Полная версия:
Перстень Парацельса
И которые вцепились в них, податливых и ничего не понимающих, чтобы изменить навсегда.
Когда ты смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя…
А эти шестеро в неё не смотрели – они в бездну нырнули. Растворились в ней в надежде измениться. В желании измениться. Но они не знали, какую цену придётся заплатить за прикосновение к Неизведанному.
За невероятную силу, которую каждый из них обретёт.
– Парацельс… – прошептал Бранделиус, разглядывая своих будущих рабов. – Ты ведь меня не подведёшь, правда? Твой рецепт сработает, и я обрету власть. Настоящую власть…
И сердце его сжалось в тревожном и радостном предчувствии.
* * *А Сатурн оказался в лабиринте: стены тёмного камня, холод, вызывающий облака пара при дыхании, под ногами иногда – лужи. И всегда – тьма над головой. То ли потолок затерялся где-то высоко, то ли вовсе нет его, не сделали, а давит на запертого здесь человека именно тьма.
Живая.
Гнетущая.
Тьма…
Он в лабиринте, а откуда вошёл – непонятно, и где искать выход – неясно. Ничего не ясно, кроме того, что коридоры уходят прочь на каждом шагу, их много, но они похожи, как близнецы…
И вдруг – чья-то тень!
Сатурн, не раздумывая, бросился на замеченное движение: поворот, краткий прямой отрезок коридора и ещё один поворот! – на сей раз вправо. Теперь длинный коридор, уходящий в непроницаемую тьму, но в этой тьме опять же мелькнуло нечто… или не мелькнуло вовсе, а почудилось… или не почудилось?
Быть может, это были только шорох, вздох, шелест… и погнался он не за чем-то настоящим, а за своим желанием найти хоть кого-то… Или…
Как бы там ни было, а Сатурн в угрюмом азарте ринулся за мимолётным видением. Хоть тресни, а догнать призрак во тьме, развернуть, заглянуть в незнакомый лик! – это стремление нестерпимо жгло изнутри.
Охваченный столь неожиданным, но крайне ярким порывом, Сатурн мчался, несуразно взмахивая руками – словно разгребая непроглядную черноту, остро вздрагивая от желания настичь таинственную сущность. Хотя он не только не видел её, но и не особенно думал о ней – просто бежал во мраке со страстно перекошенной душой навстречу неведомому. Бежал, бежал, да так и выбежал вдруг из узкого коридора в обширное пространство.
Мрак здесь рассеялся, и пленник лабиринта смог оглядеться.
Он оказался в большой сумрачной зале с дымчатыми зеркальными стенами, бесчисленное множество раз отражающими самое себя. Обманывающими хуже тьмы. Рассеивающими внимание и убеждающими, что отсюда не выбраться.
Шаг – холодное стекло.
Шаг – холодное стекло.
Шаг…
«Где выход?»
Сатурн вспотел от нестерпимой тревоги, задрожал, почти запаниковал, но вдруг… Волшебным проводником мелькнула давешняя тень.
– Есть!
И снова бешеный бег за неизвестным. И какое-то сверхестественное чутьё не позволяет ему врезаться в предательские зеркала, на которые он только что натыкался при каждом движении. Показалось… Могло показаться, что неуловимая тень стала ему проводником, не только задающим верное направление, но и оберегающим от опасностей.
Могло так показаться, если бы Сатурн дал себе труд разобраться в происходящем. Но он просто бежал, думая лишь о том, чтобы догнать… Догнать то, о чём ничего не знал…
Время странно заплясало, и из обычного, ровно текущего потока внезапно превратилось в дёрганое мельтешение нанизанных одно на другое событий и мест, закрутилось, подобно самому лабиринту, то и дело бросая Сатурна то в прошлое, то в неизведанное.
Он видел скромный дом, в котором родился, и грандиозные дворцы, которых не было; видел себя на первом свидании и на похоронах; путался, глядя в незнакомые лица, и лишь потом понимал, что видит родных – прадедов и внуков… И продолжал бежать, потому что, когда он останавливался – время пропадало и тьма, до сих пор царившая над его головой, начинала опускаться, грозя поглотить и лабиринт, и его, Сатурна, ничего не понимающего…
– Есть!
Неведомая тень внезапно отразилась во всех зеркалах. Пискнула, словно от страха, и Сатурн, изловчившись, набросился, крепко обхватив добычу двумя руками…
И упустил! Потому что тень тут же рассеялась струйкой тёмного дыма.
