Слабосильный брат мой, неразумный брат мой

– А это еще зачем? – удивленно спросил Эми, торопливо глотая пищу.

– Да не волнуйся,– успокоил его Айстренч,– обычное медицинское обследование. Мы тут его раз в две недели все проходим, надо же здешним костоправам свои денежки отрабатывать. Ну, а ты новенький, должно же начальство знать, может, ты хворый какой, или чего-нибудь не на месте… – и Биг захохотал, довольный своей шуткой.

– И где этот Медицинский Центр? – не обращая внимания на штаб-сержанта, спросил, вставая, Элфос.

– Прямо по коридору, между девятым и десятым блоком.

– Ну, я пошел.

– Валяй… – равнодушно кивнул Айстренч и с шумом рухнул на кровать.

Обследование продолжалось уже около трех часов. Эми весь взмок, выполняя все новые и новые задания врача, плотного коротышки в хрустящем белом халате, который с помощью трёх ассистентов, как видно, решил вывернуть наизнанку весь его организм.

Помимо всевозможных анализов, для которых Элфоса кололи иглами и заставляли глотать матовые капсулы телезондов, он, обвешанный с головы до ног датчиками, бегал, прыгал, поднимал небольшую штангу и почти час вертел педали прикрепленного к полу велосипеда. Наконец, врач, пристально рассматривавший длинные бумажные ленты, струившиеся одновременно из нескольких хитрых приборов, соединенных разноцветными проводами с телом и головой Эми, посмотрел на пестрящий цифрами экран дисплея, и, довольно кивнув головой, приказал своим помощникам освободить Элфоса от датчиков и нашлепок. Сержант облегченно вздохнул, но, как выяснилось, рано. Доктор усадил его в кресло, закрыл глаза широкой мягкой материей и начал читать бесконечно длинный список вопросов, на которые нужно было, не задумываясь, отвечать «да» или «нет». Эта процедура заняла еще минут двадцать, после чего повязку с Эми сняли и разрешили встать.

– Ну как, Док? – спросил Элфос, с любопытством поглядывая на врача, который внимательно разглядывал какие-то таблицы, – жить-то буду?

– Жить? – рассеянно переспросил тот.– Жить, безусловно, будете, как же иначе… – он поднял голову от разбросанных на столе бумаг и с удивлением посмотрел на Эми – как будто видел его впервые. а не возился с ним вот уже более трех часов.

От этого взгляда Элфосу стало не по себе, и он торопливо переспросил:

– Что-нибудь не так?

– Да нет, все нормально,– опустив глаза и машинально складывая в стопку разноцветные карточки, успокоил его врач и, немного помедлив, спросил:

– Скажите, вам уже приходилось раньше проходить психоэмоциональное тестирование?

– Не знаю… – пожал плечами сержант.– А что это такое?

– Ну, отвечать сразу на много вопросов наподобие тех, что я сейчас задавал?

– Точно не помню… по-моему, как-то раз было…

– Когда?

– Три года назад. Я как раз после Школы пытался поступить в Звездный Корпус.

– И что же, поступили?

– Нет, не поступил… Экзамены сдал, а медкомиссия не пропустила… Говорит, что-то с глазами…

– Да, да… – согласно закивал врач, но тут же спохватился. – Нет, с глазами у вас все в полном порядке… с глазами все нормально… – он вновь странно взглянул на Элфоса и протянул его личную книжку.– Ну, что ж, можете идти. Я поставил вам «Годен без ограничений». Желаю успеха,– и врач с преувеличенным вниманием защелкал клавишами компьютера.

Эми четко повернулся через левое плечо и вышел в коридор.

«Странный народ, эти головастики»,– думал он, возвращаясь в свой блок, – трудно с ними дело иметь. Вот ведь говорит: «Все нормально», а я же вижу, что-то не то. Чего он на меня выпучился, чуть очки не свалились… Все темнят, темнят чего-то, а чего темнят? Медицина… Вот и Старый Док тоже… О чем это он мне на прощанье говорил? Да ладно, незачем без толку голову ломать».

