скачать книгу бесплатно
– Ха, Вован, варианты всегда есть. Можно в казарме забухать, песни попеть, «духов» построить…
– Да ну на фиг, тоже мне, развлечение…
– А можно к Верке-поварихе зарулить, у неё телик, музыка, пожрать всегда есть, подружки тусуются всякие…
– Это к какой Верке? Расконвойнице?
– Ну да, с зоновского пищеблока. Ох, весёлая тётка! Прикинь, две бутылки водки на грудь принимает, и хоть бы хрен по деревне, веселее только становится. Я ей как-то говорю – а три слабо? Она только хмыкнула, мол, мне-то? Ни разу, говорит, не слабо. Я-то выпью, только куда ты, Толечка, щемиться будешь? – Толик, забывшись, весело и звонко заржал, но подавил хохот, вспомнив, что стоит на вышке.
Володя хохотнул, представив картину, как Толик, спотыкаясь, несётся к казарме, поддерживая штаны, а за ним гонится лохматая Верка-расконвойница. Он попытался вспомнить, как она выглядит, но, увы, не вспомнил, расконвоированные вчерашние зэчки были все на одно лицо. Едва глянув, можно было понять, откуда они. Эта зоновская печать не сходила долго… А он и не вглядывался, даже если приходилось с ними выпивать. И не только выпивать…
Он опять стал всматриваться в облака, словно пытаясь увидеть там что-то такое, что приблизило бы его к дому, к Городу, к своей почти забытой жизни. Толик снова ткнул его локтем в бок.
– Вован, глянь, тут такой цирк творится! Это не в честь днюхи твоей? Вот это подарок так подарок!
Ему почему-то стало страшно и очень не хотелось смотреть на «цирк». Он медленно повернул голову туда, куда указывал пальцем Толик. На крыше ближнего к вышке барака происходило небывалое. Несколько женщин скидывали с себя робу, раздевались медленно, словно под музыку, а может, она у них и звучала, только до вышки не долетало ни звука. Толик приплясывал рядом, судорожно дёргая висящий на груди бинокль и прислоняя его окуляры к глазам.
– Вот ни фига себе сеанс! – Его голос от восторга даже срывался на визг.
А Володя стоял неподвижно и смотрел вперёд. Бинокля ему не было нужно – он отчётливо видел в центре живописной группы «свою» красавицу Алёну, которая смотрела на него в упор. Она вышагнула из юбки, потянула снизу вверх рубашку, отбросила её. Белья на ней не было. К ней тут же потянулись чьи-то руки, ощупывали, обнимали безупречное, как будто из мрамора выточенное, тело. Она отвечала на эти ласки, не отрывая от Володи призывного взгляда. А он, застыв на месте, отказывался верить своим глазам и в то, что всё это происходит наяву. Словно видя себя со стороны, он… скользит рукой по ремню автомата, тянет ремень вверх через голову, перехватывает цевьё на уровне груди, снимает с предохранителя, ставя переводчик на автоматический огонь и как в замедленной съёмке, досылает патрон в патронник, отводя затвор до отказа. Все движения были за полтора года так отрепетированы, что он даже не замечал, что делает. Перед глазами полыхало холодное белое пламя, и он не видел ничего, кроме её глаз, казавшихся тёмными провалами на фоне светлых прядей, и целился он ровно между ними, и палец уже прикоснулся к спусковому крючку…
И опять он не понял, что произошло – вот секунду назад он стоял с автоматом наизготовку, а уже сползает по стенке вышки. Это Толик саданул его прикладом по плечу и выплеснул прямо в лицо воду из фляжки. Володя, сидя на дощатом полу, размазывал по лицу тёплую воду, а Толик за шкирку поднимал его и прислонял к стенке.
– Вован, ты охренел совсем, что ли? На кичу захотел? А если бы выстрелил? Полный звездец бы тебе тогда наступил, – причитал Толик, разряжая автомат и вешая ему на плечо ремень. – Сейчас, поди, проверяющие примчатся.
