скачать книгу бесплатно
Потом Мендельсоны разложили рапсодию на ноты, разбили на партии, выучили, и совсем недавно она стала визитной, если так можно сказать, карточкой их группы.
– Значит, вы вот это играете вот на этом? – спросила Мирослава, разглядывая диковинный деревянный граммофон со здоровенной металлической трубой.
– Да, справил вот недавно.
– Справляют только нужду.
– Вы очень остроумны, Мирослава.
– У вас научилась.
– Он современный, играет со всех музыкальных носителей. Но стилизован под старье. Винтаж, как пишут сейчас хреновые журналюги.
– Попрошу не обобщать.
– Так что вы хотите послушать?
– Вы же сказали – «Рапсодию».
Он поставил на проигрыватель древнюю скрипучую пластинку. Мирослава села в кресло-качалку.
– Я оставлю вас ненадолго. Пойду распоряжусь, чтобы подавали кофе.
Бэзл ушел на кухню, включил чайник, достал из холодильника фрукты, сыр камамбер, лимон. Вынул из шкафа бутылку коньяку. Начал молоть кофе на старой, под стать граммофону, кофемолке.
– Хорошая музыка, – сказала Мирослава, когда он вернулся, катя перед собой сервировочный столик. – Только грустная очень. Она о любви?
– Все произведения о любви. О любви к женщине, о любви к родине, о любви к близким, о любви к делу всей своей жизни.
– Вы философ.
– Это приходит с годами. Прошу к столу.
– Вы всех женщин таким способом соблазняете? – спросила наша героиня, глядя на столик, заставленный дежурным набором.
– Нет, только вас, – и тут же поправился: – только тебя…
С этими словами он обнял ее и поцеловал. Поцелуй был долгим, как затяжной прыжок десантника-парашютиста.
Парижское утро
– Мы все-таки будем «Рапсодию» слушать или… – спросила Мирослава, запутавшись, словно в зарослях камыша, в его объятьях.
– Любить и слушать.
Правда, заниматься любовью под рапсодию было не очень удобно. Старые пластинки с фокстротами и танго типа «Рио-Рита» или «Брызги шампанского» на граммофоне крутились всего минуты три, а акт любви длится гораздо дольше, если, конечно, отдаваться ему полностью. Не сачкуя.
Поэтому наши любовники ставили на проигрыватель более современные долгоиграющие раритеты, наиболее полно соответствующие ситуации. Минут на двадцать. И за этот, тоже в общем-то небольшой, отрезок времени как раз успевали сделать то, что и требовалось в конечном итоге – обменяться оргазмами. Причем по нескольку раз.
Утром «интеллигент паршивый» Базилио, когда Мирослава еще спала, принес ей в постель кофе, круассаны, сваренное в мешочек яйцо в специальной подставке.
– Что это? – спросила полусонная Мирослава, не веря своим глазам.
Кофе в постель ей не приносил никто и никогда.
– Это то, с чего начинается каждое утро каждого уважающего себя парижанина и парижанки. Представь себе, что ты в Париже. Что за окном не серое прикамское небо с фуфлообразной телевышкой, а гордый силуэт Эйфелевой башни, – понесло Василия к заоблачным высотам безудержной фантазии. – Вместо широкой Камы – легкий изгиб Сены-реки, на набережной которой импрессионисты пишут картины. Вдали маячат башни Версальского дворца, покои которого от гвардейцев кардинала охраняют д’Артаньян и три мушкетера. С колокольни собора Парижской Богоматери раздается звон, как признание в любви несчастного горбуна Квазимодо к прекрасной Эсмеральде. По кривым улочкам Монмартра иссиня-лысый злодей Фантомас убегает от комиссара Жюва и журналиста Фандора. А в Лувре тебе загадочно улыбается Мона Лиза.
Бэзл включил пластинку Шарля Азнавура. И голос великого шансонье будто подтвердил его слова.
– Ну как? – спросил Василий.
– Очень вкусно… и…
Она не успела договорить то, что хотела сказать, ибо опять инстинкт продолжения рода возымел верх над здравым рассудком.
– Это счастье – проснуться утром с любимой женщиной, – сказал Василий, отдышавшись.