Элфос так устал после обследования, что, вернувшись к себе, завалился на кровать и проспал почти до вечера. Проснувшись от острого чувства голода, он присел на кровати, растирая лицо руками. После дневного сна голова была тяжелая и Эми отправился в душ. Душ освежил, принес облегчение, и когда вице-сержант, вытирая мокрые волосы, появился обратно, он чувствовал себя вполне сносно.

Биг Айстренч сидел в кресле у телевизора и манипулировал кнопками дистанционного переключателя.

– Ну и здоров же ты спать! – благодушно заметил он и кивнул на стоящий рядом накрытый столик.– Садись, перекусим. Тут сейчас одна забавная штука будет… Можно сказать, сюрприз… А, чтоб тебя! – выругался Биг, ковыряясь в устройстве.. – Постоянно заедает… во, вроде, все… – он бросил переключатель и потянулся к блюду с холодной говядиной.

Некоторое время жевали молча, под аккомпанемент бравурной музыки, доносившейся с экрана. Там мелькали какие-то цветные кольца, расходившиеся от центра в сторону, словно круги на воде.

– Что, уморили тебя спасители наши, язви их душу? – прервал паузу Айстренч. Эми кивнул, не переставая работать челюстями.

– Им только дай волю.– продолжал разглагольствовать штаб-сержант,– всю душу вытряхнут, пронумеруют и назад всунут. Головастик он головастик и есть, они нормального человека понять не способны, они только себя людьми первый сорт считают, а остальные для них дерьмо, потому что в университетах ихних не обучались…– Биг раздраженно заерзал в кресле.

Удивительное дело, хотя сам Элфос порой думал почти так же, но когда он услышал слова Айстренча, они почему-то вызвали в нем глухое раздражение и желание спорить и возражать. Тот, между тем, не унимался:

– Взять, хотя бы, Отряд. Мы тут сидим, как кроты, под землей, наружу носа не кажем, только по заданию, и должны целый день жрать, мускулы качать да в телевизор пялиться, а все для того, чтобы распрекрасные головастики, господа Ученые (он произнес это слово особенно ядовито) могли спокойненько в своих поганых лягушках ковыряться… А по мне, так лягушка головастику все равно, что мать родная, выходит, они своих родственников потрошат?

Тут наверху этих очкастых – пруд пруди,– продолжал штаб-сержант,– целый гадюшник, «Лаборатория ПК» называется. Вот живут, как у Президента за пазухой! И бассейны там у них, и окна настоящие, и в любой момент наружу, прогуляться можно выйти, и Линия Доставки – не чета нашей, что хочешь заказать можно, любые деликатесы, даже выпивку… Вот и сидят они там у себя, в небо поплевывают, а мы их охраняй и здесь, на боевом дежурстве, и на задании. А случись чего – с них-то какой спрос, а с нашего брата голову в момент снимут и такого пинка под зад наладят, что будешь кувыркаться до самых Коричневых Болот… Вот и ходят они важные – футы нуты, не подступись, и разговаривают сквозь зубы, и глядят сквозь тебя. А возьми такого умника за грудки да легонько тряхни разок – из него и дух вон. Я вот могу сутки по горам или по джунглям бегать с полной выкладкой, не вспотею, а из них любой через комнату перейдет – полчаса отдышаться не может; я любую кирпичную стену головой пробью, а они молоток втроем поднимают… и я же им подчиняйся: «Слушаюсь, сэр; разрешите выполнять, сэр…» – тьфу, противно. Плюну на все, рапорт подам. Лучше на самой занюханной базе новобранцев гонять, чем здесь перед головастиками плясать на полусогнутых…

– Да ладно,– попытался успокоить его Эми,– чего это ты так раскипятился?