«Куда ты делась, гадина?»
Он завертелся на месте, но видел только зеркала. Снова – зеркала. И ничего больше. Ни намёка…
«За кем я бежал?»
И ответная мысль поразила Сатурна до глубины души: «За собой…»
* * *«Забытьё…»
Даша до последнего момента понимала, что волшебная смесь таинственного напитка, распевного заклинания и нарастающей концентрации силы отправляют её в забытьё. До последнего понимала, что всё вокруг окажется ненастоящим. Готовилась к миру галлюцинаций…
И позабыла о данных себе предупреждениях почти мгновенно – слишком уж отчётливой и живой оказалась новая реальность.
Мрачной, но живой.
Настоящей.
Это был крайне аскетичный мир. Мир камня, песка и пустоты. Безнадёжный, как долги пропойцы, и колючий, как дикобраз.
Дарья стояла посреди невиданной огромности простора, ровного, как будто укатанного асфальтовым катком, жёлтого, словно раскрашенного, сливающегося далеко-далеко с высушенным до блёклой голубизны небом. Солнце светило ослепительно, но, как ни странно, совсем не жарко, как будто некто невидимый приглушил подачу тепла, но выкрутил на максимум яркость.
И всё.
Кроме солнца, неба и смеси утоптанного песка и торчащего камня, больше ничего не было. Только Даша. Обнажённая и не стыдящаяся этого.
Голый человек в голом мире.
Эта мысль была странной не по содержанию, а по происхождению: она отчётливо налетела извне, как будто ветер дунул и принёс. Но Дарья не успела удивиться чужой мысли… или чужому шёпоту… как ветер и вправду подул, легонько прикоснувшись к лицу, шее, груди…
И сладостная дрожь пробежала по телу.
Этот тёплый, ласкающий, бархатный ветерок обладал вкрадчивым волшебным свойством: он был подобен сильным мужским рукам, умеющим в должный момент делаться нежными, почти невесомыми, но при этом не теряя силы, ясно ощущаемой женским телом за легчайшими прикосновениями…
Знакомая, ох знакомая история…
Дарья замерла в нарастающей истоме, закрыла глаза…
Голый человек в голом мире…
Дрожь превратилась в лёгкий озноб, покрыла тело мурашками, а ветер стал сильнее, приобретая всё больше и больше сходства с действиями мужских рук. Ветер терял стыд, мягко, но настойчиво проникая в самые потаённые местечки, осваиваясь и лаская, ветер действовал умело, и в какой-то момент Даша не сдержала протяжного стона. Не финального – первого. И с удивлением поняла, что впервые в жизни испытывает столь обжигающе-острое предчувствие восхитительной близости.
Восхитительной – в этом не было никаких сомнений, потому что столь длинная и умелая прелюдия не могла, не должна была завершиться унылым пшиком. Не имела права.
– Хочешь? – песком прошуршал ветер.
– Да… – с вожделением выдохнула девушка.
– Мой мир пуст, но ты можешь наполнить его…
Пауза шелестит среди обломков скал.
– Чем?
– Любовью…
Какой простой и в то же время всеобъемлющий ответ! Логичный, потому что чем ещё можно наполнить мир? Что ещё нужно миру, который гол и мрачен?
Только любовь.
А ветер вдруг обрёл плоть. Широкие плечи, крепкие руки и загрубевшую кожу. Ветер обрёл густые волосы до плеч и сводящий с ума запах жаждущего ласки самца. Ветер легко, как пёрышко, подхватил девушку на руки, и она увидела его голубые глаза.
«Любовь?» – беззвучно спросил он.
«Любовь», – беззвучно подтвердила она.
И в следующий миг почувствовала, как ветер входит в неё – мягко, но властно. Наполняя её восторгом и таким блаженством, которого она не испытывала никогда в жизни…
* * *Талантливые музыканты, они – словно камертоны бытия – сами по себе волшебники, умеющие создавать удивительной красоты и силы мыслеобразы, способные унести людей в другие миры.
Хоть на мгновение…
Хоть на миг…
И потому Марат, в отличие от остальных участников церемонии, без удивления воспринял мир, в котором оказался. Он не мог вспомнить, приходилось ли ему когда-нибудь здесь бывать, но если вдуматься, это не имело особенного значения: миры, будто облака, всегда ходили вокруг, менялись, наливаясь разными оттенками настроения, бледнея и странно, неуловимо звуча… именно из этого синтеза форм, цветов и звуков и возникали потом настоящие мелодии.
