Индекс Франка

– Откроете секрет – почему ночью пришли? – в конце диалога решил всё-таки спросить Платонов.

– Да не секрет это, – добродушно, не чувствуя за собой никакого греха, ответил Роман Петрович. – Мама подсказала. Днём, говорит, у них там всегда очередь, а ночью свободно. Примут без задержек.

«А ветеринары нынче опытные», – подумал Платонов, но сдержался и ничего не сказал пациенту. Он повернулся к Эльвире, досчитал до десяти, успокоился и дал команду оформлять историю болезни.

– Нас кто-нибудь сегодня посмотрит?!

Виктор вздрогнул, развернулся и нос к носу столкнулся с тем самым парнем в «кафельной» рубашке. Тот незаметно покинул своё место и приблизился вплотную, пока Платонов стоял к нему спиной.

– Вы разве не видите, что демонстрируете плебейское отношение к людям? Уже почти час к нам никто не подходит!

Виктор отступил на шаг – его личное пространство просто взывало к этому – после чего спросил:

– Вас как зовут?

– Вадим меня зовут, – с вызовом и лёгким злым прищуром блестящих глаз ответил парень. – Это что-то меняет сейчас? Вот все узнали, что я Вадим, и тут же примчались смотреть мою маму?

«Только истерики тут не хватало», – подумал Платонов.

– Вадим, я уверен, что доктор не просто так задерживается. У него наверняка на это весьма серьёзные причины, – попробовал он наладить диалог с недовольным собеседником. – К сожалению, ночь – не самое лучшее время застать врача в приёмном отделении сразу при обращении. Он один на всю больницу сейчас, на почти восемьдесят коек.

– Одна, – уточнила Эльвира.

– Что? – не сразу понял Платонов.

– Не один, а одна, – пояснила сестра. – Она не так давно здесь, вы с ней ещё не пересекались, наверное.

Виктор вспомнил, что увидел в графике незнакомую фамилию «Кравец П. А.» и почему-то представил себе мужчину. Оказалось, он ошибся. На букву «П» в голову приходило только имя «Прасковья», и он очень надеялся, что родители терапевта не были фанатичными славянофилами.

– Возьмите пока у неё кровь, давление измерьте, сделайте ЭКГ, – тихо попросил у Эльвиры Платонов. – Создайте, так сказать, некое движение вокруг пациентки. Вы же видите, сын настроен недоброжелательно.

– А историю вашего остеомиелита кто будет оформлять? – нарочито громко возразила медсестра. – У меня помощниц нет. Все в порядке очереди.

Виктор скрипнул зубами, взял со стола тонометр и направился вслед за парнем. Женщина лежала под клетчатым одеялом на каталке, головной конец приподнят; она смотрела в тёмное ночное окно, но видела там лишь отражение того, что происходит в комнате. Вадим встал возле неё и взял за руку.

– Мам, уже скоро, – шепнул он ей громко, – специально, чтобы Платонов услышал. – Я там поругался немного. С ними по-другому нельзя.

– С ними по-другому можно, – возразил Виктор. – И даже, я бы сказал, нужно. Здравствуйте. Меня зовут Платонов Виктор Сергеевич, я дежурный хирург. То есть не совсем тот врач, что вам нужен, но в отсутствие терапевта постараюсь хотя бы минимально помочь.

Женщине на вид было чуть за шестьдесят; она внимательно выслушала его краткий монолог, потом перевела суровый взгляд на сына – молчаливый выговор за «Я там поругался» – и тихо сказала:

– Лидия Григорьевна Белякова, внезапный ночной пациент. И мать вот этого скандалиста.

– Мама… – попытался возмутиться Вадим, но ещё один взгляд, острый и быстрый, остановил парня. Платонов стал догадываться, кто она по профессии. Но прежде, чем высказывать предположения, он аккуратно убрал одеяло с левой руки, надел манжету, снял с шеи фонендоскоп, давно ставший обязательным атрибутом дежурства, пусть коллеги и говорили порой, что в хирургии он чаще всего бесполезен. Сам Платонов так не считал, всегда находя, для чего он может пригодиться – для дыхания, перистальтики или, как сейчас, простого измерения давления.

Лидия Григорьевна вместе с ним следила за стрелкой манометра.

– Сто сорок?

– Нет, – успокоил её Платонов. – Сто тридцать с натяжечкой. На восемьдесят. Ребята в бригаде не зря свой хлеб едят, – повернувшись к сыну, констатировал Виктор. – А дома было сколько?

