скачать книгу бесплатно
– Садко, – вдруг подозвал Стоян, и один из всадников вплотную подъехал к нему.
– Слушаю, владыка.
Но Стоян вдруг отвернулся от него в другую сторону и скривил лицо.
– Ты чего, чеснока что ли объелся?
– Да, – улыбнулся в ответ Садко, – говорят, убивает всякую заразу во рту.
– Дурак. Я видел у тебя лук, ты стрелять-то умеешь?
– Обижаешь, владыка, бегущему зайцу в глаз попадаю.
– Хорошо, вот и покажи мне своё мастерство. Видишь того крепкого молодца. Запамятовал, как его…
– Это Василий Буслаев, владыка. Сын боярина Буслая, твоего старинного друга. Тот самый, который на вече….
– Понял, понял. Давай-ка, пристрели его.
– Как же так, владыка?
– Ты не понял приказа, дьяк?
– Но он же в толпе, – возражал лучник, – я ненароком могу задеть кого-нибудь из горожан.
– Ничего, он широкий, ты не промахнёшься. Стреляй.
Садко взял стрелу, вложил её в лук и натянул тетиву. Спина Василия воистину была огромной и сейчас была совершенно открыта. Сразу несколько врагов пытались его свалить, но их удары его даже не пошатнули. Крепка была шея витязя, крепко он стоял на земле.
– Стреляй же! – кричал Стоян на прицеливавшегося дьяка.
– Нет, там дети, если задену….
– Не дури мне голову. Стреляй, сукин сын!
Ещё немного, и стрела готовы была уже вырваться из натянутой до предела тетивы. Но вместо этого стрелок опустил лук.
– Нет!
Богомил Соловей злорадно улыбнулся.
– Вот, значит, как? – гневался Стоян, – Ты хочешь у меня служить или нет? Тогда стреляй. Это твой путь в мою личную дружину, а, может, и в младшую дружину Новгорода. Не перечь своему посаднику.
– Нет, владыка, что хочешь со мной делай. Я не буду стрелять в друга.
– Ну, тогда, пошёл вон с глаз долой, – обозлился Стоян, и Садко поспешил убраться отсюда прочь. Оставалось только гадать, какое наказание приготовит для него Воробей, но добра от этого искать точно не стоило. А ведь если бы не Садко, да не Василий Буслаев, Стоян ни за что не стал бы посадником. А меж тем Воробью самому пришлось исправлять положение, и его младшая дружина, не слезая с коней, заехала прямо в толпу и многих передавила, другие же бросились в рассыпную. Один дружинник хотел задавить и Василия, но тот лишь пригнулся, взял обеими руками коня за живот и опрокинул его на землю вместе с всадником. Вместе со своим братством Василий Буслаев отступил к храму и скрылся внутри. Здесь он встретил и Костю с рассечённой бровью, который всё это время держался возле отца Иоанна и защищал его. Священник, однако, тоже не отделался одним испугом и сейчас прикрывал рукой подбитый глаз. Посадник Воробей слез с коня и один направился в храм.
– Прощения прошу за беспорядки, – проговорил он, обращаясь к отцу Иоанну. – Видимо, ваша вера слишком противна нашему народу.
– Ты пошёл против воли князя, – бросил ему архиепископ.
– Да нет, батюшка, если бы не я, вас бы всех тут перебили. Я спас вас. Народ не хочет вас принимать, не я.
– Я вернусь в Киев и всё доложу митрополиту.
– Ну, воля твоя.
