скачать книгу бесплатно
– Ваша светлость, – со вздохом произнес он, – я им говорил, что здесь нет никакой женщины, но они и слушать не захотели. Что-то про свою сестру кричали. Перепились, видимо, и решили, что она у вас.
Братья переглянулись, забормотали и попятились к выходу, подталкиваемые стражей. Когда за ними закрылась дверь, Лертэно сел и растерянно посмотрел на графа.
– Я осмелился дать распоряжение, чтобы их не зарезали и дали к вам пройти… Вы жалеете, что эта девушка ушла? – голос графа звучал, как всегда, мягко и вкрадчиво. – Пустое! Вам найдут невесту получше, ту, которая сможет увеличить ваше состояние. А если вы сейчас хотите женщину, вам приведут любую, на которой не нужно будет впоследствии жениться… Но… Неужели вас так волнует их любовь? Я бы на вашем месте не доверял женщинам, Лертэно. Они лживые, грязные, коварные и продажные существа. Они могут вас погубить, обольщая своими прелестями, обещая ласки, любовь, верность. Но у них нет души, поэтому эти твари выпьют вашу, оставив лишь страдание и горечь несбывшихся надежд.
Юному Эртеру приходилось водиться только с проститутками, следующими за наемниками. Остальное общение со слабым полом сводилось к насилию над женщинами окрестных сел и городов. Те пахли резким потом, визжали, сопротивлялись или покорно отдавались, глотая слезы. Все они были некрасивыми, даже уродливыми от страха и ненависти. Поэтому слова Ноариона неожиданно подтверждали его неверные догадки о женской природе.
Вользуан, будто что-то увидев в глазах юноши, нежно дотронулся до его щеки, потом до губ. Лертэно попробовал отстраниться, но граф не дал, схватив за плечи.
– Я знаю, ты не хочешь меня. Но возьми мою дружбу, мою преданность. Никто и никогда не будет любить тебя, как я. Ни одна женщина не даст того, что я могу дать.
Ноарион прижался губами к его волосам и зашептал:
– С того первого мгновенья, с одного случайного взгляда я понял, что никогда не отпущу тебя.
Наутро герцог проснулся с лучами солнца под мерные удары колокола, возвещавшего о начале нового дня. Комната подернулась золотисто-розовой дымкой. Лертэно закутался в покрывало и вышел на балкон. Постель, стыдливо укрытая балдахином, еще хранила тепло двух тел. Заря золотила крыши домов, где-то небо было еще окрашено лиловым, но лазурь с настойчивой нежностью заливала небосклон. Утренний ветерок обласкал лицо юноши. Тяжелое пурпурное одеяло соскользнуло вниз, он распахнул руки навстречу солнцу и полной грудью вдохнул запах пробуждающегося города.
* * *
Ноарион Вользуанский покидал Тельсфор. Кто-то умер из его многочисленных родственников, кто-то очень старый и настолько уважаемый, что графа срочно вызвали на похороны. По большому счету плевать было ему на этого почтенного старца, большую часть родни он и в лицо-то не помнил, но его отказ, какой бы веской ни была причина, выглядел бы бесчестным и недостойным. Потому приходилось уезжать из Гверна, где он провел без малого год, на два месяца раньше положенного срока.
Слуги сновали туда-сюда, перетаскивая с места на место какие-то вещи. Раньше не слишком заметные, эти люди вдруг заполонили весь замок, каждый его уголок. Их постоянное мельтешение начинало раздражать. Приходили, уходили, уже не спрашивали – можно ли войти в графские покои. Паж с невообразимо глупым лицом прижимал к груди шкатулку с драгоценностями, оглядываясь по сторонам. Старый сгорбленный слуга – еще графского отца помнил юношей – разразился длинной речью, что не плохо бы сразу надеть траур. Звон металла, что-то уронили, ругань, поносившая всех подряд, даже Христа с его апостолами и всеми архангелами. Заглянул «свободный сын Гверна», обвел тяжелым взглядом комнату, удовлетворенно хмыкнул. Из-за двери высунулась голова тринадцатилетнего Туларо, единственного мужчины в роду после «той войны».