– Раскипятился… Ты их еще не знаешь, вот погоди маленько, ты их еще узнаешь! Они нас промеж себя дебилами зовут, ну как? А? Эх, моя бы воля, собрал бы я их в одно место, заборчиком из колючки огородил, лопаты раздал и пополам разделил. Одну половину заставил бы полдня яму копать, а вторую половину другие полдня эту яму закапывать. Да чтоб живей поворачивались, приставил к ним несколько шустрых ребят с электродубинками. Вот бы потеха началась! Повкалывали бы эти красавцы с недельку – живо отучились бы чваниться да сквозь человека глядеть. А там и мускулешки, глядишь, какие-никакие нарастут, может, из кого что-нибудь путное и выйдет, хотя на вряд ли… А так – что же это получается. Сами мы, своими собственными руками этих дохляков себе на шею посадили да еще за ножки придерживаем, чтоб они, не дай Бог, не свалились да свои драгоценные задницы не зашибли… Нет, недаром старики говорят: «Дай головастику палец, он всю руку заберет…» – Айстренч расстроено махнул рукой, извлек из-под кресла плоскую металлическую фляжку, отвернул крышечку и сделал хороший глоток.

В воздухе резко запахло спиртом.

– Будешь? – уже спокойнее предложил Эми Биг.

– Да нет, спасибо.

– Как хочешь. А мне иногда надо принять. Иначе совсем свихнуться можно,– он тщательно завинтил крышечку и спрятал фляжку на место.

На экране телевизора, между тем, расходящиеся круги сменились изображением поля для рэгикретча. Элфос вздрогнул от неожиданности и ближе пододвинул свое кресло.

– Что, узнал? – ухмыльнулся покрасневшим лицом Айстренч.– Погоди, сейчас еще не то будет! – и он нажал кнопку дистанционного переключателя.

В комнату ворвался дикий рев и свист трибун, и Эми почувствовал себя как перед игрой. Тело его напряглось, руки непроизвольно сжались в кулаки.

На экране мелькали рекламные щиты, затем появился синий судейский вертолет, и, наконец, на поле с двух сторон начали выскакивать белые и коричневые фигурки игроков.

Камера приблизилась к закованным в защитные доспехи рэги- кретчистам, и Элфос с изумлением понял, что перед ним его бывшие товарищи по команде. Точно, он узнавал лица за прозрачными щитками – вон Зеп Коротышка, вон Бак Мелфос по прозвищу «Стоп- кран», а это разминается Сол «Пантера»…, а это кто, ловко крутанувшись в воздухе, приземляется прямо у точки вбрасывания?

Ба, да ведь это же он сам, Эми Элфос собственной персоной! Эми даже затрясло от волнения. Он сидел и, как зачарованный, следил за происходящим на экране. Биг что-то спрашивал у него, но, не дождавшись ответа, замолчал и поудобнее устроился в кресло.

Элфосу и раньше довольно часто приходилось видеть рэгикретч по телевизору. Но это были, как правило, технические разборы, запись постоянно останавливалась, дергалась, возвращалась назад. Кроме того, просматривались в основном игры соперников, для выработки оптимальной тактики, так что можно сказать, что по-настоящему, как зритель, Эми смотрел игру со своим участием едва ли не впервые в жизни. Да еще такую игру!

Ощущение было новое и странное. Первые несколько минут смотреть было тяжело, хотелось сорваться с места и ринуться в бой. Но постепенно стартовое возбуждение улеглось и Эми уже спокойнее стал следить за игрой.

