скачать книгу бесплатно
Одновременно с этим распродаю или обмениваю на ликвидные товары и услуги накопленные вещицы, что также очень хлопотно. Нужно принять во внимание десятки факторов, ну и побегать… А ещё писать письма, вести разговоры, ронять многозначительные намёки в нужных местах и совершать ещё целый ряд церемониальных телодвижений, показывая свою компетентность и серьёзность намерений.
Всё, что только возможно, переправляю матери в Данию. Здесь свои сложности, связанные с ценой почтовых услуг, правильной оценкой переправляемых вещей и собственно положением матери в поместье кузины.
Сюда же – подготовка к турниру, тренировки два раза в день, с необходимость тратить время (и деньги!) на проезд. Я читаю и делаю расчёты в пролётке извозчика и в трамвае, на ходу представляю возможные сценарии разговоров с нужными людьми и трачу на еду от силы полчаса в день.
Это неправильно и так не надо… но пока я молод, натренированный организм покряхтывает, но справляется! Благо, бои всего через неделю, и у меня разом высвободится часа четыре свободного времени.
Да и подозреваю, что призёру (а уж на это я надеюсь твёрдо) чемпионата Москвы по боксу какие-то проблемы станет решать несколько проще. Собственно, это и есть основная причина, почему я принял тогда приглашение Гиляровского.
– … у нас непременно будут чудесные малыши, – вслух мечтает Люба с одухотворённым выражением лица будущей матери-героини.
Нина как бы и согласна со старшей сестрой, но эти противные мужчины… фу! Всё это так отчётливо написано на её лице, что мне немалых трудов составляет не засмеяться в голос.
– Обещай! – выпалила внезапно старшая сестра, перегнувшись через стол и хватая меня за руку, отчего зелёный горошек вылетел на скатерть, – Непременно пообещай мне!
Растерявшись, вздёргиваю бровь, понимая, что полностью утратил суть разговора.
– Обещай, что всё будет как раньше! – быстро говорит она, отчего брови у меня залезли куда-то на лоб. Через пару минут понимаю отчётливо, что она невесть с чего вздумала идеализировать наше детство, представляя его чем-то сусально-пряничным.
… благо, она сама себя и заговорила, а потом и заспорила… Так что я, отговорившись делами, сбежал из-за стола, и подхватив саквояж, вышел прочь из дома.
Поколебавшись немного, решил всё ж таки не брать извозчика, а считать этот маршбросок за тренировку.
– Лёгкий спарринг проведу вечером, – постановил я, поудобнее перехватывая саквояж, – и хватит! Даже не спарринг, а просто связочки поотрабатываю, в полнакала.
Я постоял, вздохнул и пошёл на очередную встречу с очередным коллекционером. Тот случай, когда важны не деньги, а хорошие отношения с человеком, имеющим выход на научные круги Западной Европы. Не Бог весть что, но при необходимости можно ссылаться на знакомство, и глядишь, да и поможет! По крайней мере, буду выглядеть не непонятным Гаврошем из варварской России, а вполне респектабельным молодым человеком, что уже в плюс.
А потом был бокс, где я, забыв собственное же обещание, поотрабатывал не «связочки», а провёл двенадцать раундов спарринга с меняющимися партнёрами. Потому что… потому что потому! Потому что мне шестнадцать, и эмоции частенько берут верх над мозгами!
– … нет, Алексей Юрьевич, вы подумайте, всерьёз подумайте! – обдавая вкусными алкогольными парами шустовского завода, убеждал меня Сергей Тимофеевич, крепко вцепившись в локоть и никак не желая расставаться.
Я обещался «непременно» подумать, но признаться, карьера профессионального атлета и тренера, навязываемая собеседником, ничуть меня не прельщает! Однако Сергей Тимофеевич хочет от меня обещаний, и настойчив так, как бывают настойчивы нетрезвые люди, притом привыкшие к безоговорочному послушанию подчинённых.
– … биографический жанр сильно недооценён, – бубнит с другой стороны Иван Иванович, приятно пахнущий мадерой и бужениной, – Вы, голубчик, должны положить все силы…
«– В морду бы тебе, бубниле мудацкому! – со злостью подумал я, – Да с приложением всех сил! Всем-то я должен!»
