Разбойник Чуркин. Том 2. В Сибири

«Не может быть, – предполагал он, – «чтобы она примирилась со своим положением и вышла бы за нелюбимого ею парня».

Акулина Петровна ежедневно навещала хату разбойника и все спрашивала, был ли он у кузнеца и говорил ли ему о том, о чем обещался сказать.

– Да что мне с ним говорить? Надоела ты мне, тётка Акулина, ступай и скажи ему сама, ежели тебе хочется, – отвечал он ей.

– Как я пойду к нему, Наум Куприяныч, ведь он чистый зверь, надаёт мне подзатыльников, тем и утрусь, моё дело бабьё, – говорила Акулина Петровна.

– Ладно, схожу, только ты мне не надоедай. Ирина, дай мне красную рубашку, да новую поддёвку, – сказал Чуркин, расчёсывая перед маленьким зеркальцем свою кудрявую голову.

– Ты это куда же собираешься? – спросила та.

– К кузнецу иду.

Акулина Петровна поклонилась разбойнику в пояс и вышла. Чуркин оделся, зашёл в свою светлицу, где был Осип, и сказал ему:

– Надевай халат и пойдём со мною.

– Куда такое, атаман?

– К кузнецу в гости.

– Как это тебе вздумалось?

– Нужно, хочу с ним переговорить.

– Что ж, можно, сходим, да посмотрим, как он живёт, ходы поглядим, – может, они нам когда и понадобятся, – ворчал каторжник, накидывая себе на плечи свиту.

– Если я что буду говорить, ты молчи, в разговор не вмешивайся.

– Зачем же, атаман, разве я не знаю.

– Бывает, ты ни к чему слово выпустишь, суёшься, где тебя не спрашивают.

Осип молчал, только одними губами шевелил и, досадуя на несправедливые упрёки атамана, пошёл за ним со двора. Ирина Ефимовна проводила их за ворота и сказала потихоньку:

– Ты, Вася, долго там не засиживайся, я ворота не буду пока запирать, видишь, стемнело, небось.

– Ладно, что мне там делать, – отвечал разбойник, укутывая своё лицо в воротник овчинного тулупа, и зашагал вдоль линии деревенских домиков.

Осип шёл за ним по пятам и раздумывал, зачем это понадобилось его атаману с кузнецом видеться. Подойдя к намеченному домику, Чуркин остановился и постучался в окно. В стекло уткнулась какая-то фигура, затем быстро отошла от него, и через несколько минут ворота дома отворились, в них стоял сам кузнец и, увидав разбойника, вскрикнул:

– Ба! Наум Куприяныч, какими судьбами?

– В гостях у тебя задумал побывать, рад ты, или нет, а принимай, – ответил тот. Да я и не один, работника своего взял проводить.

– Добро пожаловать, дорогой гость, да и кстати у меня сват сидит, – приподнимая с головы шапку, отвечал кузнец.

– Спасибо на добром слове, – сказал разбойник и пошёл за кузнецом в избу.

– А мне что тут делать, я домой пойду, – сказал каторжник.

– Нет, уж, и ты заходи, милый человек, – с хозяином пришёл, так от него не отставай, – проговорил старик.

Староста, увидав Чуркина, входившего в избу, настолько обрадовался ему, что выскочил из-за стола, пошёл к нему на встречу, растопырив руки, и произнёс:

– Наум Куприяныч, тебя ли я вижу! какими судьбами? Ах ты, мой голубчик, вот утешил, садись в передний угол, дай же мне расцеловать тебя.

– Ну, после, на Святой поцелуемся, – ответил разбойник, стараясь отклонить лобзание.

– Нет, брат, поцеловаться нужно, – настаивал на своём мужичок и влепил ему поцелуй.

– Будет тебе, сват! Баба, что ли ты, на целованье-то разохотился? – заметил ему кузнец.