С экрана все воспринималось совсем не так, как на поле. Там удавалось увидеть в лучшем случае лишь небольшой участок, тот, где ты непосредственно находился в данный момент. Здесь же игра представала во всем своем композиционном многообразии и в то же время предельно подробно и ярко. Многочисленные камеры, установленные по всему стадиону, позволяли увидеть матч и с верхнего яруса трибун, и у самой земли, видны были и красивые рейды нападающих, и согласованные действия команд, и капли пота на лицах игроков. Словом, игра во многом перестала быть единоборством и превратилась в красочное, развлекательное и безобидное зрелище. Отсюда, из уютного кресла, не слышно было хруста костей и зубов, сюда не доносился терпкий запах пота и даже кровь на разбитых лицах, эффектно поданная оператором, выглядела бутафорской.

Эми ощутил какое-то непонятное, но нарастающее раздражение, но в этот момент игрок в серебристо-белом комбинезоне-с цифрами 99 на спине и груди бросился, стремглав, крепко обхватив сверкающий шар, через-поле к заветному красному прямоугольнику. Элфоса вновь охватил азарт, он задергался в кресле, словно пытаясь помочь самому себе, из его памяти совершенно улетучилось все происшедшее, и когда наперерез бегущему бросилась массивная коричневая фигура, Эми, сидящий у телевизора, так же не обратил на нее внимание, как и в тот раз на поле.

Жестокий удар, обрушившийся на полевого игрока, заставил резко дернуться зрителя в кресле. Элфос невольно схватился руками за внезапно занывшую грудь и, широко раскрыв глаза, впился глазами в экран, где раз за разом кованые башмаки Кувалды врезались в тело Торпеды.

Эми, не мигая, глядел на свое мгновенно почерневшее лицо, на кровавую пену, пузырящуюся на своих губах; он снова и снова видел те самые четыре шага на подламывающихся ногах перед тем, как его бесчувственное тело рухнуло навзничь, впечатав окровавленный комбинезон в багрово-красный ворс зачетного поля.

Элфос отвернулся от экрана, на котором крупным планом судорожно вздрагивала и подтягивала ноги к животу, словно продолжая движение, нелепо изломанная фигура и посмотрел на соседа. Биг Айстренч сидел, вцепившись вздувшимися пальцами в подлокотники кресла, и не отрывал налившихся кровью глаз от мучений человека в телевизоре. Зубы его были бешено оскалены, а из угла рта стекала на воротник халата длинная ниточка слюны. Эми стало противно, он встал и вышел из комнаты.

глава шестая

Следующие две недели пролетели быстро и незаметно. Каждое утро, после завтрака, металлический голос в репродукторе вызывал Элфоса на третий ярус, в Центр Спецподготовки, где два суровых, неразговорчивых инструктора, похожих словно братья-близнецы, интенсивно обучали вице-сержанта самым эффективным приемам рукопашного боя. Затем, после обеда, он переходил в полутемный тир, обитый звукопоглощающими резинопластовыми панелями, и до одури, до боли в обеих руках стрелял из всех существующих видов огнестрельного оружия. Когда онемевшие пальцы уже не в состоянии были нажимать на курок, его переводили в глубокий бассейн с ледяной водой и до зеленых кругов в глазах тренировали в обращении с различными типами аквалангов и плавании в ластах.

Так что когда вконец обессиленный Эми возвращался в свою комнату, сил его хватало только на то, чтобы принять обжигающий душ, проглотить нехитрый ужин и добраться до постели. Со штаб-сержантом они почти не общались и, откровенно говоря, ни тот, ни другой об этом особо не переживали. Элфос похудел, точнее подтянулся, в его глазах появился злой лихорадочный блеск, а движения стали точными и стремительными. Спал он без сновидений.

Только однажды, ночью невероятно напряженного дня, когда после долгих часов изматывающих тренировок старший из инструкторов (а Эми, хоть и с трудом, уже научился их различать), изобразив на своем, словно вырубленном из гранита лице, подобие улыбки, похлопал вице-сержанта по плечу и хрипло сказал: «Курс окончен. Молодец, парень, далеко пойдешь», Элфосу приснился сон.

