Индекс Франка

– Чем? – Виктор аккуратно размешал ложечкой сахар. Ему казалось, что если он хотя бы раз звякнет ей о стенки чашки, то гнев Шубиной тут же падёт и на него.

– Сумасшедших по коридорам ловит, – развела руками Марина Леонидовна. – Потому что уровень энцефалопатии в нашем отделении превышает таковой в городской психиатрической больнице! Если за ночь меньше трёх мочевых катетеров выдрали – считай, лёгкое дежурство. Ты загляни сюда среди ночи, удивишься!

«Чуть не заглянул, – едва не ответил Платонов. – Так что удивляться не пришлось пока…»

– Ладно, зачем пожаловал? – Шубина отмахнулась от назойливых мыслей о бардаке в терапии. – Опять посмотреть кого-то надо?

Виктор пожал плечами. Смотреть у них в отделении – по крайней мере, среди его больных – пока было некого.

– А чего тогда?

– Да у нас тут ночью сегодня…

– Наслышана, как же, – Марина Леонидовна встала, открыла оконную раму. – Ты ничего не видел, – сказала она, не оборачиваясь, достала из кармана халата пачку сигарет и закурила. – Весело у вас было. Полиция, идиот какой-то… Кравец, чувствую, баба со стержнем. Чувствую, сработаемся. Если стержень не погнётся.

Виктор согласился с Шубиной – это и впрямь было очень точное определение Полины Аркадьевны. То, как она быстро и безоговорочно приняла решение о госпитализации Беляковой, доверяя дежурному хирургу, напомнило ему лучшие годы армейской медицины.

– … Так ты к Полине, что ли? – взглянула на Виктора Марина Леонидовна, выпустив струю дыма в окно. – Она по палатам где-то. Я её домой отправить хотела, а она ни в какую. Я ж говорю – стержень. Ждать будешь?

Платонов посмотрел на часы и вдруг понял, что хотел бы дождаться Полину.

«Полину, – сказал он сам себе. – То есть у тебя в сознании уже произошло переосмысление. Она перестала быть Полиной Аркадьевной…»

– Подожду, – ответил Виктор, вернувшись с чашкой кофе на диван. – По прошедшему дежурству надо один вопрос утрясти. Надеюсь, не сильно мешаю.

– Мешаешь, конечно, – нахмурилась Шубина. – Я теперь буду постоянно думать, тем ли боком я к тебе повернулась и что у меня с причёской. Хотя к чёрту причёску. Такой ветер на улице – тут уж не до красоты. Ладно, ты сиди, я по своим старикам пройдусь.

Она щелчком отправила окурок в путешествие по волнам осеннего ветра, закрыла окно, взяла со стола фонендоскоп, на секунду замерла у двери, что-то прошептала себе под нос и решительно вышла в коридор.

Платонов, оставшись один, взял на диване пульт от телевизора, дощёлкал до канала «Матч» и сделал погромче. Кофе не особо помогал; под какую-то аналитическую передачу, посвящённую нашему футболу, Виктора стало клонить в сон. Боясь опрокинуть горячий напиток, он отставил чашку на стол рядом с диваном и позволил себе задремать.

– … Можно меня не преследовать? – услышал он сквозь сон. – Я всё вам сказала в палате. А здесь, уж будьте любезны, позвольте поработать с историями болезни без вашего участия и присутствия.

Хлопнула дверь, раздался стук каблуков, скрип кресла. Виктор приподнялся на диване. Кравец сидела к нему в пол-оборота, бросив фонендоскоп на стол и легонько постукивая по компьютерной мышке аккуратным блестящим ногтем. Она обладала какой-то притягательной силой – идеальный профиль, яркие волосы, тонкие пальцы…

Полина вздохнула и покачала головой, разговаривая с невидимым собеседником. От этого Платонову стало совсем уж неловко; он протянул руку за чашкой остывшего кофе, тихо кашлянул – и понял, что на самом деле давно обнаружен. Кравец, наклонив голову, насмешливо смотрела в его сторону, приподняв брови.

– Это вы так долго думали, подняться на кофе или нет? – спросила она Виктора. – Я, знаете, уже и не ждала.

– Нет, конечно, – Платонов смутился, чего с ним в принципе давно не случалось. – Я не мог прийти… Тогда…

Он не смог сказать «ночью», потому что это прозвучало бы странновато для диалога мужчины и женщины, знающих друг друга всего час.