– Его светлость зовет вас, ваше сиятельство, во двор.
Граф неопределенно махнул рукой, Туларо тут же исчез. Ноарион откинулся на подушки. Старый слуга все еще рассуждал о правильности надевания-траура-прямо-сейчас. Паж-идиот заглядывал во все сундуки подряд, желая побыстрее запихнуть куда-нибудь шкатулку и побежать на свежий воздух, поглазеть, как наемники с герцогом рубиться будут.
Снаружи раздался радостный рев Лертэно. Лязг оружия. Не деревянными, значит, бьются. Вспомнил, как Эртер, глядя однажды в зеркало, посетовал, что не повезло ему – даже намека на участие в битвах нет. И верно, ни одной царапины на теле, хранил его Господь. А можно сказать – дьявольская везучесть. Что-то противоестественное. За окном победно раздавались любовные сонеты некоего венценосного поэта, декламируемые герцогом. Внешность свою не ценит, а красоваться любит. И варварскую роскошь, яркие цвета, обилие золота. Благо, Гверн на самом востоке, дальше море и Лакрассар, откуда везут удушающие благовония, смешанными ароматами которых пропахли даже стены Тельсфора; тяжелые парчовые ткани с золотыми монстрами – в них герцог старался укутать и суровых гвернских воинов; драгоценные, совершенно некрасивые, на взгляд Ноариона, безделушки, расставленные по всем комнатам.
За окном прозвучали совсем похабные стихи, видимо, что-то из собственных сочинений Лертэно.
Граф с ленцой ходил на ежедневные тренировки, которым герцог с упоением отдавался, подчас сознательно рискуя жизнью. И когда он ловко уклонялся от удара ошалевшего воина, раздавался заливистый мальчишеский смех, такой жестокий по отношению к солдату, едва не совершившему непоправимое… и по отношению к Ноариону, чувствующему, как холодеют и сжимаются в комок внутренности и пульсирует кровь в висках.
Вошла служанка, принялась по-новому перекладывать платья в сундуках, привычно повела бедром, хоть и знала, что реакции от него не дождется. Смазливая. Выпятила пухлую нижнюю губу. Бровь взлетела, бросила быстрый взгляд – опять больше по привычке. Платье облегающее, чуть приподнятый подол, бедро полное, красивое. Волосы спрятаны под косынку, брюнетка, судя по завитку у щеки. Лертэно иногда на нее засматривался, думая, что он, Ноарион, не видит.
Вечер накануне отъезда проходил не так, как хотелось бы. Они сидели в спальне герцога и в основном молчали. Иногда произносились ничего не значащие фразы, и Лертэно старался изобразить улыбку. Ноарион кривил губы в ответ, чего-то ожидая. Никаких иллюзий о радостной встрече при армалонском дворе граф не питал. Три месяца для сердца Эртера – слишком долгий срок. Юный герцог уже начал тяготиться его обществом, раздражаться без повода и искать ссоры. «Любил бы я его, не будь он так красив? – думал Вользуан, глядя на бледное, не поддающееся загару лицо. – А если оспа? Или однажды он не успеет уйти от удара своего гвернца? Что тогда?»
Лертэно раскинулся в императорском кресле с крестообразными ножками в виде звериных лап и с мордами леопардов на подлокотниках. Перед ним стоял небольшой лакрассарский инкрустированный столик, куда сваливались книги и древние фолианты. На самом краешке примостился чеканный кубок, привезенный из страны оркалов. Герцог несколько раз брал его в руки, проводя пальцем по поверхности, где разворачивалась битва между горбоносыми людьми и грифонами, подносил к губам, но передумывал пить и ставил на место. Он встряхивал завитыми отросшими кудрями, нервно обводя взглядом свои покои. Лишь бы не встречаться глазами с Ноарионом.
