Я – Васька из Кокошино

скачать книгу бесплатно


А потом Сергей Семёныч высказал свою особую радость, по поводу которой попросил налить по третьей. Он торжественно заявил, что вчера был в райкоме и сдал партбилет. Какое душевное облегчение! Отныне он беспартийный! Все удивлённо и недоверчиво уставились на него, а дядя Серёжа, а потом и Максим поаплодировали. Мне было интересно смотреть и слушать такие откровения взрослых. А взрослые налили и осушили по третьей. Мама и тётя Тая чокались со всеми, но пить не пили, только губы мочили. Потом тётя Тая попросила меня поменяться местами с мамой, чтобы я им рассказал, как на нас вчера напали волки и как мы от них отбивались. Но я наотрез отказался, напомнив тёте Тае, как она упала с кровати, наслушавшись моих россказней. «Потом, – говорю. – Пусть всё маленько забудется. А то мне сейчас и самому страшно вспоминать». Ну, они давай меня обнимать, как маленького, а мама опять расплакалась. «Ну что ты, – говорю, – при людях-то плачешь?» – «Боюсь я, Васька. Никак у тебя без приключений не получается».

Григорий Порфирьевич, разговаривавший больше с Анной Ивановной и с Агнией Степановной, повернулся в нашу сторону. – «Не вкусивший горя, радости не знает. Тот, кто горе испытал до слёз, тот и чужую радость воспринимает со слезами. Ты, Василий, и вы, уважаемая мамаша, посетили бы наш храм. Все людские благополучия на Земле проистекают не без помощи воли Божьей. Отблагодарить Господа надо и попросить его о дальнейших заботах о судьбах наших». – «Спасибо, – говорю, – Григорий Порфирьевич. Я благодарности своей лично к вам не теряю, век буду хранить её, но прошу меня простить, Бога я не знаю». – «А ты походи в храм наш, по присутствуй в нём смиренно, послушай, приглядись – всё поймёшь, сын мой».

Наш разговор услышал дядя Серёжа и обратился к Григорию Порфирьевичу: «Уважаемый Григорий Порфирьевич, мы с Васькой не будем возражать, если вы своим прихожанам будете освещать наш случай, как проявление воли Божьей. Я, однажды побывав в вашем храме, навсегда проникся уважение к вашей деятельности. Готов всегда и чем угодно помогать вам, хотя и остаюсь неверующим». – «Дорогой Сергей Савельич, церковь всегда с благодарностью принимает добро, приношения и пожертвования от кого угодно. Если вам удобно быть неверующим, оставайтесь им, но, желая нам чем-то помочь, не подчёркивайте этого, ибо вера наша не терпит кичливости, но ценит скромность». – «Вот и даже за это я обязан вас уважать».

Дядя Серёжа снова повернулся к Сергею Савельичу. В избе было шумно. Не сразу разберёшь, кто и на какую тему разговор ведёт. Максим спорил с дядей Кузей на тему волчьих повадок. Дядя Кузя видимо находился под впечатлением от увиденных в поле порубанных волков. «Надо же, шесть волков порубил! Да ещё и не всех».

Григорий Порфирьевич, Агния Степановна, мама, тётя Тая и Анна Ивановна внимательно их слушали, пытаясь представить картину побоища. А я прислушивался к разговору дяди Серёжи с Сергеем Семёнычем.

«Нынче модно сдавать партбилеты, – сказал дядя Серёжа. – Не думал я, что вы поддадитесь этой моде». – «Нет, Сергей Савельич. Сто раз нет, – встрепенулся Сергей Семёныч. – Я даже могу обидеться на ваш вывод». – «Ну, если мода не причём, тогда почему?» – «А причина простая. Нагляделся я на партию, особенно на её руководителей и пришёл к убеждению – идея коммунизма порочна, абсурдна, даже преступна. В эту идею может верить только тот, кто не имеет представления о человеческой психологии. В кого она превращает человека? В шестерёнку, винтик, в бесправную, опустошённую, послушную тварь. У нас уже не осталось ни чувства собственного достоинства, ни чувства полноценного человека, ни уважения к себе и к другим. Опустошили наши души. И это ещё по пути к коммунизму, а что же тогда дальше-то будет?.. А эти наши руководители, так называемые «убеждённые коммунисты», в кого они превратились? В хищников? Для чего хищнику коммунизм? Чтоб беспрепятственно пожирать кого захочется?» – «Почему в хищников?» – несколько удивился дядя Серёжа. – «А вы не перебивайте, слушайте. Мне хочется выговориться. Не язык почесать, а успокоиться, утвердиться в мыслях. Вы, я, мы – мой народ тысячу раз обманут, тысячу раз ограблен и обобран, оскорблён, унижен, забит, замордован, обесправлен, запуган. Кем? Советской властью? Не было у нас её и нет – Советской власти. Вся власть у партии. Семьдесят лет мы думали, что живём в Советском Союзе. Не было Советского Союза и нет, потому что у нас нет ни одной союзной республики. У нас есть империя с покорёнными, бесправными народами. Вот мы с вами – колхозники. Нет у нас во всей России ни одного колхоза. Ложь всё это. Утопили нас во лжи». – «Как нет колхозов? – перебил дядя Серёжа. – Но мы же колхозники». – «Колхоз – коллективное хозяйство. Какое к чёрту оно коллективное, если коллектив не хозяин своего хозяйства?» – «Понял». – «Не перебивай. Семьдесят лет вешали нам на уши лапшу. Семьдесят лет учили нас думать «телячью думу» – в недовольстве молчать, а на радостях мычать. Это по воле партии, возжелавшей сласти от власти, были замучены, сгноены и расстреляны в тюрьмах и лагерях лучшие сыны моей Родины, миллионы невинных моих братьев и сестёр. Это она (партия) оставила кормилицу землю без хозяина, это она культивировала вместо оптимизма верхоглядство, это она в инфляцию выплеснула свою неряшливость. И нет ей от меня прощения!»

Сергей Семёныч был не просто взволнован, он был вроде как на кого-то сердит. Казалось вот сейчас хватит кулаком по столу. Оттого дядя Серёжа его не перебивал, слушая и наблюдая за его жестами. Но Сергей Семёныч вдруг как-то разом сменил сердитый вид на улыбку. Вот, думаю, артист!

«Народ и партия едины!» Помнишь такой лозунг? – продолжил, между тем, он свой монолог. – Есть народная басенка: «Однажды калина сама себя хвалила: ах, как я с мёдом хороша! А мёд ответил: ах, душа, не зря ли ты поёшь? Ведь я и без тебя хорош». Коррупция… Знаешь, что такое коррупция? Гниение верхушки общества. Наше правительство сгнило. «Убеждённые коммунисты» сгнили! Наша всемогущая партия создала себе закон неприкосновенности. Никакой народный суд не имеет право судить члена партии. Это ли не преступление?! И это явилось благодатной почвой для возникновения мафии. Где центр мафии? Наверху! – Сергей Семёныч показал указательным пальцем на потолок. – А я голосовал за них… И нынче каждый член партии является если не потенциальным мафиози, то пособником мафии».

Мне захотелось запомнить слова «потенциальный мафиози» и я стал про себя их повторять, чтобы потом спросить у дяди Серёжи, что это такое? Естественно я притупил внимание и дальнейший их разговор не запомнил. Помню только, что дядя Серёжа махнул рукой и сказал: «Наплевать на политику! Я всё равно в ней не разбираюсь. Не моя это забава. Давайте лучше лишний раз подумаем, как пацанов квалифицировать». – «Ах! – крякнул Сергей Семёныч. – Давай ещё по стопке, я что-то взвинтился».

Сергей Семёныч налил и они чокнулись без тоста. Дальше, между прочим, мужики тостов не произносили, наливали себе и выпивали. Особенно часто это делал Максим, предлагая свою компанию дяде Кузе и Григорию Порфирьевичу. Но те его поддерживали редко и вот Максим крепко захмелел, откинулся на спинку стула и повесил пьяную голову. Вид у него был весьма не привлекательный. Анна Ивановна сняла с печки старое рваное пальто, бросила его на пол у порога и дядя Кузя препроводил Максима на эту импровизированную постель. Тётя Тая запела: «В низенькой светёлке…», мама подхватила, за ней и Анна Ивановна, и Агния Степановна, потом все мужики, в том числе и Григорий Порфирьевич. Мама встряхнула меня: «пой». Я сначала стеснялся, но потом подумал: а кого стесняться-то? И зачем? И я подхватил песню, вливаясь в мужские голоса. Слов я не знал – прислушивался, ловил их налету и запоминал. Кончилась одна песня, тут же началась другая. Протяжную песню сменяла весёлая, весёлую – грустная, потом шуточная, потом снова протяжная. Пение мне понравилось и я пел с удовольствием. В избу ввалился Фёдор Степаныч – сепараторщик. В деревне пирушку не утаишь. Особенно, если в избе поют. Ну, а Фёдор Степаныч, видно, соскучился по стопке. Нынче не скоро дождёшься, кто тебе нальёт. А сам – купил бы, да негде. Как не воспользоваться случаем?