И архиепископ, гордо перешагивая через тех, кто уже валялись без чувств, отправился к себе домой. Вскоре он действительно отбыл в Киев, массового крещения Новгорода не состоялось. Совсем иначе дело обстояло в стольном Киеве. Здесь христианство приняли многие, в том числе и знатные люди. Колдунов там уже не было, и некому было воспрепятствовать этому. Митрополит Михаил фактически стал уж главной города и распоряжался всюду, словно князь. Он же стал собирать войско, призывая на помощь всех христиан, когда узнал, что язычники из Чернигова идут войском на Киев. Теперь чародейские богатыри избрали себе нового воеводу – Дубыню – вождя клана Вепря, вместе с которым был и черниговский князь Всеоволод Додон. На призыв митрополита в свою очередь откликнулись монахи из соседней Болгарии и прислали своё христианское войско, которое тут же в народе окрестили потыками, то есть птицами за лебединые крылья, которые они прикрепляли к своим доспехам со спины. Но именно болгарские потыки стали первыми христианскими богатырями, которые должны были дать отпор языческим богатырям. Князь Владимир в свою очередь никак не отреагировал на происходящее, поскольку был занят важным делом на ромейской земле. Долгое время он ждал, когда приплывёт его невеста, пока не понял, что император Василий просто решил его обмануть и не выполнять данное слово. Тогда русский князь развернул свои войска в сторону моря, где на Крымском полуострове стоял богатый ромейский городок – Херсонес. Из мести императору Владимир взял город в осаду. Горожане храбро отбивались и имели массу припасов, что говорило о том, что осада города будет долгой. Для Киева это означало, что подмоги от великого князя ждать не стоит, отбиваться и держать осаду в случае чего придётся своими силами. Для Новгорода это на некоторое время означало свободу и независимость. Казалось бы, мечты Василия начали сбываться. На радостях он даже отправился к старшине Чуриле и говорил ему такие слова:
– Не хочу быть твоим врагом, старшина. Хочу, как и ты, служить посаднику Стояну. Ведь мы делаем одно дело.
Чурила лишь недобро улыбнулся, впрочем, его изуродованное шрамом лицо иначе и не умело улыбаться.
– Думаешь, в дружину обратно вернуться, мальчик? Думаю, в думскую избу ты теперь попадёшь только как шут.
И в ответ на это все люди Чурилы дружно расхохотались.
– Напрасно ты меня обижаешь, старшина. Потеряешь хорошего друга и помощника.
– Думаешь, мне нужна помощь такого, как ты? Кто ты такой? Выскочка, молокосос. Не пройдёт и двух лет, как тебя пустят на нож. Видел я таких немало. Быстро начинали, вверх взлетали, но быстро и заканчивали. Ты сначала доживи до моих лет, проживи с моё, а потом и делай мне такие предложения. Всё, ступай, мальчик, не о чем нам с тобой больше говорить.
И Василий, стиснув зубы, вынужден был уйти. Нет, никто не знал здесь чести и уважения. И всё же слова Чурилы запали молодому старшине в душу. Он ни раз уже задавался вопросом, почему его друг – Потамий Хромой не борется с ним – своим старшиной за лидерство и преспокойно остаётся в тени? Были до Василия молодые старшины, но все они погибали молодыми. Были те, которые очень быстро и стремительно достигали больших высот, были и такие, которые всех других старшин подчиняли себе и становились единоличными правителями Людина конца. Такого называли уже не старшиной, а головой. И власть таких голов тоже длилась не долго. Одного разрубили на кусочки прямо во время собрания старшин, нечего было даже хоронить. К другому собственная дочь провела ночью в дом убийц. Только одно было для Василия спасение: если бы его снова взяли в дружину. Умерить свои амбиции он не мог, не мог переделать себя, забыть обо всём, чему его учили с раннего детства. Но последние надежды попасть в дружину рассеялись, когда к Василию снова пришёл старый друг Садко, уже пьяный в шутовском наряде.
– Вася, а я тебе невесту нашёл, – вымолвил дьяк и привёл закутанную с ног до головы девицу.
– Да невеста твоя – горбатая! – засмеялся кто-то из братчины, и другие подхватили его смех.
Василий сдёрнул покрывало с её головы и увидел бородатое лицо Хомы Горбатого. На мгновение все замерли, ожидая реакции своего старшины, который, как известно, после встречи с Чурилой был не в духе. Василий вдруг обнял Хому могучей рукой, а другой зачерпнул ковш вина и влил ему в рот. Горбун выпил всё до дна, а затем вырвался и поцеловал Василия прямо в губы. Тут уж все расхохотались, даже сам Василий. И началась великая попойка. Здесь-то Садко и поведал другу о страшном приказе своего посадника. И о том, что если бы на месте Садка был бы какой-нибудь другой лучник, то сына Буслая, наверняка, уже не было бы в живых. К тому же, известное было дело, что Угоняй не забыл своего украденного коня и теперь лютой ненавистью ненавидел Василия, только ожидая случая, чтобы отомстить. Садка, однако, за неподчинение не выгнали со службы, а только выгнали из дьяков, чему он был даже рад. Теперь он снова отправлялся в плавание, начальником на судне Стояна.