– А что так? – повернулась к Виктору Полина Аркадьевна. – Или вас так часто приглашают, что вы ещё думаете, стоит идти или нет? Виктор Сергеевич, мы взрослые люди, сказку «Золушка» в детстве читали и знаем, что приглашения на кофе превращаются в тыкву ровно в восемь утра на сдаче дежурства…

Платонову очень хотелось нахамить в ответ, но он сумел взять себя в руки.

– Я тут со вполне определенной целью, – он отставил кофе в сторону, поднялся с дивана и сложил руки на груди. – Думал, что вам нужно знать. Белякова умерла сегодня на операционном столе. Аррозивное кровотечение. Не успели ампутировать…

Кравец ещё дерзко смотрела на него, но что-то в её позе начало меняться. Плечи опустились, локти повисли, руки расслабились – Виктору показалось, что эти слова невидимой тяжёлой плитой легли ей на плечи.

– Да что ж такое, – тихо сказала она. – Было, конечно, видно, что всё плохо, но чтобы настолько…

– Гипертония на протяжении последнего времени помогла, – повторил Виктор мысль Лопатина. – Лечили её чем угодно и как угодно, но только не так, как надо. Не исключено, что повышенное давление – следствие этого лечения. Побочка какого-нибудь БАДа. Или просмотренная симптоматическая гипертензия – всё-таки болезнь у неё была тяжёлая. Она мне в палате много чего рассказала – кто лечил, как. И, самое главное, зачем. Собственно, я именно потому до вас и не добрался – слушал её, пока она не выговорилась. Похоже, я был единственный, с кем она так откровенно поделилась… А потом уже поздно было к вам идти.

Открылась дверь, в ординаторскую быстро вошла Шубина.

– О чём шушукаетесь? – с ходу спросила она. – Полина, ты мой тонометр не видела? Неужели в хирургии забыла вчера?

Она открыла пару ящиков в столе, обошла Платонова, посмотрела на диване, ради шутки заглянула ему в карман халата, отрицательно покачала головой. Остановившись, она нахмурила брови и глянула сначала на Кравец, потом на Виктора:

– У вас что, умер кто-то?

– Не поверите, – хмуро ответил Платонов. – Ладно, мне идти пора. Операцию ещё надо записать.

Он взял чашку, ополоснул её в раковине, поставил на полку. Шубина, махнув на них рукой, тут же обнаружила тонометр рядом с микроволновкой и отправилась смотреть пациентов. Полина встала, подошла к Платонову и прикоснулась к рукаву его халата.

– Виктор Сергеевич, вы не подумайте, я… Неудачная получилась шутка про тыкву, согласна. Но я ведь ни о чем таком, я не…

В конец предложения столь явно напрашивалось «я не такая», что договаривать не пришлось. Платонов поднял на неё глаза – она вопросительно смотрела на него, ожидая если не прощения за глупость, то хотя бы улыбки.

– А как же тогда кофе в четыре утра? – недоверчиво спросил Платонов.

– Вот тут все честно – пригласила и ждала. Из вежливости и солидарности. Я не так давно здесь работаю, ещё мало кого знаю за пределами этого кабинета, – она развела руками. – Хотелось бы узнать поближе врачей разных отделений, понять, чем живёт больница. Как говорится, кто против кого дружит. Будто не знаете, что по ночам на дежурствах разговоры на порядок откровеннее? А кофе – так есть же старое правило… ну, что от всей дежурной смены должно пахнуть одинаково, и лучше кофе, чем перегаром.

Виктор вспомнил, как на дежурствах в госпитале смену за столом объединяла порой всего лишь банка сайры, чашка кофе и китайский салат, понимающе улыбнулся Полине и направился к двери.

– До свиданья, – услышал он за спиной. – Спасибо, что зашли и сказали мне… о Беляковой. Правда, спасибо.

Платонов на мгновенье замер, взявшись за дверную ручку, потом буркнул: «Не за что» и вышел в коридор. О чём ему сейчас говорила Кравец, было совершенно понятно – он и сам работал здесь ещё не настолько долго, чтобы прослыть своим окончательно и бесповоротно. Всё время, что прошло с момента приёма на работу, он тоже присматривался к коллегам, старался больше молчать и слушать, вникал в систему авторитетов, оценивал уровень скандалов на «пятиминутках» и юмор в ординаторских и операционных. Постепенно в телефоне прибавилось контактов, в голове – имён медсестёр и санитарок. Платонов запоминал, где лежат журналы для отчётности, что нужно сделать, чтобы получить кровь для переливания, как пройти в лабораторию, где кабинет выдачи больничных листов, с кем можно фривольно пошутить, а кому лучше вообще никогда не улыбаться, чьё слово на конференциях самое громкое, а чьё – самое главное.