Но делаю почтительный вид, ухитряясь уважительно внимать как Ивану Ивановичу с прозаической фамилией Иванов – историку, филологу и театральному критику весьма правых взглядов, так и Сергею Трофимовичу, с не менее прозаической фамилией Морозов, фабриканту и меценату со взглядами сравнительно левыми. А в голове у меня только…
«– … какого чёрта!» – и больше никаких связных мыслей. Отцы основатели[11 - Полный список отцов-основателей – 53 человека.] Русского Гимнастического Общества, имеющие собственно к спорту отношение весьма отдалённое, за каким-то чёртом решили проведать своё детище.
Отмечали, как я понял, очередное пополнение Кустарного музея[12 - Музей кустарных изделий (Торгово-промышленный музей кустарных изделий Московского губернского земства) был основан в 1885 году в Москве.] проведённое не без помощи Ивана Ивановича. Отметили как следует в ресторане, а потом… да собственно, вот они! Рассказывают, кому и сколько я успел задолжать. А я такие разговоры до скрежета зубовного не люблю…
Но молчу и улыбаюсь. Несмотря на всю нелепость ситуации, и всё моё неприятие навязываемых в алкогольных парах «долгов», в ряду коллекционеров любого рода они Фигуры! А мне это ох как надо…
– … Олимпиада двадцатого года будет нашей! – горячится Сергей Тимофеевич, всё сильнее повисая на мне, – Московской!
«– О-о, как вас по жаре развезло-то», – озадачился я, выискивая глазами сопровождавших Морозова слуг. Нашёл, и понятливый крепкий лакей, помедлив секунду, подошёл чуть сбоку и оценил состояние хозяина.
Сдав лакеям… или кто они там? В общем, отделавшись от «отцов-основателей», я вздохнул свободней и повёл ноющими плечами. Держать их приподнятыми двенадцать раундов и так-то задача не из простых. А после того, как у меня на руках отвиселись ни разу не стройные «отцы», ломит плечи ничуть не шуточно.
После общения с отцами-основателями настроение у меня такое… человеконенавистническое!
– Да уж… – тяну вслух, – полюбили меня сегодня в мозги!
Глянув на сгущающиеся сумерки, морщусь и решаю, что завтра обойдусь без тренировок. Всерьёз опасаясь, что какой-нибудь мордатый сиротинушка, затянувший песню о голодающей лошадке и о том, что овсы нынче дороги, может получить в раззявленное хлебало, да со всей классовой ненавистью, я решил немного пройтись пешком.
– До Тверского бульвара через дворы пройду, а там извозчика возьму, – постановил я и фланирующей походкой направился через дворы, разглядывая образчики каменного зодчества и дворики, украшенные кустами сирени и образцами зодчества уже деревянного, то бишь сарайчиками, сараюшками и деревянными нужниками для прислуги.
– Мерещится, что ли? – как бы невзначай полуобернулся я, окидывая взглядом особо живописный сортир, возле которого скалила зубы недоверчивая кудлатая собачонка, охраняющая стратегический объект, – Да вроде никого.
Но на всякий случай нащупал рукоятку «Браунинга» в кармане пиджака…
… и не зря. Буквально полминуты спустя за моей спиной послышались звуки запалённого дыхания и шаркающие шаги. Не став играть в Героя, я мигом отпрянул к стене и выхватил пистолет, направив его на подбегающую троицу. Миг…
… и троица, развернувшись на пятачке, начала свой бег в обратном направлении. А я застыл в изумлении…
– Фрося? – спросил я невесть у кого в сгущающихся сумерках, – Да нет, быть не может…
Не став играть в Героя и тем более не занимаясь работой полиции, я ускорил шаг и вскоре подошёл к Тверскому бульвару, почти тут же остановив извозчика.
– Денёк… – сказал я одними губами, откидываясь назад, – Чёрт те что, а не день!
Глава 3
Люди с душком и долги чести
– Доброго здоровьичка, Ляксей Юрьич, – издали ломает картуз с форменной кокардой коренастый дворник, улыбаясь во всю ширь щербатого рта, распуская лохматыми лучиками сивую курчавую бородку, и всячески давая понять, что он человек не пустой и имеет ко мне обстоятельный разговор.