Глава 11.
Иоаким.
Вскоре до Новгорода дошли новые вести, выяснилось, что знать ошибалась. Князь Владимир не только не находился в плену у ромеев, но, когда те не сдержали данное ему слово и не захотели царевну из самого знатного в мире рода отдать замуж за варвара, пошёл против них войной. Его войско взяло в осаду богатый город Херсонес, известный на Руси как Корсунь, и через девять месяцев осады город был взят. Но когда ещё осада только началась, из Чернигова с войском вышел князь Всеоволод, а с ним все три из четырёх кланов колдунов. Четвёртый клан чародеев был уничтожен самими колдунами три года тому назад. Войско князя Додона брало за городом город, никто не выдерживал натиска врага. И так язычники почти дошли до самого Киева, где встретились с городским ополчением и болгарскими богатырями-потыками. И хоть в том бою князь Всеоволод победил, на осаду стольного града сил у него не осталось, и он вернулся на зимовку в Чернигов. Часть войска осталась в захваченных городках и погостах. По весне же, когда закончилась осада Корсуня, и крымский город был взят, на ромейской земле снова развернул свою деятельность мятежный Варда Фока. Князь Владимир снова ввязался в бой, но при этом потребовал, чтобы царевну Анну ему привезли сюда, в Корсунь. Всеоволод Додон в свой черёд отправил в Киев гонцов с предложением сдаться, но христианский митрополит не захотел их и слушать. И тогда черниговский князь обратил свой взор на более лояльный язычеству город – Новгород. Но путь до Новгорода был дальше, чем путь до Киева, да к тому же проходил через чужие земли и княжества. Поэтому Всеволод Черниговский действовал постепенно. Как известно, главный торговый путь Руси – путь «из варяг в греки» проходил через три крупных города: Ладогу, Новгород и Киев. Войска Всеволода стали постепенно захватывать мелкие города на этом пути. Взяли немало городов вдоль Днепра ниже и выше Киева и тем самым стали контролировать торговлю на этом участке. Постепенно подбирались к Новгороду. И вот это уже серьёзно обеспокоило князя Владимира. Потерять путь «из варяг в греки», эту пульсирующую артерию Киевской Державы, означало тоже самое, что потерять страну. В Новгород обходным путём был тайно отправлен священник из Корсуня, грек Иоаким, с которым Владимир познакомился в Крыму.
Случилось это почти через год после изгнания из Новгорода архиепископа Иоана. Посадник Стоян Воробей теперь оказался словно меж двух огней. С одной стороны, в любой момент новым князем мог стать Всеоволод, и у власти остались бы язычники, с другой стороны, Владимир мог вернуться и крестить всех в христианскую веру. Стоян всегда был верен Владимиру, но сейчас из-за неверного выбора он и его род могли потерять всё. А пока Воробей бездействовал, Богомил и Угоняй прибирали Новгород к своим рукам. Соловей теперь и не претендовал на место посадника, он, будучи верховным жрецом, имел в своих руках власть ещё большую. Даже Чурила из Людина конца при поддержке Богомила теперь ещё смелее притеснял всех в своём конце города. Один за другим старшины подчинялись его власти и признавали головой над собой. Головой всего Людина конца. Не признал только один, юный старшина – Василий Буслаев. По силе он был равен Чуриле, многие обиженные самозванным головой, переходили в братство Василия. Однако самые богатые члены братства уже сговорились с Чурилой. Голова заплатил им не малую сумму за то, чтобы они сдали Василия. Но на расправу Чурила отправился не сам, а выдал юного старшину его злейшему врагу – тысяцкому Угоняю. На заре ополченцы пришли к дому Василия. Лишь немногие братья тогда смогли подоспеть к нему на помощь. Сын Буслая своей громадной палицей одним ударом убил коня под ополченцем и уже собирался добить всадника, но его обступили со всех сторон враги. Шестеро его держали, пока пятеро других его избивали. И Василий ослаб, с переломанными рёбрами и разбитым лицом упал на колени. В это время другие ополченцы разоряли двор старшины. Угнали коров, забрали всё золото, которое нашли, за волосы выволокли из дому мать – Амелфу Тимофеевну. Наконец, выгнали из конюшни и знатного коня.