Володя, вцепившись пальцами в звенья сетки-рабицы, смотрел, как надзиратели загоняют в бараки участниц сеанса и не мог понять, чувствует ли сейчас хоть что-нибудь, кроме тошнотворно-брезгливой усталости.
А через несколько часов он мрачно пил водку в хаотично заставленной какими-то коробками и ящиками комнате Верки-поварихи. Неряшливое, неприютное помещение выглядело, как каптёрка зоновского барака. Одноэтажный деревянный барак-общежитие стоял среди таких же старых, серых от старости и вечной непогоды коробок через дорогу от зоны. Расконвоированные поселенки жили здесь годами, а то и десятилетиями – многим некуда, да и незачем было возвращаться на Большую землю. Там их никто не ждал, устроиться на работу было почти невозможно, вот и оставались они в этом крохотном таёжном поселении навсегда, чтобы потом без особых церемоний упокоиться на продуваемом всеми ветрами кладбище на опушке соснового бора. Пока были более или менее молодыми, принимали в гостях замученных беспросветной служивой жизнью и бесконечными драками в казармах солдатиков-срочников с водкой, которым некуда было податься и не с кем просто поболтать о чём-нибудь, кроме обязанностей часового и дурного армейского фольклора. Много пили, быстро старели, печать зоны на лице не исчезала, а проступала всё ярче и объёмнее…
Верке-поварихе было около тридцати, но её раскрасневшееся от выпитого широкоскулое лицо с задубевшей на морозах и ветрах кожей напоминало разрезанный по шву кирзовый сапог. Это впечатление подчёркивали малиновые крашеные кудри химической завивки. Она, прищурившись, смотрела на двух друзей, пришедших к ней отметить день рождения.
– Вы, мужики, козлы все до единого. Тихо! – она жестом остановила пытавшегося возразить ей Толика, – Знаю, что говорю. Я тоже, как дура конченная, тогда на уговоры своего дружочка поддалась и 146 статью на себя приняла.[9 - 146 статья УК РСФСР – Разбой.] Говорил, дадут трёшечку как максимум, а если в группе пойдём по предварительному сговору, то вся пятнашка… Ага, хрена там, по пункту «в», с причинением тяжких телесных повреждений, десяточку огребла. И где мой дружочек теперь, когда я уже семерик отсидела, а условно-досрочное не дают? Ну, хоть расконвоировали! Всё, вперёд… Давай, наливай! С днём рождения!
Она опрокинула рюмку, выудила из банки маринованный огурец, хрустнула им и повернулась к Володе:
– А ты чего молчишь-то красавчик? Дню рождения не рад? Молодой совсем, всё впереди, живи да радуйся, домой скоро поедешь…
Толик снова сунулся к ней и громким шёпотом поведал ей о случившемся сегодня на колпаке. Верка громко хлопнула ладонью по столу.
– Оба-на! Чуть не расстрелял, говоришь, уродиц этих? Вообще-то, правильно бы сделал, этих тварей только стрелять, иначе с ними никак. Но тебе нельзя, сидеть ещё из-за них… Алёнушка наша опять отметилась? Ну-ну… А с чего она, Вова, вдруг решила покрасоваться? Запал на неё, что ли?
Володя угрюмо взглянул на неё исподлобья и опять выпил, не произнося ни слова. Верка скривилась:
– Запа-а-ал… Ну, не ты первый, не ты последний… Она всегда этот фокус проделывает с парнями, которые на её гляделки ведутся. Так-то чё, она, конечно, красотка. А ты, кстати, Вова, знаешь, сколько ей лет? – Дождалась, когда он отрицательно помотает головой, навалилась грудью на стол, приблизив своё лицо к Володе. – Вот мне двадцать девять, а ей двадцать восемь. – Расхохоталась. – Что, не похоже? Жизнь такая, Вова…
Толик отчаялся уже привлечь к себе внимание, снял со стены гитару и потихоньку перебирал струны, вполголоса напевая какую-то длинную, тягучую и почти бессмысленную дембельскую песню. А Верка, покосившись на него, продолжала, налив себе водки и цепляя из тарелки горсть квашеной капусты.