Однако сейчас мелодий не было. То есть, возможно, и были, но не в них дело, они ушли на дальний план.
Окружающее не исчезло, но изменилось геометрически и физически. Оно сомкнулось вокруг и одновременно вытянулось – мир стал похож на трубу, в конце которой сверкал неугасимый свет. И всё существо Марата неожиданно встрепенулось и загорелось желанием бежать туда, к манящему огню, к свету, который казался наградой.
«Да! – Он чуть не задохнулся от переполняющих душу эмоций. – Да! Да!»
Так и должно быть. Он это знал и раньше, это не было новинкой для него, но всё-таки… Всё-таки сейчас всё происходило иначе, чем прежде, в старых партитурах, с помощью которых он только нащупывал возможности. Сейчас его сила звучала по-настоящему, сыгранным оркестром, а значит – новая стадия.
Прыжок…
И нужно обязательно достичь света и уйти…
Марат обернулся и обомлел: позади стояли люди.
Их много – огромная толпа, теряющаяся в противоположном, сумрачном конце тоннеля, но именно люди, а не унылая серая масса. У каждого – своё лицо, свой взгляд, свой образ. Они молчат, но не потому, что немы, – они ждут: побежит или останется? Рванёт ли к свету, задыхаясь от желания и азарта? Останется ли здесь, в полумраке, где есть место и свету и тьме? Чтобы идти вместе: пусть медленно, зато поддерживая друг друга.
Кто ты: мотылёк или пахарь?
Хочешь ли ты неизведанного сразу или предпочтёшь осторожность?
Молчание. Молчание людей. Молчание музыканта.
Тишина…
Внутри – бурление страстей и обжигающие вспышки яростных призывов: «Скорее!»
Свет манит, дорога кажется удобной и уж точно прямой, может быть, и далёкой, но понятной. Мир, свёрнутый в трубу-тоннель, буквально подталкивает к решению: «Бежать!»
А молчание за спиной гнетёт якорем.
Они не зовут, но они – свои. Невидимые крылья, трепещущие от предвкушения стремительного полёта к свету, негодуют на корни.
От чего-то нужно избавиться… Отрезать…
Но от чего?
Родное или неизведанное? Какая ставка сыграет? Что принесёт удачу: осторожность или риск? Чья мелодия звучит ярче?
И в тот же миг, словно исполняя услышанный приказ, мир-труба-тоннель наполняется музыкой. Уверенной, привычной – из тишины корней и звонкой, неожиданной – со стороны света. Из сплетения сияющих огоньков. Из неведомого…
Музыка света обжигает Марату душу, и противиться неудержимому влечению становится невозможно.
«Это не риск, – шепчут тёплые светлые лучи. – Это поиск…»
«Знаю», – отзывается Марат, решительно обрубая корни…
* * *Тишина…
Может быть, именно её он ждал? О ней мечтал, прогуливаясь меж наполненных неведомой силой берёз? К ней стремился в снах?
Тишина…
Виктор сидел в маленькой лодке, медленно дрейфующей посреди безбрежного океана, и наслаждался невероятной, оглушающей и раздирающей душу тишиной.
И одиночеством.
Абсолютным уединением.
Наслаждался свободой от чужих голосов и взглядов, прикосновений и запахов, дружеских улыбок и вражды. Наслаждался тишиной снаружи и тишиной внутренней, покоем, в который привёл его огромный океан.
И ещё он наслаждался потрясающим закатом, что разгорался прямо по курсу. С восторгом смотрел на кучерявые облака, медленно наливающиеся багровым, на небо, лазурь которого смешивалась с уходящим к линии воды солнцем, на море, вбирающее смесь всех оттенков заката.
Великолепие умирающего дня потрясало воображение, и Громов поймал себя на мысли, что готов вечно смотреть на буйство красок, с которым свет уступал место тьме, но солнце неожиданно провалилось, лучи какое-то время сопротивлялись, но поддались неизбежному – ушли.
И океан окутала Тьма…
* * *– Нет! – Герман вскочил на ноги, но тут же присел, напружиненный, готовый к удару, и диковато повторил: – Нет!
– Что? – повернулся к нему Бранделиус.
– Ушёл! – Рыжий понял, что охота завершена, мир снова поменялся, и он заметно расслабился – словно получил команду. – Тварь одна ушла…
– Во сне?