– Долго же я свой подарочек не мог получить, – обнимал его за шею Угоняй.
– Верно тебя называют Угоняем, – плюясь кровью, молвил Василий, – только и можешь, что угонять чужое добро, будто вор.
– О, ты ещё говоришь мальчишка? Даже перед смертью дерзишь тем, кто выше тебя. Так знай, я возвращаю своё добро, которое ты у меня украл, ну и немного сверху плату за пользование им.
В ответ Василий злобно расхохотался, чем многих поверг в изумление.
– Мало тебе, видно, рёбер сломали, раз ты можешь ещё смеяться, – произнёс Угоняй, доставая копьё, чтобы поразить насмерть нахала.
– Где же ты был, справедливый боярин, когда дом моего отца разоряли люди Чурилы? Когда этот пёс, которого вы хотите сделать головой, угнал коня моего отца и разъезжал на нём долгие годы? Он первый плюнул в лицо дружине и продолжает это делать по сей день.
– Я не знал, что это он, – отвечал Угоняй, – а если бы знал, он был за всё заплатил.
– Ну вот, теперь ты знаешь, и что ты будешь делать? Ты сделаешь то, что тебе прикажет Богомил и колдуны. А они приказали кланяться Чуриле, а мне срубить голову. И после этого ты называешь себя дружиной? Нет у нас дружины, давно уже нет. Дружина делает, что хочет, так прежде говорили. Теперь дружина делает то, что ей велят.
– Да что ты понимаешь! – прокричал Угоняй, хоть решимости у него уже поубавилось.
– Я понимаю. Мой отец с детства учил меня чести. И если бы ты был настоящим дружинником, ты бы вызвал меня на честный бой, а не прятался бы за спины своих бойцов.
– Ах ты! – замахнулся копьём Угоняй, но вдруг с силой воткнул его в землю. – Бросаешь мне вызов? Что ж, смело. Даю тебе слово дружинника, мы ещё встретимся в бою. Но не сегодня. Ты слаб и ранен, это был бы нечестный бой. К тому же, если ты бросаешь мне вызов, я выбираю, каким биться оружием. Мы будем сражаться на копьях, так что до того, как мы встретимся снова, научись владеть копьём, чтобы никто не сказал, что я сразил на копьях врага, который владеет только дубиной.
И с этими словами Угоняй уехал, сохранив Василию жизнь. Множество живности и хлеб в амбарах они оставили не тронутыми. Мать Василия не могла унять слёз от радости и нахваливала благородство Угоняя. Однако радоваться было рано. То слово, которое дал сыну Буслая тысяцкий, нельзя было нарушить. Однажды они должны были встретиться в бою и сразиться насмерть. Но братство Василия не погибло в тот день, и это значило, что Чурила теперь должен был уничтожить его своими силами. Богачи, продавшие Василия, были изгнаны из братства, и теперь оно было уязвимо как никогда. И всё же Чурила пока не решался действовать. Возможно, он опасался стать головой, чувствуя шаткость своего положения и памятуя о прошлом: ни один из старшин, ставшим головой, не умер своей смертью, а был убит и чаще всего предан своими же. Последний голова не находился у власти и года, на первом же собрании старшин его разрубили на кусочки. Василий Буслаев был теперь слаб и не представлял опасности, а расправа с ним могла вызвать гнев народа. Опять же вспоминался опыт прошлого головы. За неделю до его гибели ему бросил вызов его бывший соратник, который захотел стать старшиной и получить свободу. Голова одолел его, а через неделю разгневанные люди его разорвали. К тому же, упрочившиеся положение Чурилы теперь снова расшаталось из-за гнева тысяцкого Угоняя, который стал теперь особенно строг к самозванному голове и даже схватил несколько людей из его братства и прилюдно казнил за кражу. Так же по указанию Богомила новый тысяцкий взялся трясти и дружину. И снова тень подозрения пала на Бориса Вольгу, как на крёстного отца Василия Буслаева. Сын его – Святослав, выскользнул из рук Угоняя, а затем и вовсе исчез из Новгорода. За это младшего Вольгу ещё больше стали подозревать в связи с волхвами.