– А ты, Вова, не парься, не стоит оно того. Она ведь и правда тварь конченная. Я её, можно сказать, с детства знаю. Не удивляйся, мы из одного города, да мало того, из одного района. В садик один ходили, в школе вместе учились. Алёнушка, она ведь никогда ничего открыто не делала, исподтишка такие гнилые подставы творила! Все одноклассники её на дух не переносили за гадостный характер. Но она первая красавица была, парни за ней косяками бегали, стоило ей только глазками сверкнуть, всё, готов. Да ты это на себе понял. Ведь словом с ней не перебросился, так только, посмотрел, да?
Она обернулась к Толику, перебиравшему струны расстроенной гитары, ухватила его за плечо.
– Толечка, сходи до Любани, где она делась, компания неполная, грустно как-то…
Толик поставил гитару у стола, она покатилась, жалобно зазвенела и упала на пол. Толик чертыхнулся, поднял её, бросил на едва застеленную кровать и вышел. Верка повернулась к смотревшему в стол Володе.
– Ну и вот… Кончили мы школу, разбежались в разные стороны, мне вовсе не интересно было, что там с ней, так, слухи всякие ходили. А потом у моей сестры мужик появился, крутой. Бабок немеряно, где уж он их брал и как зарабатывал, не знаю, да это и не важно. Розка счастливая бегает, влюбилась до одури. И тут, как откуда ни возьмись, появляется Алёнушка. То да сё, глазками туда-сюда, и Паша поплыл, как приворожённый. Ну и нашли через какое-то время Пашу, как говорится, слегка неживым. Розка в ужасе, она уже беременная была, ревела-ревела и до выкидыша доревелась…
Потом уже, когда шайку всю взяли, там и на красоту нашу вышли, но это был не первый эпизод, как менты говорят. Доказали три, а сколько уж их было, кто его знает… По слухам – человек десять, говорят, грохнули. А девочка-цветочек у них не просто наводчицей была. Вот представь, идёшь ты вечером, темно, а тут стоит такая малышка и плачет – то ли кошелёк потеряла, то ли заблудилась, а может, обидел кто… И идти ей по темноте страшно, проводи, мол, добрый человек. Ну, кто откажется себя героем почувствовать, помочь бедной девочке?… Но опасность в этот момент тебе угрожала, только ты об этом уж никогда не узнаешь… Потому что выводила стерва прямо на своих дружков, с целью ограбления и жестокого избиения и необратимых тяжких телесных повреждений, а проще говоря – убийства… Рядом всегда стояла, наслаждалась.
В общем, поехала девушка Алёна на двенадцать лет по сто второй[10 - 102 статья УК РСФСР – Убийство при отягчающих обстоятельствах.]… Я как её на зоне увидела, мне аж плохо стало. Думаю, да что ж такое?! И здесь эта падла мне глаза мозолить будет… Грохнуть бы её, да пока не знаю, как. Но я не я буду, если не придумаю. Вот отправят её на кухню ко мне на дежурство, придумается что-нибудь – может током убьёт, а может, ещё какой несчастный случай подвернётся…
Володя катал рюмку по клеёнке. У него было странное чувство, что происходящее не сильно напоминает обычный, необязательный и бессмысленный пьяный разговор. В подёрнутых водочным туманом мозгах эхом отдавался Веркин голос, а его перебивал чей-то другой, похожий на его собственный – а зачем ты, Вера, мне всё это высказываешь, как будто в сообщники меня записываешь? И чем я буду обязан или не обязан тебе, если кому-нибудь об этом расскажу? Что тогда предпримешь ты? Скажешь, так, трепались по пьяни? Он налил себе ещё, выплеснул водку в рот и поднял на неё налившиеся кровью глаза. Верка ухмыльнулась:
– Ладно, Вова, забудь, что видел и слышал. Скоро домой поедешь, всё у тебя хорошо будет. И женщину найдёшь такую, какую тебе надо. Только с уголовщиной не связывайся, себе жизнь сломаешь, ей жизнь сломаешь. Видишь, как оно всё кончается… – она снова подняла рюмку, – Давай-ка лучше ещё выпьем! Вова, сейчас Любаня со смены придёт, развеселит тебя!