– Нет, на Лысой горе… – Герман хотел продолжить, но распахнувший глаза Громов заставил его замолчать и вернуться на диван.
Бранделиус кивнул с пониманием, перевёл взгляд на следующего возвращенца, но задать вопрос не успел.
– Крылья… – с блаженной улыбкой протянул очнувшийся Марат, заводя руки за голову. – У меня были крылья…
– А я летала просто так, – обронила Карина.
А затем случилось то, чего не ожидал никто из присутствующих, включая Бранделиуса.
– Вы поняли? – срывающимся голосом спросил Сатурн. Вскочил, сорвал с лица очки, обвёл присутствующих полубезумным взглядом и повторил: – Вы поняли, что видели?
Несколько секунд все ошарашенно молчали, изумлённо глядя на Сатурна, а затем нестройно, вразнобой загомонили, торопливо излагая себе и окружающим пережитое, перечувствованное, поразившее… Загомонили громко, перебивая друг друга, не слушая ни собеседников, ни себя, загомонили, выплёскивая накопившееся и важное, а важным было всё. Загомонили, не понимая даже, что с каждым словом становятся ближе друг другу, превращаясь в единую команду.
И только очень-очень опытный взгляд, только исключительно хороший знаток человеческих душ смог бы заметить, что один из участников церемонии делится впечатлениями без характерного для остальных глубокого внутреннего восторга. Едва ли не через силу. Делится лишь потому, что не хочет отличаться от остальных…
Глава 4
Домой Виктор и Даша ехали молча и как будто не вместе, осваивая новый жизненный опыт каждый в своей раковине, переживая его внутри, не делясь. Они выплеснули ощущения и чувства на общем собрании – громко, как все, почти яростно, а теперь спрятались и крепко захлопнули створки, чтобы кто-нибудь ненароком не влез…
Они прошли через Невиданное, но оно их почему-то не сблизило.
Каждый знал почему, но не хотел делиться своим знанием с другим.
Они теряли то, что у них было. Или начали терять. Сделали первый, малюсенький, но очень важный шаг… И не поняли, что происходит.
Они молчали.
Виктору такое поведение Даши показалось странным: насколько он знал возлюбленную, из неё должен был хлынуть поток рабочих версий произошедшего, как правило – научных или приближённых к ним, возможно – смешных, юмористических, но она… Она – рот на замок и взгляд отводит, словно обиделась. Но в действительности – задумалась.
О чём?
Громов покосился на девушку и шутливо поинтересовался:
– Уснула?
– Думаю, – кратко и вроде бы неохотно отозвалась Даша.
– Обычно ты думаешь вслух.
– Так то обычно, а сейчас у нас время необыкновенных историй…
– Рождественских.
– Вроде того.
– И что это значит?
– Мне нужно всё осмыслить. – Девушка снова отвернулась. – Честно говоря, я не в себе.
– В смысле – удивлена?
– В смысле – хотела бы помолчать.
Намёк был настолько очевиден, что Виктору не оставалось никакого ответа, кроме короткого:
– Извини.
Но тоном он чётко дал понять, что не прочь продолжить разговор. Знал, что услышан и понят правильно, однако девушка поёрзала в кресле и… промолчала.
Почему?
Дарья замкнулась, едва они вышли из дома Бранделиуса. Там, в компании, девушка вела себя, как все: эмоционально делилась впечатлениями, смеялась, даже выпила немного, «чтобы снять напряжение»… Но стоило им остаться вдвоём – «задумалась».
Почему?
Началась следующая стадия осмысления произошедшего? Или дело в нём? Вдруг она инстинктивно чувствует его ложь? Нет, не ложь…
Громов не хотел признаваться – даже себе, – что врёт.
Не ложь – его растерянность, если хотите, его удивление и тревогу. Да, именно так: удивление.
Прислушиваясь к тому, что рассказывали остальные, Виктор ощущал восторг ошарашенных ребят, их полную вовлечённость в происходящее и глубокий интерес. Они вышли из «того мира», но остались в нём. Церемония не просто произошла – стала их частью, и это было заметно в каждом слове, в интонациях, в жестах. Громов ощущал всё это у них, но не чувствовал в себе. Искал, но не находил.
Ему было хорошо в той лодке, он с удовольствием насладился величием океанского заката, но не пережил чего-то потрясающего. Его «не задело». Хотя он изо всех сил старался показать, что это не так.
Он лгал.