– Почти сто восемьдесят! – с вызовом ответил Вадим, глядя в глаза доктору и показывая ему всем видом, что мама – это, конечно, авторитет, но он и сам не лыком шит.

– Тем более, – улыбнулся петушиному задору Платонов. – Лидия Григорьевна, вы не школьный учитель, случайно?

Белякова удивлённо посмотрела на хирурга, потом улыбнулась и ответила:

– Хуже. Гораздо хуже. Я директор школы. Стаж – и вспоминать не хочется.

– Я по некоторым вашим словам догадался, – Виктор снял манжету и немного сжал её в кулаке, выдавливая воздух. – Скорее, по интонации. И по взглядам. У меня первая учительница была, Августа Ефимовна – она точно такими взглядами любых хулиганов замолчать заставляла.

– Вы наблюдательный, – сказала Лидия Григорьевна, потом вынула другую руку из-под одеяла, слегка поправила волосы.

И в этот момент Платонов ощутил запах – тонкий, далёкий, пришедший от её тела вместе с движением руки. Его нельзя было спутать ни с чем – сладковато-гнилостный аромат синегнойной палочки. У Виктора слегка приподнялась бровь.

Пациентка хотела что-то сказать, но увидела внимательный взгляд хирурга – и догадалась, что он почувствовал нечто, не предназначавшееся для его обоняния. Она вернула руку под одеяло, натянула его почти до подбородка, и спросила:

– Вы в какой школе учились? Не помню что-то такого преподавателя.

– Это было в другом городе, Лидия Григорьевна, – машинально ответил Платонов. – Она умерла, когда я учился ещё в пятом классе. От инфаркта, кажется. Старенькая была, далеко за семьдесят.

Они молча смотрели друг другу в глаза, и каждый понимал, что вот уже через несколько секунд тишина будет разбита неудобными вопросами и незапланированными ответами. Лидия Григорьевна втянула голову в плечи, готовая спрятаться под одеяло полностью. Сын её, не замечая происходящего между ней и врачом, вернулся в свой угол. Воевать за внимание к маме ему уже было не нужно, и он расслабился.

– Я вот что думаю, – спустя почти минуту молчания произнёс, наконец, Платонов. – Пока терапевта нет – быть может, вас посмотрит хирург?

Лидия Григорьевна молчала и незаметно, как ей казалось, кусала губы. Вадим, услышав предложение Виктора, встал со стула и подошёл поближе.

– Мы приехали с давлением, – голосом робота сказал он. – Нам. Нужен. Терапевт. Правда, мама?

И Платонов увидел, как из уголка её глаза вытекла единственная маленькая слеза, практически на ходу испаряясь с морщинистой щеки. Спустя несколько секунд она прошептала:

– Да. Терапевт.

Платонов направился к столу, где среди прочего стояли коробки с перчатками для осмотра; выбрал свой размер, натянул. Постучал пальцами по столешнице, не поворачиваясь к каталке. Все это было странно, неприятно – и от этого волнительно.

«Как бы драться не пришлось», – подумалось ему. Виктор вздохнул, вернулся к Лидии Григорьевне и взялся за уголок одеяла.

– Думаю, стоит посмотреть, например, живот, – сказал он, скорее, для Вадима. – Печень, селезёнка. Потом вены на ногах. Когда вы ещё к хирургу так запросто без очереди попадёте? Считайте – диспансеризация.

Говоря всё это, он внимательно, не моргая, смотрел ей прямо в глаза. И где-то там, где уже давно высохла слезинка, он увидел то, что должен был заметить сразу.

(помогите)

Короткая, как выстрел, вспышка боли и страха в глазах Лидии Григорьевны пронзила его. Виктор моргнул, не выдержав. В этот момент её губы едва заметно шевельнулись. Он – не услышал, нет; просто понял, что не ошибся.

(«помогите»)

И тогда он решительно скинул с неё одеяло.

2

– Полицию вызывайте, – сказал Платонов Эльвире. – Прямо сейчас.

Хирург стоял между Лидией Григорьевной и её сыном, выставив вперёд руки в перчатках. Видел Платонов перед собой не мальчика в «кафельной» рубашке, желающего поскандалить. Это был всклокоченный монстр со сверкающими глазами – в него Вадим превратился в ту самую секунду, как на пол возле каталки упало одеяло.