Комната, выбранная Эртером для спальни, была настолько мала, что напихать в нее множество вещей, как он обычно делал, не представлялось возможным. Поэтому из мебели здесь находились только кровать с черным балдахином, вытканным золотом, два кресла с леопардами и два стола, один побольше, куда как раз сваливались книги, другой поменьше. Какую функцию исполнял второй столик в Лакрассаре, Ноарион даже не мог предположить, но в Тельсфоре Лертэно, любящий красивые вещи сами по себе, заставил всю инкрустированную поверхность флакончиками духов, фигурками слонов, украшенными драгоценными камнями, янтарными всадниками и просто лошадками. Над разноцветным великолепием возвышался триптих, собранный из пластин слоновой кости, с изображением Голгофы. Самого распятия в спальне не было, поскольку вешать его было некуда. Когда отец Ласэр, присланный королем Эрвиком для поддержания миссии графа Вользуанского, намекал на столь прискорбное отсутствие герцогу, тот гордым жестом указывал на триптих, доказывая тем самым, что он является добрым христианином.
Главной особенностью герцогской спальни были ее фрески, занимавшие всю поверхность стен, от потолка до пола. Ничего подобного Ноарион в своей жизни не видел. Когда Лертэно начал обустраиваться в замке, он сразу отказался от деревянной обивки и гобеленов. Был вызван неверингский мастер, которому была предъявлена миниатюра из любимой книги герцога о путешествиях. Живописец должен был сделать что-то похожее. Художник осторожно поинтересовался:
– А если вам не понравится, ваша светлость?
– Будешь переделывать до тех пор, пока меня не устроит.
Эртер утверждал, будто на стенах изображено шествие волхвов. И отцу Ласэру, и графу приходилось довольствоваться таким объяснением. Конечно же, волхвы! Среди слонов, верблюдов, павлиньих и страусиных перьев, чернокожих погонщиков и белых господ в немыслимых нарядах, на тонконогом вороном жеребце гордо восседал сам герцог Гвернский, причем и на южной, и на северной стене: один раз – в профиль, демонстрируя тонкий, с легкой горбинкой нос, второй – анфас, запечатлевая для потомков невообразимо красивое лицо.
Из всего разнообразия персонажей на южной стороне можно было найти даже Эрвика V, каким его запомнил Лертэно. Слава богу, что юному герцогу не пришло в голову где-нибудь поместить графа Вользуанского. Видеть себя среди этого безумия Ноариону совсем не хотелось. Зато рядом с Эртером была запечатлена кислая физиономия отца Ласэра. Священник сидел на понуром ослике, выпятив кругленький живот и многозначительно подняв пухлый пальчик. Когда Лертэно останавливал взгляд на изображении преподобного отца, его начинал разбирать смех и он разражался речами, которые вряд ли пришлись бы по вкусу Ласэру, но весьма понравились бы «свободным сынам».
Ноарион считал, что все неприятности, происходящие в замке, – от книг. В Тельсфоре их было много. Какие-то остались от «первых Эртеров», какие-то – от Гультока. Что-то Лертэно покупал сам у кальярдских и иноземных торговцев, приезжающих к нему в замок. В невообразимых количествах приобретались трактаты о растениях, животных, о военном деле. Появлялись древние свитки на непонятных языках, украшенные богомерзкими рисунками. Чтение рыцарских романов – занятие весьма достойное, по мнению Вользуана, – Лертэно почти не занимало. Вместо этого он отдавал предпочтение богословским трудам, будто что-то понимая в изысканиях святых отцов, и поэзии.