Неужели Даша это почувствовала?
Пауза становилась невыносимой. Виктор деликатно кашлянул, привлекая к себе внимание, и как можно более непринуждённо произнёс:
– Слушай, а твоя пустыня…
– Голая земля, – с отсутствующей улыбкой поправила его девушка.
– Извини. Твоя голая земля… Ты сказала, что тебе было хорошо на ней?
– Да.
– Чем?
– Ощущение полной безопасности… – Даша пожала плечами – Виктор увидел это боковым зрением. – Спокойствие… Свобода…
– Там ведь пусто.
– Не важно…
Она ничего не сказала о безудержном и упоительном соитии с ветром, обратившимся неутомимым любовником. Никому не сказала. Поведала обо всём, но в какой-то момент в душе девушки щёлкнул тумблер, и слово «секс» было заменено на «свободу». Даша делилась настоящими чувствами, но прятала их истинное значение, и это её коробило.
Задевало.
Она не хотела врать Виктору, но понимала, что не должна его ранить. Ей пришлось промолчать, и внутри её возникло чёрное пятнышко злости. Ещё маленькое.
Но оно появилось.
А злость – она живучая, не уходит и способна прорасти даже из микроскопического семечка…
– Как думаешь, насколько реальны миры, в которых мы побывали? – тихо спросил Виктор.
– Если мир – это поток ощущений, то на сто процентов, – тут же отозвалась Даша. – Я стояла под тем солнцем, я вдыхала тот ветер, шла по той земле… Никто не убедит меня в том, что этого не было.
– А насколько реальны теперь мы?
– Что? – Этот вопрос не приходил ей в голову.
– Мы увидели другие миры, пережили нечто непонятное…
– Мы стали другими, – подхватила девушка. – Или станем другими… Это ты имел в виду?
– Да.
– Но разве мы не реальны?
– А вдруг наша сила находится только здесь? – Громов прикоснулся указательным пальцем к виску. – Вдруг мы всего лишь представляем эту реальность?
– Для чего же Антон нас собрал?
– Я… – Одно дело строить гипотезы, и совсем другое – объяснять реальные действия людей. Допустим, Бранделиус наделил команду воображаемой силой – зачем? И Громов был вынужден признать: – Не знаю.
– Вот и не фантазируй, – рассмеялась Даша. – Нужно принять то, что произошло, и посмотреть, что из этого получится.
– Согласен. – Они почти подъехали к дому, к их дому, и пауза стала давить его едва ли не физически. Стала давить так, что Виктор не смог удержаться и негромко, но очень проникновенно произнёс: – Я люблю тебя.
– Я тоже… – крохотная, едва заметная пауза, – тебя люблю, – ответила Даша.
* * *– Как ваши дела, Вера Павловна? – участливо осведомился Меркель, галантно помогая пожилой посетительнице усесться в кресло.
– Всё хорошо.
– Точно? – Он расположился напротив, на среднем расстоянии: рядом, но не очень близко, и эта дистанция позволила ему чуть подать корпус вперёд, жестом изображая глубокий интерес к делам посетительницы.
– Абсолютно. – Женщина смотрела на шамана, как на бога, ну, или на полубога: с доверием, которое невозможно в обычном общении.
– Сны больше не тревожат?
– После вашего обряда сплю, будто убитая, вообще никаких снов не видела.
– Не скучаете по ним, Вера Павловна?
– Честно говоря, я очень рада, что избавилась от тех сновидений. – Неприятные воспоминания на мгновение омрачили чело женщины, правая рука сжалась в кулак, но уже через секунду она справилась с эмоциями и улыбнулась: – Мне стало значительно спокойнее.
– Значит, наши труды не пропали…
– Как вы можете так говорить, Авдотий Платонович? – возмущённо перебила его женщина. – Ваши труды не просто не пропали: вы сделали меня другой! Вы помогли мне!
– Замечательно. – Он накрыл её ладонь рукой и так помог успокоиться. – Это был просто речевой оборот.
– У меня закончился травяной чай, – сообщила Вера Павловна.
– Я догадался, – не стал скрывать шаман. – И приготовил пакет вашего любимого.
Он выложил на стол объёмный свёрток.
– Вы всё всегда знаете наперёд, Авдотий Платонович.
– Я должен, Вера Павловна, я должен…
– Верно…
Они поговорили ещё минут пятнадцать. Женщина пожаловалась на сына: «Непутёвый, никак на работу не может устроиться!» – спросила, можно ли дать телефон шамана двоюродной сестре: «У неё ноги в последнее время болят», расплатилась за чай и ушла. Спокойная. Умиротворённая.