Несладко пришлось и христианам, которые теперь свою веру свободно распространять не могли, на торжище их грабили, забирали товар, на улице избивали, в Славенский конец не пускали, в Людином конце правил теперь голова Чурила. Только в Неревском конце они ещё могли чувствовать себя в безопасности. Так что семейное счастье Кости Новоторжанина и его жены было совсем не долгим. Теперь они вынуждены были скрываться и жить в страхе. На фоне судьбы троих друзей, судьба Садка выглядела вполне сносной. Он был далеко от Новгорода, плавал по морю, торговал. Конечно, теперь бывший дьяк был вынужден подчиняться тем, кому раньше мог отдавать приказы. Участь незавидная для любого начальника. Прежде Садко был вхож в думскую избу, где видел высшую городскую знать, получал хорошее жалование, спал в просторных палатах. Поэтому поначалу бывшему дьяку было нелегко, но гусли и острый язык в очередной раз помогли ему.
А меж тем, в самый разгар гонений в Новгород прибыл гонец от князя Владимира, который вместе с тем был ещё и христианским епископом. Как гонца, никто прогнать его не мог, и потому, стиснув зубы, Богомил решил поначалу впустить архиепископа, который каким-то чудом прошёл все заставы князя Додона. Вместе с посадником Соловей встречал гостя у городских ворот. Архиепископ ехал не в повозке, как в прошлый раз, а верхом на лошади, отчего его никто не принял поначалу за архиепископа. Но вот всадник перекинул ногу через спину кобылы, спрыгнул на землю и пошёл навстречу к новгородцам. Весь остальной клир пошёл за ним. Иоаким был мужчина средних лет, намного моложе старого Иоана, крепок телом и даже несколько полноват, что нисколько его не безобразило. На широком приветливом лице росла даже не борода, а редкая длинная щетина, видно было, что это человек мягкий, но отважный и привыкший повелевать людьми. Клир за его спиной переговаривался на родном языке, и, слыша греческую речь, Богомил не добро сплюнул и вымолвил:
– Опять притащились басурмане, наречия нашего не ведают.
– Отчего же не ведаем, боярин, ведаем, – проговорил на русском языке ко всеобщему удивлению Иоаким. – Я в Херсонесе учил наречие русов по книгам святых Кирилла и Мефодия.
– Милости просим в Новгород, – поклонился ему Стоян, чувствуя на себе испепеляющий взгляд Богомила.
– Доброго здравия, – поклонился в ответ Иоаким, – ты здесь, посадник?
– Я, Стояном меня величать, из рода Воробья.
– А я Иоаким – епископ Херсонесский. Князь Владимир велел кланяться тебе и передавать следующее. За архиепископа Иоана он на тебя зла не держит, понимает, что ты действовал во благо Новгорода. Просит тебя принять нового архиепископа Иоакима и обезопасить его от нападок недругов. И ещё кое-что велел предать с глазу на глаз.
– Архиепископ нам не нужен, – заговорил Соловей, – у нас здесь своя вера, истинная, родная. Что слова князя передал, благодарим, побудь гостем у нас с дороги, а потом уезжай прочь. А если имеешь ещё что-то сказать, говори при всех.
– А ты боярин, кто таков будешь? – спрашивал Иоаким.
– Я – Богомил, верховный волхв истинной веры.
– А верховный волхв выше киевского князя?
– Нет, – отвечал Соловей, хмуря брови.