Да-да, с книг все и началось. Сначала герцог тыкал пальцем в слонов и верблюдов, решив поразить Армалон именно этими зверями. Разыскали купца, который, посмотрев на Лертэно как на умалишенного, сказал, что таких крупных животных привезти пока не может, но достать что-нибудь более маленькое и изящное ему под силу. Так появилась обезьяна. Граф раньше видел этих забавных зверушек, одна как-то жила у его матушки. То были смешные существа, радующие владельцев своими мелкими проказами. Эртеру же привезли большое, рыжее, поистине дьявольское создание, очень похожее на недоделанного человека. Герцог держал обезьяну в своей опочивальне, кормил с рук, радовался как ребенок, когда она выкидывала что-нибудь эдакое. Но радовался он один, поскольку от ее полночных воплей, раздававшихся по замку, у всех начинало неприятно екать сердце, и рука сама по себе тянулась совершить крестное знамение. К всеобщему облегчению, отвратительное животное вскоре издохло. Лертэно скорбно гладил ее холодные ладошки, шерстку, морщинки на жуткой морде. Ноарион, желая его утешить, произнес что-то прочувствованное. Эртер поднял голову и задумчиво сказал в ответ:
– Я хочу знать, что у нее внутри.
Срочно был вызван лекарь его светлости. Маленький деспот указал на тело обезьяны и приказал немедленно его вскрыть. Лекарь выпучил глаза, затряс бородкой, замахал руками. Наконец смог выдавить, что вскрывать, дескать, – грех. Конечно, медики препарировали трупы, но исключительно по особому разрешению, а так – никак нельзя, к тому же подобное животное, явно созданное дьяволом. Лертэно внимательно выслушал его бормотание и заявил, что обезьяна очень похожа на человека, а значит, и на самого герцога. Следовательно, изучив ее внутреннее устройство, лекарь будет знать, как лучше лечить своего господина. Несчастный, обливаясь потом, все-таки нашел в себе силы для отказа, к тому же граф попытался его поддержать. Лертэно прищурился, нехорошо так прищурился, и предупредил, если лекарь не вскроет животное и не узнает, почему оно умерло (спросил бы у графа, тот бы сразу сказал, что от обжорства), герцог прикажет вскрыть его самого. На этом воля медика была сломлена, так как его светлость слов на ветер не бросал.
Ноарион, осознавая последствия эртеровского любопытства, тут же бросился к отцу Ласэру и все рассказал. Глаза преподобного отца сначала взлетели на лоб, а потом вылезли из орбит. Он схватился за сердце и заявил, что жизнь при юном герцоге скоро сведет его в могилу. Граф настойчиво поторопил священника вмешаться, пока не произошло нечто ужасное. Тот согласно вздохнул и, подобрав полы рясы, с неожиданной прытью помчался в герцогские покои.
Ласэр, дав пинка дремавшему у входа Туларо, сам распахнул двери и остановился на пороге. Через его плечо Вользуан увидел, что обезьяну еще не успели препарировать. Медик только занес руку, чтобы сделать первый надрез.
– Эт-то что такое?! – воскликнул священник, грозно глядя на Лертэно.
Затем последовала гневная проповедь, в которой преподобный отец обвинил герцога в ереси, богохульстве, попрании всех законов: и Божеских, и человеческих. Тельсфор был обличен, как царство Сатаны, а Эртер – как приспешник нечистого. Лертэно угрюмо внимал словам Ласэра, бросая злобные взгляды на графа. Когда духовник остановился, чтобы перевести дух, герцог пообещал покаяться, выбросить останки обезьяны в нечистоты и больше никогда не заниматься подобными мерзостями.
Что мир? Когда в мгновенье
Заложен смысл моей любви.
Когда лишь миг и упоенье,
И только ты горишь в крови.
Лертэно самодовольно улыбнулся и сообщил:
– Это я сочинил. Может быть, и не так складно, как у Родо Неверингского, но очень красиво, правда?
Ноарион никогда в своей жизни не слышал ничего более отвратительного, однако согласно кивнул. Герцог, впрочем, ничуть ему не поверил.
– Ты старый ханжа и невежда, который ничего не смыслит в поэзии. Вы, мезеркильцы, все такие.
Граф вопросительно приподнял брови и спросил:
– А разве Гверн – не Мезеркиль?
Юноша прикусил нижнюю губу и принялся указательным пальцем гладить фигурку золотого слоника, украшенную жемчугом и изумрудами. Ноарион испугался, что Лертэно может отказаться присягнуть на верность Эрелингам, и тогда все его труды обратятся в прах, а о последствиях такого провала лучше не думать. Он торопливо бросил:
– Эрвик очень благочестив. Когда поедешь в Армалон, постарайся помнить об этом, и было бы неплохо, чтобы ты соответствовал двору. Насмешки, видишь ли…
Лертэно, залпом осушив кубок, прервал его:
– Мы варвары?