– С добрым человеком почему и не поцеловаться, – усаживая за стол разбойника, бормотал мужичок. – Садись, сват, поближе к нам, да угощай гостя, он к тебе впервые, кажись, пожаловал.

– Спасибо ему, сколько раз звал, насилу-то удостоил, – сказал хозяин дома.

– Не приходилось, да я и не люблю надоедать, – ответил разбойник, разглаживая руками на голове волосы.

Жена кузнеца поставила на стол две бутылки водки, настоенной какими-то травами, и поклонилась гостю.

– Вот, Наум Куприяныч, старуха моя, – отрекомендовал её кузнец.

Чуркин кивнул ей слегка головою. Кузнец налил по небольшому стаканчику спиртуозной настойки, чокнулся с собеседниками, и они выпили.

Осип всё время сидел у двери на лавке, опустив голову, и о чем-то размышлял; кузнец не забыл и его, подозвал к столу, налил ему стаканчик и сказал:

– Выпей, брат, да не обессудь.

– Я не пью, – ответил каторжник, поглядывая на своего атамана.

– Чего упираешься, пропусти, авось, не захмелеешь, – ввернул староста.

– Не хочу, – буркнул тот и пошёл было от стола.

– Пей, когда угощают, – произнёс Чуркин.

– Ну, за ваше здоровье, – подняв стакан и, поднося, его к губам, протянул каторжник и выпил.

– Валяй другую, – предложил кузнец.

– Нет, будет.

– За здоровье жениха и невесты, – сади!

– Благодарствую, – упирался Осип и отошёл на своё место.

– А где же твой жених? – спросил разбойник.

– У невесты в гостях сидит.

– Жаль, что я его не увижу.

– Что ж, поздравить ты его хотел, так успеешь, на свадьбе, небось, не откажешься побывать?

– Поздравить я его успею, попенять ему об одном хотел, затем и пришёл.

Осип глядел на него исподлобья и думал: «Охота атаману бобы-то с ними разводить, приказал бы мне, я знал бы, как ему попенять».

– В чем такое? али он чем проштрафился против тебя, Наум Куприяныч? – наливая стаканчики, полюбопытствовал кузнец.

– Нет, хозяйку моего дома он обижает, напраслину на неё взводит.

– Вот тебе и раз, да в чем такое? Говори, я ему потачки не дам.

– Приказчика, гостя моего, впутал; за такие разговоры и в волостную потянут, – вот что, сердито сказал разбойник и покосился на кузнеца.

Староста облокотился руками на стол и молчал:

– Да что такое? Говори толком! стукнув кулаком об стол, крикнул кузнец.

– Спроси у своего свата, он доскажет за меня.

– Сват, а, сват, что ж молчишь? – толкая старосту, горячился кузнец.

– Нечего и говорить: сболтнул парень зря, вот и всё тут, – сказал тот.

– Не зря, а с умыслом сделал, вся деревня об том говорит, – добавил Чуркин.

– Я-то ничего не слыхал и не знаю. Ты, Наум Куприяныч, начал, так и договаривай.

– Слушай, я всё скажу: у меня в гостях был приказчик с завода, а твой сын, черт его знает с чего-то, рассказывает по всей деревне, что Степанида-то приходила к моей хозяйке дома и там с приказчиком целовалась.

– Ну, знаю, он и сам мне о том говорил, а я ему сказал: «важное, мол, дело! Поцеловалась, и ладно; губы-то небось у ней не отвалились». Охота тебе, Наум Куприяныч, в бабье дело входить! Давай-ка-сь, пропустим ещё по одной, да о другом о чем-нибудь покалякаем.

Староста поднял голову, взял за руку Чуркина и промолвил:

– Не такая моя дочка, чтобы стала с кем целоваться; в законе Божьем воспитана. На смех кто-нибудь сказал жениху, а он поверил, и вышел дурак.

– Не в том дело, он всей деревне о том рассказал, – проворчал разбойник.

