Ангары

Румфиус1

Мы живём в дни, когда вспоминается мрачная игрушка, – ослик,                                             выпускающий из суставов оси и хорды,нежные стебли, их можно сжевать, перекусывая узелки.У него образуются две челюсти на вращающейся морде.Постамент, на котором он держится, – не шприц,                           но снизу надавишь, и он валится, как бруски в городки.Мы читали о хлябях, но не подозревали, что горизонт настолько расшатан.Земля бугрится, давит снизу на постаменты, словно ожили бурлаки                                                                               подземных дюн.В школе направишь лупу на инсекта, и он улетал, не приходя к прежним                                                                                     масштабам.Над угольной кучей таращилась пара молекул, и мы узнавали ноздрями: юг.Кто-то из нас положил фотокамеру на ночь навзничь, объективом в небо,                                                                             стеречь планеты.И воздушный шар застрял в сужающемся кверху колодце каменного двора.Этот снимок сделала земля, теснящая постаменты.…Когда пуговицу на тебе пришивают, закуси нитку,                                                        чтобы в памяти не осталась дыра.И стали являться посланники в кинотеатрах, гимнастических залах                                                                                        и офисах.Бестелесные, ощупью, шепотом они обещали связать ли, соединить…Так ослепший классификатор Румфиус на индонезийском островегладил сухих чудовищ и нанизывал их на нить.Постепенно все чада пучины предстали ему исполином из канувшего                                                                                            завета(в акватории этой же рухнул – вниз подбородком и руки по швам —                                                                                       Люцифер),заполняющимся стадионом, где на входе обшаривают у турникета.Рыбы пунцовые, как на ветру в мармеладных сутанах.                                              Размытые старты Натуры. Сечения сфер.

Землетрясение в бухте Цэ

Евгению Дыбскому

Утром обрушилась палаткана меня, и я ощутил: ландшафтпередернулся, как хохлаткинаголова.Под ногой пресмыкался песок,таз с водой перелетел меня наискосок,переступил меня мой сапог,другой – примеряла степь,тошнило меня, так что я ослеп,где витала та мысленная опора,вокруг которой меня мотало?Из-за горизонта блеснул неизвестный городи его не стало.Я увидел – двое лежат в лощинена рыхлой тине в тени,лопатки сильные у мужчины,у нее – коралловые ступни, с кузнечиком схожи они сообща,который сидит в золотистой яме,он в ней времена заблуждал, трепеща,энергия расходилась кругами.Кузнечик с женскими ногами.Отвернувшись, я ждал. Цепенели пески.Ржавели расцепленные товарняки.Облака крутились, как желваки,шла чистая сила в прибрежной зоне,и снова рвала себя на кускимантия Европы – м.б., Полонийза ней укрылся? – шарах! – укол!Где я? А на месте лощины – холм.Земля – конусообразнаи оставлена на острие,острие скользит по змее,надежда напрасна.Товарняки, словно скорость набирая,на месте приплясывали в тупике,а две молекулярных двойных спиралив людей играли невдалеке.Пошёл я в сторону отсамозабвенной четы,но через несколько сотметров поймал я трепет,достигший моей пяты,и вспомнилось слово rabbit.И от чарующего трепетаниялучилась, будто кино,утраченная среда обитания,звенело утерянное звеномежду нами и низшими:трепетал Грозный,примиряя Ламарка с ящерами,трепетал воздух,примиряя нас с вакуумом,Аввакума с Никоном,валуны, словно клапаны,трепетали. Как монокинопроламывается в стерео,в трепете аппаратановая координатанашаривала утерянное.Открылись дороги зрениязапутанные, как грибницы,я достиг изменения,насколько мог измениться.Я мог бы слямзить Америку —бык с головой овальной —а мог бы стать искрой беленькоймеж молотом и наковальней.Открылись такие ножницымеж временам и пространством,что я превзошел возможностивсякого самозванства —смыкая собой предметы,я стал средой обитаниязрения всей планеты.Трепетание, трепетание…На бледных холмах азовьялучились мои кумиры,трепетали в зазоремира и антимира.Подруги и педагоги,они псалмы бормотали,тренеры буги-вуги,гортани их трепетали:«Распадутся печати,вспыхнут наши кровати,птица окликнет трижды,останемся неподвижны,как под новокаиномна хрупкой игле.Господи, помоги намустоять на земле».Моречко – паутинка,ходящая на иголках, —немножечко поутихло,капельку поумолкло.И хорда зрения мне протянулавновь ту трепещущую чету,уже совпадающую с тенью стула,качающегося на светулампы, заборматывающейся от ветра…А когда рассеялись чары,толчки улеглись, и циклон утих,я снова увидел их —бредущую немолодую пару,то ли боги неканонические,то ли таблицы анатомические…Ветер выгнул весла из их брезентовых брюки отплыл на юг.