«Прошу меня извинить, не ко времени зашёл», – стал он оправдываться, не успев поздороваться. «Не наступи на спящего», – предупредил его дядя Кузя. «А-а-а-а… Фёдор Степаныч, сосед мой дорогой, – протянул руку навстречу вошедшему Сергей Семёныч. – Раздевайся, проходи».

Анна Степановна помогла Фёдору Степановичу раздеться и усадила на место, покинувшего стол, Максима, налив сходу стопку. Фёдор Степаныч, зажав в кулак «заветную», поинтересовался: «Ну так по какому случаю пир-то? Кого и с чем мне поздравлять-то?» – «Сергея Савельича с Васькой поздравляй, – подсказал дядя Кузя. – С победой». – «С какой победой?» – Дядя Кузя взмахнул правой рукой, как бы готовя решительный жест, но, посмотрев на дядю Серёжу и женщин, обмяк, бросив просто: «Пей за здоровье Сергея Савельича и Васьки».

В уговоры вклинился Григорий Порфирьевич: «Ты, Фёдор, выпей во славу Господа Бога, ибо все наши деяния и здравие в воле его. Да перекреститься не забудь». – «Слава тебе, Господи!» – воскликнул Фёдор Степанович и опрокинул стопку в рот. Мне показалось он одним глотком её осушил. Закусив, Фёдор Степаныч завёл тихую беседу с дядей Кузей. Тот, похоже, принялся объяснять ему причину пира. А дядя Серёжа с Сергеем Семёнычем что-то безбожно потрошили. С чего начался разговор, я прослушал. Внимание моё привлеки слова: «неряшливость», «верхоглядство» и «тщеславие». Григорий Порфирьевич попросил Фёдора Степаныча поменяться с ним местами, подсел к Сергею Семёнычу поближе, чтоб послушать их разговор, а может и своё слово вставить. Женщины завели свою беседу, решая свои проблемы. Мы с тётей Таей тоже поменялись местами для удобства. Фёдор Степаныч быстро выровнял своё состояние с дядей Кузей. Но мне было не интересно о чём они говорили. Меня всю жизнь тянет к дяде Серёже, поэтому я боялся пропустить каждое сказанное им слово. А этот сегодняшний их спор-разговор мне показался особенно интересным, потому что они сегодня, возбуждённые спиртным, как-то особенно убеждённо и решительно выкладывали свои мысли. Говорил больше Сергей Семёныч, а дядя Серёжа слушал и, время от времени кивая головой, как бы утверждал его мысли и рассуждения.

«Моя философия, Сергей Савельич, вот какая. И к своей работе я хотел бы относиться с позиций этой философии, и хочу, чтобы и вы с пацанами это учитывали. Человек – это высокоорганизованное животное. Основой организации его психики, сознания, поведения и внешних его форм, отличающих его от всего животного мира, является труд и речь. Извечно наивысшую оценку человек получает с позиций его отношения к труду. И чем равнодушней человек относится к труду, тем более он возвращается к слабоорганизованному животному по психике, по сознанию, по потребностям и по форме. В этом я убеждён. Сам много раз наблюдал до чего опускаются лентяи. Надо создавать такие условия, при которых труд всегда бы нёс человеку радость и только радость. И даже усталость чтобы была приятной. И внешнее, и внутреннее состояние человека всецело зависят от организации труда. Если труд хорошо организован – человек собран, опрятен, культурен и внешне и внутренне; плохо организован труд – человек неряшлив и внешне и внутренне». – «Как во всей матушке России, – улыбнулся дядя Серёжа. – Любой труд может быть творческим, если его выполнять не по шаблону, а осмысленно, делая в нём свои открытия, совершенствуя его по-своему. Поэтому человек должен избрать себе профессию обязательно по душе, по призванию. Специальность не должна быть в жизни человека только источником средств существования. Специальность должна быть сферой творческой деятельности, а рабочий участок – лабораторией его открытий. Именно в творчестве человек находит радость труда. И тогда труд его не утомляет, ему хочется сделать ещё больше, ещё лучше. Шаблон же утомляет и человек невольно в своём труде допускает неряшливость, неаккуратность». – «Удивительно, вы, Сергей Савельич, правильно меня понимаете. Я при этом имею такой вывод: призвание – это творческая потребность, а лень – ограниченность человеческих потребностей». – «Труд красит человека, а ленивого приводит в ужас», – вставил своё слово Григорий Порфирьевич. – «Правильно, Григорий Порфирьевич, но мы немножко не о том…» – «Вы правильно, Сергей Семёныч, говорите, что в основе культуры нашего правительства лежит неряшливость, верхоглядство и тщеславие, – сказал дядя Серёжа, – это всё противоречит вашей философии. Я не могу отрицать вашу логику, а могу только сожалеть, что при такой культуре нашего правительства нам по-человечески не жить». – «Вот почему я выложил партбилет. Я им не попутчик. Кстати, что означает слово «товарищ»?» – Дядя Серёжа подумал, пожал плечами, признав, что не знает ответа на этот вопрос. – «Слово «товарищ» в своём изначальном значении – это попутчик… по товару. Это древне-купеческое слово. Позже его заимствовали братцы разбойнички, отбиравшие у купцов товар. А ныне товарищи-коммунисты превратились в разбойников». – «Коммунизм, это высшая форма паразитизма», – заявил дядя Серёжа. Сергей Семёныч повернулся к Григорию Порфирьевичу, не обратив внимание на слова дяди Серёжи. «Вам скучно, Григорий Порфирьевич, в нашей компании? Может предложите нам свою тему для беседы? А мы с Сергеем Савельичем ещё наговоримся. Мы с ним чаще встречаемся, чем с вами».

Сергей Семёныч наполнил стопки, предлагая Григорию Порфирьичу и дяде Серёже чокнуться. Они выпили. Закусывая, Сергей Семёныч мне подмигнул и сказал: «Ты, Вася, нас не слушай. Наша болтовня тебе не интересна. Послушай, о чём бабоньки говорят». – «Что вы, – говорю, – Сергей Семёныч? Я как в кино сижу – и нагляделся, и наслушался. Я вас с удовольствием слушаю. Вот только не всё понимаю». – «Ничего, Вася, поживёшь – всё поймёшь. Только не вешай нос». – «Молодости характерен ненасытный интерес ко всему, – встрял в разговор Григорий Порфирьевич. – Притупление интересов – это уже признак старости. Не зря говорят: «много будешь знать, скоро состаришься», ибо молодой в познаниях ненасытен, а состарившийся многое уже считает необязательным. Вот вы, Сергей Семёныч, долгое время пребывали в иллюзиях коммунистических идей. Порой относились к церкви как к врагу. Простите, не лично вы, а партия, которую вы ныне покинули… Думается мне, что в душе у вас кроются не коммунистические образы, а нечто другое, более вас удовлетворяющее. Пусть вы не признаёте Господа Бога, но вы не можете себе объяснить сущность силы, которая стоит над нами и руководствует нашими деяниями. Интерес вас не покидает – вы ещё молоды. Иначе вы не пришли бы к такому умозаключению, заставившему вас расстаться с партбилетом. Хотел бы я знать, нет ли в душе вашей перемен в отношениях церкви?» – «Нет, Григорий Порфирьевич. Хотя, признаться, я действительно затрудняюсь объяснить себе «сущность силы, которая стоит над нами». Я догадываюсь, – улыбаясь погрозил Сергей Семёныч пальцем, – куда вы закидываете удочку. Я уж как-нибудь сам попробую разобраться в этом».

Григорий Порфирьевич с улыбкой согласно покивал головой и обратился к дяде Серёже: «А вы, молодой человек, как бы на это ответили?» Дядя Серёжа зачем-то взял со стола вилку, повертел её в руках задумчиво и стал не торопясь выстраивать свой ответ: «Я думал об этом. Много думал. Я ещё там, в храме над этим задумался, когда Васькину бабушку хоронили. Вернее, отпевали. Если хотите, могу высказать свои мысли. Но они, боюсь, для убедительности будут выглядеть несколько длинно». – «А куда нам спешить? – сказал Сергей Семёныч. – Сегодня у нас праздник». – «Я готов смиренно и терпеливо вас выслушать», – поддержал Григорий Порфирьевич. Сергей Семёныч хотел снова наполнить стопки, но дядя Серёжа его остановил. «Не стоит. Пока не нужно. Уж коли я собрался с мыслями, что думаю – скажу». Он опёрся левым локтем о стол, правую ладонь положил на колено и начал свой длинный монолог.