– Что?
– Я варвар?! Разве ты не считаешь меня таковым? Я же вижу, как ты и этот толстый дурень Ласэр морщите свои мезеркильские носы! «Когда поедешь в Армалон, делай так-то… вынь серьгу из уха…» Что во мне не так? У меня не белокурые волосы? Тебе не нравится, как я пахну? Или я говорю на непонятном тебе языке?.. Кто ты такой, чтобы говорить мне, принцу крови, что делать, а что нет?!
Ноарион почувствовал, как кровь приливает к лицу. Больше терпеть он не мог. Расшвыряв на столе книги, он выхватил одну, где на развернутых страницах были изображены человеческие внутренности. Он сунул фолиант под нос Гверну и закричал:
– Варвар! Да! Еще хуже! Как назвать человека, который копается в мертвых телах?! Принц крови…Кем ты был год назад? Сопливым грязным мальчишкой. Все, все, что ты имеешь, тебе дал наш король. Ты всем, гвернский щенок, обязан его величеству и Мезеркилю. Забыл уже, кто привел тебя в собор Архангелов?
Герцог вскочил и ударил графа по руке. Книга выпала, и юноша ногой отшвырнул ее в угол. В таком бешенстве Ноарион его еще не видел. Белое лицо стало пепельно-серым, а потом неожиданно пунцовым, губы превратились в узкую щелку. Эртер сбросил остальные книги на пол и начал выкрикивать такие слова, какие Вользуан не слышал даже от солдатни. В спальне возникли испуганные Туларо и стража.
– Вон! – заорал Лертэно и метнул драгоценного слоника, который ударился о стремительно закрывшуюся дверь. Почему-то после этого герцог успокоился. Он опустился рядом с графом и положил ему руки на колени.
– Ты так не прав, обвиняя меня в богохульстве. Я всего лишь хочу знать, почему могу любить или ненавидеть. Почему я могу слагать стихи, а мои руки могут держать меч. Знаешь, я ведь не сжег и не выбросил в нечистоты обезьяну, как мне сказал идиот Ласэр. Я видел, что у нее внутри… Потом смотрел, как разделывают свиную тушу, и понял, что внутреннее устройство у нас одинаковое… Когда месяц назад умер старый Артори, я приказал его вскрыть. Очень боялся, но не отступился от своего решения… Не смотри так осуждающе! Ведь в этом и есть жизнь. В сердце, в мозге, в жилах! Я не безбожник, но мне нужно знать, почему кто-то может создать собор Архангелов, а у кого-то не хватает смекалки срубить себе избушку. Почему…
– Это душа.
Вользуан погладил его щеку и притянул к себе для поцелуя.
– Ты не понимаешь! – Лертэно отстранился, снова становясь злым и чужим.
Ноарион поднял любимую книгу герцога, что досталась ему от Седоуса, и с улыбкой взглянул на изображение слона.
– Мне больше нравится верблюд. Говорят, на нем гораздо удобней ездить, – юноша перевернул страницу, указав на понравившегося зверя. – Только его неправильно нарисовали… Помнишь, мне привели купца из страны оркалов? Так он мне сказал, что верблюды не совсем такие… Я вот что решил – съезжу в Армалон, а потом отправлюсь в Лакрассарскую империю. Оттуда – в страну оркалов. А дальше… ведь есть что-то и за этими землями! Я слышал, будто существуют страны, где у людей рот и глаза – на животе. Кто-то видел народ с золотистой кожей и глазами-щелками… Или та же Виттерия – самое богатое королевство Севера, с самыми красивыми женщинами на земле. Неужели ты никогда не хотел все это увидеть собственными глазами?
Граф улыбнулся и вспомнил, о чем сам мечтал в юности.
