скачать книгу бесплатно
– Дружбанами? Скажешь тоже! Не такая уж у меня с ними и дружба. Сама знаешь, из них друзья… Налить?
– Наливай. Ладно. Но ты всё равно давай, с Мамонтовым согласуй и в милицию. Они тебе доверяют. – Она сделала паузу и выпила. – Они, по-моему, уже полгорода опросили, всех, кто на дискотеке был в воскресенье, всех их друзей и родственников, всех, кто обычно там трётся. Только, по-моему, никто ничего не видел и не слышал. Лёху – да, видели, был, с девчонками в баре сидел, выпивал или нет – не знаю. Танцевал – видели. И всё. Никакой больше информации у меня нет.
– А что он писал в последнее время?
– Анализировал нынешний отопительный сезон. ЖКХ, конечно, козлы, топят нынче кое-как, что-то у них там по осени с досрочным завозом не заладилось, солярки на котельных не хватает. Когда их, паразитов, уже на газ переведут… Но чтобы за нехватку солярки, художественно описанную в лучшей газете всех времён и народов «Север», выходящей тиражом в десять тысяч экземпляров, у нас убивали?! Журналистский цех шибко бы поредел. Фигня это всё, мы же не в Москве, и Лёха не раскрыл уголовное дело века про хищения в топливно-энергетическом комплексе на сто миллионов долларов! – как-то горько съехидничала Свистунова.
– Как знать, как знать…
– Ладно, Валерон…У тебя как?
Лерка рассказала о смерти мамы. Они поплакали, вытирая слёзы салфетками. Лена вспомнила, как несколько лет назад тоже хоронила мать. И тоже смотрела тогда на её друзей и коллег и спрашивала про себя – почему она? Почему именно она? Почему вы все живые, а её больше нет?
– Да, Лера, так всё это. Трудно примириться, когда уходит дорогой тебе человек. Мне недавно так сказали – когда умирают родители, это как на войне. Ты один в окопе, и твоя очередь следующая, тебе выходить под пули в штыковую. Страшно, страшно. И тоска такая, столько надо времени примириться с этой утратой. Всё время вспоминаю, как маму обидела когда-то, слово жестокое сказала. Что в переходном возрасте творила, ведь я её так обижала! И извиниться всё как-то времени не было, поговорить хорошенько. А потом – раз и всё, не перед кем извиняться. Вот и гложет это чувство вины годами. Всё мусолишь – неужели нельзя было промолчать или как-то иначе это выразить? Нет, лепила, что попало. И не исправить… – горестно вздохнула Ленка.
– Это правда. Я тоже всё думаю об этом, всё жизнь нашу по полочкам раскладываю. И приезжать надо было почаще, и письма писать, и звонить… Отец один остался там, правда, тётка с ним, сестра его, но это ведь совсем не то, хоть и родной человек. А как тут почаще будешь приезжать, из такой-то дали…
– Ну да… Моя-то хоть тут, при мне жила. А отца я совсем не знала. Мать всю жизнь отмалчивалась. Помнишь, я как-то в отпуске не на море поехала, а в Новосибирск поперлась? Типа, к тётке? Ну вот… А это я отца искала. Таки нашла! Подхожу к дому, звоню в дверь – Здрасьте, мол, я ваша дочь! И протягиваю открытый паспорт – Свистунова Елена Максимовна… год рождения… все дела. А он смотрит на меня и молчит. И дверь закрывает перед самым носом….
– А это точно твой отец был?
– Да точно-точно… Я и похожа на него. Вот так бывает. Потеря потерь… Ну, наливай что ли! – подруги выпили «в отбивку» темы.
– А в город своей юности как съездила? Погуляла от души? – Ленка блеснула глазами, – Статьи, Валерон, классные получились. Такие с энергетикой… Чего тебя так попёрло на тему обогащения фосфоритов? Это что, такой поэтически-лирический процесс? Производственная сага да и только. А сама-то – ой, не могу, не справлюсь, про фосфориты только в школе слыхала…
– Лена, не поверишь, я там, в этой самой фирме «Витлор» встретила любовь всей своей жизни! Ну, с которым пятнадцать лет не виделась…
– Это та твоя роковая любовь? От которой ты сюда сбежала? – Как-то так же, за бутылкой вина Лерка в двух словах рассказывала ей о своей любви. – Офигеть! И что, так просто, через пятнадцать лет, здравствуйте, девочки? Лер, ну, расскажи, смерть, как люблю всякие такие мелодрамы.