Он ринулся из своего угла на Платонова, словно цепной пёс. Виктор такого не ожидал, хотя и понимал, что сын каким-то образом участвует во всей этой истории. Поначалу Вадим виделся в роли заботливого домашнего медика, ухаживающего за мамой, а оказалось…

Лидия Григорьевна за его спиной не издавала ни звука. Да, им с сыном было о чем молчать. Платонов не успел в деталях разглядеть всё – Вадим не дал ему этого сделать, – но запах синегнойки усилился многократно, а в глаза бросилась странная деформация правого бедра. Женщина была в юбке, однако ещё при перекладывании с каталки из «Скорой» юбка задралась, открыв ноги. И правая нога была совсем не похожа на здоровую.

Виктор успел резко развернуться, услышав за спиной быстрые шаги Белякова. Вадим вцепился ему в плечи с визгом придавленной дверью собаки и попытался рвануть в сторону, но весовые категории были неравны. Платонов устоял на ногах и практически не сдвинулся с места. Халат где-то затрещал, и тогда Виктор оттолкнул парня от себя что было сил. Беляков отлетел, как пушинка, свалив по пути лёгкую ширму, но на пол не упал, вцепившись в стол дежурного врача. Его бешеный взгляд упал на ножницы в пластиковом стакане рядом с раскрытыми историями болезни.

Когда Вадим медленно протянул к ним руку, Платонов и произнёс:

– Полицию вызывайте. Прямо сейчас.

Ошеломлённая происходящим Эльвира взяла телефонную трубку и, не отрывая взгляд от Белякова, стала нашаривать кнопки на аппарате. Но в этот момент раздался голос Лидии Геннадьевны:

– Сынок, не надо. Прошу. Ты очень старался – но пусть уже врачи помогут.

Она сказала это тихо, почти шёпотом, но все её услышали. Секунду спустя ножницы упали обратно на стол. Не спуская с Вадима глаза, Платонов медленно приблизился, протянул руку к ножницам, взял их и протянул Эльвире.

– Вы не будете мне мешать осмотреть маму? – выждав немного, осторожно спросил Виктор. Беляков отрицательно покачал головой. Платонов повернулся обратно к Лидии Григорьевне.

Долго разбираться не пришлось. Под колготками на правой ноге, ближе к колену, он видел большое, с детскую голову, образование, скрытое под мокрой от гноя повязкой. Нога от того выглядела необычно, даже несколько неприятно, несмотря на то, что повидал в этой жизни Платонов всякое.

Лидии Григорьевне помогли стянуть колготки; Эльвира разрезала повязку. Платонов постоял несколько секунд без движений, просто глядя на увиденное, потом коротко кашлянул, хотел задать вопрос, но слова застряли у него в горле.

– Семь месяцев, – сказала Лидия Григорьевна. – Вы же это хотели спросить?

– Именно.

– Все очень плохо?

– Я… Я не очень в этом разбираюсь…

Разбирался он нормально. В допустимых пределах. Он видел перед собой несомненную саркому бедра. Махровую, в самом расцвете – а то, что для саркомы можно назвать расцветом, для человека практически всегда означает конец… И вот уже понятны бледность Лидии Григорьевны, её слабость, впалые щёки и обвисшая на кистях и шее кожа.

Первой не выдержала Эльвира:

– Да как можно было до такого допустить? – маска, частично сползшая на подбородок, немного мешала ей говорить, и она сняла её. – Вы же взрослый человек, ещё и учительница!

Лидия Григорьевна в ответ виновато пожала плечами. Платонов видел, что она избегает смотреть на опухоль.

– Ничего страшного ещё не произошло, – внезапно услышали все скрипучий голос Вадима. Стоя у стены, он не мигая смотрел на яркий потолочный плафон и говорил сквозь зубы, из-за чего голос его был ужасающе шипящим. – У нас получится, мы всё преодолеем. Мы же вместе. Это мама, понимаете?

Резко опустив взгляд, он слезящимися глазами посмотрел на Платонова. Желваки ходили под кожей, словно на щеках поселились клубки червей. Он шагнул вперёд, совершенно не замечая, что наступает на упавшую ширму. Тонкий каркас хрустнул; Вадим покачнулся, но устоял на ногах и ещё немного приблизился к хирургу.

– Я старался, – проскрипел он, склонив голову едва ли не под прямым углом, как киношный зомби. – Мы с ней вместе старались. Просто ещё не всё сделано. Но я уже вижу положительные сдвиги. Мама начала выздоравливать.

– Лидия Григорьевна, вы наблюдаетесь у онколога? – спросил Платонов, слегка повернув голову назад чтобы не терять Вадима из поля зрения.