Лиман

По колено в грязи мы веками бредем без оглядки,и сосёт эта хлябь, и живут её мёртвые хватки.Здесь черты не провесть, и потешны мешочные гонки,словно трубы Господни, размножены жижей воронки.Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачный шелест,как и прежде, я буду носить тебе шкуры и вереск,только всё это блажь, и накручено долгим лиманом,по утрам – золотым, по ночам – как свирель, деревянным.Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья,на земле и на небе – не путь, a одно перепутье,в этой дохлой воде, что колышется, словно носилки,не найти ни креста, ни моста, ни звезды, ни развилки.Только камень, похожий на тучку, и оба похожина любую из точек вселенной, известной до дрожи,только вывих тяжёлой, как спущенный мяч, панорамы,только яма в земле или просто – отсутствие ямы.

Манёвры

Керосиновая сталь кораблей под солнышком курносым.В воздухе – энциклопедия морских узлов.Тот вышел из петли, кто знал заветный способ.В остатке – отсебятина зацикленных голов.Паниковали стада, пригибаясь под тянущимся самолётом,на дерматоглифику пальца похож их пунктиром бегущий свиль.Вот извлеклись шасси – две ноты, как по нотам.Вот – взрыв на полосе. Цел штурман. В небе – штиль.Когда ураган магнитный по сусекам преисподней пошарил,радары береговой охраны зашли в заунывный пат,по белым контурным картам стеклянными карандашамитварь немая елозила по контурам белых карт.Солдаты шлёпают по воде, скажем попросту – голубой,по рябой и почти неподвижной, подкованной на лету.Тюль канкана креветок муаровых разрывается, как припой,сорвавшись с паяльника, плёнкой ячеистой плющится о плиту.Умирай на рассвете, когда близкие на измоте.Тварь месмерическая, помедля, войдет в госпитальный металл.Иглы в чашку звонко летят, по одной вынимаемые из плоти.Язык твой будет в песок зарыт, чтоб его прилив и отлив трепал.

Минус-корабль

От мрака я отделился, словно квакнула пакля,сзади город истериков чернел в меловом спазме,было жидкое солнце, пологое море пахло,и, возвращаясь в тело, я понял, что Боже спас мя.Я помнил стычку на площади, свист и общие страсти,торчал я нейтрально у игрального автомата,где женщина на дисплее реальной была отчасти,границу этой реальности сдвигала Шахерезада.Я был рассеян, но помню тех, кто выпал из драки:Словно, летя сквозь яблоню и коснуться пытаясьяблок, – не удавалось им выбрать одно, однако…Плечеуглых грифонов формировалась стая.А здесь – тишайшее море, как будто от анашиглазные мышцы замедлились, – передай сигаретугоризонту спокойному, погоди, не спеши……от моллюска – корове, от идеи – предмету…В горах шевелились изюмины дальних стад,я брёл побережьем, а память толкалась с тыла,но в ритме исчезли рефлексия и надсад,по временным промежуткам распределялась сила.Всё становилось тем, чем должно быть исконно:маки в холмы цвета хаки врывались, как телепомехи,ослик с очами мушиными воображал Платона,море казалось отъявленным, а не призрачным – неким!Точное море! в колечках миллиона мензурок.Скала – неотъемлема от. Вода – обязательна для.Через пылинку случайную намертво их связуя,надобность их пылала, но… не было корабля.Я видел стрелочки связей и все сугубые скрапы,на заднем плане изъян – он силу в себя вбирал —вплоть до запаха нефти, до характерного скрипа,бeлee укола камфaры зиял минус-корaбль.Он насаждал – отсутствием, он диктовал – видывидам, а если б кто глянул в него разок,сразу бы зацепился, словно за фильтр из ваты,и спросонок вошёл бы в растянутый диапазон.Минус-корабль, цветом вакуума блуждая,на деле тёрся на месте, пришвартован к нулю.В растянутом диапазоне на боку запятая…И я подкрался поближе к властительному кораблю.Таял минус-корабль. Я слышал восточный звук.Вдали на дутаре вёл мелодию скрытый гений,лекально скользя, она умножалась и вдруг,нацеленная в абсолют, сворачивала в апогее.Ко дну шёл минус-корабль, как на столе арак.Новый центр пустоты плёл предо мной дутар.На хариусе весёлом к нему я подплыл – пора! —сосредоточился и перешагнул туда…