Лерка чуть-чуть подумала и начала рассказывать свою историю, не вдаваясь, впрочем, в подробности. Лена слушала, раскрыв рот, не забывая, однако, периодически подливать коньячку. Окончание истории она слушала, опять смахивая слёзы с ресниц.
– Валерооон! Ну, блин, ты и даёшь! И что, вот так прямо – «вызови мне такси»? И прямо взяла и уехала? И всё? И даже не позвонила? Ну, ты дура. Блин, какая же ты дура!
– Лен, ну почему дура-то? Почему я должна ему навязываться? У него своя жизнь, свой мир, в котором мне нет никакого места. У него семья, тем более, там какие-то проблемы.
Лена даже застонала, в нервах хватив ещё рюмку.
– Лерка, ты о чём? Что тебе его семья? Расскажи ещё мне тут про ячейку советского общества. Уже пятнадцать лет нет никакого советского общества и его интересов. Есть интересы конкретного человека, жизнь конкретного человека, за которую надо глотки грызть без зазрения совести. Бороться надо за свою любовь, понимаешь, бороться! Я бы боролась!
– Ой-ой-ой, кто бы говорил… Боролась бы она. Много ты боролась, скажи ещё, что победила. – Ленкина семья распалась почти пять лет назад, её муж-журналист с эффектной фамилией Лойфер сбежал из города с очередной практиканткой из областного университета. С тех пор Свистунова, «красивая и смелая», а главное – свободная, взялась устраивать свою личную жизнь. Каждые полгода она знакомила подруг с очередным ухажёром. Каждый очередной ухажер обозначался в Ленкиной судьбе… цветом её волос. От шлангово-черной брюнетки её мотало до выбеленной до седин блондинки. Самым ярким считался любовный эпизод периода «рыжей стервы». В коротких паузах между страстями Свистунова ходила пепельно-серой мышью. Отдыхала. Душой и телом.
– Согласна, пример неудачный. Ладно, не я. Но есть же бабы, которые боролись и отвоевали своё счастье!
– Ну, покажи мне этих баб, хоть одну. Не морщи лоб, не вспомнишь. Я вообще не понимала никогда, как можно кого-то заставить быть рядом с тобой, если этому что-то мешает. И фразы этой не понимаю – надо бороться за свою любовь. Как? Как бороться? Что делать? Ритуальные танцы танцевать? Названивать каждый день? Как? Может, спишешь слова, как это делать? Да ну, это всё сказки.
Ленка облокотилась на стол, положила подбородок на ладонь.
– Гордая ты, Лерка, слишком. Лелеешь свою любовь пятнадцать лет, а сказать не можешь об этом. Ладно, чёрт с тобой, живи, как хочешь.
Языки у них уже изрядно заплетались. Ленка засобиралась домой. На предложение Лерки переночевать у неё, ответила отказом.
– Не, домой поеду. Дома люблю спать, только дома!
Насилу вызвав такси, оделась, намотала на голову шарф и отбыла в ночь. А Лерка рухнула спать, едва успев разобрать диван и кое-как постелить постель.
Глава восьмая
Голова болела чудовищно, подташнивало, в ушах пульсировало, словно кровь толчками билась в них, и очень хотелось пить. Во рту сухость, язык словно шуршал и отслаивался. В Леркином организме бушевало банальное северное похмелье, чем сильно страдают, даже выпив не очень много, и местные, и приезжие – воздух в высоких широтах разреженный, кислорода в нём меньше, чем на Большой земле. А потому похмельные страдания здесь весьма разнообразны по своим проявлениям. Они с Леной вчера здорово набрались – почти две бутылки коньяка приговорили, доза была практически неподъёмной. Лерка вставала с дивана, выходила на кухню, пила сок, воду, чай, но ни один напиток не приносил облегчения от жажды и головной боли, даже вкупе с таблеткой обезболивающего. Решила одеться и пойти в магазин – спастись можно было только чем-нибудь шипучим – минералкой, лимонадом или колой.