В этот момент в избу вошёл, сын кузнеца; он молча разделся, одёрнул рубашку, взглянул на Осипа и, заметив за столом Чуркина, поклонился ему; тот не удостоил его ответом, а только злобно окинул взглядом его фигуру и опустил глаза.

– Ты что там, парень, на свою невесту напраслину выдумываешь, говоришь по деревне, что она с приказчиком у тётки Акулины к избе целовалась? – сурово обратился к нему отец.

– Да, батька, я сам это видел, всегда буду говорить правду.

– Ты, знать, очумел, голубчик!

– Очумел, так очумел, – это дело моё.

– Я вижу, ты палки давно не пробовал, так она, пожалуй, походит по твоим плечам, – вставая из-за стола, сказал кузнец.

– За такие дела и следует: не рассказывай, чего не было, – подзадоривал старика Чуркин.

В разговор вмешалась старуха, начала защищать своего сына, с ней сцепился кузнец и в конце концов схватил со стены висевший на гвоздике кнут и кинулся на сына, а тот дал тягу из избы. Собеседники и Осип сгруппировались посредине избы; старуха взвыла голосом; кузнец рассвирепел, начал её бранить за потачку сыну, и через четверть часа гости удалились из избы.

– Ловкую ты штуку подвёл, атаман, – сказал Осип, возвращаясь восвояси.

– Жаль, что жених увернулся из-под кнута; придержать бы тебе его.

– Не догадался, атаман; кнутом его не проймёшь, а ты прикажи, я с ним расправлюсь по-свойски.

– Погоди, понадобится, тогда скажу.

– И озорник же он, как видно!

– По делу-то он прав, я знаю, до кого ни доведись, зло возьмёт! Поцелуйся моя Ирина с кем-нибудь, ну, и капут ей сейчас.

– Ты – дело другое.

– Да, а этот сосуля невесту не по себе выбрал, вот что, не ему бы ею владеть.

– Ты, ведь, сам говорил, что ни ему, ни приказчику она не достанется?

– Оно так и сбудется, а теперь так, к слову говорю, что она ему не пара, – входя в ворота своего дома, заключил Чуркин.

– Куда же ты, атаман? – спросил Осип, заметив, что тот направился мимо крыльца избы.

– К хозяйке на минуточку; надо же её успокоить и рассказать о том, чем кончилось моё посещение кузнеца, – сказал он. – Ирине скажи, что сейчас возвращусь.

На другой день неизвестно от кого деревенские обыватели узнали, что в доме кузнеца был Наум Куприяныч, и о том, что произошло от его посещения; языки прибавляли о взбучке отцом жениха за распространение нелепых слухов последним о своей невесте. Вести эти дошли и до Степаниды, которая выслушала их и сказала: «по делом ему, озорнику!

* * *

В Тагильском заводе приказчик складчика не спал ночей: он весь был занят мыслью о Степаниде. Предстоящая поездка за ней сильно озабочивала его, а главный вопрос для него был о том, в какой церкви обвенчаться, о чем он несколько раз советовался с урядником и наконец решил отправиться к своему приходскому священнику.

Выбрав вечерок, приказчик пошёл к нему просить благословения на задуманную им женитьбу.

Священник был дома и принял его, как подобает пастырю, – с радушием, пригласил духовного сына своего в зал небольшого, но уютного домика, посадил на диван и сказал ему:

– Ну, чем же тебя потчивать? Ты у меня гость хороший, но редкий.

– Ничем, батюшка, я к вам на минуточку зашёл, посоветоваться, – отвечал ему приказчик.

– Совет советом, сын мой, а без чаю я тебя не отпущу, так уж у меня заведено.

– Что ж делать, если вам угодно, перечить не могу.

Священник распорядился до хозяйству и, возвратясь в залу, спросил у гостя:

– Ну как твой старик поживает, здоров ли он?

– Ничего, батюшка, вашими молитвами живём, пока Бог грехам терпит.

– Давно уж я твоего хозяина не видал.

– Вольно же вам не побывать у нас.