– Нет, Лертэно, никогда.
На следующий день герцог Гвернский проводил Вользуана до собора Св. Альранда, стоявшего на перекрестке дорог. И долго смотрел вслед, словно желая удостовериться, что граф точно уехал и больше не вернется. Когда исчезло последнее облачко пыли, взлетавшее из-под копыт лошадей, юноша посмотрел на храм. За год жизни в Тельсфоре он ни разу не осмелился войти внутрь, хотя старался заглянуть через ограду.
Лертэно оставил слуг снаружи, в небольшом дворике, и вошел в собор. Увидев радостно всплеснувшего руками отца Альранда, он понял, что именно здесь его давно ждали.
– Что привело тебя, сын мой?
Герцог почувствовал, как предательски задрожал подбородок и вот-вот потекут слезы.
– Я хочу исповедоваться… у вас, святой отец. Я не был по-настоящему на исповеди больше года.
Юноша опустился на колени и принялся рассказывать все, что даже не считал нужным сообщать отцу Ласэру. Священник внимательно, не перебивая, слушал. По окончании исповеди, глядя в полные мольбы глаза Лертэно, он задумчиво покачал головой и тихо произнес:
– Господи, прости.
Эртер удивленно спросил:
– И всё?
– Чего же ты хочешь, сын мой? Я вижу твое раскаянье искренне, то же видит и Господь.
Лертэно насупился и выпалил:
– Вы должны наложить на меня епитимью за содомский грех, как можно более тяжелую. Я должен полностью очиститься. Так, по крайней мере, мне сказал бы любой священник.
Отец Альранд изумленно спросил:
– Почему именно за этот грех?
– Как?! – в голосе юноши зазвенело негодование. – Это же недостойно «свободного сына Гверна»!
Священник сокрушенно развел руками.
– Пожалуй, за мужеложество не буду. Ибо твое раскаянье искренне. А за другое – да.
– Это за что? – теперь настал черед изумляться герцогу.
– За Арктер. За всех невинноубиенных.
– Они убили Седоуса.
– И ты, сын мой, решил, как язычник, возвести ему жертвенный костер, куда бросил стариков, женщин и детей?! Решил отправить его на небо в огненной колеснице, багряной от крови младенцев?!
– Он был мне товарищем, он был мне отцом! За любого из тех, кто первым признал меня, кто ничего не побоялся и пошел за мной, ничего не прося взамен, я сделаю то же самое.
– Поэтому и будешь нести покаяние, пока не поймешь, что сотворил!
Лертэно вскочил и широкими шагами, взмахнув полами кафтана, прошел в центральный неф. Подняв голову, он посмотрел на серые своды храма и сказал:
– Буду перестраивать собор. Св. Альранд станет еще лучше, чем Архангелы в Кальярде.
– Зачем?
– Бог – есть красота. Люди это чувствуют. Они придут сюда, и некогда забытая усыпальница последних Эртеров вспыхнет розой веры. Вы ведь тоже этого хотите, не так ли?
– Ты говоришь красивые слова, сын мой. Но в твоей голове – полная мешанина всевозможных понятий.
Герцог обернулся к святому отцу и с мечтательной улыбкой ответил:
– О нет! Я точно знаю, что нужно делать. Это будет мой собор. Никто и никогда не упрекнет меня в том, что я забыл о Боге и о своих предках. Только красотой можно возродить наше былое величие… И знаниями… У меня пока нет слов, чтобы объяснить это. Но я чувствую, мне нужно ехать, увидеть весь мир. Взглянуть на то, о чем слагают легенды. Понять в чем тайна мирозданья, зачем есть народы, отличающиеся от нас. Проникнуть туда, куда до меня еще никто не отважился. И вы должны ехать со мной, быть рядом, чтобы нести свет Учения другим, не знающим о нем. А быть может, мы узнаем нечто, что сделает нас, да и весь мир прекраснее… Разве не в этом смысл жизни?