«Чем слабее человек владеет логикой, тем чаще он ошибается. Чем чаще ошибается, тем больше не доверяет себе, тем в меньшей степени надеется на свои силы и волю, тем в большей степени он верит другим, тем слабее его чувство собственного достоинства, тем более он почитает авторитет другого. Оттого на Земле появилось раболепие, подхалимаж, фанатизм. Таких людей на Земле очень много и будут они существовать вечно. И ими всегда будут пользоваться сильные люди. Они – неудачники, вечно нуждающиеся, самоуниженные. Этим удобно спекулировать. А сильные – ненасытны». – «Не то я хотел от вас услышать», – перебил дядю Серёжу Григорий Порфирьевич. Дядя Серёжа поднял руку: «Слушайте дальше. Фундаментом всей жизни на Земле является надежда. Человек развивает свою деятельность, организует свою жизнь, надеясь на свои умственные возможности и физические силы, на условия, которыми он располагает и на помощь сильных людей. Когда несчастья, беды и неудачи исчерпывают все надежды на собственные силы и ум, на возможную человеческую помощь, человек падает духом. Его жизнь становится невозможной, бессмысленной, лишается фундамента. А без фундамента как?.. Но по какому-то стечению обстоятельств в жизни бывают случайности – что-то человека, находящегося казалось бы в безвыходном положении, спасает. Эти случайности рождают в человеке затаённую, дополнительную надежду. Хотя, надо сказать, что такие случайности далеко не всем на Земле достаются, но они иногда ещё и повторяются (чаще, конечно, у разных людей, а не у одних и тех же). За эти случайности, счастливые случайности, человеку всегда хочется кого-то отблагодарить. Но кого? Кто человеку готовит случайности? Кто выручает, помогает, не даёт преждевременно умереть – спасает? Так у человека появляется Бог-спаситель – невидимая, но всемогущая сила. Бог, он не вечен: я умру – умрёт и Бог со мной, ибо Бог, он во мне, а не в небесах». – «Вечен! – возразил Григорий Порфирьевич. – Бог, он творец». – «Творец – природа. Она – вечна. А Бог, это – затаённая надежда». – «Логично!» – воскликнул Сергей Семёныч. «Бог создавался долго, много тысячелетий, – продолжал дядя Серёжа. – Связь наших предков с Богом – это их культура. А коли религия – культура наших предков, мы обязаны к ней относиться как к явлению музейному – с уважением, бережно. Пользоваться ею, я считаю, и можно, и не обязательно. У нас должна быть своя культура, которую мы, к великому сожалению, не имеем – не создали. А без культуры как?..» – «Правильно, Сергей Савельич, коли нет пока другой культуры, пусть живёт старая, всё лучше, чем ничего».

Григорий Порфирьевич резко встал, подвинул стул и снова сел. «Вы, по своему, может быть и правы, но для меня неприемлемы выражения «музейное явление», «старая культура». Обижает как-то». – «Я прошу прощения, Григорий Порфирьевич, – сказал Сергей Семёныч. – Впредь постараюсь воздерживаться от подобных выражений». – «Мы отвернулись… – продолжал дядя Серёжа. – Нет, не отвернулись, а отвергли культуру предков, не создав своей, и плюхнулись в омут невежества. Семьдесят лет демонстрировали миру своё невежество. Над нами смеялись, а мы гордились». – Он ненадолго замолчал и, будто пытаясь принять более строгую позу, слегка выпрямился, словно приготовился встать из-за стола. – «Я не знаю своих родителей. Я вырос в детдоме. Но я не могу простить такое отношение к предкам, к их культуре. Я не крещёный. Я не молюсь. Я не знаю христианских обрядов и обычаев. Я вообще ничего не знаю о церковной жизни. Я единственный раз попал в храм, когда хоронили бабушку Сыроедова. Как же я был возмущён, когда увидел прелесть культуры своих предков, которую так безжалостно уничтожали… коммунисты, развернувшие атеистическую компанию».

Сергей Семёныч и Григорий Порфирьевич дядю Серёжу не перебивали. Слушали, сосредоточенно погрузившись в собственные мысли.

«Варварство! – продолжал дядя Серёжа. – Непростительное варварство! История коммунистам такое не простит. Я не знаю, когда и в какой форме будет суд, но судить коммунистов за это будут». – «Их много за что будут судить», – сказал Сергей Семёныч, задумчиво качая головой. «Бог им судья», – добавил Григорий Порфирьевич, глядя куда-то в пустоту. «А какую ты имеешь в виду новую культуру, вместо христианской?» – вдруг спросил Сергей Семёныч дядю Серёжу. – «Если бы я знал… – ответил дядя Серёжа. – Новая культура должна рождаться медленно, безболезненно заменяя старую. Во всяком случае мне бы так хотелось, а не так, как это проделывали коммунисты. Какая она, новая культура? Я её не знаю и не представляю. Думается мне, что она кроется в развитии науки, в человеческих познаниях неопровержимых истин и тайн природы, ну и, конечно, в развитии объективных отношений человека ко всему, с чем связана его жизнь и его деятельность. По моим понятиям культура, это – качество человеческих отношений ко всему, с чем связана его жизнь. А в жизни, конечно, им не всё познано. И то, что им не познано, то породило культуру наших предков – отношение к непознанному. Долгие года, я бы сказал, слишком долгие годы человек всё непознанное увязывает с Богом, с Божьей деятельностью. Не может оторваться от созданной предками культуры. Инерция… – развёл руками дядя Серёжа. – Великая сила – инерция! Современные колдуны-экстрасенсы не только считают свои способности даром божьим, а иногда и присваивают себе статус Божьих посланников. Почитаешь их, диву даёшься – грамотные, с высшим образованием, а так охотно лезут в старую культуру».

Тут Григорий Порфирьевич встрепенулся: «Позвольте, молодой человек, с вами не согласиться». – «В чём, Григорий Порфирьевич? Где я ошибаюсь?» – «Вы говорите, современные экстрасенсы лезут в старую культуру. На мой взгляд они утверждают фактами учение Иисуса Христа о наличии души человеческой, о её бессмертии. Они на живых примерах доказывают, что душа, в форме энергии, способна отделяться от тела и возвращаться. Душа бессмертна. Человек умирает телом, а душа остаётся». – «Извините, Григорий Порфирьевич, – перебил его дядя Серёжа. – Никакая энергия душой быть не может, как и душа не может быть энергией, потому что никакая энергия не может быть самоуправляемой. У любой энергии есть единственное стремление – это занять доступное пространство. В остальном её надо направлять. А для самоуправления энергию мало снабдить человеческим разумом, который был бы в единстве с разумом тела, её ещё надо снабдить необходимой механикой для самоуправления». – «А почему вы не допускаете, что Бог данную энергию снабдил всем необходимым?» – «Но вы же, Григорий Порфирьевич, знаете, что механика способна ломаться. Какой тогда может быть разговор о бессмертии души?» – «Но механика души не рукотворна». – «Вот именно, нерукотворна. Она находится в ведении генов, а не в руках человека. Умение мыслить – пользоваться интеллектом – это своего рода механика материи. Могут ли мыслить душа и Бог, если они нематериальны?» – «Душа и Бог – материальны!» – горячился Григорий Порфирьевич. – «А если они материальны, из каких материалов они созданы и кем?» – «Вы, молодой человек, домогаетесь начало найти?» – «Материя, Григорий Порфирьевич, не имеет начала и конца – она вечна. Другое дело, что форма материи имеет начало и конец. Форма – есть произведение природы. Бог и душа человеческая, я думаю, не бесформенны, коли они материальны. К тому же всё, что материально, то подвластно законам притяжения и отталкивания. Как же душа и Бог находятся в небесах – не падают, не улетают от Земли?» – «У Бога своя механика и свои законы». – «Но Бог ведь создал человека по своему подобию. Какая же у него может быть своя механика и свои законы?» – «А вот американцы зафиксировали много фактов, – не унимался Григорий Порфирьевич. – Они опрашивали людей, вернувшихся после клинической смерти. Что они видели там, когда, можно сказать, умерли? И большинство утверждали, что улетали куда-то в неведомое, оставляя своё тело на смертном одре». – «Человеческий организм, Григорий Порфирьевич, состоит из множества органов – зрение, слух, осязание и другие. Не все органы при клинической смерти отключаются одновременно. Чаще всего, видимо, у человека отключается в первую очередь ощущение тяжести, а мозг продолжает работать. И вот человек начинает испытывать великое облегчение, и как будто он полетел. А куда полетел? Коли мозг ещё не отключён, он начинает, так сказать, фантазировать. И вот, выйдя из состояния клинической смерти, человек заявляет, что он побывал в раю или аду».

Григорий Порфирьевич унялся, а дядя Серёжа продолжал: «Душа – это определённое поведение генов, создающее определённое состояние организма. Душа – это позитивное проявление чувств. При этом непременно присутствует та загадочная энергия, которая необходима генам для их общения, на которую обратили внимание экстрасенсы и ошибочно назвали Душой. Именно гены и придают ей нужные направления и создают нужные им формы её бытия. Эти формы бытия загадочной энергии и сбили с толку экстрасенсов».

Григорий Порфирьевич пожал плечами, демонстрируя недопонимание. «Что, Григорий Порфирьевич, – спросил дядя Серёжа, – я непонятно говорю?» – «Кто такие эти ваши гены? О чём вы говорите?» – «Мне тоже не всё понятно, – поддержал Григория Порфирьевича Сергей Семёныч. – Гены – это по сути нуклеиновая кислота. Она что, способна проявлять определённое поведение, создающее определённое состояние организма?» – «Экстрасенсы на примерах доказали, как душа способна парить над оставшимся на одре телом и наблюдать, что с ним происходит, что с ним делают люди», – настаивал Григорий Порфирьевич. – «Абсурд! Это абсурд, Григорий Порфирьевич. Не спешите в это верить. Где остались глаза? Душа с собой их взяла или они остались при теле? А где остались мозги? Или душа способна самостоятельно мыслить? А может быть душа одно соображает, а тело о другом мыслит? Душа и тело едины! А то, что наблюдают экстрасенсы, это игра воображения, только и всего». – «А вот чем объяснить такое явление? – вклинился в спор Сергей Семёныч. – Я часто во сне летаю. Говорят ребёнок во сне летает – он растёт. А я до сих пор летаю, и летаю довольно часто, хоть давно уже и не ребёнок, да и расти дальше уже поздновато. Может это душа моя летает, а я на кровати остаюсь?»