Кивнув, бросаю несколько формальных слов, обязательных при такой беседе. Несколько минут мы переливаем из пустого в порожнее, мешая в одной беседе виды на урожай, сакральность русского знамени над Святой Софией, московские очереди за хлебом и дворникова младшенького, дурня этакого, который никак не возьмётся за ум, сицилист этакий. Без привычки разговоры такого рода выматывают не хуже светской беседы, да собственно, это они и есть, только в понимании московских полунищих и малообразованных мещан.
Здесь есть свои тонкости, прелестями которых я так и не проникся, но научился понимать, хотя и не без огрехов. Привыкнув в двадцать первом веке жить быстро и наспех, я не без труда продираюсь через опоросы коров, надои жены и сложности вспашки озимых зябей в родной деревушке дворника. А уж междометий-то…
Но терпение моё вознаграждается, и так же путано, с эканьями, до меня доносится мысль, что вокруг дома дворник видел «нехороших людей, которые не то чтобы тати совсем уж, но такие, с душком». Конкретикой Пахом поделиться толком не может, это всё на смутных ощущениях заслуженного столичного работникам метлы и лопаты, да на жизненном опыте старого солдата, контуженного в Русско-Японскую при взрыве снаряда и потому списанного подчистую.
Благодарю его и сую в руки полтину, за что меня обзывают «Благородием» и обещаются «со всей душой, значица!» Пахом уже давно забыл, что ещё три года назад называл меня «барчуком сопливыми» и обещал «надрать уши, ежели я, значица, не тово». Сейчас наш дворник свято уверен, что всегда видел во мне «Орла, потому шта по полёту, оно тово! Видно!» и считает благодетелем.
Помимо небольших, но регулярных подношений в денежном эквиваленте, дворник регулярно получает те приятные мелочи, что так ценятся в его среде. Сухаревка иногда подкидывает мне «на сдачу» разных там некондиционных фарфоровых пастушек, красная цена которым в базарный день не больше гривенника, красочные, чуть подранные лубки, фарфоровых слоников с выщерблёнными хоботами и тому подобный хлам. Мне он не нужен ни к чёрту, а Пахом, да и не только он, удовлетворяет своё чувство прекрасного, и «Бдю, значица. Завсегда.»
– Н-да… ситуация, она попахивает, – негромко подытоживаю я, выходя со двора прочь. «Нехорошие люди» не то чтобы верный знак грядущих неприятностей, а вполне привычная часть жизни мелкотравчатого букиниста и антиквара. Очень уж этот бизнес специфический, завязанный на крови, кражах и тех историях, о которых интересно читать, но никак не участвовать.
Хочется того или нет, но мои интересы, так же как и интересы любого человека в такого рода деятельности, так или иначе пересекаются с интересами десятков, если не сотен людей. Да и всякого рода тайн, комплотов[13 - КОМПЛО?Т, комплота, муж. (франц. complot) (книжн.). Преступный заговор, союз против кого-нибудь. Они составили комплот, чтобы погубить его.], разных обществ и кумовства на Сухаревке хватало всегда. Клубок этот запутанный, все дружат против всех, и на самом деле, тема эта очень интересная, по которой можно соорудить не одну диссертацию.
Другое дело, что за последнее время количество отребья увеличилось кратно, и вот это несколько пугает. Много демобилизованных по ранению солдат, привыкших убивать, озлобленных и отмороженных на всю голову. Хватает и дезертиров, беженцев… А среди последних, к слову, всякого люда полно!
Беженец, это же не всегда несчастное существо, которое требуется обогреть и приютить, за что он будет век Бога молить. Многие из них и раньше-то ангелами не были, а теперь лишились всего и готовы буквально рвать зубами горло, пытаясь вернуть хотя бы часть привычной жизни. Особенно если у человека семья… или после некоторых событий сдвинутая набекрень психика.
А уж сколько уголовников под видом беженцев! Словами не передать. Много молодых совсем ребят, которые за голодные и лихие военные годы привыкли хотя бы по мелочи нарушать закон просто потому, что жрать хочется каждый день.
Отдельно – выселяемые из прифронтовой зоны (что трактуется порой очень широко) поляки, этнические немцы и евреи. Обычно их депортируют во внутренние районы Российской Империи, стараясь побольше народа загнать за Уральский Хребет. Но случается всякое, да и сами «жиды, полячишки и немчура» не так уж часто спешат слиться в братском экстазе с войсками кайзера.