– Нет, – услышал он из-за спины. – Вадик сам занялся моим лечением. Находит специалистов, препараты…

– Семь месяцев?

Виктор понял, что она у него за спиной молчаливо то ли пожала плечами, то ли развела руками. Он тут же вспомнил прапорщика Ёлкина, из-за которого госпитальных врачей несколько месяцев таскали по кабинетам следователей. Там тоже был тандем – отец и сын. Прапорщик служил себе спокойно, пока не ушиб правое бедро после неудачного прыжка с танка. С месяц хромал, потом нащупал уплотнение, попытался попасть в поликлинику, где был осмотрен хирургом и получил направление в стационар – но отец пресёк все попытки лечиться в традиционной медицине и утащил парня в очередном отпуске куда-то в тайгу. Медвежий жир, струя кабарги, какие-то травы – в качестве целебных средств использовалось всё, что могло прийти в голову охотнику-рыболову со стажем. Спустя два месяца Ёлкин уже не мог ходить. Его эвакуировали в госпиталь Бурденко, где, как потом узнал Платонов, убрали правое бедро; впрочем, спустя пару недель прапорщик отдал богу душу. Отец, не признав за собой никаких ошибок, подал в суд на оба госпиталя. И врачи долго ещё доказывали, что их вины в произошедшем нет…

Лидия Григорьевна была похожа сейчас на Ёлкина как две капли воды – только продержалась она подольше.

– Вас надо госпитализировать, – сказал Платонов. – Судя по тому, что я вижу, у вас …, – он едва не произнёс «…идёт распад опухоли», – …запущенный процесс. Вас надо лечить срочно и очень интенсивно. Не хочу лгать вам, – Платонов повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза. Он ожидал увидеть в них страх, боль; возможно, слезы. Но она смотрела совершенно спокойно – и Виктор почувствовал, что сказать правду будет не очень трудно. – Вероятнее всего, предстоит ампутация. Высокая ампутация, судя по уровню, с вычленением в тазобедренном суставе. Плюс всё, что назначат онкологи – химия, лучевая терапия. Всё, что необходимо в вашем конкретном случае.

– Я вам не позволю, – Вадим сказал это практически в затылок Платонову. – Не разрешаю. Не дам. Мы выполняем программу лечения. Нам назначено. И уже есть прогресс.

Виктору очень не нравились эти короткие рубленые фразы. Они напоминали выполнение какой-то программы. Вадим был похож сейчас на робота, что защищает свой объект от врачей.

– Мы где попало не наблюдаемся. У врача, – Беляков обогнул каталку и встал рядом с мамой с той стороны, где была опухоль. Платонов вообразил, что он сейчас просто закроет её руками, как маленький ребёнок прячет за спину разбитую чашку, и будет убеждать, что проблемы нет вообще. – Мы очень дисциплинированные пациенты, правда?

Лидия Григорьевна посмотрела на него с какой-то совершенно фантастической покорностью и попыталась улыбнуться, но вышло у неё это очень неестественно.

– У врача? – переспросил Платонов. – Но вы не были у онколога ни разу, если верить…

– Не были, – подтвердил Вадим. – Потому что нам и не надо. Не обязательно называться онкологом, чтобы разбираться в этом.

Виктор хотел что-то сказать, но абсурдность аргументов Белякова сбила его с толку. Он стоял и молча смотрел на него, не в силах произнести ни слова. Тот тем временем продолжал:

– Никаких экстрасенсов, никаких колдунов, – прищурив глаза, говорил он через маму Платонову. – Двадцать первый век, я же понимаю, я же не идиот. Лекарства, мази, уколы. Ампутация не нужна.

– Вы понимаете, что такое саркома? – спросил Платонов. Вопрос был обращён сразу к обоим Беляковым.

– Конечно, – ни на секунду не задумавшись, ответил Вадим. – И мама тоже понимает весь риск, но она согласилась.

– Тогда я напомню вам одно из главных отличий, – медленно сказал Платонов. – Саркома метастазирует не по лимфатическим путям, а по кровеносной системе. Ничто её не останавливает. Никаких линий обороны нет. Я знаю лишь два случая своевременных ампутаций, что спасли людям жизни. Два случая за двадцать два года. И они перед операциями выглядели значительно лучше. Но никогда не поздно, вы же понимаете, Лидия Григорьевна? Вы осознаёте, что вас лишают шанса на жизнь?