Дядя Серёжа улыбнулся. – «Думал я на эту тему, Сергей Семёныч, сам тоже иногда летаю. Дело в том, что наши органы в некоторой степени самостоятельны и во сне отдыхают по-разному. И вот когда орган ощущения тяжести отключается, мы с вами и летаем». – «А какая необходимость в этом?» – «В чём?» – «Что в этот момент надо летать?» – «Так ведь момент отключения тяжести даёт… импульс, что ли(?), для воображения. Сон ведь чаще всего – сумбурное воображение». – «Почему сумбурное?» – «Потому что многие наши центры чувств отключаются, а не отключившиеся работают, создавая сумбурное, неполноценное воображение». – «Да, да… это понятно. Ну, а насчёт генов?..» – «Я прошу прощения, – извинился дядя Серёжа. – Я не генетик – иначе строить свою логику не могу. Я так рассуждаю: я сам себя не строил. Меня кто-то построил по строго определённому проекту. Как липа из крапивного семечка вырасти не может, так и я не от кого попало произошёл, а от человека. Мой организм построен из определённых материалов в строгом соответствии с программой. Все органы и части моего тела строго скопированы с предыдущего организма – отца и матери. При построении моего организма использовано всё наличие тех материалов, которые я принимал в себя во время еды. О случайных химических соединениях речи быть не может, потом что я имею определённую форму, а не случайную, являюсь копией отца. Всё это даёт мне право думать, что я кем-то построен». – «Богом», – сказал Григорий Порфирьевич.– «Не перебивайте, Григорий Порфирьевич», – одёрнул его Сергей Семёныч. – «Это не серьёзно, Григорий Порфирьевич, – возразил дядя Серёжа. – Я позволю себе объяснить весь процесс развития и сохранения организма деятельностью генов – неутомимых тружеников, перед которыми я преклоняюсь, а не перед Богом. Именно гены строят и берегут организм. И строят не из ничего, а из тех материалов, которые мы им своевременно поставляем с пищей. Организм сам снабжает себя стройматериалами. Деятельность генов обусловлена специальностями, как и у человека, у муравьев и термитов, у пчёл. Одни гены берут из пищи необходимый стройматериал для построения организма и восстановления его нарушенных органов и частей. Другие доставляют нужный стройматериал и программную информацию в нужные места организма, третьи – строят и так далее. Для общего руководства созданием, жизнью, деятельностью и сохранением организма существует определённый центр генов, который называется инстинктом. Инстинкт – это руководство генами по созданию, развитию и сохранности задуманного сооружения. Но стройматериал для генов должен добывать сам организм. А как? Для этого гены снабдили организм интеллектом. Организм, пользуясь интеллектом, ориентируется в окружающей среде, тасует обстоятельства, применяя зрение, слух, обоняние, вкус ищет стройматериал, поглощает его занимаясь самоснабжением. Гены через аппетит сигнализируют о необходимости нужного материала, а организм, пользуясь возможностью соображать и двигаться, снабжает им себя. Вернее отправляет в распоряжение генов – в желудок». – «Образно, образно, – улыбаясь сказал Сергей Семёныч, и потянулся к бутылке, чтоб наполнить стопки. – Ну что ж? Отправим уважаемым генам очередную порцию». – «Погодите, Сергей Семёныч, – сказал дядя Серёжа, – я ведь не всё обсказал о душе». – «Да, да, – поддержал Григорий Порфирьевич. – Продолжайте, продолжайте». – «Вот вы проповедуете, что душа бессмертна. И с этим я не могу согласиться. Вы уж меня простите, Григорий Порфирьевич. Я другое наблюдаю. Первое, что умирает в человеке – это душа». – «Как?!» – воскликнул Григорий Порфирьевич. Такое заявление видимо показалось ему ошеломляющим. Он отстранился от стола и уставился на дядю Серёжу округлившимися глазами. «Уж коли я считаю, что душа это определённое поведение генов, создающее определённое состояние организма, то логически прихожу к выводу – в разном возрасте мы по разному воспринимаем окружающий нас мир и по разному к нему относимся. В расцвете наших физических, умственных, половых сил и душа наша цветёт. Мы радуемся жизни, душа в нас ненасытна, но с приходом угасания физических сил, с приходом умственного торможения и особенно с приходом полового угасания душа в нас становится вялой, нетребовательной. К нам приходит равнодушие, безразличие. Как говорят, наступает душевная глухота. Душа постепенно отмирает, хотя организм ещё не умер. Проявления чувств становятся слабыми». – «Я не могу согласиться с вами», – качая головой возразил Григорий Порфирьевич. – «Но я так думаю. Может со временем моё мнение изменится». – «А почему «особенно с приходом полового угасания»?» – спросил Сергей Семёныч. – «Как почему? Для чего генам организм?» – «Ну и для чего по-вашему?» Дядя Серёжа улыбнулся и откинулся на спинку стула. – «Тема меняется, но разговор продолжается. У нас есть умнейшее слово – природа. Это слово люди давно придумали. Любой организм, если он не будет «прирождать», он обречён. Отомрёт этот организм и не будет ему продолжения. А если все организмы не будут прирождать? Угаснет вся жизнь, как таковая. Значит, на первом плане, главенствующая задача генов, вернее главнейшая их забота – плодоношение. И уж конечно бесспорно, пока организм сохраняет способность плодоношения, гены о нём заботятся, оберегают его здоровье, оберегают способность плодоношения. А «в здоровом теле здоровый дух». Не так ли?» – «Так». – «А когда организм утрачивает способность плодоношения, для чего он тогда генам нужен?» – «Не знаю». – «По-моему и гены не знают. Тогда они постепенно перестают заботиться об организме. И организм продолжает жить в меру прочности своей конструкции. Вспомните, многие растения, отсеявшись, погибают. Как и некоторые виды рыб, преодолев тысячи километров к местам нереста, сразу после икрометания погибают». – «Но не все…» – «А иные – многолетние растения – надеются на повторный акт плодоношения». – «И где вы такое вычитали?» Дядя Серёжа поднял левую ладонь, словно отгораживаясь от вопроса: «А что при этом происходит с душой?» Сергей Семёныч, не отвечая, приготовился слушать. И дядя Серёжа продолжил: «Душа увядает. А вернее вступает в стадию отмирания. Ведь наиярчайшие её проявления всегда наблюдаются в период полового расцвета организма и во время заботы о потомстве. Так и задумано природой». – «И тем не менее я неприемлю вашу логику, молодой человек», – откинувшись на спинку стула, выразил своё несогласие Григорий Порфирьевич.

«Дорогие Сергей Семёныч и Григорий Порфирьевич, нигде я этого не вычитывал и не слыхивал. Всё это мои «бредни» и я никому их не навязываю. Я просто имею их для того, чтобы оспаривать «бредни» других, не увязывающиеся с моей логикой. Ну, а если я своими «бреднями» немного обидел вас, Григорий Порфирьевич, прошу меня простить. Я без злого умысла… Просто так… Такая уж тема сложилась у нашего разговора». – «Весь наш сегодняшний разговор атеистичен, – сказал Григорий Порфирьевич. – Естественно ваша логика, молодой человек, меня обижает. Хотя я чувствую в вас уважение к нашей духовной жизни. Я не улавливаю основы вашей раздвоенности».

И тут дядя Серёжа снова вспыхнул и заговорил как-то сбивчиво, торопливо стремясь к какой-то далёкой мысли: «Человек – разумное существо. Но человек не единственный обладатель разума. Он ещё не дошёл, далеко не дошёл до того разума, который создал человека. Вы говорите, создатель человека – Бог. Вот простейший пример. Растёт на голом песке сосна. Что есть в песке? Какие питательные вещества имеются в пустом песке для построения древесины? А ведь сосна – это не просто стандартная деревяшка. Она своеобразна – со своими качествами, цветом, запахом. Для её построения требуется много компонентов. Вот в песке смолы да серы сосновой нет. А сосна богата серой. И сера её не похожа по качеству на серу других деревьев. Значит, сосна имела выбор материалов для построения своей древесины и серы. Может ли человек из пустого песка создать нечто подобное? Сосна – это целая промышленная индустрия, неразгаданная человеком. А разве сосна единственное растение на Земле? На Земле миллионы видов растений и животных, и все они своеобразны. Значит, на Земле – миллионы вариантов разума. Человек создал Бога, чтобы Бог создал человека. Человек отдал высший разум Богу, тем самым унизив себя. И с этим можно бы мириться, да вот беда. Все свои промашки, недоразумения, глупости и даже свою преступную деятельность человек сваливает на Бога. «Так Богу угодно…» Неблагодарное животное – человек. Порой мне кажется, что в основе всех бед на Земле лежит человеческая неблагодарность. И вера духовная – ваша деятельность, Григорий Порфирьевич, направлена на совершенствование человеческой души, на укрощение человеческой неблагодарности. Могу ли я вас не уважать за это?» – «Спасибо, молодой человек! – поблагодарил дядю Серёжу Григорий Порфирьевич. – Человек узурпировал власть над планетой, не думая о том, что при этом надо соблюдать ответственность». – «Это коммуниста своим атеизмом обнажили свою неблагодарность, показали всему миру своё невежество и варварство». – «Вот именно, – подтвердил Сергей Семёныч, внимательно слушавший разговор дяди Серёжи с Григорием Порфирьевичем, держа в правой руке бутылку, приготовленную для розлива. – Сколько я износил выговоров по партийной линии за то, что не только не закрыл церковь, а ещё и иногда ей помогаю». – «Церковь не преминет отблагодарить вас, Сергей Семёныч, за добро, вами содеянное, и за испытания ваши».