– И с любимым мужчиной… Я не знаю, какой ты нефтяник. Но в постели буришь ты хорошо. – Она застенчиво засмеялась.
– Да ты что! – тоже засмеялся Бэзл.
– И любовью ты занимаешься лучше, чем играешь на своих барабанах, Ринго Старр ты мой прикамского разлива, – улыбнулась в свете раннего утра наша героиня.
– Я люблю тебя… – Василий поцеловал ее волосы, потом грудь и живот.
– С тобой безумно хорошо.
– Что будем делать?
– То же самое. Или тебе уже надоело?
– Мне? Ты что!
И вновь, уже в который раз за ночь, наши любовники превратили широкое ложе в райский уголок взаимных восторгов. Сдержать свой спусковой крючок на предохранителе было для Василия выше его сил. И вновь прозвучала скрипучая «Чикагская рапсодия фа мажор».
– У нас с тобой любовь с первого взгляда. Так получается? – спросила Мирослава, прижавшись к нему всем телом.
– Выходит. Тебе от этого плохо?
– Просто я никогда не думала, что это произойдет со мной.
– И я не думал, что это случится когда-нибудь в моей жизни.
– Давай снимем маленький дом где-нибудь на берегу озера. Будем лежать голыми под одеялом. Будем слушать «Рапсодию»…
– Я послезавтра уезжаю. На вахту. Труба зовет.
– Я провожу тебя.
– Не надо. Долгие проводы – лишние слезы.
– Я буду тебя ждать.
– Это долго. Целый месяц.
– Помнишь «“Юнону” и “Авось”»? Там Кончита ждала графа Резанова тридцать лет, чуть меньше, чем сейчас мне. Ему было сорок два, ей – всего шестнадцать. Они говорили на разных языках. Но это не мешало им любить друг друга. Их любовь и наша любовь – это как капризное эхо судьбы. Я буду тебе звонить. – Она поцеловала его. – Каждый день. Я буду знать, что где-то на краю земли есть человек, которого я жду и которого я люблю.
Часть 3
Сибирские морозы
Январь они кое-как протянули в тоске и в расставании. Василий укатил в свой Нижневартовск и Новый год встретил в поезде, когда тот пересекал границу Европы и Азии. Состав еще не успел отчалить от Прикамска, как он получил эсэмэску от нашей героини: “Hello! Are you going by train into Siberia’s frosts? Have a good trip”. В переводе это звучит так: «Привет! Ты мчишься на поезде в сибирские морозы? Доброго пути».
Мирослава же уехала в свой городок и беззаботно отметила самый главный праздник и последующие каникулы, дарованные президентом, в компании своих одноклассников, дочери и родителей.
Каждый день она писала ему эсэмэски по телефону. Эти короткие записки иногда говорят больше, чем длинный роман. В них нет ничего лишнего, в них больше откровенности и открытости, нежности и страсти, наконец, что самое главное, ожидания скорой встречи. Их хочется читать снова и снова.
«Люблю. Скучаю. Хочу тебя. Целую, – писала она. – Лежу с “Географом”, читаю, засыпаю. Спокойной ночи, милый. Люблю тебя. Целую». «Любимый, не могу уснуть. Хочу засыпать с тобой. Хороших тебе сновидений. Люблю. Целую». «Любимый, ночь прекрасна, и утро – тоже. Соскучилась. Целую».
А если Бэзл не отвечал по каким-то причинам, то следовали письма такого содержания: «Бэзл, ты вредный». И спустя какое-то время: «Любимый, я уже соскучилась. Ты очень полезный. Целую».
Или вот еще: «Любимый, нарушаешь традиции, где поцелуи на ночь и утром? Целую». «С “Географом” попрощалась, уже привыкнуть успела, как родной стал. Спокойной ночи. Целую…»
В первых числах февраля Мирослава встречала его на вокзале. Она вглядывалась в черную заснеженную даль, ожидая с нетерпением, что вот-вот сейчас загорится зеленый свет на семафоре и из-за поворота, горя прожектором, выедет поезд. Так, наверное, встречали жены своих мужей, вернувшихся с длинной и тяжелой войны.