Но Володя отрицательно помотал головой, поставил на стол рюмку и встал. Ноги слушались плохо, он, шатаясь, вышел из прокуренного барака и постоял, привалившись к стене, жадно вдыхая тёпловатый влажный воздух. Потом оттолкнулся от стены и медленно пошёл по направлению к казарме. Жидкая жирная грязь громко чавкала под кирзачами, он скользил, проваливался в промытые водой колдобины, увязал в них, взмахивал руками, пытаясь удержать равновесие. Полы расстёгнутого бушлата хлопали по бокам. Он пошарил рукой в кармане и обнаружил там ещё одну бутылку. Сорвал крышку и начал лить водку в рот, задыхаясь и кашляя от обжигающего вкуса.
Среди ночи он проснулся от колотившего всё тело озноба, попытался закутаться поплотнее в одеяло, но почувствовал идущий изнутри жар. Выворачивало все суставы, горло пересохло и горело. Он спустил ноги со шконки, посидел немного, привыкая глазами к предутреннему полумраку. На соседней койке беспокойно ворочался Толян, Володя даже не слышал, как и когда друг вернулся от Верки. Володя встал на слабые ноги и, хватаясь руками за спинки кроватей, почти выполз в коридор, где дремал на посту дневальный. Он, еле продрав глаза, отмахнулся от Володи, мол, что я тебе, скорая помощь? Терпи до подъёма, сходишь в медпункт…
Он вернулся в казарму и снова улёгся, пытаясь согреться и хватая сухим горящим ртом спёртый воздух. Из медпункта его отправили на вовремя подвернувшемся автозаке, шедшем на встречный конвой, в гарнизонную больницу, он едва успел заскочить в казарму за сменой белья, прихватив и серый томик рассказов Джека Лондона. И теперь, одурев от таблеток и уколов, лежал в набитой до отказа огромной палате, почти невидящим взглядом скользя по страницам: «Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нём звучала издёвка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас – жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щёки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, – соблазном, таящимся только в глазах женщины… Луи Савой вихрем пролетел мимо. Харрингтон поднялся на ноги и увидел, что его соперник мчится через реку к приисковой конторе. В эту минуту он невольно услышал разговор у себя за спиной: «Он? Да, он очень хорошо шёл, – говорила Джой Молино лейтенанту. – Он… как это говорится… задал темп. О да, он отлично задал темп».[11 - Джек Лондон, «Дочь Северного сияния».]
Он отбрасывал книжку, потом снова брал её в руки, листал и никак не мог понять, в чём тут дело, почему эти, казалось бы, совсем не относящиеся к нему строки так беспокоят его. А он-то сам что, тоже задал темп и вывалился из упряжки в сугроб? Отлёживается тут, в больничке, а Алёне, наверное, каждый день, каждую минуту грозит опасность. Но продолжал молчать, всё больше чувствуя себя подельником несимпатичной, почти совсем опустившейся Веркой-поварихой. От этих мыслей становилось ещё хуже, и двустороннее воспаление лёгких всё продолжалось, немало удивляя врачей – убойные дозы антибиотиков совсем не приближали выздоровления.
В больнице он провёл почти всё промозглое, дождливое северное лето, болезнь нехотя отступила, и опять потянулись серые дни, наполненные дежурствами, конвоями, политзанятиями. В августе погода наконец-то взялась за ум, почти каждый день светило солнце, набрякшая от дождей тайга просохла, сосны словно пели под южным ветром, порывы которого швыряли на лестницу колпака заряды песка с контрольно-следовой полосы. Володя видел Алёну всего пару раз. Она прогуливалась вдоль стены барака в сопровождении мужеподобных тёток, всякий раз разных, вызывающих гадливое желание смачно плюнуть на них с высоты. Алёна прижималась хорошенькой головкой к плечу спутницы, а сама стреляла глазами на вышку. Он разворачивался в сторону полосы, меняясь местами с Толиком, которому было всё равно, на что смотреть, а на эти прогулки – даже нравилось. Он по-прежнему молчал о том давнем майском разговоре с Веркой, только отводил от неё глаза при редких случайных встречах, а та понимающе ухмылялась и проходила мимо.