Он сформировал для себя альтернативную иерархию – и определил степень важности каждого из коллег. Кому доверяет, кого опасается, кого не понял и понять не может.

Уже в коридоре, вспоминая прикосновение Кравец, Виктор понял, что она выбрала самый простой, женский путь – кофе, косметика, милая улыбка, флирт, попытки разговорить собеседника. Что же, она имела на это право.

– Право и возможность, – думал Платонов, на ходу пожимая руки идущим навстречу докторам. – Я бы, наверное, всё ей рассказал.

Он видел перед собой внимательные, чуть виноватые глаза Полины, вспоминал, как впервые увидел её вчера в приёмном отделении. Он ведь просто тогда окунулся в неё, в её запахи, звуки, движения – и чувствовал, что против всех установленных правил и принципов его злит в этой ситуации только одно.

Приглашая Виктора на кофе, она хотела его использовать.

Это бесило. Это раздражало. Это требовало реакции. Он чувствовал себя, как пойманная на крючок рыба.

– Надо посмотреть график – не совпадают ли дежурства с ней на следующий месяц, – сквозь зубы буркнул Платонов, остановившись на площадке между этажами. – И если да – в такие дни держаться на расстоянии. Никаких вольностей, и уж тем более никакого кофе. Поменьше разговоров. При хорошем раскладе я буду видеть её пару раз в месяц на утренних конференциях.

Он резко сжал и разжал кулаки, встряхнул головой и вернулся в ординаторскую. И уже там узнал, что у ожогового отделения со следующей недели новый терапевт-консультант.

– Какая-то новенькая. Кравец, кажется, – на ходу сказал Лазарев. – Имя-отчество забыл, Шубина в трубку что-то буркнула… Марина, Алина…

– Полина, – машинально поправил Платонов и сел в кресло.

– Точно, – поднял вверх палец заведующий. – Полина Аркадьевна. Просят с ней понежней, поласковей. Молодая, всех наших особенностей не знает. Кофе будешь?

– Нет, только что пил, – отказался Виктор. – Вот как раз с этой… Полиной Аркадьевной.

Потом помолчал и добавил:

– И не такая уж она молодая, если честно.

Но легче ему от этого не стало.

6

Платонов сидел на диване в ординаторской и держал в руке чашку медленно остывающего кислого корейского кофе. Налил он его рефлекторно, исходя из правила: «Есть свободное время? Отдыхай, выпей кофе, вытяни ноги».

Михаил Москалёв, ординатор ожогового отделения, помоложе Платонова, но уже поопытнее (под руководством Лазарева он набирался опыта четвёртый год), дремал полулёжа после смены дежурства. В операционную никому было не нужно, он мог позволить себе откинуться, подложить под локоть подушку, сложить руки на груди и под тихий бубнёж телевизора посмотреть парочку снов. А если повезёт, то и больше.

Лазарев в ожидании гудка селектора, приглашающего в перевязочную, крутил ленту новостей, выбирая что-нибудь наиболее аполитичное, отдавая предпочтение музыке восьмидесятых и аудиотехнике. Будучи фанатом старого рока в духе Pink Floyd и Deep Purple, он давно уже прослыл загадочным аудиофилом, предпочитающим тёплый ламповый звук с винила. Иногда он находил что-то интересное на Youtube – что-то из времён своей молодости, – включал, делая чуть погромче маленькие колонки возле монитора, а Платонов пытался угадывать, кто это поёт. С Queen он почти никогда не промахивался, но порой слышал от Лазарева очень экзотические названия групп и проникался невольным уважением к заведующему, обладающему интересным вкусом.

Сам Виктор – при всем уважении к творцам рока – ни психоделией Pink Floyd, ни гитарными риффами Rainbow надолго проникнуться никогда не мог, предпочитая что-то полегче и попроще. Музыку, звучащую из колонок у Алексея Петровича, он воспринимал как некий историко-культурный ликбез, особо не надеясь, что знание это ему пригодится, но поддержать беседу о музыке мог и с удовольствием это частенько делал.

Прямо сейчас тихо и уже долго у Лазарева играл Led Zeppelin – его Платонов узнал по «Лестнице в небеса» и по «Песне иммигрантов». После этих знаменитых песен ни голос, ни манера исполнения долгое время не менялись, из чего Виктор сделал вывод, что «Свинцовый дирижабль» сегодня возглавляет хит-парад Алексея Петровича.