– Стало быть, слово киевского князя выше твоего слова, и выполнять я буду то, что велел мне он.
И с этими словами Иоаким гордо прошёл мимо Богомила. Соловей вынужден был сдержать свой гнев, надеясь потом выпытать у Стояна, что епископ сказал ему наедине. А Иоаким говорил ему следующее:
– Князь просил тебя не доверять Всеволоду и гонцам из Чернигова. Просил продержаться хотя бы год, а затем он со всем своим войском вернётся на Русь и одолеет всех врагов.
– Легко сказать, продержаться год, – развёл руками Стоян, – здесь не знаешь, как и день прожить спокойно. Всеоволод-князь подбирается всё ближе. Богомил, чувствуя это, совсем распоясался.
– За верховного волхва не беспокойся, Стоян. Я помогут тебе с ним, для этого я и пришёл. Но и ты должен помочь мне.
Следующий день в Новгороде хоть и не был праздничным, но христиане радовались, как на праздник. Весь Неревский конец ожил, церковь Преображения была переполнена. И верующим, и случайным гостям было интересно, что скажет Иоаким. И греческий архиепископ на русском языке проповедовал им:
– На великого князя Владимира сошла благодать, я сам был свидетелем этого. Христос благословил его на крещение своего народа в истинную веру. И говорил он такие слова князю: «Каждый умерший, если будет он праведником при жизни и раскается в своих грехах перед смертью, будет воскрешён к вечной жизни в царствии Божьем. И построю я на Руси великий храм, который будет обителью всех слабых и обиженных. И каждому дам я прощение, кто придёт туда, и каждый жаждущий получит искупление своих грехов. И наступит на Руси царство благодати и правды». И благословил Господь князя на великие дела и пожизненное правление, и благословил город Киев и город Новгород, и взял под свою защиту.
Но важно было не только то, что говорил Иоаким, но и то, как он это говорил. Его жесты и интонации в голосе проникали прямо в сердца людей, и толпа оживала и чувствовала, как на неё через слова священника сходит божественная благодать. Из храма народ не выходил, выплывал со счастливыми лицами. Толпы язычников со всех концов не могли испортить им настроение. В одной из таких групп язычников ехал верхом сам Богомил со своею дружиной. Увидев отца Иоакима, Соловей спешился, и, сжимая в руке плётку, пошёл на священника.
– Ты ещё здесь, епископ? – злобно проговорил он.
– А с чего мне не быть здесь? – непонимающе спрашивал Иоаким.
– Я тебя предупреждал, чтобы ты убирался.
– Скажи мне, Новгород, – обратился вдруг к народу архиепископ, – кто князь в вашей земле?
– Владимир! Владимир! – в один голос заголосили и христиане и язычники, и простые зеваки.
– А кто воевода, князем поставленный? –снова спрашивал архиепископ.
– Добрыня!
– Так вот, Новгород. Владимир и Добрыня лично наказали мне быть здесь. Я выполняю их волю, я их слово, их руки и воля. Владимир и Добрыня же признали над собой лишь одну власть – власть Господа Иисуса Христа. И я не покину этот город, пока мне не велят Добрыня и Владимир. Или пока Бог не заберёт к себе мою душу. А теперь, именем князя Добрыни, именем князя Владимира и Христа – расступитесь.
И толпа начала расступаться, даже против своей воли, так как сильны были слова Иоакима, и трудно было не подчиниться ему. Даже Богомил, видя такое дело, отступил и лишь прорычал вслед:
– Смотри, поп, я тебя предупреждал.
В тот день все поняли, что появился в Новгороде человек, который мог бы потягаться в красноречии с Соловьём и даже, возможно, одолеть его. Через отца Иоакима словно говорил сам Бог, словно сам великий Рим, объявший небо и землю своей властью, говорил его устами. И пошли по Новгороду христианские миссионеры, и всюду говорили о благословенном князе Владимире едином владыке, как и новый Бог, и о любви к слабым и бедным, и о греховности человеческой природы и избавлении от греха через веру в Христа, и много о чём ещё. И стал Богомил затевать недоброе против Иоакима, думать, как извести архиепископа. В лоб действовать было нельзя, нужно было придумать что-то по хитрее. Из Чернигова давно не было никаких вестей, и Соловей начинал чувствовать себя здесь покинутым, а оттого злился пуще прежнего. Он мечтал вернуться в свой клан, идти в бой рядом с Усыней, а вместо этого вынужден был прозябать в этом ненавистном ему городке.