В наилучшем расположении духа герцог вернулся в замок. Насвистывая простенький мотив, он вприпрыжку побежал на кухню. Женщины, завидев его, сразу притихли и прекратили работу. Кроме одной, ради которой он и пришел. Она продолжала лениво перебирать зелень, не глядя в сторону Лертэно.
– Пошли все вон! – приказал Эртер. – Эй, черноглазая… останься.
Через три месяца герцог Гвернский прибыл в Армалон. Разумеется, ни в какие дальние страны он так и не отправился. Ни через год, ни через два. Никогда.
Глава 1
Шел 665 год от Милости Господни. Год, о котором потом долго говорили, вспоминая знамения и пророчества. Так же говорили и о лете 665-го, что выдалось на удивление холодным и мокрым. Беспрестанно моросил дождь, временами превращаясь в ливень, который любители красивых словес сравнивали с водяной стеной, низвергающейся с небес на грешную землю. На проезжих дорогах стояла хлябь, и случалось, что лошадь с всадником проваливалась по брюхо в жидкую грязь. В пограничных баронских городках, переходящих из рук в руки, улицы превратились в каналы, где смачно хлюпала густая липкая жижа. Поля были затоплены вышедшими из берегов реками, и поговаривали о надвигающемся голоде. Такого не бывало даже весной, во время таянья снегов. Впрочем, при армалонском дворе, разумеется, далеком от пахот, этому обстоятельству не особо огорчались, поскольку в Рользате, в кафедральном соборе Мартолинса, вода поднялась аж на два человеческих роста! Жаль, в тот день проклятый Хэрдок Лис не отправился на обедню! Правда, некоторые члены Малого королевского совета даже если и сокрушались этому обстоятельству вместе со всеми, все же начали испытывать смутную тревогу о судьбах урожая и забеспокоились о запасах зерна.
Дожди прекратились так же внезапно, как и начались. И ко дню Св. Эрвика из-за двух солнечных недель наконец-то появилась возможность ездить по древним, мощеным дорогам, соединяющим старейшие графства Мезеркиля. Путешествия, правда, навевали тоску: кому захочется целыми днями видеть грязь да слушать унылый скрип колес, сдобренный совсем не бодрым цокотом копыт. Именно так думали послы его величества Эрвика V, в этом году прозванного Мучеником, когда ехали за невестой герцога Артехейского, шестнадцатилетней Анной Бенна, графиней Эсельдейм и Гравентьер.
Намеченное бракосочетание вызвало тайные нарекания двора. А как иначе, если невеста принадлежала роду Бенна. С одной стороны, ничего плохого в том не было, но одна Бенна уже восседала на престоле, и появление при дворе ее сестры указывало на неприятное для многих усиление партии королевы и ее дяди. Сантары ратовали за военный союз с Арзентией, где тоже были принцессы на выданье. Такой брак сулил ослабление Рользата, который традиционно объединялся с «Серебряным королевством»[4 - «Серебряное королевство» – второе название Арзентии.] против Мезеркиля. К тому же герцог Сантарский, дядя короля, недолюбливал герцога Бенна, тот, в свою очередь, отвечал родственнику полной взаимностью. На некоторое время двор разбился на сторонников всевозможных брачных союзов, что привело к оскорблениям, ссорам, дуэлям. Что до простого народа, не понимавшего терзаний аристократов Армакера[5 - Армакер – королевская резиденция в Армалоне, столице Мезеркиля.], то ему, разоренному ливнями и потопами, оставалось только радоваться, что их любимец, герой Сьера, берет в жены не очередную иноземку.
За юной Бенна было отправлено пышное посольство: епископ Ланоранский, герцог Гвернский, граф Вользуанский и старый граф Лескуло, отец нынешнего хранителя королевской печати (читай: канцлера).
Епископ ехал отдельно от остальных послов в двухколесной повозке, запряженной белыми тонконогими лошадками, в окружении собственной гвардии, и лишь изредка приглашал разделить трапезу графа Лескуло. Вользуана и Гверна он недолюбливал и поэтому старался общаться с ними как можно реже, сохраняя, правда, неизменно вежливую улыбку.