Хотелось, чтобы ни музыка, ни эта кофейная дремота не прекращались. Платонов очень дорожил первым часом рабочего времени. Можно было собраться с мыслями, под глоток горячего ароматного напитка просмотреть все истории болезни, освежить в памяти анализы и назначения, определить приоритеты по перевязкам. Но сегодня почему-то он был настроен сидеть в кресле и смотреть в экран телевизора, где почти беззвучно совершалось какое-то утреннее новостное действо.

– В районе опять дачи горели, – сказал Лазарев, прочитав об этом с экрана монитора. – Похоже, что для нас работы не нашлось на этот раз.

– Ещё не факт, – отозвался с дивана Виктор. – Вы же знаете, как люди к ожогам относятся. Сначала подвиги совершают, дом спасают – причём чаще всего не свой; на свой уже времени не хватает. Соседский дом. И чаще всего того соседа, чью водку пили всю ночь. Спасут, по пепелищу походят, пару дней ожоги водкой запивают, потом кто-то с умным видом говорит что-то вроде «А давайте медвежьим жиром!» или «Все пантенолом пшикают, я видел»!» Так что им только к пятому дню в голову приходит – может, к врачу?

– У нас для некрэктомии как раз пять суток есть, – внезапно включился в разговор Москалёв. – А потом – всё. Потом начинаем медленно гнить и умирать.

– Да вы полны оптимизма, коллеги, – откатился от стола в кресле Лазарев, повернувшись к ним. – Меня на радио приглашают в очередной раз, прочитать нравоучения на тему с рабочим названием «Как избежать ожогов или их тяжёлых последствий». И вот я думаю, что вместо учебника буду вашими определениями козырять. Потому что, как стало ясно уже очень давно, взывать к разуму можно только при помощи мата и ударов по рукам.

– Я бы послушал, – мечтательно сказал Москалёв. – Когда эфир?

– В следующий понедельник, – ответил Лазарев. – Но я уверен, что радио вообще проблемы не решает – в нашем деле главное картинка. Пока не увидят – не испугаются и не поймут. Надо сюда съёмочную группу из местных новостей, не за горами новый год, фейерверки… Покажем парочку со спины, расскажут свои истории.

– Можно поискать журналистов, – согласился Виктор. – Думаю, неплохая вышла бы программа. Меня как-то посещали мысли насчёт Youtube-канала об ожогах – но всегда оглядываешься в сторону прокуратуры. Найдётся кто-то недовольный тем, что его анамнез и фотографии стали достоянием общественности…

– Я тут недавно на портале нашего непрерывного медицинского образования как-то пытался баллов себе нарубить для аккредитации – забивал в список на будущее вообще всё, что хоть как-то к хирургии относится, – окончательно проснулся Михаил, – и увидел там курс юридической грамотности. Сейчас вспомню… – он смешно нахмурился, потом вытащил из кармана смартфон и, судя по всему, зашёл в личный кабинет на портале. – Вот. «Врачебная этика. Правовые аспекты врачебных селфи». И знаете, что получается? Обложили нас по всем пунктам. Если не уголовная ответственность, то административная. Если не административная, то выговор по внутренним приказам. И плюс моральная канитель – вы, мол, врачи, в ваших руках тайна, права пациента, личное пространство и много чего ещё. Мы скоро друг другу ничего показать не сможем, будем на бумажках рисовать, кто что видел. Это я к тому сейчас, – отложив телефон в сторону, он посмотрел на Платонова, – что, пожалуй, только радиоформат нормально выглядит при подобном раскладе. Никаких фотографий, никаких фамилий, сплошная теория из учебника.

– А как же донести до, например, школьников, что электрички – не место для игрушек? Или любительницы всю свою жизнь в интернет выкладывать – может, не стоит им заниматься тупыми фотосессиями, пока ребёнок ползёт в сторону чайника? А придурку, что в лесу решил плеснуть на горящие дрова бензин – стоит обратить внимание хотя бы на тех, кто стоит рядом, если уж себя он беречь не хочет? – Алексей Петрович неожиданно возмутился всему тому, что услышал.

– Вы же знаете, как легко на жалобу нарваться, – сказал Платонов. – Помните, дура одна на Балашова написала? «Меня на каталке везут в операционную, в коридоре полно народа, а доктор стал у меня при всех спрашивать, нет ли у меня аллергии? А где же врачебная тайна?»