1971 год

Ты – прилежный дятел, пружинка, скула,или тот, что справа – буравчик, шкода,или эта – в центре – глотнуть не дура,осеняются: кончен концерт и школа:чемпион, подтягивающийся, как ледник,студень штанги, красный воротник                                             шеренги.Удлинялась ртуть, и катался дым,и рефлектор во сне завился рожком, сейфы вспухли и вывернулись песком,на котором, ругаясь, мы загорим,в луна-парках чёрных и тирах сладких,умываясь в молочных своих догадках.В глухоте, кормящей кристаллы, какна реках вавилонских наследный сброд,мы считали затменья скрещённых яхт,под патрульной фарой сцепляя рот,и внушали телам города и дебри —нас хватали обломки, держались, крепли.Ты – в рулонах, в мостах, а пята – снегирь,но не тот, что кладбища розовит,кости таза, рёбер, висков, ногив тьме замесят цирки и алфавит,чтоб слизняк прозрел и ослеп, устыдись,пейте, партнёры, за эту обратную связь!Как зеркальная бабочка между шпаг,воспроизводится наша речь,но самим нам противен спортивный шаг,фехтовальные маски, токарность плеч,под колпаком блаженства дрожит модель,валясь на разобранную постель.

Дорога

Возможно, что в Роттердаме я вела себя слишком вольно:носила юбку с чулками и пальцы облизывала, чем и дала ему повод.С тех пор он стал зазывать к себе. И вот, я наделадорогой деловой костюм и прикатила в его квартирку. Всю ночьон трещал о возмужании духа, метафорах, бывших жёнах.Как ошпаренная я вылетела на воздух.Почему он, такой ни на кого не похожий и непонятный,говорил об искусстве, с которым и так всё ясно?На обратном пути я бы вырвала руль от злости,но какая-то глупость идти на каблуках с рулём по дороге.

Я выпустил тебя слепящим волком…

Я выпустил тебя слепящим волкомс ажурным бегом, а теперь мне стыдно:тебе ботинки расшнуровывает водка,как ветер, что сквозит под пляжной ширмой.Гляжу, как ты переставляешь ноги.Как все. Как все, ты в этом безупречен.Застенчивый на солнечной дороге,взъерошенный, как вырванная печень.Собака-водка плавает в нигде,и на тебя никто её науськивает.Ты вверх ногами ходишь по водеи в волосах твоих гремят моллюски.

Две гримёрши

мертвый лежал я под cыктывкаромтяжёлые вороны меня протыкалилежал я на рельсах станции орша из двух перспектив приближались гримёршис расчёсками заткнутыми за поясдве гримёрши нашли на луне мой корпусодна загримировала меня в скалудругая меня подала к столуклетка грудная разрезанная на кускинапоминала висячие замкиа когда над пиром труба протрубилапервая взяла проторубилосветило галечной культурымою скульптуру тесала любя натуруощутив раздвоение я ослабот меня отдалился нагретый столбчерного света и пошёл наклоннословно отшельница-колонна

Сон

Этот город возник на ветровой развязке в шестом часу, ты была права.Собаки с керосиновыми очами, чадящие факелы, вертолёты.Оглядка северного оленя взвинтила суда и оставила их,                                                              как подвёрнутые рукава.Многопалубных лабиринтов свободно плавающие повороты.Легче луковой шелухи распадаются их высокие борта среди льдов.На танкерах начинается отстрел малолетних поджигателей.Начинается война и отсеивание двойников.Улов специальных апостольских рыб – сети тянутся по касательной.В порту я бы закидал тебя мешками с луком или картошкой,пока бы ты не засмеялась и прошептала: – Иддди.Иерусалим ничего не знает о прошлом,уходя восвояси в 4 D.