– Да ведь как его беспокоить? Человек он занятый делом, придёшь, да не во время, а «не во время гость бывает хуже татарина», как гласит пословица.

– Вечерком он всегда свободен. Только, батюшка, прошу вас о моем сегодняшнем посещении ему не говорить: я к вам зашёл по своему секретному делу: – я да вы о нем только будете знать.

Священник уставил на него глаза, как бы желая проникнуть в его душу и узнать: с добрым или с злым намерением принесло его к нему.

– Вы, батюшка, не подумайте чего дурного, я к вам за благословением пришёл, – как бы угадав мысль его, сказал приказчик.

– Рад тебя выслушать, на добрые дела я всех благословляю.

– Жениться я задумал, вот что!

– Святой час тебе; у кого же невесту сосватал? Уж не у Луки ли Петровича Дуняшу хочешь взять? – полюбопытствовал пастырь духовный.

– Нет, из деревни Реши себе подругу выбрал.

– Чья же она будет?

– Дочь простого крестьянина, пришлась она мне по душе, вот и хочу на ней жениться. Благословите?

– С моей стороны, с Богом: в законном супружестве лучше жить, чем так путаться, ты уж молодец в летах, пора и домком обзавестись. Где венчаться думаешь?

– Просил бы вас не отказать совершить наше бракосочетание, но не знаю, согласитесь ли вы?

– Почему не так, по закону обвенчаю.

Приказчик молчал, вертел головою то туда, то сюда и как бы конфузился высказаться прямо.

– Да что у тебя? Разве что не ладно?

– Немножко есть: беру-то я невесту без согласия её родителей.

– Это как же так?

– Увезти её хочу, она просватана за другого, нелюбимого ею парня, а девушка хорошая, – мы с нею так согласились.

– Без законных документов венчать вас не могу, отказываюсь, – сказал батюшка.

Вошла попадья с самоваром в руках; разговаривающие замолчали; матушка поздоровалась с гостем, поста вила на стол чайный прибор и уселась было разливать чай, но священник сказал ей:

– Уходи, я сам распоряжусь.

Та вышла из залы. Священник обварил чай, налил из чайника два стакана чаю и, обращаясь к гостю, сказал:

– Прошу покорно, кушай.

Приказчик не слыхал приглашения священника: он сидел, опустив голову, раздумывая о своём горе. Священник видел, как глубоко был тронут его отказом молодой человек и, как бы сжалившись над ним, немного подумал и сказал:

– Не печалься, мой сын, выпей чайку, Бог поможет тебе и исполнит твоё желание. Я с радостью обвенчал бы, но закон не дозволяет, – надо иметь свидетельство, дозволяющее твоей невесте вступить в брак.

– Оно есть у неё, – подняв голову, проговорил жених.

– Если так, то и говорить не о чем; представь его, и бракосочетание ваше совершится; а у тебя паспорт во всяком случае имеется.

– Без паспорта нельзя, он у меня годовой, – ответил приказчик с сияющим лицом и принялся пить чай.

– Когда же ты думаешь устроить свадьбу?

– После Рождества, батюшка, откладывать мне не хотелось бы.

– Чем скорее – тем лучше.

– Есть у меня, батюшка, другая просьба, не откажите в ней, я сам возблагодарю вас.

– Что такое? Говори, если могу, изволь, не откажу.

– Дозвольте моей невесте пожить в вашем доме несколько дней; я привезу её к вам на второй день праздника.

– Можно; с кем же она будет жить?

– Одна, одинёшенька.

– Привози, приму.

Приказчик вынул из бумажника двадцатипятирублёвый билет и вручил его священнику.

– Напрасно, в деньгах я не нуждаюсь, – сказал тот, убирая в карман кредитку.

– Это задаточек, батюшка, вы уж не обессудьте, да прошу вас, не говорите пока до свадьбы о моей с вами беседе.

– Будь покоен, это между нами умерло, – провожая гостя, уверял священник.