Иоаким же день за днём всё больше народу привлекал в свою веру, ещё больше появилось сочувствующих, которые сомневались, колебались, не решаясь пока крестится. И вот однажды ночью архиепископ тайно покинул свой дом. С ним было несколько верных ему людей, они повели его за собой по тихим городским улицам. Свет зажигать было нельзя – заметят, приходилось пробираться в полной темноте. Лица путников были скрыты балахонами, все были вооружены и в случае внезапного нападения готовы были отдать жизнь за отца Иоакима. Впереди всех шёл молодой христианин, который вёл за собой остальных. Вскоре проводник свернул в переулок и оказался возле невзрачного маленького домика на берегу Волхова. Юный христианин три раза постучал в дверь, хозяин открыл ему, огляделся по сторонам и впустил гостей в дом. В доме было темно, что существенно осложняло путь по лестнице вниз. Внизу же уже горел свет, и собралось немало народу. Снаружи не было видно света, как не было слышно и никаких звуков. Проводник процессии сбросил балахон с головы, и все узнали Костю Новоторжанина. Навстречу ему вышел Святослав Вольга и взял его за руку. Землянка была заполнена бородатыми мужчинами и старцами в мешковатых балахонах.
– Это ты что ли Иоаким? – спросил один из них у епископа, который так же открыл теперь своё лицо с большой родинкой на щеке.
– Да, это я, – отозвался архиепископ, – а вы, стало быть, те самые волхвы?
– Волхвы и волшебники. Словом, чародеи, не признающие над собой власти колдунов. Мы не покорились, и потому мы прячемся. Моё вот имя – Родим. Когда-то я был верховным волхвом в Новгороде, но потом Добрыня объявил на меня охоту. В день надругательства над нашими святынями народ не дал меня схватить, а потом я вынужден был бежать из Новгорода. Долгие годы я скитался, а теперь вот вернулся, и вижу, что колдунам теперь так же худо, как и нам было когда-то. Да ты садись, Иоаким, в ногах правды нет.
Архиепископ уселся на лавку у стены. При тусклом свете он с трудом различал черты лица волхва Родима и пытался что-то прочесть на нём.
– Твоя вера уже никогда не вернётся, – открыто заговорил Иоаким, – думаю, это ты понимаешь, Родим. Сам князь Владимир принял христианство. Назад пути нет. Так чего же ты хочешь?
Волхв Родим в ответ чему-то усмехнулся:
– А почему ты так уверен, что наш князь принял вашу веру?
– Я видел князя в Херсонесе. Он уже был крещён, молился в храме с прочими христианами и обручился с византийской царевной по православному обряду.
– Это понятно, но почему ты считаешь, что то христианство, которое принял князь Владимир, именно ваше? Нет, Иоакимушка, оно не ваше, оно наше, русское. Вспомни, хоть один князь, хоть один самодержец во всём мире крестился в вашу веру на таких условиях, на каких крестился наш князь? Породнился с императорским родом, захватил город. Он будто сказал вашему кесарю: мы теперь равны с тобой перед Богом, и только Бог один надо мной Господин. А, скажешь, не так, Иоаким? Ваш кесарь, который до сей поры считал себя единственным помазанником Бога на земле, теперь подвинулся и признал ещё одного помазанника рядом с собой, нашего князя, варвара, как вы говорите.
– Что ты хочешь этим сказать, волхв?
– Я хочу сказать, что христианство для нас – это только чешуя, скорлупа. Под этой скорлупой будет русское начало идти по миру, пока однажды весь мир не покорится этому началу. И тогда мы легко сбросим эту скорлупу, как будто её и не было, и будем хозяйничать во всём мире. Пройдёт сто лет, двести, а может быть и тысяча, и скорлупа расколется.
