась во всех потайных местах, от карниза под лестницей до низкого подпола, где пахло сырой землей и бродячими животными.

Ну не могло в доме оказаться ничего, что не попалось бы мне на глаза! Я слышала, как мама выкрикивает нараспев мое имя, разыскивая ставшую невидимкой дочь:

– Клара! Клара! Клара!

Она всегда находила меня, хотя иногда для этого требовалось больше времени, потому что я умела прятаться очень хорошо. По крайней мере, так утверждала мама.

Сидя в шкафу, я подтянула колени к подбородку и прислушалась. Даже если мне доводилось оставаться в тайнике на долгий срок, ее голос, произносящий мое имя, внушал мне чувство безопасности. Я ждала, что же будет дальше. С губ норовил сорваться смех, возникало желание быть найденной, замеченной тем, кто по-настоящему меня любит.

Коротая время, я бросила взгляд на верхние страницы и различила знакомый наклонный почерк мамы. Я искала глазами знакомые слова, но среди этих не было таких, какие мне доводилось видеть. Они покрывали страницу за страницей. Французский или немецкий, а может, испанский, откуда мне знать. Знакомым было одно слово, точнее, имя – Эмджи. Так звали героиню первого романа моей матери, сочиненного ею в двенадцать лет. Роман этот стал таким популярным, что люди до сих пор слали ей письма, которые она просила папу выбрасывать в мусорную корзину.

Дверца отворилась, я поджала ноги и отложила бумаги. Мама стояла передо мной, заполняя собой весь проем, как заполняла мою жизнь; падающий со спины свет озарял ее фигуру, стройную и гибкую, как дерево, склоняющееся над рекой. На ней было платье из зеленой хлопчатобумажной ткани, длинные темные волосы были собраны в свободно свисающий хвост.

Она сделала вид, что не замечает меня, потом произнесла слово «миракулюм». Стоило ей произнести его, и я вынырнула из глубины шкафа. Это таинственно звучащее слово, как мама объясняла прежде, означает какой-либо «удивительный предмет».

Мама повторила: «Миракулюм», и глаза ее расширились, как если бы я возникла перед ней из ниоткуда.

– Вот ты где!

Вот ты где.

– Я уж подумала, что ты никогда меня не найдешь! – сказала я.

Это были слова, которые мы произносили всегда, всякий раз соблюдая порядок и интонацию.

– Я всегда найду тебя.

Я всегда найду тебя. Она раздвинула одежду, протянула руку, чтобы пощекотать меня, а потом осторожно вытянуть из шкафа. А затем наклонилась, чтобы обнять. Это была моя самая любимая часть игры, и я позволила ей прижать меня к себе на какое-то время.

Когда ритуал был исполнен, я нырнула в шкаф и протянула ей те листы. Мама взяла их, и на лицо ее набежала тень печали.

– Что это? – спросила я. Глаза ее наполнились слезами, она открыла рот, но слова не шли. Я потянула ее за платье. – Что?

– Книга. – Мама прижала стопку к груди обеими руками, как будто это была кошка, готовая убежать. Впервые я осознала, что есть в ней иная, неведомая мне часть, таинственная и скрытая.

– Какая книга? – спросила я, движимая еще не тревогой, а лишь интересом. Тревога пришла позже.

– Вторая книжка про Эмджи. То, что называют сиквелом.

– Про Эмджи есть еще книга? – У меня забилось сердце в ожидании ответа. Первый мамин роман, «Срединное место», закончился на том, что героиня застряла между двумя мирами. Теперь появился шанс спасти Эмджи.

– Да. В ней она пытается вернуться домой.

– Пытается?

– Об этом вся книга – про стремление вернуться домой.

– Но я не понимаю слов, которыми она написана.

Мама села на край кровати и похлопала по ней, приглашая сесть рядом на синее покрывало.

Когда я устроилась, она обняла меня и прижала к себе так крепко, что я почувствовала через ткань платья ее ребра.

– Не всегда известные нам слова способны передать, что я чувствую в том или ином случае. Иногда мне нужно написать новые слова, и они помогают мне понять что-то, скажем, мои ощущения.