Приказчик вышел от него с отрадным впечатлением и, не чуя под собою ног, возвратился в склад, где его ожидал урядник, интересуясь узнать, чем кончилось дело у батюшки.

Глава 71

Батюшка, проводив приказчика, подошёл к окну и долго смотрел вслед удалявшемуся гостю, затем вынул из кармана новенький, как с иголочки, двадцатипятирублёвый билет, развернул его и подумал: «Вот, Бог невидимо послал мне такую благодать, спишь иной раз, да выспишь; пойду-ка я, да попадью свою порадую», – а та как раз ему на встречу, да и говорит:

– Что это за гость у тебя такой был?

– Духовный сын мой, приказчик Акима Петровича, знаешь, небось? Его ещё так недавно разбойники на улице чуть не убили.

– Слышала. Зачем он к тебе приходил?

– Подарочек принёс, возьми, да убери подальше его, – подавая ей кредитный билет, сказал священник, вынул из кармана подрясника свою тавлинку и понюхал из неё табачку.

Матушка с большим любопытством оглядела кредитку, покачала головой и спросила:

– Ради чего же это?

– После узнаешь, а теперь ступай, накрывай на стол, обедать пора.

Попадья ушла, спрятала билет в комод и собрала обедать.

За трапезой священник рассказал ей причину посещения его приказчиком и добавил: «Смотри, об этом ни кому не рассказывай, придёт время, – все сами узнают».

– Ладно. Да и говорить некому, – по селу, что ли, мне ходить.

– Дьяконице не скажи, она баба такая, – слова на языке не удержит, всем разблаговестит.

– Куда же мы девку-то поместим?

– С нами побудет, дня три не больше проживёт, а жених за всё заплатит.

– Смотри, беды с ней как бы не нажить.

– Ничего не будет; я знаю, что делаю.

– Обыска какого не было бы? Может быть, она беглая какая.

– Дура ты! Я говорю, что она крестьянка, а женятся они только украдкой от её родителей.

– Ох, сдаётся мне что-то недоброе, – вздохнула матушка.

Священник прекратил свой разговор, вышел из-за стола, прошёлся несколько раз по комнате и прилёг отдохнуть.

В складе уряднику с приказчиком поговорить не удалось: присутствие Акима Петровича мешало их объяснению, а потому приказчик шепнул своему приятелю, чтобы он уходил домой и ждал бы его вечерком у себя; тот раскланялся с Акимом Петровичем и вышел.

У приказчика как-то всё не ладилось: он ошибался то в денежных расчётах с покупателями, то в нарезке отпускаемых бочек и бочонков с вином, одним словом, – голова его была занята не делом по складу, а мыслями о своей Степаниде; хозяин заметил его рассеянность и сказал:

– Ты, братец, сегодня, кажись, не в своей тарелке!

– Это, Аким Петрович, вы к чему говорите?

– Путаешь всё, я замечаю.

– Да, мне что-то не по себе, голова болит.

– Так ли, полно? Не дурь ли какая в неё засела?

– Что вы, Аким Петрович, разве меня не знаете? Не первый год, небось, у вас служу!

– Вижу я, вижу, ты, братец, меня не проведёшь, я давно за тобой что-то неладное замечаю, а ты мне правду говори, не задумал ли жениться, голубчик? Что-то у вас с урядником больно уж дружба плотная завелась! Зачем это он приходил к тебе?

– Он не ко мне, а так заходил, повидаться.

– Ты у меня смотри, я шутить не люблю, хочешь заниматься делом, так занимайся, а то, брат, я и по шапке.

– Это как вам будет угодно, – обидевшись на хозяина, ответил приказчик, взял свой картуз и направился к. выходу.

– Ты это что ж, грубиянить? – крикнул ему вслед Аким Петрович.

Приказчик остановился, обернулся к хозяину и сказал:

– Гоните меня, так я и ухожу.

– Куда?

– Туда, куда придётся.

– Дурак, тебе говорят для твоей же пользы, а ты ещё нос подымаешь! Занимайся своим делом не шебурши.

