КамТугеза

Прохор пил весь день 1 января никуда не выходя из комнаты, но водка не заглушала крики сгорающих живьем восемнадцатилетних пацанов. В эту ночь он сделал для себя страшное открытие: их жуткая смерть была нужна всего лишь для телевизионной картинки, чтобы люди не заметили как он, Прохор, раздает собственность всей страны этим, непонятно кем назначенным Борям и Ромам, которые сейчас оплачивают этот новогодний банкет.

– Я пришла утром, а ты спишь в ботинках на кровати. А когда тебя разбудила, ты встал, молча, не глядя на меня, как будто меня не существует, без всяких эмоций опять налил себе водки. Ты понимаешь, я хотела праздника, а ты пил водку. Я тогда испугалась стать такой как ты. Я хотела жить. А ты ничего не хотел. Кто ничего не хочет, тот уже умер. Он ходит, говорит, но он уже мертв.

– Ты сама тогда чуть не умерла, – вспомнил Прохор.

– Да. Чуть не умерла, – повторила Софья. – За три месяца ты ни разу не пришел ко мне в больницу.

В феврале 1995‑го у Софьи была передозировка наркотиков в загородном клубе, по сути, в элитном публичном доме для интеллигенции нового призыва. Когда‑то давно в этом же стародачном местечке пионеры‑тимуровцы строили коммунистическое будущее. Теперь их внуки устраивали оргии на деньги, которые им за услуги платили выращенные ими же хозяева страны, неожиданно для себя хапнувшие то, что создавалось миллионами людей.

Софья в этот момент поняла, что минута близости, основанной на общих хороших воспоминаниях, прошла. После тех событий Лизу отправили учиться в Европу. А они жили каждый своим. Она поняла, что если пять минут назад еще и был какой‑то смысл в разговоре о деньгах, то сейчас уже поздно. Она опоздала.

– Жалко, что из-за меня ты разучился любить. А теперь… – Софья залпом выпила давно налитую рюмку, – а теперь Прохор, даже если ты и добрый, но добра никому никогда не сделаешь. Любовь ‒ это главный винтик, главная шестеренка в механизме. Это как в часах: иногда все крутится, тикает, но без одного колесика время не покажет.

– Ни богу свечка, ни черту кочерга? – натужно рассмеялся Прохор. – Завтра я докажу, что я не самый бесполезный человек.

Софья чуть остановилась около двери, раздумывая над его словами, но ничего не добавив, вышла из кухни. Ей показалось, что Прохор немного не в себе. В этот момент у нее запел телефон.

– Софья Павловна? – она узнала голос Хамида. – Софья Павловна, такое дело: я сегодня позвонил на телевидение в студию одной популярной программы и предложил им материал. А они мне предложили кучу денег.

– Говори короче.

– Короче, Софья Павловна, если завтра вечером денег не будет, мы отдаем материал на телевидение.

– Хорошо, – ответила Софья, ничего не комментируя, нажала на отбой. «Да его проще и дешевле убить, – вдруг подумала она. – Как это я сразу не сообразила. Ведь если я даже отдам деньги, то где гарантия, что он через день не потребует еще? А так решаются все вопросы. Осталось придумать, как это сделать. А потом и Руслан одумается, и мы с ним уедем в Италию».

Глава 15

Летом 1455 года инок Филофей из Кирилло‑Белозерского монастыря повздорил с игуменом: ему казалось, что монахи в монастыре живут не по Закону Божьему, а по собственной воле и рассуждению. Утром он ушел из монастыря, несколько дней выбирал место, пока не наткнулся на родник на высоком лесном берегу реки Шексны, где и построил себе скит‑землянку. Спасаясь от мирских искушений, стали приходить к нему другие иноки. Строили кельи, а через год построили деревянную церковь Рождества Богородицы. Новая обитель отличалась строгим уставом и суровой  жизнью. Заезжавший сюда из Ферапонтова монастыря Иван Грозный пожертвовал монастырю два села и деньги на строительство нового каменного храма. Во время смуты в 1614 году поляки сожгли кельи и деревянную церковь, но самое ценное монахом удалось спрятать или вывезти в соседние монастыри. Восстановили обитель уже только при Алексее Михайловиче.

Тихон с тремя монахами приехал сюда настоятелем ранней весной 1993 года. На солнечной стороне высокого холма под монастырем начал таять снег, и ручьи текли в Шексну, которая в этом месте поворачивала почти назад, образую красивую излучину. Холодное солнце блестело серебром в реке, терявшейся в хвойных лесах, которые шли отсюда до самого Белого моря.