Сергей Семёныч наконец-то разлил водку по стопкам и они выпили. Закусывая капустой, смачно похрустывая, Сергей Смёныч решил возразить дяде Серёже: «И всё же, Сергей Савельич, не укладываются у меня в голове ваши мысли о том, что меня построили гены-строители, как вы изволите выражаться. Тем более, что они обладают разумом».

Я тоже поддел на вилку кусок пластовой капусты, позавидовав как она смачно похрустывает на зубах. Но заслушавшись, долго держал её нетронутой у рта.

«Вот именно, – подхватил Григорий Порфирьевич. – Разумом Бог наделил только человека и более ни кого». – «Человек – громадное сооружение ничтожно малых строителей генов – является ничтожеством перед генами, – разгорячился дядя Серёжа. – Попробуй создать подобное сооружение наполненное таким глубоким смыслом. Именно это даёт мне право думать, что гены-строители обладают немалым разумом, какого не дано человеку». – « Человек – продукт эволюции», – возразил Сергей Семёныч. – «Эволюция – это практика генов по усовершенствованию организмов, – продолжал горячиться дядя Серёжа. – Миллиарды лет ушли на эволюцию потому, что продолжительность жизни самих генов невелика. Человек ещё не дошёл до замысла такого громадного, с глубоким смыслом, сооружения, запланированного на миллиарды лет. И неизвестно, как и какие изменения внёс бы человек в свой проект при повторении своего замысла в случае необходимости. Такая эволюция человеку не по силам. А это ещё раз подтверждает, что разум человека пока примитивен, – дядя Серёжа отломил ножку от курицы и добавил, – и кичиться человеку, что он разумное существо, более чем нескромно».

Дядя Серёжа, Сергей Семёныч и Григорий Порфирьевич приступили к серьёзной закуске, тут и я схрумал свою капусту. Ещё не доев куриную ножку дядя Серёжа дополнил свою речь: «Человек всё познаёт в сравнении. Он всё познаёт в сравнении с тем, что ему хорошо известно. Познавать вещи в сравнении с тем, что человеку ещё неизвестно, невозможно. Вот почва для недоверия. Удивительные способности генов дают основание считать их более разумными, чем их создание – человек. Но у человека есть основания в этом сомневаться. Не потому, что у человека есть голова и руки, а у генов не известно что, но потому, что весь человеческий опыт ему подсказывает: чем меньше организм, тем он примитивней. Мне же хочется думать, что гены более сложны по своему строению, чем сооружения ими создаваемые. В мире всё относительно и нам просто трудно мыслить и оценивать в областях большего или меньшего относительно наших собственных размеров. Вот почему у всех есть основание считать подобные мысли бредом. А если это не бред?» – «Извините, Сергей Савельич. И тем не менее ваши рассуждения весьма противоречивы. То вы на стороне духовной жизни, то уходите в атеизм». – «Вся жизнь, Сергей Семёныч, состоит из сплошных противоречий, и наша задача найти в этих противоречиях истину. Вот я и ищу. И вы пожалуйста не подумайте, что я выдаю свои суждения, как непреложную истину. Я буду благодарен, если вы мне докажете, что я не прав, в чём не прав и что и как на самом деле. А пока – это мои умозаключения, это моя вера». И спокойно доглодав ножку дядя Серёжа продолжил: «Человек многого ещё не знает о хитростях строения и состояния своего организма, созданного генами. Многие замыслы генов ему непонятны. Вот мы говорим: «счастье», «любовь», «тщеславие»… А что такое – счастье? А что такое – любовь? Что такое – тщеславие? И сколько ещё таких, что называется, «что такое?», что человек понимает и объясняет приблизительно, сравнительно, примерно… или вообще объяснить не в состоянии. Любовь… Никто не может конкретно сказать, что это такое. А это один из главных замыслов генов. Для всех организмов любовь запланирована генами не как период, отрезок времени, а как определённое состояние организма, утверждающее природу. Это самый прекрасный момент в жизни организмов. Это праздник генов. Мне кажется в этот момент гены любуются, восхищаются, наслаждаются своим созданием. Какой прекрасный, чарующий, зовущий, обаятельный, восхитительный, весьма желанный становится организм. Именно праздник… Взять к примеру растение. Все листочки свежи, а какими красками играют лепестки цветов! Как аккуратно отточены формы цветка! Птицы… Как они хороши, как нарядны в свой брачный период! Рыбы, змеи, насекомые – все в это время прибраны, необычны, по-своему прекрасны. Животные и человек – на высоте своего изящества. Но пора любви имеет не только внешнюю сторону, а и внутреннюю – главную. Внешнюю сторону мы наблюдаем и объясняем, как видимую, доступную для наблюдения и описания. Но внутреннюю, невидимую, мы описать не можем, нет у человека для этого слов. Гены, конечно, знают что такое любовь, что это для них за праздник – это кульминация их деятельности. Мы, организмы, эту «кульминацию» отлично чувствуем и переживаем, как нам позволяют внешние условия, но что в этот момент делают гены с нашими нервами?.. Этого мы объяснить не можем даже сами себе». – «Ну, а счастье? – перебил монолог дяди Серёжи Сергей Семёныч. – Как вы объясните, что такое – счастье?» Дядя Серёжа улыбнулся. – «Я не энциклопедист. Как я понимаю это слово, могу сказать. Но без доказательств». – «Ну хотя бы. Мы же все его понимаем по-своему». – «Точно. А я вот так его понимаю. Человек за всю свою длинную жизнь успевает выполнить, сделать, свершить ничтожно мизерную часть своего задуманного, желаемого. Радость свершившегося и свершённого – это и есть его счастье». – «Счастье – это высшее чувство собственного достоинства, – решил высказать свою точку зрения по этому поводу Григорий Порфирьевич. – Достоинство располагает человека к творчеству ради достижения ещё большей радости и осознания собственной полезности. Попрание же человеческого достоинства естественно угнетает волю и губит стремление к творчеству». – «Вот это вы, Григорий Порфирьевич, хорошо сказали. Уж попрание-то достоинства мы все досыта испытали». – «По-моему попрание человеческого достоинства заложено в идею коммунизма», – сказал дядя Серёжа. – «Не надо о коммунизме. Тошнит с него, – сказал Сергей Семёныч. – Продолжайте-ка лучше о своих генах». – «Не о моих, а вообще…» – «Ну да, вообще».

И дядя Серёжа продолжил. Я не всё понимал в его «философии», но слушал внимательно, стараясь разобраться и запомнить.