Ледяной ветер на улице так и не стих, – он проникал, казалось, под любую одежду, моментально сковывая холодом всё тело. Лерка брела по улице, поглядывая на таких же страдальцев, попадавшихся ей навстречу, и вспоминала солнечные пятна среди ветвей цветущей сливы, запах прогретой за день травы и бурлящую пенно-голубыми волнами реку за лодочным мотором. «Кой чёрт меня сюда принёс? В мае под тридцать морозы!» – такие мысли нет-нет да посещают любого северянина. Северяне рефлексируют по этому поводу часто, особенно во время полярной ночи, которая тянется несколько месяцев – тёмная, морозная под пятьдесят, с ледяными ветрами с океана. Апрельская оттепель и белые ночи несколько примиряют их с действительностью. Но потом наступает май. И, когда на Большой земле всё цветёт и радуется солнцу, здесь медленно, с пургами и холодными отступлениями, сходит снег, уступая место песку, который носится под ветром и проникает всюду – в глаза, в рот, таскается по квартире, забиваясь во все щели, и вычистить его даже с помощью пылесоса нет никакой возможности. Потом резко, едва ли не в один день, наступает лето, трава зеленеет прямо на глазах, деревья судорожно выпускают листья, и впору переобуваться из зимних сапог сразу в босоножки. Всё цветёт и плодоносит в рекордные сроки – моментально завязываются и вызревают морошка, брусника, голубика и черника, а если в июле было несколько тёплых дней с дождями, то и грибы – подосиновики и подберёзовики, называемые в народе красноголовиками, белые, моховики и сыроежки – гордо возвышаются в тундре на подстилке из белого ягеля среди карликовых берёзок и осинок, порой многократно превышая их в размерах. Собирать здесь грибы – одно удовольствие, не надо ковырять листья палкой, отыскивая под деревом затаившийся грибок. Всё на виду, и все на виду – что грибы, что люди. А когда в тундре зацветает иван-чай, то специально ездят смотреть на эти колышащиеся под ветром поля сиренево-фиолетового цвета. Единственная беда короткого северного лета – несметные полчища комаров и мошки, вездесущих, ненасытных. Пока не появились фумигаторы, спасения от этих кровососущих орд не было никакого – только марлечки на форточках. По вечерам молодёжь гуляла, обмахиваясь ветками – к утру в городе повсюду валялись пожухлые венички.
А в августе цветёт вся тундра – буйство жёлтого, красного, фиолетового с вкраплениями белого и зелёного цветов особенно красиво выглядит, если смотреть с самолёта. Да и просто с какого-то возвышения тоже ничего, впечатляет. Жаль только, коротко очень. В сентябре всё выгорает, жухнет, осыпаются листья с берёз и осинок, иголки с лиственниц, и голые ветки сиротливо ёжатся под бесконечным холодным дождём в ожидании снега. Всё по анекдотам – как ты провёл нынче лето? К сожалению, в этот день я был на работе. Или – у нас на севере почти одиннадцать месяцев зима, остальное лето.
В который уже раз мусоля эти мысли, Лерка добрела до магазина. Там было немноголюдно – в выходной день да по такой погоде мало охотников разгуливать по магазинам. У колбасного прилавка стоял, внимательно изучая ассортимент, ответсек Мамонтов. Лерка подошла к нему.
– Здравствуйте, Владимир Николаевич.
– А, Лера, здравствуй. А ты чего так рано приехала, у тебя же ещё почти месяц отпуска?
– Наотдыхалась уже.
– Знаю, Лера, про твоё горе. Кто хоронил родителей, без слов это понимает. Разделяю, прими мои искренние соболезнования. Что ещё можно сказать в такой ситуации?
– Спасибо, Владимир Николаевич, не надо ничего говорить, так всё ясно.
– А у нас-то какая беда, знаешь уже?
– Да, Владимир Николаевич, в курсе. Лена Свистунова вчера заходила, всё рассказала.
Он внимательно посмотрел на Лерку.
– Вижу, что заходила. Ты за пивом?
– Ну, Вы даёте. Что, так видно? Нет, за минералкой. Пиво не пью принципиально.
– Ну, если принципиально, тогда конечно.