Бесчинств, творимых войсками, хватает с каждой стороны… Те, у кого есть такие возможности, покидают подступающую прифронтовую зону заранее, получая в таком случае некую фору и не то чтобы привилегии, но скажем так – шансы.
Правда, тем же евреям, вынужденно покидающим черту былой осёдлости[14 - Фактически черта оседлости прекратила существование 19 августа 1915 года, когда управляющий Министерством внутренних дел разрешил в виду чрезвычайных обстоятельств военного времени проживание евреев в городских поселениях вне черты оседлости, за исключением столиц и местностей, находящихся в ведении министров императорского двора и военного (то есть, дворцовых пригородов Санкт-Петербурга и всей прифронтовой полосы). Отмена черты оседлости не представляла собой смягчение политики по отношению к евреям; наоборот, значительная часть черты оседлости попала в прифронтовую зону, и правительство считало, что евреи, рассматриваемые им как неблагонадежный элемент, будут представлять меньшую опасность в других местностях.], власти стараются давать не паспорта, а некие «документы» разной степени востребованности. А это не добавляет ни лояльности к властям, ни человеколюбия вообще. «Документы» такого рода гарантируют разве только то, что тебя не повесят вот так сразу, без судебных разбирательств.
А уж тема заложников[15 - В самом начале войны русская общественность ужасалась бесчинствам, чинимым германскими войсками в Царстве Польском, когда, например, в Калише была расстреляна еврейская девушка Зейм, отвергнувшая гнусное предложение немецкого офицера. Однако уже в ноябре 1914 г. в качестве необходимой меры рассматривался Приказ войскам укреплённого района, крепость Новогеоргиевск, от 27 ноября 1914 года, гласивший: «… При занятии населенных пунктов брать от еврейского населения заложников, предупреждая, что в случае изменнической деятельности какого-либо из местных жителей заложники будут казнены». И это с учетом, что евреи составляли более половины населения самого Новогеоргиевска и его окрестностей, а входивший в крепостной район Новый Двор и вовсе был населён практически исключительно ими.] и вовсе из ряда вон! Жидоедство[16 - Для тех, кого коробит от темы еврейства, избыточной по их мнению, поясняю – евреи более чем заметно отметились в революционном движении, и пропустить эту тему я считаю неправильным. Ни пропустить, ни «упростить». Нужно понимать, ПОЧЕМУ евреи (вообще-то не очень революционно настроенные) настолько массово поднялись против царской власти. Именно поэтому… не только, но в том числе. И нет, я не пытаюсь обелить еврейских откупщиков, криминалитет и прочую грязь. Было и такое, да ещё как было!] какое-то, право слово…
У польских, немецких и русских беженцев проблем немногим меньше. Власти оказались решительно не готовы к такому развитию событий… впрочем, ничего нового[17 - «Русские и еврейские беженцы, как саранча двигаются на восток, неся с собою панику, горе, нищету и болезни» – эмоционально, но, по сути, достоверно вспоминал начальник императорской дворцовой охраны генерал-майор Отдельного корпуса жандармов А.И. Спиридович; поток голодающих беженцев, серьёзно осложнил уже наметившийся продовольственный кризис в Петрограде.].
А в случае с российскими беженцами, казалось бы, своими и полностью лояльными властям, дело осложняется тотальной безграмотностью, полным незнанием своих прав, и разумеется – коррупцией. Воруют чиновники, не боясь ни Закона, ни Бога. Да плюс ещё народ озлобился от долгой войны, нищеты и наплыва беженцев, так даже сочувствия к несчастным чем дальше, тем меньше.
В Петроград и Москву, равно как и в другие крупные города, беженцев и переселенцев стараются не пускать, но народ рвётся и прорывается. Вполне логично, как по мне…
Выбросив из головы умствования, я заспешил к Сухаревке, на ходу здороваясь с многочисленными знакомцами. Ох, недаром говорят, что Москва, это большая деревня… Не знаю, как там в двадцать первом веке, а сейчас древняя столица полностью соответствует этому званию!
– Доброе утро, Лев Ильич! – со всем возможным почтением здороваюсь с похожим на моржа стариканом.