Монастырь был давно закрыт. Часть зданий развалилась. Неплохо сохранились лишь большая церковь Благовещенья и трапезная, в которой при советской власти был клуб с библиотекой. Внутри на стенах еще висели портреты членов Политбюро ЦК КПСС и стоял на фанерной подставке бюст Ленина. Но время сделало свое: под обвалившейся во многих местах штукатуркой появилась церковная роспись с ликами апостолов.

Великолепный образец ростовской архитектуры – собор Рождества Богородицы стоял без крыши и без шатрового купола. Небольшой колхозный гараж из красного кирпича за храмом тоже начал разваливаться. Ворот уже не было. В смотровой яме, заполненной водой, плавали покрышки и ржавые бочки. А на улице стоял без колес и стекол на окнах проржавелый желтый автобус.

Жители соседней деревни с недоверием и любопытством смотрели на монахов в черных одеждах. Они приходили к монастырским воротам почти каждый день с неясной, но явно последней надеждой понять, как так получилось, что несколько лет назад за тунеядство можно было получить тюремный срок, а теперь невозможно было найти хоть какую‑нибудь работу. Конечно, Тихон не мог ответить на такие вопросы, но вместе с восстановлением монастыря, он начал восстанавливать местный колхоз.

Этой же весной высадили огромный сад. Старые знакомые прислали грузовик саженцев: яблони, вишни, сливы. «Дом можно быстро построить ‒ были бы деньги, а с деревьями деньги не помогут – нужно время».

Привели в порядок церковь и трапезную, где пытались кормить всех кто придет. В эти годы обитель больше напоминала гуманитарную миссию.

Сразу за монастырем утопали в бурьяне и крапиве три длинных низких коровника. Разобрав на кирпичи один из них, смогли немного залатать два других. И сразу поместили там коров и поросят, купленных на пожертвования. Ухаживали за ними сами монахи. Учились животноводству по книжкам, найденным здесь же в библиотеке.

Однажды Тихона среди ночи разбудили – рожала корова. То, что корова стельная, обнаружили недавно. Оборудовали в углу специальное место. Большинство коров были черные, некоторые с белыми пятнами. А эта  огненно‑рыжая, с белой каемкой вокруг черного мокрого носа и необычайно доверчивыми и любопытными глазами.

Чтобы вовремя оказать корове помощь за ней постоянно присматривали и старались не оставлять без внимания. Когда Тихон с послушником прибежали в коровник, она лежала на боку на соломе и из нее уже показались две передние ножки и голова теленка. Тихон хоть и понимал, что именно это он и должен был увидеть, но зрелище родов, так сильно его взволновало, что он растерялся. Особенно его поразили огромные, ждущие от него помощи глаза коровы.

– Уже полчаса ничего не меняется, как будто теленок застрял, – сильно волнуясь, сказал приставленный к коровнику послушник. – В книжке написано: надо помочь корове, а как не написано. Да и боюсь я.

– А ветеринар в деревне есть?

– Да. Только ночь и телефон не отвечает. Есть адрес – первый дом от памятника.

Опомнившийся Тихон побежал к машине.

– А номер у дома, какой? – крикнул он, уже садясь за руль.

– Номер двенадцать, но там таблички на доме нет. Нонна Викторовна. Дом кирпичный. «Нива» у неё перед домом стоит, – кричал вдогонку послушник.

До дома ветеринара Тихон домчался за пять минут. Калитка была закрыта, а звонка на ней не было. Сигналить среди ночи Тихон постеснялся. Забор хоть был не высок, но перелазить через него ночью, чтобы постучать в дверь, было немыслимо. Тихон улыбнулся, представив себя в рясе, лезущим через забор в темноте. Он негромко, как робкий влюбленный, попробовал позвать врача по имени. На его счастье в доме зажегся свет, открылась дверь и на крыльцо вышла женщина.

– Вы кого‑то ищете? – спросила она негромко.

– Здравствуйте. Я Нонну Викторовну ищу. Ветврача.

– Это я, – женщина, спустилась с крыльца и подошла к калитке.

Высокая, статная, даже разбуженная посреди ночи, она держалась спокойно и уверенно. Лишь увидев, что ночной гость ей незнаком, поправила косынку, которую успела повязать, выходя из дома, чтобы спрятать неубранные густые черные волосы.

– Вообще‑то, ветврачом я давно не работаю, как колхоз наш развалился. А что у вас случилось? – спросила она.

– Я из монастыря – настоятель. Корова у нас рожает.