– Владимир Николаевич, может, мне в уголовный розыск сходить? Следствие ведь идёт, напрямую ничего не скажут, но, может, хоть намекнут по старой дружбе, что и как.
– Сходи, почему не сходить. Только вряд ли ты там что-нибудь узнаешь. Версия пока одна – молодёжь из-за девушек подралась.
– Из-за девушек? Владимир Николаевич, сорок восемь ножевых ранений? Из-за каких таких девушек такое количество ранений можно нанести? Они что, наследницы европейских престолов?
– Ты откуда про ножевые ранения знаешь? Это ведь закрытая информация. Свистунова наговорила? Балаболка, честное слово. Не было столько – пара-тройка, что ли. Кровью он истёк и замёрз. Бытовуха. У милиции уже есть подозреваемые, так, хулиганы местные, причём судимые!
«Что-то он нервничает слишком, наш непоколебимый ответсек, которого не так-то легко вывести из себя, редко кому удаётся. А мне за последние два месяца удалось это уже во второй раз – в первый тогда, когда про «Витлор» предположения строила. Интересное кино. Неужели он что-то знает, и это так заставляет его нервничать? Чего он так боится? Разговор об убийстве Лёши прямо выводит его из себя!»
– А Вы знаете, Владимир Николаевич, кто Лёшин папа?
– Знаю. И что?
– Вы думаете, милиционерам удастся замять дело, навешав ему лапши на уши про молодёжную разборку?
Мамонтов побелел и как-то очень хлопотливо замахал на неё руками.
– Ты что, ты о чём, вообще? Какая лапша? Это официальная версия, есть подозреваемые, на следствие никто не давит, я сам лично разговаривал со Столбовым, начальником уголовного розыска, он мне всё рассказал, что версия эта подтверждается, доказательств миллион. Валерия Евгеньевна, ты бы не лезла в это дело, а? Тебя ведь даже не было здесь, когда всё произошло!
– Почему? Тематика как будто моя, меня ведь никто от отдела морали и права не освобождал?
– Не освобождал, но у тебя сейчас главная для региона тема – строительство горно-обогатительного комбината, тема генеральная, во всех верхах одобренная. У нас информационное сопровождение, нас везде информационным спонсором проекта называют. Пиши про комбинат, Лера, это перспективно для всех, в том числе и для тебя. А моралью и правом кто-нибудь другой займётся.
– Это кто, интересно?
– Я, я сам моралью и правом займусь, только сконцентрируйся на комбинате!
Лерка удивлённо приподняла брови. Мамонтов, который славился тем, что сам никогда, ни при каких обстоятельствах не пишет ни строчки, готов закрыть грудью амбразуру под названием «Отдел морали и права»? Ну, чисто кино и немцы. И что ему этот комбинат так дался?
– Владимир Николаевич, а когда похороны?
– А ты не знаешь? Твоя подруга не сообщила, что ли, что завтра в 11?
– Как завтра? В выходной?
– Вообще-то, Лера, завтра понедельник, просто из-за праздников перенесли.
– И правда. Где прощание, в ритуальном зале?
– Да. Всё, Лера, я пошёл, меня дома жена ждёт, а я тут с тобой болтаю. До завтра. Послезавтра на работу выходи, из отпуска отзовём, ты, наверное, без денег совсем.
Он повернулся и как-то боком начал продвигаться к кассам.
– Владимир Николаевич, а Елисеев не приезжал в последнее время?
– А чего ему приезжать, он и сейчас здесь. Последние согласования идут, экологическая экспертиза. Всё, пока.
Лерка смотрела ему вслед, покачивая головой. Ой, темнит наш ответсек, ой, темнит. Мамонтов слыл человеком хитрым, закрытым, всё время проворачивал какие-то секретные дела, порой приносившие газете неплохую прибыль. Иной раз, подозревала Лерка, прибыль полностью оседала в его собственном кармане. Однако не пойман – не вор! Она шла домой, почти бежала, подгоняемая ветром, и в голове всё крутился этот странный разговор. «Ха, писать он будет про мораль и право. Ну, надо же, на работу выходи, из отпуска отзовём! И даже не спросил, надо ли это ей. Обычно за ним приходится дня два ходить, уговаривать на отзыв из отпуска, приводить всякие немыслимые аргументы, а тут нате Вам, приходите, уважаемая Валерия Евгеньевна, вот Вам, пожалуйста, целая зарплата. Да уж, всё как-то совсем интересно закручивается. И Елисеев здесь, как по заказу, пишите, Валерия Евгеньевна, на генеральную для региона тему!». Эту мысль Лерка додумать не успела, потому что пришла домой. Напившись минералки, легла спать и заснула как-то необычно быстро, спала глубоко и без снов.