– Доброе, доброе, – бурчит пожилой одышливый чиновник, приподнимая фуражку. Вот тоже… кадр. Московский. Хлебосольный хозяин, тонкий ценитель искусства и человек, очень добрый и отзывчивый к тем, кого знает лично…
… и притом – взяточник! Ворует самозабвенно, не помня себя! Но – с умом. Знает, кому и сколько нужно занести, с кем надо выпить рюмочку, с кем крестить детей и над чьей шуткой посмеяться. Ну и когда брать совсем нельзя, тоже понимает. Все всё знают, но… это Россия! Императорская.
Достаточно распространённый тип среди московского чиновничества, к слову. За всю Империю не поручусь, там могут быть свои подвиды, ничуть не менее своеобразные и интересные.
– А, Стоик! – издали приветствует меня Беленький, приподнимая щегольской тонкой тросточкой соломенную шляпу и раскрывая руки, будто призывая обняться.
– Андрей, – приветственно киваю представителю богемы, не подходя, впрочем, слишком близко. Чёрт его знает, с каких доходов он существует… Не люблю злословить, но его видели в компании Кузьмина[18 - Михаил Алексеевич Кузмин (1875–1936) – выдающийся русский поэт, прозаик, переводчик, композитор. А заодно – один из самых известных открытых гомосексуалистов того времени.] и иже с ним, а это, как по мне – сигнал! Да и смотрит он иногда так… облизывающе.
Я, к слову, вполне толерантен к меньшинствам, ибо человек вправе распоряжаться собственной жопой, равно как и прочими частями тела и души без цензуры со стороны общества и государства, но вот содержание и проституция, это уже несколько иное. А Беленький, вот кажется мне, как минимум на содержании. Он смазлив, андрогинен и несколько, я бы сказал, вызывающе андрогинен. Подчёркнуто.
В женском платье, подобно Феликсу Юсупову, по городу не передвигается, но сдаётся мне, исключительно потому, что он не Юсупов! Там, где наследнику одной из знатнейших фамилий простят выходку и покивают на эксцентричность, почётному гражданину Беленькому могут впаять статью.
– Как там продвигаются дела у акулы антикварного дела? – интересуется он, и сам же смеётся.
– Акула… скажешь тоже! Так, пескарик в луже, – ворчу я, но в нескольких словах обрисовываю свои нынешние возможности. Сам Беленький никогда и ничего не покупает, но он болтлив, обладает обширными связями и тем полезен.
Пара минут разговора, после которого хочется помыться, и я ускоряю шаги. А вот и Сухаревка…
Привычная, давным-давно знакомая до последнего закоулочка, до последнего подвизающегося здесь нищего. Но в последнее время чем дальше, тем больше она маргинализируется. Ещё пару лет назад убийство было здесь чем-то из ряда вон, хотя кражи являлись делом вполне обыденным. А сейчас не проходит и недели, чтобы кого-нибудь не грохнули!
Уголовники, беженцы, дезертиры… последние льют кровь, как воду, и озлобленны до последней крайности. Но это понятное, и в общем-то знакомое зло, а вот тот факт, что начали маргинализироваться в общем-то безобидные представители городского дна и придонья, сигнал опасный.
– Алексей Юрьич, моё почтение… – вежливо приподнимает шляпу знакомый антиквар, раскладывающий товар на прилавке.
– Никандр Сосипатрович… – зеркалю я.
– Стоик! – а вот это очередной полубогемный представитель Москвы, прибывший с утра пораньше на Сухаревку. Мы знакомы по Гимнастическому клубу, где он скорее числится, нежели тренируется. Но тем не менее, мы представлены, пару раз пересекались в компаниях и считаемся почти приятелями, – Хорошо, что я на тебя наткнулся!
– Вот, гляди, – он ткнул мне под нос потрёпанный фолиант, – я в сомнениях!
– Хм… – не отвечая, я взглядом показал продавцу, что я думаю о нём и о качестве подделки, но сдавать не стал, – А давай оставь пока, а я потом посмотрю? Здесь я сходу вижу несколько моментов, которые нужно уточнить. Устраивает?
– Более чем, – обрадовался он, – Ну, бывай, Стоик!