Приказчик сел на своё место и принялся за траллес[2], поверяя на нем отпускаемое кому-то вино. Аким Петрович взял свою шапку и вышел из склада, ворча себе что-то под нос.

Вечером приказчик отправился к уряднику, который ждал его с большим нетерпением. Приятель его вошёл. таким невесёлым, точно что потерял. Урядник взглянул на него и спросил:

– Чего это ты так затуманился?

– С хозяином повздорил, – кидая на стул фуражку и поправляя свой вихор, ответил тот.

– Из-за чего же у вас вышло?

– Так, из-за пустяков!.. Досадно, братец: работаешь, как вол, а он тебе шпильки разные подносит. Хотел совсем от него уйти, да уговорил, опять остался. А то, всё равно, – думаю, не сегодня, так завтра придётся с ним расстаться, послужил и довольно…. Вот женюсь, своё дельце, заведу.

– Успокойся, – что будет, увидим, а пока от места отказываться не след; рассказывай, что батюшка, как тебя принял?

– С ним всё уладил, а вот на чём теперь в Реши поедем, – не знаю, хозяйских лошадей мне бы брать не хотелось.

– Мою запряжём, конь добрый, – довезёт.

– Троих-то?

– Что ж? Пожалуй, одну со стороны прихватим.

– А у кого?

– Найдём, знаю у кого взять: Пармен Трифоныч не откажет, – у него тройка.

– Ну, ладно, – успокоившись, согласился приказчик.

– Пожалуй, ещё кибитку выпросим.

– Не надо, сани с задком есть, и в них доедем. Одно только, как бы Науму Куприянычу нам на глаза не попасть, тогда всё дело испортим.

– В полночь-то, небось, спать будет.

– Оно так, а всё-таки боязно.

– Ничего, всё устроим, как по маслу дельце обработаем. Ты только сам не трусь.

– Чего трусить? Задумал, теперь все нипочём, а всё-таки сумление есть.

– В чём такое?

– А вдруг обманет Степанида и не выйдет?

– Если сказала, значит, слово сдержит.

– Дай-то Бог. Веришь ты мне, всю душу она у меня выела!

– Ишь ты, какая притча, до души добралась, – ухмыляясь, произнёс урядник. – Чего не скажешь? – прибавил ой.

– Тебе смех, чувствительности не имеешь, – не любил, знать, в жизнь свою никого, так и ухмыляешься на моё положение.

– Любил, брат, да забыл; а такая у меня на предмет краля была, – твоей Степаниде далеко до неё.

– Будет тебе хвастать-то! В солдатах ты служил, а ваш брат, я знаю, какой: насмеется над иной, и только.

– Как бы не так!.. В Ярославле на зимних квартирах мы стояли, мне у офицера в денщиках довелось быть, вот где случай был.

– Какой случай-то? – допытывался приказчик.

– Да такой: в сноху этого купца я влюбился, да и она мне глазком подмигивала. Бывало, кому что, а мне лафа от неё была; три сорочки кумачных подарила, а насчёт провизии и говорить нечего; как сыр в масле я купался, а не знал того, что мой барин за ней ухаживает. Раз я ему и попался, со свету меня хотел сжить, да не пришлось; одно только, из денщиков меня опять под ружьё перевёл, и шабаш, всё пропало.

– Как же ты ему попался?

– Так, разговором с ней занялся, а он и подглядел. Понял теперь?

– Ещё бы не понять! Значить, приревновал.

– Угадал, а то говоришь: «ты не любил»… Знаю, братец, что такое любовь: змея, не змея, а пронзительна, да и теперь ещё помнится то времечко, да не поймаешь его. Зайдём, бывало, мы это с ней в сад, сядем под яблонькой, чтобы нас никто не видал, и целуемся, как голубки весной, – говорил урядник и не замечал, как на глазах его появились слезинки.

– Чего же ты плачешь?

– Кто? я плачу?