Сон был странный и тревожный. Эми снилось, что он, совершенно голый, сидит в большом стеклянном ящике, похожем на аквариум, только без воды. Ящик установлен на людной улице города и длинная вереница людей движется мимо него взад и вперед. Элфосу неуютно в ящике, стекло скользкое и холодное, он невольно сжимается в комок, подтягивает колени к животу и обхватывает плечи руками.

А людей вокруг становится все больше и больше. Многие торопливо проходят мимо, бросая равнодушные взгляды на сверкающие стеклянные грани, некоторые задерживаются на мгновение, а иные подолгу стоят, уставившись белыми пятнами лиц в скорченную фигуру. Таких становится все больше, вот уже вокруг всего ящика протянулась цепочка бледных соглядатаев. Они все равнодушно-одинаковые в своем любопытстве, словно ждут чего-то, что должно вот-вот произойти.

И вдруг, среди этих молчаливых пятен Эми с удивлением замечает узкое лицо с лихорадочно горящими черными глазами. Молодая темноволосая женщина глядит на него взглядом, полным такой нечеловеческой муки и жалости, что Элфос невольно поднимает к ней голову.

Женщина начинает что-то торопливо говорить, но ни звука не доносится в стеклянную коробку, тогда она начинает кричать, и этот страшный беззвучный крик заставляет дрожать толстые прозрачные, стены.

По искаженному страданием лицу женщины ручьями текут слезы, она резко изгибает тонкую фигурку и начинает бить в стекло маленькими, судорожно сжатыми кулачками.

Удары следуют один за другим, разбитые в кровь костяшки пальцев оставляют бурые пятна на стенках, но женщина, судорожно закусив губу, бьет и бьет не переставая, и вот стеклянная броня покрывается густой сетью мелких трещин, трещины извиваются, становятся все длиннее, и, наконец, вместе с искрящимся водопадом осколков в камеру к Эми врываются крики, шум, порыв свежего воздуха. Он вдыхает его полной грудью и просыпается.

Эми Элфос лежал на спине и смотрел в темноту. Странный сон, так неожиданно нарушивший размеренный ритм его существования, не давал ему покоя. К чему этот сон? О чем он? И где он уже видел раньше эту женщину, освободившую его из стеклянной темницы? То, что он ее уже видел раньше, было несомненно, но вот когда и где?

Вокруг него, курсанта Национальной Школы, а затем стажера Стальной когорты и восходящей спортивной звезды, всегда вертелось немало доступных девчонок, хоть он и проявлял к ним удивлявшее его приятелей равнодушие, но эта была совсем другая. Другая… но кто? Элфос долго ворочался с боку на бок, пока, наконец, уже под утро его засыпающий мозг не принес ему ответа: женщиной, разбившей стекло, была его мать…

На утро у Эми все валилось из рук. С трудом заставив себя подняться, он принялся ожесточенно проделывать разминочный комплекс, стараясь неистовым напряжением мускулов заглушить роящиеся в голове неприятные и тяжелые мысли. Но это слабо помогало, и, бросив отработку комбинации «блок-удар», Элфос вернулся в комнату. Биг уже куда-то ушел, и Эми впервые пожалел об этом. Постояв несколько минут под пульсирующими струями обжигающего душа и нехотя прожевав завтрак, он прихватил чашку кофе и, передвинув кресло, уселся за письменный стол. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись невидящим взором в пространство, затем поставил обжигающую пальцы чашку на полированную, сразу же запотевшую поверхность и принялся бесцельно нажимать кнопку на правой тумбе, заставляя калейдоскопом сменяться пейзажи на экране. Но вот что-то привлекло его внимание, и чехарда живых картинок внезапно прекратилась. На окне-экране пологий песчаный берег вдавался белоснежным языком в лениво расступающуюся лазурно-зеленую океанскую гладь. Над водой стремительно метались чайки, похожие на швыряемые ветром клочья морской пены. Эми закрыл глаза и вспомнил их пронзительно-тревожные крики пятнадцать лет назад…

Тогда он, шестилетний щенок, а точнее «белый волчонок», вернулся домой, с ног до головы перемазанный в песке и глине, но распираемый гордостью – он и двое его приятелей, тоже «волчат», рассеяли и обратили в бегство с пляжа целую толпу (человек десять!) головастиков из местного лицея I ступени. Конечно, им и самим досталось (Эми потрогал набухшую шишку на лбу), но зато Воспитатель сказал, что из них получатся настоящие «Белые Волки», а Эми похвалил: « Молодец!»