– Ты возмужал, заматерел, – сказала она, увидев его, бородатого, в лукойловской аляске с мохнатым воротником, в лисьей ушанке, спускающегося из вагона на перрон. – На медведя похож. Тебя не узнать. Настоящий сибиряк, как Прохор Громов из «Угрюм-реки». Ты скучал?
– А ты как думаешь? Ты тоже истосковалась по мне? – Он грубо, по-сибирски, обнял ее, зажав в жарком поцелуе.
– А по письмам разве не видно? Так скучала, так скучала, что всю ночь во сне кончала, – шепнула она ему на ухо. – У меня даже сейчас трусы мокрые. У вас было холодно? – переменила она тему.
– Обычно. Я привык. Сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается.
Они подъехали к дому Бэзла. Его машина стояла во дворе, засыпанная снегом, будто в сугробе.
– А когда ты уезжаешь, кто за машиной смотрит? – спросила Мирослава, припарковывая свой ярко-красный «хендай» рядом с черной машиной Бэзла.
– Есть тут у нас один мужик, татарин. Бывший мент. Он живет на втором этаже, его окна выходят во двор. Вот они, – указал Бэзл на дом. – Он на пенсии, пьет водку и смотрит в окно. Поэтому все про всех знает. Если что – звонит.
Я ему маленько приплачиваю за это. На водку, за хлопоты.
– Заниматься любовью подано, ваше сиятельство, – сказала она, повиснув на его шее, когда они поднялись в его квартиру.
Вся длинная ночь была в их распоряжении… Такого секса, как с этим «милым мальчуганом», у Василия не было никогда и ни с кем, несмотря на его огромный опыт по укладыванию дам. Но это было уже в прошлом.
А для Мирославы встречи с Бэзлом, кроме всего прочего, были еще и как отдушины от серых и постылых трудовых звездинских будней. Она ждала этих встреч, как ждет любовник молодой минуты верного свиданья…
– Что у вас там нового? – спросила она его на следующее утро за завтраком.
– Ничего особенного, нефть мы не нашли. Будем искать в другом месте, километра на полтора севернее, – ответил Бэзл, запивая черничный йогурт молоком и заедая бутербродом с сыром.
– А там связь будет?
– Будет, конечно. Так что можешь смело писать про мокрые трусы, – рассмеялся он.
– А чем вас там кормят по утрам?
– Все как обычно: молоко, каша, чай, кофе, сыр, яйца, масло, колбаса. Но дефлопе не подают. К сожалению.
– Чего? – не сразу поняла Мирослава. – Флопе чего?
– Есть такое мясное блюдо. Довелось однажды вкусить в заграничной командировке. Сто долларов стоит.
– А поварихи у вас там есть?
– Есть. И поварихи, и инженерши, и химички, и геодезистки, и врачихи.
– А проститутки легкого поведения?
– Дура.
– А ты медведя видел?
– Какого медведя?
– Царя зверей, хозяина тайги, символа России.
– Видел издалека. Один раз.
– Страшно?
– Он далеко был. А страшно зимой. Или когда медведица с медвежатами.
– А свободное время у вас там есть?
– Конечно, есть. Даже выходные бывают.
– А чем занимаетесь?
– Кто чем. Кто рыбачит, кто на охоту ходит, кто на лыжах катается, кто спит целый день.
– А ты?
– А вот у меня свободного времени нет. Пишу всякие отчеты, сметы, планы. Или музыку слушаю, книги читаю, фильмы смотрю. Или делаю все это одновременно.
Ну а дальше наши любовники, как оголтелые, стали встречаться раза три в неделю. А если было невмоготу, то чаще. Их жизнь вошла в то самое русло, какое происходит в подобных случаях между мужчиной и женщиной, которые жаждали друг друга всю жизнь и только сейчас неожиданно встретились.
Единственное, что слегка омрачало их встречи у Василия дома, – шум проезжающего транспорта за окнами, которому, казалось, не было ни конца ни края. Мирослава так и не смогла привыкнуть к этому. Ровно без пяти шесть утра по улице проезжал первый трамвай. Можно было даже часы проверять. А когда случался снегопад, то уборочная техника в виде бульдозеров, грейдеров и «КамАЗов» тарахтела под окнами не покладая рук чуть ли не всю ночь. А ей, усталой, так хотелось спать…