Он внимательно смотрел на неё, ожидая ответа. Не мог человек в здравом уме настолько поддаться на уговоры сына и сознательно приближать смерть, доверившись непонятно кому – пусть даже, по мнению сына, это был некий понимающий проблему врач.

Пациентка отпустила руку сына, повернула голову к Платонову. Виктор ощутил в этом взгляде что-то очень доброе, материнское. Какая-то прощальная теплота…

– Я все прекрасно понимаю, – наконец, смогла произнести она. – Мы домой поедем, наверное. Я женщина взрослая, риск и последствия осознаю. Если нужно отказ написать – давайте листок и ручку…

– Давать? – спросила Эльвира. Платонов оглянулся, потом снова посмотрел на Лидию Григорьевну и пожал плечами. Медсестра принесла бланк официального отказа на тонкой пожелтевшей бумаге, дала ручку и подложила какой-то толстый учётный журнал. Она очень старалась не смотреть на промокшую повязку; Платонову почему-то стало стыдно за Эльвиру.

Лидия Григорьевна положила листок на журнал, на секунду задумалась и начала выводить в строке «Ф.И.О.» витиеватые буквы учительского почерка, но спустя несколько секунд замерла, виновато подняла глаза на Виктора и сказала:

– А можно ещё бланк? Я тут немного напортила. Руки трясутся. Извините.

И она протянула листок Платонову.

Тот взял его, не глядя; вернулся к столу медсестры, бросил подле телефона, взял из лотка ещё один и вернулся. Лидия Григорьевна приняла листок с коротким вздохом и быстро принялась заполнять. Когда она перешла к пункту «О последствиях предупреждена», Виктора тронули за рукав. Он вздрогнул от неожиданности.

Это была Эльвира. Она потянула его к столу, что-то шепча под нос. Платонов, ничего не понимая, двинулся следом. Медсестра, глядя через плечо на Белякова, показала одними глазами на тот бланк, что Платонов бросил на стол.

В строке «Ф.И.О.» было написано: «Сделайте так, чтобы я осталась».

Вадим стоял неподалёку от матери, глядя куда-то поверх всех, опять в угол. А его мама тем временем поставила короткую чёткую подпись в бланке и протянула его перед собой.

(помогите)

Платонов немного растерялся. Он не очень представлял, как ему поступить. Между сыном и матерью явно была какая-то странная история, что-то непонятное и мрачное. Виктор уже пожалел, что не вызвал полицию сразу, когда Беляков попытался проявить агрессию.

Внезапно в коридоре раздался стук каблуков. Все одновременно взглянули на дверь – и к ним вошла та самая доктор Кравец, которую уже давно здесь ждали.

Платонов оценил стремительность походки и ритмику движений – в четыре утра далеко не все дежуранты сохраняли бодрость духа. Халат доктора был расстёгнут, полы его развевались на ходу. Рыжеволосая длинноногая красавица вошла – и тут же замерла в дверях, увидев, что на неё все смотрят.

Диспозиция была тоже неоднозначная – пожилая женщина на каталке, упавшая ширма, странный парень в углу комнаты, Эльвира с бланком отказа в руках. И дежурный хирург – его она сегодня видела впервые.

Впрочем, Виктор доктора Кравец тоже особо не разглядывал, – ситуация пока к этому не располагала, – а только шепнул Эльвире:

– Как её зовут?

– Полина Аркадьевна, – так же тихо ответила медсестра.

Тем временем Кравец, оценив обстановку, подошла к столу и спросила:

– И у кого здесь криз?

– Да, собственно, уже ни у кого. Но проблема, как выяснилось, от этого не решается.

– Коротко изложите, – Полина Аркадьевна взяла со стола сопроводительный лист «Скорой», бегло просмотрела его, еле заметно шевеля губами. Платонов почувствовал в этом что-то армейское – так обычно общались госпитальные врачи с фельдшерами частей, когда те имели неосторожность привезти кого-нибудь ночью из медпункта. Кравец не смотрела на него; Платонова словно и не было здесь – лишь голос, звучащий из ниоткуда, давал ответы на её вопросы.

– Криз у пациентки купирован, – пояснил Виктор, – но при осмотре выявлено наличие осложнённого онкологического заболевания. Предположительно – саркомы бедра.

Платонов старался говорить максимально тихо, для чего приблизился к Полине Аркадьевне на расстояние, которое ей явно показалось недопустимым. Тряхнув рыжими сияющими волосами, она резко посмотрела на Виктора – мол, лучше бы тебе отодвинуться. Платонов ощутил манкий запах духов, волной пришедший от неё – и шагнул назад.

