Бестеневая лампа

скачать книгу бесплатно


– Мне нравится, – прокомментировал хирург и попросил шарик со спиртом. Терентьев отреагировал на прикосновения в нескольких местах.

– Щиплет, – сказал он, глядя в глаза доктора.

– Это лучшее, что я слышал за последние дни, – ответил Виктор. – Юля, хлоргексидин с левомеколем на рану.

– А это там кость? – спросил Михаил. – Там, на дне.

И он дёрнулся правой рукой, собираясь указать на то, что было ему непонятно, но через мгновение вспомнил, что указывать ему нечем, и убрал культю за спину, чтобы не видеть её.

Медсестра мастерски наложила повязку и поместила руку на косынку. Терентьев встал, сказал: «Спасибо» и вышел в палату.

– Там действительно кость, – согласилась с ним Юля. – Хороший дефект получился.

Платонов понимал, что после очередной некрэктомии он откроет локтевую кость на большом участке, и защитить её будет нечем. Вспомнился вопрос Рыкова: «Ну, и зачем ты за неё так бился?»

– Легко спрашивать, когда у тебя две руки, – сам себе сказал он, выйдя в коридор. – Когда ты сигарету можешь подкурить, стакан ко рту поднести, машиной управлять, женщину обнять.

Он уже не держал зла на сержанта за ту драку. Парень хлебнул сполна после этого, лишившись руки. Да и вторая пока под вопросом, но Виктор собрался бороться за неё до конца.

Именно поэтому он и пришёл сегодня к деду – спросить совета. Так всплыла тема итальянской пластики.

Он с интересом прочитал историю вопроса, произнося вслух, словно пробуя на вкус, фамилии мастеров того времени – Густаво Бранка, Гаспаре Тальякоцци, Антонио Магниторо. Вместе они производили на человека из двадцать первого века впечатление небольшой, но очень продуктивной ячейки итальянской мафии, промышлявшей в пятнадцатом веке на Сицилии пересадками кожи. Однако постепенно это лёгкое весёлое ощущение ушло, и Виктор проникся темой максимально глубоко.

Европа, поражённая сифилисом и проказой, была благодарна искусству этих хирургов, но церковь задавила полезные начинания мастеров Средневековья. Платонова удивил факт, что Тальякоцци был проклят инквизицией за свои опыты, а книги его сожжены. И всё потому, что пластическая хирургия подобного рода «вмешивалась в работу Бога».

– Этот бред сплошь и рядом, – поделился Виктор с дедом впечатлением от прочитанного. – То кровь переливать – не богоугодное мероприятие. То прививки нам нельзя – бог не велит. То органы нельзя пересаживать… Сколько мусора у людей в головах.

– Ты читай, читай, – дед выслушал и указал пальцем на раскрытую книгу. – Экзамен мне сдавать не надо, но для общего развития очень помогает. Заодно сам подумай – если они в пятнадцатом веке такое делали, то почему ты в двадцатом не сможешь?

Виктор вернулся к учебнику, но где-то внутри понимал, что решение о пластике принято. Осталось только смоделировать всё и обсудить с дедом несколько моментов.

Закончив с итальянцами, он обвёл на листе бумаги свою ладонь и часть предплечья, отметив потом на рисунке рану Терентьева. Дед подумал немного, глядя на изображение, встал перед внуком, посмотрел на свою левую руку, согнул её в локте так, чтобы ладонь смотрела вверх, и прислонил к животу.

– Примерно вот так, – пояснил он свои действия.

– Выкраиваем с живота лоскут в виде перевёрнутой буквы «П» и пришиваем к краям раневого дефекта, – глядя на деда, медленно произнёс Виктор.

– А потом накладываем гипсовую повязку Дезо через левое плечо, – дополнил дед. – Ну, и можно ещё промежуток между ножками буквы «П» максимально зашить почти до основания лоскута.

– И как долго всё это будет в пришитом состоянии? – поинтересовался Виктор.

– Дней через десять берёшь в неотложной хирургии кишечный зажим – он мягкий очень – и начинаешь тренировать питающую ножку лоскута. В первый день зажмёшь на шестьдесят секунд, а потом будешь по минуте прибавлять ежедневно. В итоге ещё через десять или пятнадцать дней, когда поймёшь, что лоскут не бледнеет на зажиме, можешь его отрезать от живота и пришить свободный край.

Платонов смотрел сейчас на деда как на волшебника, который буквально за мгновение вылечил Терентьева.

– Культю хорошую сделали справа?

– К протезированию готов. Как с левой рукой разберёмся, так в округ поедет.

– А его уголовные дела на каком этапе? – поинтересовался дед.

– Пока неизвестно, – пожал плечами Виктор. – В палате с ним живёт охранник из комендатуры – правила у них такие. То есть он под конвоем постоянно. Поесть, в туалет сходить – везде вместе. Охранник только в перевязочную не заходит. Конечно, ему с такими руками в тюрьме не место – это моё мнение. Возможно, у следователя другое.

Они помолчали. Дед присел обратно в своё кресло, взял одну из книг со стола, открыл, полистал, положил обратно.

– Был как-то в моей практике случай, – неожиданно сказал он, нарушив тишину. – Лет тридцать назад. Я уже и забыл про него, а вот поди ж ты. Один солдат в травматологии ударил медсестру. Он ей знаки внимания оказывал, а она ни в какую. Напился, утащил её в процедурную и попытался объясниться ещё раз, более предметно, если можно так сказать. И когда услышал очередное «нет», ударил её. Она закричала, кровь из носа полилась – с переломом потом обошлось, но вначале показалось, что всё гораздо хуже. На крик прибежали пациенты – из тех, что не на костылях. Оттащили его. Дежурный по части вызвал наряд, быстро оформили записку об аресте. И потом мы узнали, что он из машины сбежал. А что, собственно говоря, удивительного? Бортовой ЗИЛ, он сам пьяный ещё, прыгай и беги. Разгильдяи из комендатуры ему даже наручники не надели. Прошло примерно дней пять, и поступает к нам в реанимацию солдат. Доставлен с железнодорожного вокзала. Пытался влезть в товарняк на маневровых путях, не удержался, упал. Лишился обеих рук. Я прихожу с обходом – а это наш Ромео. Лежит, смотрит в потолок, не моргает. Култышки на одеяло сложил, ни с кем не разговаривает… Пострадавшая медсестра потом приходила в реанимацию со следователем – она ж заявление на него писала. Посмотрела из дверей и даже заходить не стала. Заявление на следующий день забрала.