Из цикла СОМНАМБУЛА

1. Сомнамбула пересекает МКАД

Что делает застывший в небе луг? – Маячит, всё откладывая на потом.Он заторможен… Чем? На чём? – На том, чем стал.Остолбенел с люпином в животах.Он терпит самолёт и ловит ртомдва дерева; идёт на терминал, ворочая локатором кристалл.Он никогда не совпадёт с землёй, не разберётся в аэропортах.Зачем ему земля? Когда, оставив оптом на потомвсе направления, он грезит на ходу,бубнит в коробки маковых семян,пусть в чертежах ещё Армагеддон,он перебеливает всё, написанное на роду,воздухоплаванье введя беспамятства взамен.Он чутче, чем невидимый контакт,небесной глубиной отторгнутый баллон.Улавливает он, как, извиваясь, в Гренландии оттяжно лопаются льды.Лунатик видит луг стоящим на кротах.Он знает свой маршрут, словно нанизанный на трос – паром,но только не касается воды.И тепловые башни в клубах грёз смыкают круг.В ночи сияет мнимый обелиск.За окружной – страна и дрейф конструкций, начатых вразброс.Сомнамбула и лугПересекаются, словно прозрачный диск закатывается за диск,их сектор совмещения белёс.Сомнамбула с приказом в голове, мигалкой васильковой озарён,и прикусив язык, – держи баланс, не стронь!Так осторожен колокол на дне со вписанным воздушным пузырём.– Иди сейчас по адресу: Арбат…Репей, чертополох, помойных баков сонь.Шаг за поребрик – и дорога в ветроград.

2. Сомнамбула и Афелий2

Сомнамбула на потолочной балке ангара завис на цыпочках вниз головой,чем нанял думать о будущем двух опешивших опекунш. Женщиныневменяемы, и та, что с хоботом, в ленноновских очках, трясётся от злостив такт сопернице, а ей припишем чёрный плащ нефтяной её же ресницей,она его раскрывает над головой, и плащ принимает вид анатомической                                                                                             почки.Пробудится этот, висящий, а ну-ка, развяжется где-то неплотно завязанное                                                                                         сочетаниеэфира и духа. Тише! Сражаются женщины, что державы, и будь я апостолом,                                                    ни в одной не проронил бы ни слова.Первая отрывает синюю ленту с катушки и рот заклеивает поперёк.Сопернице скотч перекидывает, и та лепит на губы от уха до уха ленту, —                                                                                   дерись молча!Серьги снимают как на ночь глядя, и вот они сеют в безмолвии по теламвспышками окровавленные кокарды и крутят друг другу уши.Векторами потрясая, вращательные запуская прыжки или оцепеневая.                                                                                Какое-то времяпередвигаются только единым полем, как электронной варежкой по экрануили магнитом с исподу стола, или накрытые каменным одеялом,или за ними следит ворсинка железного троса, проглоченного под                                                                                         гипнозом.Третий присутствует невидимо в поединке – держит дерущихся в челюстях,чертит им руки и ноги, стирает и снова уравнивает положения;                                                                                     выше и нижепо желобам пускает суставы, проводит дуги и тотчас                                                        навёрстывает их наобум – осями.Пальцы не слушаются, удивительные и словно туманные – пальцысобирают наощупь в руинах стеклянного дома (землетрясение на заре)                                                                        разбросанное барахлов чащобе порезов; только нитку фосфорную на горизонте                                              забывает отхлынувшая чувствительность.Обе так отрицают зеркально: «Не верую в того Бога,                                             который тебя после смерти моей покажет.»По пояс прыгая в координатной сетке, они запутываются и застывают.Но тут одна другой с силой вправляет кулак в солнечное сплетение, и та                                              открывает рот широко, а глаза закрывает.Юбки: цвета слоновой кости у одной, у другой – жестяного с переливом,                                            шуршат, но им кажется, – громоподобно.Они их скидывают синхронно, потакая тишине и общей задаче.А ну-ка, пробудится этот, висящий, развяжется где-то неплотно завязанное                                                                     сочетание эфира и духа.Друг на друга уставились, словно гадательницы по внутренностям,                                   и дальномеры наводят насквозь до самой спины:вот бы выпуклый шейный 7-й позвонок выбить ножом кожевенным,                                                                  чтоб взвизгнула белизна,стружка слетела б с кости, а кровь медлила появляться, ноувядает драка и громоздит промашки, удаляясь от своего центра.Так Эльпинор, шагал ли он прямо, как слепой штатив, или – раскинув                                                                                              руки,катился, как разрезанный цитрус, по краю крыши и Одиссеи,хватаясь за лестницу винтовую в мир теней, спьяну пропустив стремянку?Пассажир по ходу периферийный – демон раскоординированности                                                                                     и забвения.Но дальше, совсем вдалеке от ангара, заброшенного за городскую черту                                                              в шиповники и чертополохи,за горящей дорожной развязкой, на бензоколонке                                                        находится этой драки – Афелий.В баре сидит с выражением безмятежным: «Как-то связаны две Кореии миллион сумасшедших коров, – их гонят через минное поле,забытое между границам этих корей… Связаны музыка Брукнера                                                                         и цианистый калий».«Всё проходит через меня, звук или цифра», – кладя на стойку плавник,                                                             утверждает корифей Афелий.