– Это та мымра, что в ванну упала? – прищурил один глаз Лазарев, вспоминая упомянутый случай. – Фамилия у неё какая-то… Сладкая такая…

– Бражкина, – уточнил, улыбнувшись, Виктор. – Балашов тогда в объяснительной отписывался, как придурок – начмед его вызвала, расспрашивала… Для меня это всё дико выглядело после госпиталя. У нас как-то один врач, близкий друг командира, любитель крепко выпить на работе, смотрел в присутствии мамы девочку маленькую на предмет пневмонии. И, будучи сильно нетрезв, на эту девочку упал. Напугал её, естественно; мамаша в ужас пришла и побежала жаловаться. «У вас там пьянь какая-то в коридоре мою дочку чуть не убила!» И знаете, что командир сделал?

Платонов посмотрел на собеседников, увидел интерес в их глазах и продолжил:

– Он её выгнал из кабинета со словами «Этого не может быть! Он наш лучший терапевт и вообще не пьёт!» В итоге история дальше никуда не пошла. О чем это я сейчас?

– О том, что при хорошем начальнике можно бухать? – осторожно уточнил Москалёв.

– О том, как наше начальство вместо того, чтобы быть буфером между нами и пациентами, волю этих пациентов исполняет, как свою, – сурово ответил Платонов, не расслышав шутки в голосе Михаила. – Пациент всегда прав. А мы должны принять к сведению и поступить, как в таких случаях поступают в армии. «Разберусь, как следует – накажу, кого попало». Помните, Алла нам на какой-то недавней конференции про гинекологов рассказывала?

– Я ж не хожу на них, у меня льготы, можно за буйки заплывать и на совещания не ходить, – пожал плечами Лазарев. – И что там?

– Да ничего особенного. Просто во время осмотра одной из пациенток – на кресле, всё как положено, руки по локоть в деле, – наша Сапожникова спросила у своей медсестры, где та купила осенние сапоги. Это как монтажник, например, менял бы колесо у вас на машине и попутно спросил, во сколько сегодня «Адмирал» играет. Ничего особенного.

– Ну да, – согласился Алексей Петрович. – Только чувствую, что сейчас ты меня удивишь.

– Ещё бы, – развёл руками Виктор. – Пациентка молча сползла после осмотра на пол, оделась, ушла и быстренько написала жалобу в горздрав. Мол, доктор Сапожникова, находясь при исполнении и будучи погруженной… Вы поняли, куда – там по тексту очень неплохая трактовка, высокохудожественная. И вот вместо того, чтобы в этом погружении полностью отдаться своей специальности, она посчитала возможным задать вопрос об осенних сапогах. Я думаю, если бы она про шубу спросила или про машину – вообще бы пациентку разорвало от возмущения.

– Хорошо, что у нас в операционной камера звук не пишет, – потянулся Москалёв и встал с дивана. – А то нас бы никто не понял.

– Уверен, что не пишет? – глядя снизу вверх, спросил Платонов. – А то мы все в это верим и такое там порой… И не только про шубу и машину.

Михаил на мгновенье замер, оценивая сказанное Виктором, потом перевёл взгляд на Лазарева. Тот пожал плечами.

– Да ну вас, – махнул рукой Москалёв. – Даже если и пишут – кто всё это слушать будет? И где такие объёмы хранить?

– Пациенты, – пояснил Виктор. – Скоро они будут просить себе записи операций. Чтобы убедиться, что всё прошло нормально; что из них «чёрные трансплантологи» в твоём и моём лице не достали, например, почку. Они потащат запись к адвокатам, и пошло-поехало…

– Ладно, пойду заявление писать, – поднялся с кресла Лазарев.

– Какое? – в один голос спросили Виктор с Михаилом.

– Увольняться, – пояснил Алексей Петрович. – Мне теперь в операционной что, анекдот не рассказать и к медсестре не прижаться? Да нахрен такая работа нужна. Балашов – так тот вообще повесится со своим чувством юмора. Он же молчать не может.

Лазарев в шкафу с верхней одеждой пошарил в карманах своей крутки, достал сигареты и вышел на улицу. Платонов взял пульт, чтобы пощёлкать каналами, но за окном раздался неприятный отрывистый звук, всегда означающий лишь одно – отдых закончился.

Потому что «Скорая».

Лазарев не успел покурить. Он вернулся практически сразу, держа в руках зажжённую сигарету и затушил её в горшке с цветком.

– Две машины, – коротко бросил он. – Может, и с того пожара, про который я читал.

Но он ошибался.