Мальчик старательно отряхнул комбинезончик, пригладил растрепанные волосы так, чтобы прикрыть шишку, и поднявшись по широкой лестнице, вошел в распахнутую дверь дома.

Тихонько проскользнув в квартиру, он вдруг ощутил незнакомый запах и с любопытством завертел головой, пытаясь понять, чем же это пахнет. Потом, на долгие годы этот запах – запах мази для армейских ботинок, станет для Эми знакомым и привычным, а трижды в день размазывать самым тщательным образом густую жирную пасту из тюбика по сияющей поверхности шнурованных голенищ будет для него так же необходимо, как чистить зубы или двести раз отжиматься от пола перед сном.

В комнате у распахнутого окна, за которым, докуда хватало глаз, расстилалась безбрежная гладь моря, стояла мать Эми. Она глядела в окно и не оглянулась даже тогда, когда хлопнула входная дверь: очевидно, сердилась на сына за опоздание. Он немного посопел носом и уже совсем было собрался зареветь, как вдруг заметил на стуле у кровати аккуратно сложенную форму кадета Национальной Школы. Под стулом стояли высокие ботинки, распространявшие восхитительный военный запах.

Завизжав от восторга, мальчуган кинулся к стулу, лихорадочно дергая заевшую как на зло застежку комбинезона.

– Эми! – мама повернулась от окна и посмотрела на него большими сухими глазами.– Успокойся, сядь.

– Но ма, я хочу померить! – заканючил он.

– Сядь, сынок,– повторила она настойчиво, и Эми присел на стул, дрожа от нетерпения и украдкой поглаживая форму ладошкой.

Мать подошла к нему и, опустив руку, погладила всклокоченную голову сына. Ее тонкие пальцы нежно коснулись царапин и синяка на лбу, их прохладное прикосновение уняло боль и жар разгоряченного лица.

– Эми,– медленно и задумчиво заговорила она,– с завтрашнего дня ты будешь учиться в школе, у тебя начинается новая жизнь. Будет нелегко, очень нелегко, но ты должен стараться, чтобы стать настоящим солдатом, доблестным защитником Родины… – мать судорожно вздохнула и с ненавистью на черное ухо Службы Патриотического Контроля, зиявшее в углу над столом. Она вновь погладила сына по голове и сдавленно добавила:

– А я буду приходить к тебе, часто, очень часто…

Эми слушал непонятные мамины слова и мечтал, чтобы поскорее наступило утро…

На следующий день, едва проглотив завтрак, он вместе со стайкой таких же новичков, одетых в необмятые еще мундирчики и громоздкие стучащие ботинки, выскочил из дома и бросился к нетерпеливо гудевшему на автостраде черно-желтому армейскому школьному автобусу. Отбежав шагов на двадцать, он оглянулся, чтобы помахать матери рукой. Она помахала ему вслед, попытавшись улыбнуться окаменевшим лицом…

Эми отхлебнул глоток остывшего кофе и продолжал вспоминать.