И однажды, серым туманным осенним утром, когда внутренний дембельский метроном уже начал отщёлкивать долгожданную стодневку до приказа, в спящую казарму ворвался дежурный, выкрикнув их с Толяном фамилии: «Баранников, Сибирцев, подъём! Срочно в конвой!» Недовольно ворча, они выбрались из кроватей и, одеваясь, поинтересовались, что случилось. Дежурный пожал плечами:
– Да хрен его знает. Шухер опять в зоне. На ночном дежурстве в пищеблоке зашибло кого-то, труп повезёте на базу в морг.
Толик тёр глаза и недовольно ворчал.
– Ну, ваще обалдели. Трупу-то какая разница, на час позже его увезут, или до подъёма…
Володя молчал, он был абсолютно уверен, что в морг они повезут Алёну. Они получили оружие, сухпаёк и забрались в автозак, в одном из отсеков которого уже лежало замотанное в казённые одеяла тело. Машину нещадно мотыляло на грунтовой дороге, Толик, громко матерясь, пытался что-то съесть. А Володя курил, уставившись в окно и избегая смотреть внутрь салона, пытался понять, чувствует ли хоть что-то, словно бродил по тёмным улочкам и закоулкам своей души и всё время натыкался в темноте на стоящую на пути Алёну…
В райцентре, где по обе стороны разбитой улицы возвышались такие же полуразвалившиеся бараки, как вдоль зоны, да пара кирпичных пятиэтажек, автозак тормознул у небольшого здания на задах той самой гарнизонной больницы, которая была его пристанищем больше двух месяцев. Он понял, что пытался здесь укрыться от мучивших его всё это время мыслей. Круг замкнулся. Моргом.
Толик долго стучал в запертую железную дверь. Звуки ударов гулко отдавались внутри помещения. Они уже отчаялись увидеть хоть кого-нибудь, когда в двери щёлкнул замок, и на пороге, качаясь, возник лохматый, серый с перепоя мужик. Он громко икнул, расточая вокруг запах перегара. Стоявший у двери Толик сморщился.
– Вот ни фига себе шмурдячок… Слышь, мужик, патологоанатом где?
Мужик приподнял брови, приосанился.
– Ну, я. Надо чего?
Толик удивлённо осмотрел его с ног до головы, недоверчиво спросил:
– Чё, в натуре? Охренеть. Труп с зоны привезли на вскрытие. Санитаров зови, забирайте.
– Какие санитары, юноша? – Мужик расплылся в улыбке. – Давайте, ручками, берите, несите в секционную. Сами, сами…
Развернулся и пропал в темноте коридора. Толик с Володей переглянулись и пошли к автозаку. Водитель уже открыл заднюю дверь и курил рядом, присев на корточки, прямо как зэк. Помогать им он категорически отказался.
Парни выволокли замотанное тело, перехватили его и понесли, стараясь не думать, что несут. Автоматы, висящие на плече, мешали идти, били стволами о бёдра, да ещё Толик говорил, не переставая:
– Ну, твою мать, тоже мне, армия, трупы какие-то таскай, ещё и разделывать сейчас заставят, не дай бог… Когда это кончится всё… Вот чесслово, неделю пить буду, чтобы забыть и не вспоминать никогда в жизни…
– Толян, хватит, а? Без тебя тошно…
– А мне не тошно? Эти суки там отношения свои сучьи выясняют, а мы их тут таскай…
В конце тёмного коридора был виден квадрат света, в дверном проёме стоял врач в заляпанном тошнотворными пятнами халате. Он жестом указал им на огромный металлический стол, они водрузили тяжеленный свёрток и развернулись к выходу.
– Куда? – Патологоанатом, казалось, наслаждался происходящим. – Одеялки-то снимайте, забирайте с собой. Вещи казённые, подотчётные.