Когда по пандусу закатили первого пациента, Платонов вышел в коридор, принял от врача бригады документы, молча расписался, так сказать, в получении – но врач попросил каталку дотолкать чуть дальше в коридор, не задерживаясь у входа. Виктор посмотрел поверх голов сестёр и санитарок на улицу – и увидел, как везут второго. Точнее, вторую.

Тут уже вышел Лазарев, так и не положивший на стол зажигалку. Платонов, глядя на него, развёл руками – мол, надо сортировать.

Следом привели третью. Под руки, но хотя бы своим ходом. Посадили на стульчик у сестринской, на колени поставили хозяйственную сумку с торчащими из неё рукавами цветастых халатов. Со взъерошенными волосами, закопчённым лицом и плывущим взглядом она напоминала персонажа из «Маски-шоу», пережившего взрыв.

Увидев, как её ведут, Виктор понял, что чувствует женщина, рожая тройню. Ей показали первого, спустя минуту удивились: «Ой, ещё ножка…», дали потрогать второго, и она уже выдохнула, попыталась даже сознание потерять, а тут вдруг: «Ого, смотрите, ещё!» – и снова лезет…

Третья пациентка для их маленького коридора была уже просто перебор. Лазарев оглянулся и махнул рукой. Из ординаторской вышел Москалёв, на ходу доставая из кармана шапочку и маску.

Врач второй бригады протянул Платонову остальные бумаги на своих двух пациентов.

– Это вообще что? – спросил Лазарев, глядя на происходящее. – Пожар? Не очень похоже.

– Мама, – махнул в сторону сидящей у стены женщины врач бригады. – Папа, – указал потом на первую каталку, – и дочка. Самогонный аппарат рванул.

Москалёв уже смотрел мужчину, которого завезли первым. Красное, в пузырях лицо, не заметные за отёком глаза, руки в лохмотьях эпидермиса. Под одеяло заглядывать в коридоре не хотелось.

– Что с моими?.. – шепнул отец семейства. – Дочка там… как?

С дочерью было похуже. Всё, как у отца, но было видно, что пострадала шея, грудь, ноги. Мама у стены обводила всех каким-то ошалелым непонимающим взглядом и пыталась встать, но у неё не получалось. В итоге она просто уронила на пол сумку и привалилась к стене.

– Взрыв был в закрытом помещении? Сознание теряли? Головой или животом ударились? – спрашивали Москалёв и Платонов у пациентов. Лазарев приподнял одеяло у отца, заглянул, покачал головой.

– Реанимация идёт?

– Уже позвонили, – сказала Инга, дежурная сестра.

– Свободны только два клинитрона, – машинально прокомментировал Платонов. – Но с матерью, похоже, не всё так плохо, может, ей и не понадобится.

Лена уже побежала в операционную готовить растворы и перевязку. Виктор увидел, как в конце коридора появились два анестезиолога – Балашов сразу принялся готовить наркозный аппарат, а Кириллов быстрым шагом продолжил идти в сторону каталок с пациентами.

– Кого первого? – спросил он, подойдя вплотную.

– Дочь берите, спасайте, – прохрипел отец. – На меня не смотрите, нормально со мной будет…

– Мы сами решим, – нетерпеливо отмахнулся от него Кириллов. – Что это было вообще?

– Самогонный аппарат… – говорить ему сухими, опухшими губами было тяжело. – Старый, дедов ещё. В подвале. Мы там с женой были, а Светка спустилась зачем-то, подошла ко мне, и оно рвануло. Получается, дочь на себя всё приняла, меня прикрыла. А мать далеко стояла… там и огонь, и какие-то брызги горячие…

– Дебилы, – коротко сказал Кириллов. – Полные магазины бухла, так нет же…

– Своё, знаете, оно… – попытался вставить отец, но его уже никто не слушал – каталку с дочерью прокатили мимо вдоль стены в сторону операционной.

– Оформляйте истории, – сказал Инге Лазарев. – Студентки пусть с вещами разберутся. Мать в перевязочную, уложить там на кушетку, раздеть. Похоже, с ней действительно повеселее всё.

Две студентки на подработке, перекрывающие вакантные смены, под руки взяли мать семейства. Та, шатаясь, встала, попыталась поднять сумку, но у неё не получилось.

Виктор не стал смотреть, чем кончится её дорога в перевязочную – он был уверен, что девчонки вдвоём точно не уронят пациентку посреди коридора. Одна из студенток занималась айкидо, вторая играла в сборной университета по баскетболу – они могли донести её на руках даже до операционной.