– Ты их придумываешь?

– Это не совсем так. У меня такое чувство, будто я нахожу их. Будто они были потеряны теми людьми, которые решали, какие слова нам использовать.

– Кто еще знает эти слова?

– Никто.

– Пожалуйста, научи меня. Я хочу знать.

– Когда-нибудь так и будет.

– Но почему не прямо сейчас?

– Ну ладно, одно слово. – Вернулась веселая мама, с лукавой улыбкой и крепким объятием. –Адориум.

– «Адориум»? – проговорила я, катая слово на языке и уже находя его вкусным.

Я смогу разговаривать с матерью на совершенно новом языке. Сделать этот язык нашим. Только нашим. Есть еще языки, чтобы общаться, и слова, чтобы их объяснять.

– «Адориум» означает «большая любовь». Любовь такого рода, какую я испытываю к тебе. Такая любовь, что отметает разум и логику и делает мир таким, какой он есть – всецело и безраздельно волшебным. Адориум – это понимание, что все вещи суть одно и что мы – это всё. Любовь, что создала тебя, любовь, из которой мы все вышли и в которую возвратимся. – Она замолчала, как будто поняв, что мне, погребенной под водопадом определений, не поспеть за ней.

– Как много для одного слова.

– В том-то весь смысл. Иногда имеющиеся в нашем распоряжении слова недостаточно большие.

– А еще одно словечко?

– Позже, – заявила мама. – Когда придет время, я научу тебя каждому из этих слов, от первого до последнего.

Глава 7

ЧарлиЛондон, Англия

Провел я какое-то время вдали от твоей красоты.

Чарли исполнял любимую песню отца из его родного ирландского города Уотерфорд. Берущая за душу мелодия. Женщины притихли, мужчины дышали медленно и глубоко, чтобы не выдать переживаний.

Даже если кто-то не понимал ирландских слов, которые Чарли произносил, душа улавливала тоску изгнанника.

И вот я к тебе возвратился… Милый мой Комераг.

Он исполнил песню сначала на ирландском, потом на английском, и все это время зрители не шелохнулись. Когда Чарли закончил, все вскочили, захлопали и завопили, готовые к отчаянному веселью: им нужна была заводная, озорная песня, все что угодно, лишь бы развеять глубоко засевшую неутолимую печаль.

Паб «Овца и лев» был забит под завязку. То была последняя песня «Парней» на сегодня, но толпа требовала еще. Приглушенный золотистый свет, открытые балки из бруса, поддерживающие низкий потолок, тепло огня в каменном очаге создавали ощущение, что эта комната отделилась от внешнего мира, превратившись в островок уюта. Никому не хотелось, чтобы эта ночь закончилась.

Чарли поклонился и передал микрофон Фергюсу для исполнения разухабистой баллады под занавес вечера. Чарли пробирался сквозь толпу, принимая хлопки по плечам и спине.Отец гордился бы тобой. Соболезнуем твоей утрате. Ты молодец.

Он нашел свободное местечко у липкой стойки и заказал порцию виски. Бармен Бенни с пристуком поставил перед Чарли стакан с гербом заведения и золотистым напитком внутри.

– За счет заведения, приятель. Когда вы уже запишете свои песни на пластинку и станете слишком знаменитыми, чтобы выступать здесь?

Чарли поднял стакан, опрокинул в рот и ощутил, как приятное тепло разливается по телу.

– Никогда. – Он улыбнулся и повернулся, чтобы посмотреть, как Фергюс завершает концерт.

Чарли играл на барабане не для того, чтобы стать знаменитым. Такой цели у него не было. Ему не очень нравилось выходить на сцену, но он делал это из любви к музыке.

Но отец действительно гордился тем, что его сын играет на барабане и исполняет старинные песни.

Челси, бывшая невеста Чарли, тоже обожала его игру. Они встретились в пабе в такой же вечер, как сейчас, и, вопреки его попытке отогнать воспоминания о девушке при помощи еще одного стаканчика виски, они упрямо возвращались. Ему вспомнилось, как она сидела в первом ряду в обтягивающем свитере, отбивая такт ногой и потряхивая каштановыми волосами. Как она нашла его у стойки после концерта и рассказала, какие чувства пробуждает в ней его музыка. Как она сидела рядом с ним, тесно прижавшись.