Опять ворча вполголоса, Толян начал разворачивать свёрток, оглянулся, мол, чего ты, Вован, помогай… Откинув последний угол, Володя посмотрел и отвернулся. Это и вправду была она. Обнажённая Алёна со спокойным, безмятежным лицом. Идеальное тело, без единого синяка или раны. И ни одной татуировки! Врач щёлкнул языком, накрутил на пальцы без перчаток белокурый локон.
– Хороша… ну чисто богиня греческая! Есть, с чем работать…
Володя почувствовал, как к горлу подступает горячий комок и бегом бросился к выходу. Его долго насухую выворачивало за углом. Разболелась голова. На слабых в коленях ногах он вышел к машине. Рядом с ней прямо на траве сидели врач с Толиком и пили из стаканов мутную жидкость.
– Ну, – провозгласил врач, – Не чокаясь, за упокой, так сказать. – Выпил, стуча зубами о кромку стакана, утёрся и, налив новую порцию, протянул его Володе. – Давай, парень, надо, самогон хороший, сам гнал…
Он выпил невероятно воняющую жидкость, закашлялся и опять побежал за угол…
А потом он сидел с закрытыми глазами в салоне автозака. Голова больно билась о переборки. Он не чувствовал боли. Только недоумение – почему он оставил её там, наедине с этим пьяным мужиком в заляпанном кровью халате и с грязным скальпелем в руках. Тошнота опять подкатила к горлу, он согнулся. Всё тело ныло, как после побоев на первом году службы.
Через несколько дней Толян сообщил ему на ухо (вот откуда он всё знал?), что по официальному заключению Алёна погибла в результате несчастного случая – ей на голову упала тяжеленная крышка тестомеса. Перелом свода черепа, несовместимый с жизнью. Он молча выслушал и кивнул. Всё было понятно.
Давным-давно он вернулся домой, занимался чем-то, пытался работать, фарцевал, играл в картишки. Много пил, пытаясь сбросить ненужную обузу воспоминаний. Однажды кто-то предложил на водочку глотнуть таблетку, он не отказался и почувствовал, как его отпускает.
Поздним ноябрьским вечером (сколько раз потом он проклинал его!) Ренат привёз в съёмную мансарду ту, о которой говорил уже несколько дней. Слушая его, Володя представлял себе роскошную тёлку, во всяком случае, Ренат отзывался о ней примерно так. Но порог квартиры переступила испуганная и слегка растерянная девчонка с жёлтыми, как у кошки, глазами. И бесконечная череда похожих друг на друга «машек» осточертела вмиг.
Он разговаривал с ней, она что-то отвечала, избегая встречаться с ним взглядом. А, впрочем, этого уже и не надо было. Больше всего ему хотелось подойти к ней сзади и опустить руки на плечи. Он так и сделал. Она вздрогнула и медленно повернула к нему лицо…
И воспоминания об этом вечере давным-давно слились у него с полушёпотом магнитофонной записи:
Он слышал её имя – он ждал повторенья;
Он бросил в огонь всё, чего было не жаль.
Он смотрел на следы её, жаждал воды её,
Шёл далеко в свете звезды её;
В пальцах его снег превращался в сталь…[12 - Борис Гребенщиков, «Почему не падает небо» («Акустика»).]
Экран телевизора давно погас, он и не заметил, когда. Володя закрыл глаза, пытаясь уснуть, но вдруг резко и требовательно зазвенел телефон.
Глава седьмая
Северореченск
Телефон зазвонил в пять утра. Лерка с трудом выпутывалась из сна, в котором было очень тепло, тихо и спокойно, а резкий звонок прервал это блаженство. Ещё находясь в вязкой пелене сна, она услышала, как Сергей, сев на постели, громко сказал:
– Да. Слушаю. Когда? Где? Подробности есть? Я понял. Да. Сегодня. Скорее всего, после обеда. Прямого рейса нет, будем на перекладных добираться. Всё. Звоните каждый час, докладывайте. Белозёрову позвонили? Летит? Понял.