Выходя из Дома культуры, столкнулась с высоким мужчиной в старомодном элегантном костюме. Тот вежливо придержал перед нею скрипучую дверь. Кивком поблагодарила и направилась к автобусной остановке.
А мужчина прошёл к офису шамана, уверенным толчком распахнул металлическую дверь, вошёл, на ходу снимая шляпу, кивнул поморщившемуся белорусу и без приглашения уселся в одно из потрёпанных кресел.
– Серьёзно? Травяной чай? Перепродаёшь таёжные сборы?
– Подслушивать нехорошо, – недовольно ответил Меркель.
– Обыкновенная предосторожность, – пожал плечами гость. – Меня не интересуют твои секреты.
«Потому что у тебя своих полно…» Шаман уже понял, кто перед ним, но продолжал изображать простачка, не желая переходить к главной теме.
– Год назад Вера Павловна стояла на пороге безумия, у неё случилась чёрная полоса в жизни, которая привела к затяжной депрессии, – со вздохом поведал он удивлённому собеседнику, которого абсолютно не волновало прошлое случайной старушки. – Вера Павловна не думала о самоубийстве, но почти сошла с ума. Я её вытащил. – Пауза. – Магическое вторжение происходило в допустимых пределах.
– Я не проверяющий, – уточнил мужчина.
– Тогда что вас интересует… Э-э? – Авдотий поднял брови, состроив на круглой физиономии вопросительное выражение, и посетитель с достоинством ответил:
– Брат Петриус.
Добавлять что-то ещё он не счёл нужным, но любой маг, знакомый с реалиями Тайного Города, в объяснениях и не нуждался: эрлиец, подданный Тёмного Двора, выходец из семьи, занимающейся врачеванием тысячи и тысячи лет.
– Что вас интересует, брат Петриус?
– Ты знаешь, что.
– Вы слишком высокого мнения о моей проницательности, – развёл руками шаман. – Мне, безусловно, приятно видеть в своём офисе столь значимую персону, но…
– Яан Сиби! – резанул Петриус.
Фраза вызвала лёгкое, великолепно сыгранное замешательство.
– Что вы сейчас произнесли?
– Имя.
Меркель цокнул языком, эрлиец улыбнулся. Но при этом понял, что кругленький белорус готов изображать дурачка сколь угодно долго, и решил взять быка за рога:
– Я знаю, что это ты написал мне о Сиби. Больше просто некому.
– Я не единственный колдун из Тайного Города, практикующий в Уфе, – попытался отбиться Меркель. – У нас есть настоящие ведуньи…
– Ты – единственный здесь контрабандист магической энергии и потому нужен Сиби, – отчеканил эрлиец. – Он не мог не прийти к тебе.
– Простите? – Настоящие контрабандисты крайне болезненно реагировали на подобные обвинения, особенно из уст подданных Тёмного Двора.
– Я – прощу, а Служба утилизации?
Несколько секунд мужчины внимательно смотрели друг другу в глаза, после чего белорус одарил собеседника широчайшей улыбкой и предложил:
– Может быть, начнём разговор заново?
– Зачем? – удивился эрлиец. – Мы только-только определили свою позицию и поняли друг друга.
– Вы меня незаслуженно оскорбили.
– Жизнь полна неприятных сюрпризов.
– А если я попрошу вас уйти?
– Ну, попроси, – предложил брат Петриус, поудобнее устраиваясь в кресле. – Можешь начинать прямо сейчас.
Ещё одна пауза, после которой шаман окончательно сдался:
– Чего вы хотите?
– Я тоже считаю, что нет никакой необходимости усложнять наши взаимоотношения, – рассмеялся эрлиец. Однако глаза его оставались холодными. – Мне абсолютно безразличны твои контрабандные делишки, Меркель, мне нужен Сиби, и я не хочу тратить время на его поиски. Я уже провёл магическое сканирование Уфы, но его не обнаружил, значит, Сиби прячется, поэтому просто скажите мне, где он, и мы расстанемся.
– Навсегда? – с надеждой поинтересовался белорус.
– А как бы тебе хотелось?
Вместо ответа Авдотий молча взял листок бумаги, карандашом написал на нём адрес и подвинул эрлийцу.
– С тобой приятно иметь дело.