«Тайны внутреннего мира человека, как и всех организмов остаются тайнами вечными, необъяснимыми. Необъяснимыми остаются и «счастье, «тщеславие», «гордость», «достоинство», «смелость», «страх», «материнство», «родина» и многое другое. Невозможно не восхищаться деятельностью и разумом генов. Каким богатством наделили они внутренний мир каждого организма! Инстинкт – что это такое? Где найти объяснение этому слову? Конечно, я буду далеко не точен, если попытаюсь представить его как некую сумму всех чувств и предчувствий. Инстинкт – это руководящая деятельность генов. Все организмы – подвижные и не подвижные – находятся под постоянным контролем генов. Все состояния организмов создаются генами, все движения организмов управляются генами. Ну, конечно, не все гены враз этим занимаются. Как у пчёл – есть матка, есть трутни, есть рабочие пчёлы, сторожевые, разведчики и прочие. Так и у генов – есть строители, контролеры, снабженцы, плановики, руководители и прочие распределители и правители. Как в человеческом государстве. Государство не человек ведь придумал. Это от генов… Всё это есть – инерция природы. Но вот человек, развивая свой интеллект, всё более и более отстраняет инстинкт, хотя далеко ещё не дорос по уму до совершенства генов. Об организме заботу берёт в свои руки, не доверяя генам. Создал научную медицину, а лечение травами отодвинул в сторону. И в виду этой самоуверенности нанёс себе громадный ущерб, растерял много знаний, которые человек принёс в цивилизованный мир от своего дикого состояния. Ещё когда человек не был человеком, когда он в своей жизни отдавал предпочтение инстинктам, а не уму, он оберегал своё здоровье травами и разными растениями. Он инстинктивно чувствовал (а в то время чувства его были развиты во много раз сильнее), когда и какая трава нужна организму для восполнения недостатков в борьбе с болезнью. Гены через обоняние, вкус, аппетит помогали найти ту траву, содержащую в себе те химические элементы, которые необходимы в данный момент. Это мы наблюдаем и поныне – животные лечатся травами и грибами. У беременных женщин существуют прихоти. Они едят глину, мел, древесный уголь и прочее. Я видел, как женщина ела дёготь и пыталась доказать, что дёготь вкуснее мёда. Ни один умный человек не сумел бы доказать, что дёготь вкуснее мёда! А гены это сделали. Выходит, можно сказать – вкусно то, что не противоречит аппетиту, если считать аппетит запланированной генами мерой стройматериалов, необходимых для построения и ремонта организма. Ведь пища, это в первую очередь стройматериал, и уж во вторую – энергия». – «Я не в курсе генетики, – сказал Сергей Семёныч, – и в разуме генов всё равно сомневаюсь. Вы нам на примерах докажите неопровержимость вашего утверждения». – «А это нетрудно, Сергей Семёныч. Вы холодец из свиных ножек делали?» – «Приходилось». – «А вы не обратили внимания на количество костей в ножке и на их форму?» – «Обратил». – «А вы уверены, что количество и форма совершенно одинаковы? Быть может есть различия?» – «Почему? Какие различия? Это не возможно». – «Вот именно, это не возможно, потому что строение ножки не бессмысленно. А кто продумал её строение? Сама свинья? Бог?» – «Гены?» – спросил Сергей Семёныч. – «А я не знаю, – ответил дядя Серёжа. – Я только уверен, что в этом нет случайности, в этом есть глубокий смысл – разумность. Васька вон летом подобрал в лесу лосиные рога. Я посмотрел на них, подивился. Какая красота! Какая прочность! Сколько ума и добросовестного труда в них вложено! А ведь они не из глины, не из чего попало, а из определённых материалов… и форма у них определённая. И строились они не в один миг кем-то снаружи а в течение нескольких лет изнутри организма. Из-нут-ри! Что вы на это скажете? Эволюция тут не причём».

Сергей Семёныч задумался. Григорий Порфирьевич усердно занялся закуской, как бы не обращая внимания на беседу Сергея Семёныча с дядей Серёжей. Ему этот разговор был явно не по душе. Посидев с минуту молча, Сергей Семёныч это заметил и решил возобновить пение. Но пение не клеилось. Дядя Кузя с Фёдором Степанычем уже хорошо «наклюкались». Их пение больше напоминало мычание. На этом пир закончился. Когда стали расходиться я спросил у дяди Серёжи: «Дядя Серёжа, а что такое – музыка?» – «Музыка? – удивился дядя Серёжа моему вопросу. – Музыка, Васька, это… – он почесал за ухом. – Музыка – это средство насилия чужой души». – «Это как?» – не понял я. – «А очень просто. Через определённую комбинацию звуков музыкант навязывает своё настроение слушателю. А вернее сказать, насилует чужую душу». – «Но ведь музыка-то всегда приятна». – «Во-первых, не всегда. Во-вторых – почему насилие должно всегда быть только неприятным? Оно бывает и приятным. Помнишь басню «Демьянова уха»?»

Я улыбнулся. Но тем не менее ответ дяди Серёжи меня озадачил. «Как так мог охарактеризовать музыку дядя Серёжа? Когда мы пели за столом, он пел вместе с нами. И, по-моему, пел охотно. Никто его не насиловал. Песня ведь – это тоже музыка. Нет, тут он что-то явно перегнул. Музыка, по-моему, не только насилует, но и организует людей. Вон как чётко под неё маршируют военные! А может быть они и не маршировали бы, если б их не насиловала музыка?»

Дядя Серёжа улыбнулся и продолжил объяснение: «Музыка, Васька, это – искусство. А что такое искусство? Искусство – это форма проявления человеческих отношений высокого качества, это особая форма человеческих общений. Короче говоря, искусство – это язык. Художник, общаясь с нами, разговаривает языком красок. Свои соображения и настроение передаёт нам красками. Писатель – разговорным языком, а композитор звуками. Композитор делится с нами своим душевным состоянием, своим настроением, предлагает нам посопереживать. Предлагает, а не навязывает. А потому он нас не насилует. Насилует нас исполнитель, не спрашивающий нас, желаем ли мы его слушать? Нужна ли нам комбинация звуков с чуждым нам настроением, с неприемлемой для нас динамикой, ритмом и интонацией?» – «Я понимаю, – говорю, – дядя Серёжа, догадываюсь, что и кого ты имеешь в виду». – «Догадываешься? Молодец. Современную музыку я имею в виду, низменную, грубую, дикую, фальшивую. Современная музыка – это фальшь. Чем громче человек матерится, тем убедительнее его мат. Вот по этому принципу и развивается современная музыка. Чем громче, тем внушительней».

Сергей Семёныч каким-то своим методом быстро отыскал Ваську Зюкова и тот отвёз нас с мамой в Кокошино на «газике».

На другой день в школе, в конце уроков, появился корреспондент. Тот самый, которого я провёл на Крутом яре. И опять стал искать Ваську Сыроедова. Вот ведь как быстро «земля слухами полнится»! Он уже узнал о нашем с дядей Серёжей приключении. Я крадучись смылся из школы, чтобы с ним не встречаться. А он припёрся к нам домой. Мама на этот раз тоже была дома. Он стал задавать мне разные вопросы. Ну, а поскольку мама всех подробностей нашего приключения не знала, ей тоже интересно было узнать всё. Ну, думаю, расскажу уж. И рассказал. Корреспонденту, похоже, моего рассказа показалось мало. Он стал задавать вопросы о прошлых моих приключениях. Ну, а мне не всё ведь по душе вспоминать из старого. На несколько вопросов я ответил, потом встал и вышел из избы, ничего не сказав, не предупредив его. «А ну тебя, – думаю, – к чёрту!» Я вышел в хлев, а он остался с мамой. Пусть, думаю, с мамой поболтает. Ход в хлев у нас соединён с сенями. В хлеву ко мне с хрюканьем подошла свинья, поинтересоваться, не принёс ли я ей чего-нибудь вкусненького. Я погладил её, почесал, потом подвёл к входной двери и пустил её в избу, быстро дверь прикрыв. Зачем я это сделал? Сам не знаю. Просто мне захотелось сделать корреспонденту какую-нибудь каверзу. Сам ушёл в туалет, не спеша облегчился. А что дальше делать – не знаю. А свинья, не бывавшая в избе, поглядела на маму, на корреспондента, хрюкнула и принялась знакомиться с обстановкой. Корреспондент ошалело глядел на свинью, неподвижно стоя посреди избы. Свинья к нему подбежала, почесалась боком о его коленки и подалась на кухню, почуяв оттуда запахи съестного. Мама, видимо, тоже не сразу сообразила, что случилось, и только когда свинья направилась на кухню, открыла дверь и вытолкала её из избы. Ну, я водворил свинью обратно в хлев и не спеша вошёл в избу. Мама конечно была мною недовольно, стояла со сжатыми кулачками, явно намереваясь высказать в мой адрес что-нибудь сердитое. Но она стеснялась корреспондента. А тот крутил головой то на меня, тона маму. Я почувствовал мамино недовольство, готов был высказать что-нибудь в своё оправдание, но присутствие корреспондента так же заставляло меня молчать. Поэтому я подошёл к окну и уселся на стул, глядя в угол. Не знаю, что подумал корреспондент, но, не задавая больше вопросов, он молча собрался и ушёл.

«Ну как тебе не стыдно?! – затрясла передо мной кулачками мама. – Ведь ты уже большой. Что ты вытворяешь? Человек по делу пришёл, а ты… Ну, для чего ты свинью-то в дом запустил?» – «Корреспондента, – говорю, – выгнать. Кто его звал?» – «А чего он тебе плохого сделал, что ты им так недоволен?» – «Не хочу, – говорю, – чтобы про меня и про мои беды весь мир знал. Пусть ко мне не ходит, вот и всё!»

Мама долго на меня сердилась и не хотела со мной разговаривать. Мне, конечно, было перед ней неудобно, но что поделаешь? Взбунтовалась душа моя против корреспондента и всё тут. Нежелателен он мне.

Ну, а статья-то в газете всё-таки была. И на этот раз большая, под заголовком: «Сыроедов – кто он?» В статье корреспондент долго размышлял, кто есть Василий Сыроедов – экстрасенс, гипнотизёр? Или ещё кто, со способностями «совершенно необъяснимыми»? Перечисляя все мои приключения и объясняя их по-своему, он робко высказывал свои предположения: «Вызывает удивление, как Василий, приказав автомашине двигаться на трёх колёсах, спокойно едет с грузом от Кокошино до Лубянки и обратно, не теряя ни минуты времени, не нарушая рабочего ритма. А глядя на него опытный старый шофёр, желая повторить пример Василия, не проехав и ста метров опрокинул машину в кювет». А волкам, оказывается, я просто подавал сигналы, которому первому подставлять спину под топор дяди Серёжи, которому – следующему. А дядя Серёжа их «с азартом» рубил на куски. И, к моему великому удивлению, я, оказывается, могу превращаться из человека в свинью и обратно. Это «феноменальное» явление я продемонстрировал при его визите к нам. Я даже в образе свиньи дружески потёрся о его колено. Во как! Ну и в конце корреспондент вопрошает: «Какой такой непонятной силой наделён Василий? Кто он, если не экстрасенс и не гипнотизёр, не колдун и не дьявол?»