Она проспала весь вечер, а потом и ночь, и, проснувшись рано утром, обнаружила, что выглянуло солнце, ледяной ветер утих, а с крыши закапала капель. Она смотрела на уходящую вверх улицу в блестящих на солнце ледяных наростах, на дощатую опалубку теплотрасс, которые горожане использовали вместо тротуаров, потому что тротуаров в городе отродясь не было, а если и были, то сколоченные из грубых длинных досок, так что видимой разницы между тротуарами и теплотрассами не было никакой. Лерка сварила кофе, отметила, что последствия позавчерашних возлияний почти улетучились. Она курила и задумчиво смотрела на пустую улицу. Сегодня Лёшкины похороны. Опять похороны… Идти не хотелось, ничто так не угнетало, как близость смерти, неподдельного человеческого горя и мыслей о непоправимости происходящего. Но идти придётся, Лерке потом ни за что не оправдаться перед коллегами за то, что она не пришла проводить Лёшу в последний путь, никакие отговорки вроде высокого давления здесь не пройдут.
Лерка оделась и вышла на улицу. Надо же! Как сегодня тепло, пахнет тающим снегом и чем-то ещё таким же, волнующе-весенним. В цветочном магазине встретила хмурую, невыспавшуюся Ленку, та покупала белые хризантемы.
– Ты жива, моя старушка?
– Ой, Валерон, как мы с тобой надрались, прям как тузики на помойке. Ужас, я вчера чуть не померла, пришлось за пивом идти. А ты-то как?
– Не спрашивай! Минералкой отпаивалась. Встретила в магазине Мамонтова. Что это с ним происходит? Суетливый какой-то, напуганный. Рассказывал мне, что официальная версия – молодёжная драка, что милиция всё уже выяснила. Представляешь, велел мне ни в какую милицию не ходить, писать про горно-обогатительный комбинат, а нормы по отделу морали и права, дескать, сам закрывать будет! Сам! Прикинь?
– Да ну его! Он в последнее время вообще чудит. Ко мне докопался, – «что это отдел промышленности мало оптимистичных материалов даёт? Мол, где стратегия прорыва, поступательное социально-экономическое развитие региона?» – передразнила Ленка начальство. – А какое тут развитие, если все предприятия почти стоят, и даже рыбозавод в коллапсе пребывает, как будто всю рыбу уже повылавливали и консервы вовсе не из чего делать?! А у них полная реконструкция намечается, новое оборудование ждут. И что, про это в каждом номере писать?
– Понятно…
Лерка купила четыре гвоздики, и они пошли к ритуальному залу, недавно отстроенному на задах больницы. Зал был огромный, провожающих в последний путь вмещал много, похороны в городе теперь были пышными.
На крыльце ритуального зала курили сотрудники редакции, словно не решаясь войти внутрь. Кто-то вытирал слёзы. Ирина Николаевна Касьянова, прижимая к глазам платочек, что-то тихонько выговаривала Мамонтову. Тот был бледен и молчалив. Увидев Лерку и Лену, сбежал по ступенькам, схватил Лерку за руку.
– Молодцы, что пришли, пойдёмте скорее, скоро начнётся.
Лерка хмыкнула – как будто они могли не прийти! В зале пахло церковными свечами и ладаном. Батюшка уже служил поминальную службу. Вокруг постамента с гробом стояли люди, держа в руках зажжённые свечи. Лерка увидела родителей Лёшки. Она видела их впервые, но узнала мгновенно, парень удивительным образом был похож на обоих – светлых, худощавых, не очень высоких. Мать в накинутом на голову чёрном прозрачном шарфе неотрывно смотрела на Лёшку, который лежал в гробу по самый подбородок укрытый покрывалом. Бледное, восковое его лицо почти терялось на фоне светлой ткани. Леркино сердце сжалось – он был такой маленький, худенький, тщедушный в этом гробу, такой беззащитный… У кого рука поднялась на этого мальчишку? Сорок восемь ножевых ранений! В голове не укладывается.