Кравец почти незаметным жестом указательного пальца зафиксировала эту дистанцию и уточнила:

– Осложнённого – чем?

– Распадом и нагноением, – пояснил Платонов. – Не исключено, что кровотечением.

– И? – Полина Аркадьевна пристально посмотрела ему в глаза как-то снизу вверх, хотя и была на каблуках.

– Давайте выйдем, – сделав небольшую паузу и кивнув в сторону Вадима, предложил Платонов. Кравец приподняла брови, но согласилась. Виктор пропустил её вперёд и вышел следом. Цоканье каблуков по кафелю отвлекало его и этим – раздражало.

– Дело в том, – начал своё объяснение Виктор, – что у нас тут с этой саркомой какая-то детективная история. Сын привозит маму с кризом. Привозит сам. Требует, чтобы осмотрели. А когда я начинаю, ожидая вас…

– Я была занята, – перебила его Кравец. – Четыре пневмонии – не шутки.

– Никто никого не винит, – развёл руками Платонов. – Просто поясняю ход событий. Вас не было, парень немного психовал из-за этого. Я решил принять огонь на себя, вызвался пообщаться – и вдруг понял, что под одеялом от нас что-то прячут. А когда обнаружил саркому – сын отказался от госпитализации, мотивируя тем, что мама получает лечение. Потом и сама пациентка написала отказ…

– Тогда в чем проблема? Чемодан, такси, домой, – Полина Аркадьевна хмыкнула и непонимающе пожала плечами. – Мы здесь никого не держим.

В ответ Платонов протянул ей бланк. Кравец взяла его, прочитала, перевела взгляд на Виктора.

– Я думаю, там что-то происходит, – ответил на незаданный вопрос Платонов. – Там – это в семье.

– То есть она пишет отказ – а сама хочет остаться? – Кравец прислонилась спиной к стене и задала вопрос куда-то в потолок. – Я правильно понимаю? А она в курсе, что я могу вот тот листик с просьбой в урну выкинуть, а отказ в журнал вложить и не госпитализировать её?

Платонов подтвердил это, молча разведя руки.

– Что вы думаете как дежурный хирург?

– Как минимум, она к нам относится по прописке, – задумчиво проговорил Платонов. – Опухоль есть. Распад идёт – там рядом стоять от запаха невозможно. С её слов все это продолжается семь месяцев. Возможно, больше. Случиться может что угодно. Включая аррозивное кровотечение.

– Если забыть про эту странную историю с отказами – вы бы госпитализировали её? Только честно.

Она встала перед Платоновым, сложив руки на груди. Виктор не очень понимал, к чему она клонит, но от Кравец в эту секунду повеяло какой-то уж очень хирургической решимостью.

– Конечно, – ответил Платонов. – Правда, утром будут недовольные…

– К чёрту утро, – коротко кинула Кравец, проходя обратно в кабинет и оставляя его за спиной. – Значит, так, – услышал Платонов её голос. – Я дежурный врач и дежурный администратор. Зовут меня Кравец Полина Аркадьевна. В отсутствие заведующей стационаром я исполняю её обязанности и принимаю решения, связанные с госпитализацией или отказами в ней…

Виктор вошёл следом и встал у двери.

– …Исходя из того, что у вашей мамы обнаружено тяжёлое заболевание в осложнённой форме, никакие отказы я принимать не собираюсь. Эльвира Михайловна, оформляйте историю болезни пациентки. В гнойную хирургию. Я правильно все поняла?

Вопрос был обращён к Платонову. Кравец повернулась к нему вполоборота, в очередной раз встряхнув рыжей гривой и едва заметно приподняв одну бровь.

Виктор не смог сразу ответить – все эти взгляды, жесты, позы вышибали из-под него почву. Он разозлился на самого себя – безразличный к желаниям Платонова, вдруг происходящий сам по себе внезапный ночной флирт с дежурным терапевтом в его планы не входил. У него хватило сил лишь согласно кивнуть, подойти к Эльвире и попросить её оформить историю максимально быстро.

Но они забыли об одном.

О Вадиме.

А зря.

– Этого не будет, – громко сказал он из своего угла. Виктор и Полина Аркадьевна синхронно посмотрели на него и увидели, что он медленно приближается к ним. – Я заберу маму. Я вылечу её сам.

Он говорил вполне спокойно, взвешенно – как если бы к ним на консультацию приехал знакомый врач, знающий, что делает, и готовый заниматься своей матерью самостоятельно.