Я эту статью показал дяде Серёже. Он небрежно бросил газету на стол и сказал: «Читал я, Васька. Чему тут удивляться?» – «Как чему?.. – возмутился я. – Врёт ведь!» – «Не врёт, а хлеб зарабатывает». – «За враньё разве деньги платят?» – «Платят, Васька. И тому кто врёт, платят, и тому, кто разоблачает ложь». – «А почему?» – «Что «почему»?» – «А зачем?.. Кому нужно это враньё и его разоблачение, да чтоб за всё за это деньги платили?» – «Нужно, Васька. Всем нужно. Кроме того, что истина укрепляется в противоречиях, само по себе враньё не даёт покоя мыслям человеческим. А ведь человек не просто постоянно мыслит, он должен постоянно совершенствовать свои мысли. А враньё хорошо помогает их совершенствовать. Я, по-моему, тебе говорил, что вся жизнь состоит изо лжи и правды. Ложь бывает безобидной и бывает вредной, выгодной, невыгодной, злой, смешной, приятной. И правда бывает злая, добрая, приятная, горькая, удобная, неудобная, выгодная, невыгодная. Какая бы правда не была, её не надо путать с неправдой – с ложью. Кстати, неприкрытая неправда – это шутка, а скрытая – это ложь. Вот шутка-то в жизни и служит нам чаще тем, что помогает нам разбираться, отличать неправду от правды, а за одним и распознавать ложь. Вот ты книжки читаешь? Кстати я ни разу от тебя не слышал, чтобы ты чем-то из литературы восхищался». – «Читаю, – говорю, – но мало. А когда читать-то?» – «Если охота читать, время найдёшь. Ну так вот: вся литература построена на неправде, на вымыслах. Но каждый писатель выдумывает такую неправду, через которую читателю удобно поднести свою правду». – «Какую «свою правду»?» – «А вот… Как тебе проще-то объяснить? Ну, например, ты «Евгения Онегина» читал?» – «Читал». – «Так вот… Никакого Евгения Онегина никогда на свете не было. Это вымысел Пушкина. Ну, а раз вымысел, значит – неправда. Все похождения Евгения – неправда. Но его отношение к людям, к обществу, форма его воспитания и поведения – это как бы отпечаток того времени, в котором жил, или, вернее, мог бы жить Евгений, это та правда, которую хотел сказать нам Пушкин. Или Татьяна… Она тоже вымышлена, тоже неправда. Но в её образе Пушкин выразил свои желания, свою правду – ему хотелось, чтобы идеал женщины был похож на Татьяну, скромную, преданную». – «Понял, – говорю. – Нам ведь на уроках литературы то же самое говорят, только «правдой» и «неправдой» не называют». – «Ну и слава богу! А я думал у тебя по литературе «двойка». – «Ну что ты, дядя Серёжа, – говорю. – С тех пор, как мы всерьёз занялись техникой, у нас, у пацанов, отношение ко всем предметам стало какое-то другое. Нам некогда дома висеть над домашним заданием, мы на уроках стали внимательней слушать. Нами учителя теперь довольны». – «Вот и слава богу! Ты теперь стал взрослым. Значит должен понимать корреспондента. Он тоже взрослый и старается найти свою правду. Только вот не у всех и сразу в жизни всё получается. Многие начинают свою жизнь с ошибок, и тоже по той же причине, что не сразу в жизни отличают неправду от правды. Будем надеяться, что и корреспондент когда-нибудь разберётся в жизни. Как говорят? На ошибках учатся. Ну, а кто хорошо учится, тот в жизни меньше мучится».

Дядя Серёжа потрепал меня за плечи и улыбнулся. «Человек, Васька, организует свою жизнь по подсказке собственных убеждений, веры и сознания». – «По подсказке собственных убеждений, веры и сознания, – повторил я его слова. – А что, у корреспондента не хватает собственных убеждений, веры и сознания?» – «Может быть и не хватает. Этого всем нам жизнь преподносит по-разному».

Тут вдруг меня насторожило слово «вера». Какая вера? – подумал я. Уж не в Бога ли? «А что такое – убеждения, вера, сознание?» – спросил я. «Убеждения, вера и сознание?» Дядя Серёжа подошёл к полке с книгами, снял с неё толстенный том и стал листать. Это был «Словарь русского языка». Найдя нужные слова и прочитав их объяснения, он с шумом захлопнул словарь и, сердито бросив на полку, возмутился: «Белиберда! Чушь! Абсурд! Написать такую толстенную книгу конечно похвально. Но ведь писать-то надо умно, грамотно». – «А что там не грамотно?» – поинтересовался я. – «Да я хотел тебе, Васька, объяснить слова – убеждение, вера и сознание – по книжке. Вот словарь взял. Да уж больно глупо, неумно там эти слова объясняются». – «Как глупо, неумно?»

Дядя Серёжа снова снял с полки словарь и прочитал: «Убеждение – твёрдый взгляд на что-нибудь, основанный на какой-нибудь идее, мировоззрении. Убедиться – поверить во что-нибудь». – Он захлопнул словарь. – «Ну, куда ещё глупее-то, Васька? Как можно путать веру с убеждением? А вот слово «вера» – это убеждение в ком или в чём-нибудь». «Верить – это быть убеждённым». Тьфу! – плюнул в сердцах дядя Серёжа. – После таких объяснений словарь в руки брать не хочется. Ну-ка посмотрим как он объясняет слово «сознание». «Сознание – это понятие, мысль, чувство. Способность мыслить, рассуждать…» Ну вот, и здесь сплошная путаница. Сознание путает с интеллектом, с чувствами. Сознание, это же – совокупность знаний! Мир познаётся человеком уже… миллионы лет. Человеческие познания мира накапливаются в памяти человека, передаются от поколения к поколению с инстинктом и интеллектом через посредство языка и культуры, и отражаются на его поведении и деятельности. Именно сознание и поддерживает интерес к жизни, зовёт его к деятельности, к творчеству, к созиданию». – «А по-моему у людей сознание разное, – перебил я его. – Одни сознательно что-то делают, а другие сознательно их грабят». – «А грабёж и воровство, Васька, это тоже деятельность. Деятельность человека, она тоже имеет свои качества и целесообразность». – «А потерять сознание, это что?» – «Потерять сознание? Память отключается. Сознание, это главнейший ориентир для всех мыслей. А вера и убеждения – коррективы». – «Какие «коррективы»?» – «Ну, мыслить можно ведь и правильно, и с ошибками. А чтобы меньше ошибаться, надо помнить о логике чужого опыта и своего. Вера, это информация, закреплённая в твоей памяти с чужого опыта, так сказать «шуба с чужого плеча», а убеждения – со своего опыта, твоя собственная шуба». – « А как это – информация с чужого опыта, со своего?..» Дядя Серёжа вздохнул, видимо недовольный моей непонятливостью. «Так вот, Васька, постарайся запомнить на всю жизнь. Мысли и чувства человека живут во власти убеждений. Убеждения сильную волю закаляют, а слабую – парализуют. Без убеждений героев не бывает. Вера – это познание мира через слово, через мысли. Вера – это определённый результат логики. А убеждение – это познание мира через ощущения, через чувства, через непосредственное восприятие живых фактов – происходящего, существующего, свершающегося. Познание истины в беде – вот история этого слова. Убеждение – от слова «беда». Уж кто-кто, а ты, Васька, в жизни много убеждений почерпнул в своих приключениях. Нынче много знаешь, что можно, а что нельзя, что доброе, что недоброе, на что можно надеяться, на что нет. Вера, – это теория, которая должна быть подтверждена практикой. Если теория не подтверждается практикой, вера умирает – человек разуверяется. Переубеждений же не существует. Вот ты лизнул языком на морозе железную скобу и познал, что делать этого нельзя. И попробуй тебя переубеди в обратном. Пробовал такое в детстве?» – «Конечно, – говорю. – Чуть пол языка на железяке не оставил. Бабушку чуть с ума не свёл». – «Ну вот ты и познал истину в беде. Познание мира человеком, как и всеми живыми существами, начинается с убеждений задолго до появления веры. Собственно вера, наверное, присуща только человеку, обладающему речью и логикой. А убеждения – всему живому… Через внушение вера часто служит суррогатом убеждений. Переубеждение свойственно только суррогатам убеждений. Например все религиозные и идейные убеждения – это суррогаты. Политические, философские… Они дали истории много примеров падения. Именно здесь и родилось слово «переубеждение», которым, казалось бы, люди не должны пользоваться, но к сожалению очень часто пользуются в ущерб логике». – «Так ты, дядя Серёжа, ничему написанному не веришь?» – поинтересовался я. – «А я, Васька, как-то так привык всё прочитанное подвергать сомнению. И пока не пропущу это через собственные убеждения и логику, не могу считать верным или неверным, достойным или недостойным. Прочитанное надо осмысливать. Тогда через чтение совершенствуются твои мысли, ум и знания». – «А корреспондент, дядя Серёжа, это писатель?» – «Писатель? А что такое – писатель? Писатель – это искатель художественных возможностей для передачи обществу своих умозаключений и мыслей, своих философских открытий – своей правды. Писатель всегда должен стоять выше читателя. Он призван, если не делать свои открытия или не развивать свою философию, то хотя бы помогать читателю наглядно понимать сложности жизни и через судьбы героев своих произведений, через поднесённые читателю наглядные факты обогащать читателя убеждениями. Писатель обязан знать, что такое убеждения, вера и сознание, какого их значение в литературе и в жизни человека, чтоб не вводить в заблуждение читателя, как этот корреспондент. У этого корреспондента может и есть знания, да слабое сознание. У него сильная вера, да нет убеждений. А без убеждений – шаг до заблуждения, потому что вера – подруга лжи». – «Значит корреспондент это не писатель, а ученик?» – «Я так же, Васька, думаю. Из некоторых корреспондентов вырастают писатели, а из других – не получаются». – «В правдах разобраться не могут». – «Может в правдах, а может в себе. Все мы на этом свете разные. Всем и всего нам по-разному досталось. Равноправие только на том свете существует. Кто бы мне, Васька, подсказал, как вас, пацанов, квалифицировать? Вот какая правда меня больше всего сейчас занимает». – «А почему нам не дают права? Мы же справляемся». – «Несовершеннолетние вы, Васька. Никому за вас отвечать не хочется».