– Да; разве не чувствуешь?

– Растрогал ты меня, вот что, – утирая на глазах слёзы, отвечал чин полиции.

– Вот и мне поверь; ты тогда в солдатах служил, значит, подневольным был, а я на воле живу, и то вот страдаю.

– Твоё дело другое.

– То-то и есть, а ты смеёшься.

– Что ж, мне плакать, что ли! И то, видишь, – заплакал, значить, не легко мне вспоминать прошлое.

В двери комнаты кто-то постучался, урядник отворил её и увидал перед собою рабочего из склада.

– Ты зачем? – спросил он у него.

– Да вот к их милости, – кивая головой на приказчика, ответил тот.

– Что тебе надо, Степан? – спросил приказчик.

– Домой пожалуйте, Аким Петрович захворал.

– Врёшь ты!

– Право, ну, захворал; в постели лежит, за тобой послал.

– Ступай, скажи ему, что сейчас буду.

Степан ушёл. Урядник снял с себя мундир, приготовляясь на покой, а приказчик стал собираться восвояси.

– Что такое с Акимом Петровичем приключилось? Значит, плохо, если за тобой прислал, – сказал он своему приятелю.

– Так, знать…. Обидел он меня, вот теперь и сжалился, повидать хочет, – ответил тот, пожимая уряднику руку.

– Завтра увидимся?

– Непременно, утром у тебя побываю.

– А то я к тебе забегу.

– Нет, не ходи, а то хозяин опять, пожалуй, спросит, зачем ты навернулся. Давеча и так спрашивал, – заключил приказчик и вышел.

* * *

В Решах, в доме Чуркина шло приготовление к празднику: Ирина Ефимовна мыла полы и подоконники, а разбойник с Осипом находились в светлице. Чуркин чистил свой револьвер, а каторжник сидел около него и покуривал свою трубочку.

– Я думаю, атаман, хватит ли у нас вина на праздник: половина бочки его только осталось, – после некоторой паузы сказал каторжник.

– Достанет, в долг не нужно давать, а на деньги не много возьмут, – такой у нас народец в деревне живёт. Нечего об этом заботиться, – ответил тот, продолжая свою работу.

– Как знаешь, было бы тебе о том известно.

Опять пауза.

– Приказчик-то когда обещался приехать?

– На третий день праздника, да напрасно: найдёт Степаниду лежащей на столе; пусть его порадуется на свою невесту. Ты понимаешь, что я говорю?

– Ещё бы не понять, освежёванной будет. Как же, атаман, сам, что ли, ты ею займёшься или мне велишь?

– Вместе её приготовим, – у старика-то ворота не запираются, – а не то и через крышу на двор проберёмся, а в сенях какие запоры?..

– Можно и в окно, чтобы не будить.

– Ну, там увидим, как подойдёт.

– Когда же ты думаешь на работу отправиться? На первый день, что ли, оно до полуночи мы бы и обделали.

– Нельзя на первый день, небось, под праздник ночь не будут спать, в село к заутрени поедут, а мы на второй, когда утомятся и уснут покрепче, к ним и пожалуем. Какой ты, брат, несообразительный!

– Верно говоришь.

– Знаю я, – не раз приходилось на охоту ходить. Сунулись как-то мы с Иваном Сергеичем под Светлый день одного фабриканта пощупать, да чуть и не вляпались: глядим, не спят, мы назад, одну тревогу только произвели.

– Кто такой Иван Сергеич?

– Товарищ мой был.

– Где же он теперь?

– Кто его знает! Сидел в остроге, а теперь, может, и на каторге по цепи ходит. Золото, а не человек он был, на скольких языках говорил, бумажки делал, да такие, что твои настоящие.

– Жаль его, сердечного.

– Всех, брат, не пережалеешь. Купец у нас, фабрикант богатеющий был, – Хлудов, Алексей Иваныч, чуть он его в лесу из ружья не саданул, да я удержал, так вот сейчас даже помнится.