3. Сомнамбула

С коричневыми губами, с жужжащими желудёвыми волосами,её очки потемнели сперва, затем налились молоком,где любовники пересекались носами,где шел вертолёт коптящий, не помнящий ни о ком.Я слетел с перекладины и провалился в макис идеей подарить тебе зажигалку и нож.Как перелезающие порог растопыренные нудные раки,две замедленные претендентки выходят драться на ось.Озарённые и теряющие наименования,расцарапанные, как школьная парта,когда я вижу материк между Шотландией, Даниейи Норвегией, до сих пор не нанесённый на карту.Это материк дистиллированной воды и белого шума,там нету ни распада ни огня.Дуэлянткам взять бы в свидетели Улялюма.И жаль, что самоубийство избегает меня.

4. Другой

Андрею Левкину

Он не мог бы проснуться от сирены в ушах.Его слух не цепляется за разрезы гроз.Камышей не касаясь, но скользя в камышах,пересохшие боги по связи незримой ведут его на допрос.Как монетка глотает на камне свои эллипсы, пока отзвенит,чертит оторопь своды в его животе чередой ледяных и горячих спиц.И ещё он похож на разрубленный луч, принимающий видпараллельно дрейфующих стержней по сеткам таблиц.Он так опустошён, что не знает ни что говорить, ни кому говорить.Есть ловушки на горных дорогах, когда подведут тормоза,в запредельных ракушках таких – тишины не избыть.Ответвление в глушь, где вибрируя зреет бальзам и очнуться нельзя.Он выходит на пастбище к вегетарьянцу арийцу-быку.Вот погост и река, и ряды укреплений, которым – капут.В перспективе косарь, то-туда-то-сюда, словно капелька по козырьку.На могилах собаки сидят, горизонт стерегут.Всохший лом на отвалах. Ниоткуда – игра на пиле.В перекрестиях балок – сова: встык кулак с кулаком.Из колючек родившийся импульс на иглах задержан во мгле.И к застолью останков мой путник под своды влеком.Ощущение точно как ставишь ступню на ступеньостановленного эскалатора, – сдвиг на чуть-чуть.– Будешь ты указательный дух, – Кто сказал? Не репейли сказал: ты пойдёшь, как блуждающий щуп.Говори, что ты видишь. – Я вижу ковыль и туман.Флот в заливе. Срезаю с цепей якоря. Снова – степь и ковыль.Чик! – и перевернулся корабль, словно вывернутый карман.Льёт с меня в три ручья, словно с киля, когда взмоет задранный киль.И вселенная наша пуста, как себя невозможно распять: пустота;гвозди сжаты губами, но перехватить молотокс правой в левую руку – как? Выпадет гвоздь изо рта.И никто не пройдёт, чтоб разбить эти голени и проткнуть этот бок.– Нет, – сказали, казалось, сквозь зубы, – это штудии шантажа.Ты ходил по воде. Ты идёшь по бассейну с пираниями в свой черёд,наблюдая со дна за смещением собственных спин в беготне мураша.Разберись, ты Нарцисс-эталон или наоборот – эхолот.Он растерян, как можно от факта, что неизвестности больше нет.Осторожен, как если бы залито фотоэмульсией всё кругом.Но уже мириады царапин поднялись ему вслед,те, к кому прикасался и что задевал, опознали его в другом,в полуспящем, крадущемся ощупью по чердакам(с видом жука, что толкает неровный шар: без него не пройти).В голове его – небоскрёб горящий. Голова его пущена по рукам.И на загородных просторах себя он чувствует взаперти.