Эта дядина Серёжина «правда» занимала не только его одного. Это была и забота обоих председателей колхозов, обоих директоров школ – Кокошинской и Лубянской. А так же и механиков. И вот однажды в феврале они все вместе решили отправиться в областной совет, решив прихватить с собой по паре пацанов от колхозов на всякий случай. В их число попал и я.

Собирались мы – сходились и съезжались, у Кокошинского правления. Нас задерживал запаздывающий Федька. Он в Мякошино живёт. Не догадался видно ночевать у кого-нибудь в Кокошино. Из Мякошино пешком шёл, а нам его ждать пришлось.

«Что такое – опоздание? – напустился на запыхавшегося Федьку Сергей Семёныч. – Объясни мне, молодой человек». – «Опоздание, – оправдывался Федька, – это когда приходишь позже назначенного времени». – «И всё?» – «А что ещё?» – «Так вот, запомни, молодой человек, опоздание – это воровство, оскорбление, издевательство и неуважение себя». Федька пожал плечами, не понимая что к чему. «Не понял?» – спросил Сергей Семёныч. Федька покрутил головой. «Так выслушай и запомни. Ты воруешь чужое время. Плюёшь на того, кто отдаёт тебе своё время ни за что ни про что, играешь на нервах ожидающего и не обращаешь внимания на то, что тебя в это время ругают, а может и проклинают и в хвост и в гриву». Федька виновато потупился. «Ну всё, – скомандовал Сергей Семёныч, – поехали».

До города сто двадцать километров. Мы тронулись из Кокошино утром через Костышевку на двух «газиках». В первом ехали: Пётр Иваныч, Ефим Георгиевич (директор нашей школы), Иван Семёныч, Федька Тетюня – мой одноклассник из Мякошино. Тетюня – это у него прозвище такое, а фамилия у него – Фекашин. У нас, у пацанов, почти у всех прозвища есть. И у меня есть – Чурок. Мы к ним привыкли и не обижались. Иногда имя и не упоминаем, только прозвище. И отзываемся на них. Ну и я в этой машине ехал. За баранкой был Федька, а вторую половину пути – я. Только подъезжая к городу за руль сел Иван Семёныч. Во втором «газике» ехали: Сергей Семёныч, дядя Серёжа, Олег Львович (директор Лубянской школы), Шурка-Кокурка, пацан из нашей братии (фамилия у него – Кокурин) и Васька Зюков. Машину вначале вёл Васька. Доехали, в общем, спокойно, без приключений. В облсовете старшие велели нам ждать на первом этаже у входных дверей, а сами пошли «считать» этажи да кабинеты. К кому они попадали, как и что доказывали – мы не знаем. Прождали мы их до часу дня, скуки ради изучая этажи, лесенки да стены. В час к нам спустился Иван Семёныч и сказал, что они не могут попасть к «главному». Сейчас обед начнётся, возможно после обеда повезёт. А нас с собой привезли зря. Значит мы можем погулять по городу и вернуться к машинам часов в пять вечера. А чего ради гулять по городу впустую?

«Пошли в кино», – предложил Шурка. «А где оно?» – спросил Васька. – В кинотеатре». – «Да я знаю, что не в бане. Кинотеатр-то где?» – «Спросим». – «А какое кино-то?» – спросил Федька. «А вон реклама – выбирай».

Мы подошли к афишам и стали разбираться, что и в каком кинотеатре идёт, и какие сеансы, чтобы нам успеть вечером к машинам. Выбрали какую-то Американскую картину в кинотеатре «Сатурн» и стали спрашивать у прохожих, где этот кинотеатр находится. Оказалось надо ехать на «седьмом» автобусе до конца.

«А я есть хочу, – заявил Федька. – Пошли сначала в магазин. Что-нибудь пожевать купим». Возражать никто не стал. Продовольственный магазин оказался совсем недалеко от горисполкома. Мы вошли в магазин и стали разглядывать витрины с продуктами. Магазин большой, не то, что наша Кокошинская лавка. Естественно, нам было всё интересно – и содержимое витрин, и оформление. Федька ткнул меня в бок. «Ты чего?» – спрашиваю. – Читай». Он указал пальцем на «предупреждение» в молочном отделе – «Молоко следует пастеризовать». – «Это как, – говорю, – «пастеризовать»?» – Он пожал плечами. Васька с Шуркой заметили нашу озадаченность, поинтересовались в чём дело. – «А вот, читайте?» – показал Федька. Шурка прочитал, посмотрел на нас и на Ваську. – «С сахаром что ли? Или без сахара?» – «У продавщицы спроси», – посоветовал Васька. Но наш разговор услышала стоявшая у прилавка старушка и подсказала: «Кипятить. Пастеризовать – это значит кипятить». Шурка засмеялся. – «Несуразица какая! Пастеризовать – значит кипятить». – «И что в этом смешного?» – удивилась бабушка. – «А разве это не смешно?» – удивился Шурка. Мы тоже рассмеялись. Рассмеялись скорее над ответом Шурки, а не над словом «пастеризовать». Бабушка, глянув на нас непонимающе, отошла к следующему прилавку.

«Пришло в сельсовет распоряжение: «окюветить дорогу!», – немного артистично произнёс Шурка. – Это в смысле вырыть вдоль дорог сточные борозды или канавы. А разве нельзя было сказать «оканавить» или «обороздить»? Ведь слово «кювет» в переводе на русский язык означает «лохань». Выходит «окюветить» значит – «олоханить». «Молоко следует пастеризовать». Это в смысле – кипятить. Я вспоминаю, как-то читал, кажется у Помяловского, молодой человек, желая показать свою образованность, приветствовал девушку словами – «паштет вам!..» Паштет, пастель, пастила, паста – это слова-братья. И вот – «пастеризовать молоко»? То есть – кипятить. А нельзя пастеризовать ботинки? В смысле подбить каблуки. Окаблучить, по-русски говоря. «Окаблучить» – нехорошо звучит, близко к слову «выкаблучиваться». В смысле «выпендриваться». Мне кажется правильнее было бы говорить не «пастеризовать молоко», а «выпендривать молоко». Ведь каждый знает, что при кипячении молоко даёт пенку».

Тут мы рассмеялись на весь магазин. Особенно громко и дольше всех смеялся Федька. Люди смотрели на нас неприязненно, холодно, по чужому. Мы отошли к другому прилавку, купили себе всяких пряников, потому что больше покупать было нечего, и поспешили из магазина. Нашли автобусную остановку, где «семёрка» останавливается, стоим, жуём пряники, ждём автобус. И тут на остановке разыгралась неприятная сцена. Стояла молодая пара – муж и жена. Подошёл к ним пьяный мужик, неприятный такой верзила, стал приставать, оскорблять то одного, то другого. Естественно, оскорбление трудно стерпеть, и муж хотел что-то предпринять, защитить достоинство жены. А та схватила его за руки и закричала: «Витя, Витя, отвяжись от него, убьёт ведь, давай от него уйдём. Ну его к чёрту!»

Витя пытался освободиться от рук жены, но та снова и снова хватала его. Она не понимала, что Витины руки нужны не только для драки, но и для самозащиты. Она цеплялась за руки мужа, забегая вперёд, стараясь отделить собой мужа от верзилы. И чем больше она цеплялась за руки мужа, тем больше он старался от них освободиться. А верзила, улучив момент, с размаху нанёс Вите сильный удар по левому виску. Тот на глазах у жены разом обмяк и стал оседать. Жена не сразу сообразила, что случилось, продолжала его держать. А тому уже не только присесть захотелось, но и прилечь. Она плаксиво заголосила: «Витя, Витя, Витенька! Миленький! Он убил тебя? Витенька!» А потом вдруг, как ужаленная заорала на всю улицу – «А-а-а-а-а-а-а-а!!!»