Как мог он не разглядеть в ней фальши? Как не докопался до гнилой сердцевины ее неискренности?

А может, и разглядел, о чем Фергюс ему и сказал, когда все закончилось.

«Приятель, к тому моменту, когда ты увидел гниль, ты давно уже пропал».

«Не думаю, что я до конца в ней разобрался», – ответил тогда Чарли.

«Глубоко в душе, в темных слоях подсознания, ты все знал».

Вероятно, Фергюс был прав. Когда Челси пыталась объяснить Чарли, что влюбилась в его лучшего друга и что сам Чарли полностью так никогда и не отдался ей, он понимал, что это правда. Того, что действительно было важно, что могло бы сделать ихanam cara[2], между ними действительно не возникло.

В разрыве обвинили его. Слезы. Выброшенные в урну приглашения, написанные от руки каллиграфическим почерком. Телефонные звонки, которые пришлось делать маме друзьям и родственникам, сообщая об отмене свадьбы. Чарли не пытался оправдаться и никому не рассказал правду о том, как застал Челси и своего лучшего университетского друга Грэма целующимися в саду.

Все пребывали в уверенности, что уход невесты к другу разбил Чарли сердце. Но выражение «разбитое сердце» было не самым точным. Слова «отвращение» и «облегчение» вернее описали бы его чувства.

Позднее до него доходили слухи: «Не пошел на свадьбу лучшего друга. Не смог перенести. Драка в лондонском пабе».

Молва убеждала, что люди считают его обиженным. И он действительно обижался, но только на Грэма, скрывавшего свою интрижку. Челси – это одно, ее потерю он мог пережить, но предательство друга оказалось ударом посерьезнее, и Чарли никак не мог привыкнуть к разделившей их пропасти.

Ему пришлось очнуться от недобрых воспоминаний.

– Чарли! – послышался ласковый голосок, и он обернулся.

Милли Баркер. Красавица, милая и хрупкая девушка, подруга детства.

– Привет, Милли.

Она встала рядом и повернулась так, чтобы видеть группу. В руке у нее был пустой стакан, и Чарли заказал ей джин с тоником.

Они прислонились к бару, ее рука легла на его руку, а затем ее бедро соприкоснулось с его бедром. Он ощущал тепло их тел, нашедших друг друга.

– Сегодня вечером это было прекрасно, – сказала Милли. – Ты… Я имею в виду, как ты пел. Особенно последнюю песню.

– Спасибо. Это папина любимая.

– Соболезную твоей утрате, – произнесла она, повернувшись к нему лицом и положив руку ему на плечо. – Мне нравился твой отец. Он был такой… милый и одновременно такой…

– Мужественный.

– Да. – Девушка грустно улыбнулась. – С моей стороны было бы очумело так говорить.

– Как семья? – спросил он.

– Очуметь.

– Ну, значит, все в норме, – заметил Чарли. Они рассмеялись и чокнулись стаканами.

Логан, флейтист, проходил мимо и хлопнул Чарли по спине:

– Вечно он девчонок клеит. Завидую тебе.

Чарли фыркнул и смущенно посмотрел на Милли:

– Он пьян.

– Но говорит правду, – возразила она.

Он легонько толкнул ее локтем, зная, что Милли не обижается. Как приятно иметь дело с тем, кому не нужно объяснять прошлое. Группа начала собираться. В царящей суете подходящего к концу вечера, под крики барменов, призывающих сделать последний заказ, пока заведение не закрылось, Чарли взвалил футляр с барабаном на плечо и вышел в ночь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

«Добывайки» (The Borrowers) – детская повесть английской писательницы Мэри Нортон (1903–1992), вышедшая в 1952 году.

2

Здесь: родственными душами. Фраза является англизированной версией ирландского слова, означающего «друг души» и восходящего к кельтской духовной традиции.