– Бывай, Апостол! – ответил я, растягивая губы в улыбке. Вот тоже… дурацкая мода, как по мне. Но такие вот «междусобойные» прозвища как бы что-то символизируют и показывают неформальность общения. Дескать, ты не просто какой-нибудь скучный Илья Яковлевич, а Апостол! Человек, состоящий в некоем Братстве и потому не-такой-как-все.
Меня «крестил» дядя Гиляй, по своему обыкновению запутав его происхождение и пустив несколько взаимоисключающих версий. Развлекается человек так… и это ещё безобидно, право слово! Он по натуре не злой, но не всегда понимает, когда перешёл черту, и общаться с ним не всегда приятно. Такой себе… человек-фейерверк, не на каждый день.
– … доброго, – продолжая отвечать на приветствия, прохожу на «своё» место. Точнее, мест у меня несколько, так уж сложилось исторически. Есть что-то вроде графика, где и в какие дни я бываю. Так проще и торговцам, и мне, и покупателям, которые могут обратиться за консультацией.
Усевшись в углу лавки перед стопками книг, приготовленных ещё со вчерашнего дня, начинаю раскладывать потрёпанные тома, томики и брошюрки, деля их по степени изношенности и достоверности. Владелец бубнит что-то вслух, одинаковым тоном разговаривая сам с собой и с приказчиком, отчего последний вынужден переспрашивать и вечно выглядит дураком.
Запах книжной пыли, нагретых на солнце камней, чернил и бумаги, ворчание старого букиниста и вечное переспрашивание уже немолодого приказчика. Почти уютно… не работа мечты, но в общем и целом, жить можно.
Листаю книжные страницы, вглядываясь дня начала в текст, трогая бумагу и даже нюхая чернила. Есть, знаете ли, способы определить подделки… Не хочется трать время на заведомую ерунду, поэтому проще так, сначала «начерно» пробегаю.
– … вечно ты, ирод, – уютно ворчит букинист на приказчика, погодя, пока покупатель не отойдёт подальше.
– Уби-или! – пронеслось над рынком, – Зарезали-и! Ой, Божечки…
– Што творится, люди добрыя! – кликушески подхватил женский голос, – Прямо средь бела дня, при всём честном народе…
– Так это… – встрепенулся приказчик, растопырившись всем телом и кажется, даже ушами, – я схожу? Поглядеть!
– Сиди, щегол, – заворчал Евсеич, – смотреть он пойдёт… ишь! Ноне такие времена, что и не знаешь, што лучше! Оно иногда и знать ничего полезней будет, так-то!
Но пятидесятилетний «щегол» Антип всё ж таки сходил и вернулся не скоро, чуть не через полчаса, отчего хозяин изрядно озлился. Привычно выслушав упрёки, приказчик смолчал и снова принялся за работу. А часом позже, когда Евсеич старческой рысцой потрусил по нужде, Антип сказал негромко, пользуясь затишьем перед лавкой:
– Я там всяко разного наслушался, где человека зарезали-то. Ерунду пересказывать не стану, потому что… ну какой он немецкий шпиён, чёрт бы этих кумушек драл! Какие там мстители народные!
Смутившись упоминанием в одной фразе покойника и чёрта, он закрестился и пробормотал короткую молитву.
– Так знаете, Алексей Юрьевич? – неожиданно сказал он, – Про вас говорили!
– Хм…
– Ей Богу! – перекрестился приказчик, – Не так, что будто бы вы убили, а отдельно этак. Я ж там долго толкался, потому как дело и правда непростое. Там… я потом всё объясню по убитому, Алексей Юрьич. А просто, знаете… вот так вот – убитый и все эти…
Он скривился, будто надкусил гнилой лимон.
– … разговоры бабские. А потом р-раз! Вас уже обсуждают. Несколько слов, и мутно этак, с душком. Сразу и не сообразить, но ежели всё в кучку собрать, то так выходит, будто у вас мильоны немеряные, и вы их не иначе как грабежами заработали.
– Та-ак… – медленно протянул я, пытаясь собрать в кучку разъезжающиеся мысли, – это кому я дорогу перешёл?
– Вот уже чего… – развёл руками Антип и тут же замолк, покосившись в сторону возвращающегося из сортира Евсеича.
– Благодарю, – киваю я, – буду должен. И по возможности…
– Поспрошаю, Алексей Юрьевич, – согласился «щегол», – но сами понимаете…