Набрал номер.
– Валера, извини. У нас форс-мажор. Срочно узнай, куда первый рейс? В восемь на Москву? Сейчас же заказывай два билета туда, и сразу стыковку до Города на ближайший! Любой. Машину мне на 6.30. Нет, с Сибирцевым. Давай, спасибо.
И ещё один звонок.
– Вовчик, вставай, собирайся. Я за тобой заеду где-то в 6.45. Летим в восемь на Москву. Ядрихинского грохнули. Нет, всё потом. Сам толком не знаю, минут через сорок Денис отзвонится, первые новости расскажет. Всё, просыпайся.
Лерка нащупала рукой халат, кое-как заставила себя подняться, молча пошла на кухню варить кофе. Глаза с трудом привыкали к яркому свету. Щурясь, достала турку, поставила её на плиту. Сергей уже был в ванной. Она сварила кофе, достала из шкафа дорожную сумку, начала собирать вещи, много ему не понадобится – дома в Городе у него есть всё.
Опять начиналась какая-то новая жизнь, и какие сюрпризы она преподнесёт, никто даже предположить не может.
Сергей молча пил кофе, глядя в одну точку.
– Ты есть что-нибудь будешь?
– Нет.
– Я тебе расстегаи и бутерброды в сумку положу.
– Положи. Лера… Сядь и послушай меня.
Она села за стол и внимательно на него смотрела.
– Лера, будь осторожна. Лучше посидите с Лизой дома несколько дней, врача вызови днём, больничный возьми. Я пока ничего не знаю, что там происходит, кто и чем займётся и чем это всё грозит. Как только информация появится, я тебе сразу позвоню. Даже в магазин не ходи, если понадобится что-то, попроси Валеру или Лену. Кроме них, никому дверь не открывай, на звонки не отвечай, особенно с незнакомых номеров. Сразу говорю, часто звонить не буду, наберись терпения. Ты у меня умница, я в тебе уверен, но я не знаю, как всё сложится. И Лизу береги, у меня нет никого дороже вас, мои девочки…
Она прижалась к нему, он был очень напряжён. Обнял её за талию, долго не отпускал, словно пытался согреться.
– Серёжа, мы с тобой, береги себя. И…
– Лера, всё будет нормально, мы справимся!
Зазвонил телефон.
– Да, сейчас выхожу.
Сергей зашёл в комнату Лизы, поцеловал спящую дочь, погладил её по волосам, она даже не проснулась. Снова обнял Лерку, сильно прижав к себе, резко отстранил и, подхватив сумку, вышел, осторожно закрыв за собой дверь.
Она села на корточки, спиной привалившись к только что закрывшейся двери. Мысли неслись в голове сплошным потоком. Ее уникальный мозг мгновенно все придумал. Образы, один трагичнее другого… Падающие самолеты… огненные шлейфы… Володя… Сергей… погибающие. Окровавленные… До восьми Лера бесцельно бродила по квартире. Потом взяла телефон и набрала номер Свистуновой.
– Леночка, прости, понимаю, что свинство в такую рань звонить в воскресенье… Можешь ко мне приехать прямо сейчас? Нет, не по телефону, нельзя. Приедешь, к глазку подойди, чтобы я тебя увидела. Да брось, не интригую, всё дома тебе объясню.
Лена примчалась через полчаса, взъерошенная, ещё не совсем проснувшаяся. Тут же попросила кофе и потребовала рассказать ей всё и в подробностях. По мере получения информации она просыпалась и к концу рассказа выглядела как всегда – слегка ироничной и очень внимательной.
– Ну, мать, жизнь прямо бурлит и бьёт ключом. Пока не по твоей голове, но уже близко. Ты раньше времени в отчаяние-то не впадай, пока ещё ничего не известно и не понятно. Вот доедут, увидят всё, оценят. Давай потерпим. Я сейчас своему доктору любимому позвоню, больничный тебе сделаем, не проблема. Опять в интернете поработаешь, не привыкать. Правда, посиди дома.