5. Добытчики конопли

Тянет грибом и мазутом со складов пеньки канатной.Вокруг коноплёй заросшая многократная местность.Здесь схватку глухонемых мог бы судить анатом.Снимки канатов, сброшенных с высоты, всем хорошо известны(так ловят сердечный ёк). Здесь с карты сбивают старицы.На волос несовпадение даёт двух демонов стриженых,как слово, которое пишется совсем не так, как читается.Пыльная взвесь и сухие бухты канатов бежевых.Сон: парусные быки из пластиковых обрезковпо помещеньям рулят в инговой форме без удержу…Кос, как стамеска, бык. Навёртываясь на резкость,канат промышляет изъявом: вот так я лежу и – выгляжу.Так двое лежат и – выглядят, а на дымовых помочахк ним тянется бред собачий, избоченясь в эспандерахи ложноножках пределов, качаясь, теряя точность,кусаясь, пыжась, касаясь, мучая разбег и – запаздывая.Ни патруль шаролиций, ни голод здесь беглецов не достанут.Испаряются карты, и вечность кажется близкой.Как под папиросной бумагой – переползание стариц.Лунатик их остановил бы, пройдясь по стене берлинской.Он в тряпках цвета халвы, а подруга – в рубахе мреющей.В их пальцах шуршат облатками легкие препараты.«Вот мнимая касательная, сама по себе имеющаяформу узла…», – он начал. И с бухты – в бухты-барахты,в обороты и протяжённость ворсистых канатов кольчатыхпадает пара демонов в смех и азарт стараний,пускаясь в длину и распатлываясь вместе или по очереди…Памятник во дворе, выгнутый как педаль, зной закрутил в баранийрог. Взмокли. Расставив руки, проходят через ворота —на рёбра свои накапливать пыльцу конопли, заморыши.В них – оторопь глины, боящейся сушильного аппарата.К их бисерным лбам пантеоны прилепятся, будто пёрышки.Неопределимей сверчка, что в идоле взялся щёлкать,он по конопле блуждает, где места нет недотроге.Солнечное сплетение, не знающее куда деться, он шёл, какразвесистая вертикаль по канату, абстрактная в безнадёге.С громоздким листом бумаги она шагала, с опаснойбритвой, чья рукоятка бананину напоминала.Облепленная пыльцой, мычала, снимая паступыльцы с живота на бумагу полукружьем металла.Я помню растение светлое на плавучих клумбах в Голландии,в том городе-микроскопе: глаз в кулаке и полмира.Там коноплю просушили, просеяли и прогладили,и сигаретки свернули распорядители пира.Но вот увлажняются виды, хотя – не пейзаж в Толедо,но всё ж ветерок берёт под локоток локаторна горизонте. В травах – глаз грызуна? таблетка?К складам близятся двое – подобны зыбям или скатам,на чём нельзя задержаться, касания к ним заколдованы.Тень с бумагой и лезвием счищает пыльцу с попутчика,и клавишные рельефы горбят бумагу, словноновая карта местности. Канаты. Клыки погрузчика.Новая карта местности… и оцепеневшие в линзахпустынь – совокупности стад. Цепляющаяся ораваущелий за окоёмом. Сама осторожность мнитсямеланхолией шёлка, когда начеку крапива.

Шахматисты

Два шахматных короляделят поля длявыигрыша,надежду для.Все болеют за короля нефтяного,а я – за ледяного.О, галек, пущенных по воде, всплывающие свирели…Так и сладим за игрой их – года пролетели.Что ожидать от короля нефтяного?Кульбитов,упорства и сноваподвига, ну,как от Леонардо,победы в конце концов.Кому это надо?Ледяной не спешит и не играет соло, —с ним вся пифагорова школа,Женщина в самоцветах, словно Урал,им посажена в зал,он ловит пущенный ею флюиди делает ход, принимая видтщательности абсолюта. Блескногтей. Рокировка. Мозг.У противника аура стянута к животу,он подобен складному зонту,а мой избранник – радиоволна,глубина мира – его длина.Противнику перекручивают молекулярные нити.Ледяной король, кто в твоей свите?За ним – 32 фигуры,iMac, судьи и аббревиатуры,армии, стада, ничейная земля,я один болею за этого короля.У него есть всё – в этом он бесподобен.На что ж он ещё способен?Шах – белая шахта, в которую ты летишь.На чёрную клетку шлёпается летучая мышь.