Отец Лёшки поднял голову и внимательно посмотрел на Лерку. Блондин с невзрачным, каким-то полустёртым лицом, видимо, такие лица высоко ценятся при приёме в Высшую школу ФСБ, или как там теперь это называется… Потеряться в толпе с таким лицом проще простого. Лерка отвела глаза, а отец Лёшки всё смотрел на неё, его взгляд, казалось, проникал внутрь её головы. Голова тут же отозвалась резкой болью. Лерка отступила за Мамонтова, и Лёшкин отец вновь опустил глаза.
Служба закончилась, все прощались с Лёшкой, опуская цветы в изножье гроба, проходили мимо. Лерка подошла ближе. «Лёшка, Лёшка, что же ты наделал!» Люди всё шли и шли – сотрудники редакции, какие-то парни и девчонки. Немало было и любопытствующих – такое событие в их полусонном, спокойном городе, зверское убийство! Лерка никогда не понимала такого – из любопытства пойти на похороны!
Она задумалась и вздрогнула от неожиданности, когда кто-то сзади подошёл к ней.
– Валерия Евгеньевна… Меня зовут Дмитрием Николаевичем, я отец Алёши.
– Я поняла, Дмитрий Николаевич.
– Валерия Евгеньевна, мне очень нужно с Вами поговорить.
– Сейчас? – спросила Лера.
– Нет, конечно, сейчас уже на кладбище поедем. Я позвоню Вам завтра на работу. Разговор очень серьёзный и важный, откладывать его нельзя.
– Хорошо, Дмитрий Николаевич. Во сколько ждать? У нас в десять планёрка, обычно она где-то на час растягивается, а потом я буду свободна.
– Буду в одиннадцать. Это действительно очень важно! – и, чуть помедлив, добавил – Будьте осторожны, Валерия Евгеньевна!
Он отошёл от Лерки и направился к жене. Лерка проводила его глазами. С другого конца зала за ними неотрывно и очень насторожённо следил Мамонтов. Он даже вытянул шею, словно пытался услышать, о чём говорили эти двое. Поймав взгляд Лерки, он отвернулся и потянул ворот сорочки, словно тот душил его.
Сотрудники ритуального зала уже поднимали гроб, чтобы нести его в катафалк. Мать Лёши беззвучно плакала, прикрывая лицо руками, ноги её подгибались, и она, отняв руку от лица, хваталась за мужа. Он повёл её к выходу из зала к катафалку. За ними потянулись провожающие.
– Поехали, Валерон! – позвала Свистунова.
Лерка послушно пошла за нею, села в автобус, и в окно смотрела на оживающий город. На улицах появились прохожие. Они замирали при виде похоронного кортежа, провожали его взглядами, а кто-то показывал пальцем, бурно обсуждая происходящее.
На неприютном, открытом всем ветрам кладбище уже были вырыты несколько могил. Распорядитель похорон указал на ближайшую, и гроб установили на табуретки рядом с ней. Началась гражданская панихида. Что-то говорил главный редактор, затем значительное и веское слово сказал Мамонтов, потом Лена Свистунова. Лерка не слушала речей, она смотрела на мертвого Лёшку, и чувствовала себя виноватой в том, что его больше нет. Какая, к чёрту, драка из-за девушек? Ерунда это всё!»
Ей показалось, что в толпе мелькнул Елисеев. Откуда он тут? Показалось, конечно…
Панихида кончилась, и гроб накрывали крышкой, чтобы заколотить и опустить в могилу. Мать вскрикнула и метнулась к сыну, в последний раз погладила его по лицу и снова отступила на шаг, уже не вытирая слёз.
Комья мёрзлого песка с глиной загрохотали о крышку гроба. Лерка тоже взяла горсть и ссыпала песок в могилу. Как-то неспоро, словно в замедленном кино, могильщики закидали яму землёй, сформировали бугорок, воткнули крест и отошли. Принесли цветы и в полном молчании сложили их у креста. Все ещё немножко постояли и медленно потянулись к автобусам.
Лерку догнала Ленка, схватила за рукав.
– Лера, ты едешь на поминки?