В Школе ему поначалу пришлось трудно, пожалуй, потрудней, чем большинству из его новых товарищей, и часто, после отбоя, накрывшись с головой тонким колючим одеялом, он тихонько плакал, вспоминая нежный голос и ласковые руки мамы. Но постепенно длинная вереница однообразных дней, до отказа наполненных утомительными физическими упражнениями и зубрежкой, выветрила из его детской памяти острый запах водорослей, выброшенных на берег штормом, восхитительный кисло-сладкий вкус хрустящих белых корешков какой-то травы, которые они выкапывали на долгих прогулках по песчаным дюнам, дробный стук летнего дождя по днищам перевернутых лодок, под которыми так здорово и так страшно было прятаться во время грозы… Все реже он вспоминал и мать. Первое время она приезжала довольно часто, в дни разрешенных свиданий и в другие дни, просто, чтобы посмотреть сквозь высокий решетчатый забор, как ее сын марширует по чугунным плиткам плаца, старательно вытягивая тонкую шею и звонко цокая подковками ботинок; потом все реже и реже и, наконец, после того, как Комбинат, на котором она работала, перевели на один из островов Оловянного архипелага, визиты совсем прекратились.

Стыдно сказать, но тогда Эми был даже рад этому. В тот последний ее приезд он как раз был дневальным и не мог выйти из казармы. Стоя на посту у визофона, он сквозь приоткрытую дверь видел, как она торопливо ходила мимо стальной решетки забора, напряженно вглядываясь внутрь. Потом остановилась и спросила о чем-то у шатающихся группой по двору кадетов. Эми видел, как вперед выступил здоровенный рыжий детина из седьмой роты по кличке Губошлеп и что-то ей ответил. Слов не было слышно, но, судя по непристойному жесту, который их сопровождал и по бешеному хохоту двух его неразлучных приятелей Гута и Могута, это было что-то мерзкое. Мать вздрогнула, как от удара, и, повернувшись, медленно пошла прочь, провожаемая выкриками прильнувших к забору кадетов.

Эми не смотрел ей вслед. Ему почему-то стало стыдно и неприятно, захотелось, чтобы все поскорее кончилось, чтобы она ушла, ушла, совсем… Но после вечерней поверки, когда Элфос в умывальной наводил глянец на свою обувь, к нему подошел ухмыляющийся Губошлеп и, нагло глядя выкаченными глазами, сказал:

– Слышь, ты, тут твоя мамаша приходила, своего сыночка искала, видать, хотела тебе сиську дать, так вот я ей и говорю… – он не успел закончить фразы, так как сверкающий никелем кастет, мгновенно выхваченной Эми из кармана, врезался ему прямо в разинутый слюнявый рот. Захлебнувшись кровью, кадет повалился навзничь и, стукнувшись головой о писсуар, затих в углу.

Гут и Могут молча бросились на Элфоса, но он защищался и наносил удары с такой бешеной яростью, что, напуганные, они покинули поле боя. Эми умылся, посмотрел в зеркало на свое разбитое лицо и быстро опухающие губы, ощупал языком во рту острые обломки зубов и вдруг заплакал навзрыд, во весь голос, как в детстве…

История эта наделала много шума. Губошлеп почти два месяца провалялся в медчасти и потом долго еще ходил с пластиковой шиной на сломанной челюсти, а Элфоса вызывали в Совет Наставников и к самому Начальнику Школы. Дело пахло как минимум исключением «при нежелательных обстоятельствах», но, к удивлению Эми, все обошлось. Как он потом узнал, Инспектор, к которому попало на разбор его дело, прочитав бумаги, долго смеялся, а потом сказал Начальнику: «А шустрый малый этот Элфос! Дрался один против троих и всех троих уделал! Вот такие парни нам и нужны. Всыпьте ему как следует и пусть учится дальше». Кроме того, немалую роль сыграло и то обстоятельство, что Эми уже тогда был лучшим крайним нападающим в первенстве Национальных Школ, да и вообще, никому особо не хотелось выносить сор из избы. Так что, отсидев две недели в карцере и вставив четыре выбитых зуба, Элфос вернулся в свою роту, встретившую его как героя. Школа еще долго гудела, обсуждая эту историю, но тут вскоре произошло новое событие, заставившее позабыть драку,– рапорт.