– Вижу, что из монастыря, – улыбнулась женщина. – Пять минут подождите, пожалуйста, я соберусь. В дом не зову, дети спят.

– Спасибо, Нонна Викторовна. Конечно, подожду, – Тихон, переживавший, что она будет ругаться за то, что ее разбудили посреди ночи, был сильно удивлен таким простым ответом.

Через несколько минут она вернулась. В одной руке у нее был коричневый чемоданчик с красным крестом в белом круге, а в другой большая сумка.

– А кто же у вас там доярками работает? Что же они мне раньше не позвонили? – спросила она, усаживаясь в машину.

– Доярками у нас работают наши монахи. И опыта у них мало: только учатся.

– Мужчины?! И коров сами доят и роды принимают? Не скучаете, наверное. По‑другому я монастырь представляла.

Когда приехали на ферму, с коровой и теленком все было без изменений

– Давно рожает? – сразу спросила Нонна Викторовна. – Воды теплой надо и как можно больше тряпок чистых. Сколько времени рожает? – повторила она вопрос.

– Минут 45, – ответил монах, не зная то ли бежать за водой, то ли отвечать врачу.

Она внимательно осмотрела корову, обойдя ее вокруг. Потом наклонилась, погладила ей голову.

– Как зовут?

– Сергей.

– Я про корову.

– Да никак еще не назвали. К нам привезли их всего месяц назад. Она у нас латвийской породы, – не очень уверенно ответил послушник.

– Нехорошо без имени. Ну, если латвийской, пусть будет Марта, если вы не против. Она у вас, похоже, первый раз рожает? – спросила она и, не ожидая ответа, обратилась к корове:

– Ну что, Марта, будем дальше рожать. Ты, милая, мне должна помочь. Без тебя у нас ничего не получится.

Тихону показалось, что корова поняла Нонну Викторовну. По крайней мере, корова, подняв голову с соломы и чуть скосив на врача один глаз, несколько раз моргнула, как бы говоря, что она постарается. Нонна Викторовна достала из сумки толстые веревки и быстро накинула их на ноги теленка.

– Я буду придерживать корову, а вы берите теленка за передние ножки и аккуратно его вытягивайте. Она будет тужиться и у нее схватки будут, тогда старайтесь подтягивать потихоньку. Только осторожно, ноги не оторвите.

Тихон и молодой послушник хотя и кивнули ей в ответ, но явно не понимали, что им делать. Женщина, быстро взглянув на них, это заметила и решила чуть поменять свой план.

– Давайте лучше так: вы, молодой человек, придерживайте корову, и разговаривайте с ней побольше и подобрее, а мы с батюшкой, извините, если я к вам неправильно обращаюсь, а мы с батюшкой вытащим теленка. Одной у меня сил не хватит. Где теплая вода?

Через час Тихон и Нонна Викторовна пили чай в трапезной.

– А у вас здесь столовая теперь. Чисто красиво, – осматриваясь, похвалила она.

Неделю назад трапезную побелили. Хотя пол вымыли уже несколько раз, но между серыми плитками на полу еще проступала белизна, и сильно пахло известью. Они сидели вдвоем за длинным столом, накрытым простой белой скатертью.

– Я же здесь полжизни провела, в этом здании. Когда здесь еще был клуб и библиотека. Книжки приходила читать. А сейчас значит вот так. Представить не могла, что здесь опять церковь будет. Ну, все равно – это лучше, чем развалины.

Тихон видел, что гостья не очень радуется восстановлению монастыря и ему, вложившего в это дело уже много сил, было немного обидно.

– Когда мы приехали, здесь все уже почти развалилось. А книги мы все оставили, – сказал он, чтобы хотя бы этим ее порадовать. – Вот, стеллажи под них сделали. Но книг немного осталось. Много уже испорченных на улице валялось.

– Во время войны не развалилось и после войны устояло, а потом вдруг, когда мир и покой наступил, все вдруг рушится начало. Без помощи явно не обошлось. А книги свои местные по домам растащили. Будто читать будут, – сказала она с заметным певучим вологодским акцентом.

– Может кто‑то и почитает, – примиряюще произнес Тихон.

– Да бросьте… Почитают?! Лишь бы утащить, – она сняла косынку, поправила волосы и опять завязала. – За рекой колхозный пионерлагерь был, как только сторожа убрали, сразу все разломали. Как ждали. Туда теперь зайти страшно. На центральной аллее памятники пионерам‑героям стояли, из цемента… их не унесли только потому, что тяжелые, но руки‑ноги обломали.

Выговорившись, она замолчала, о чем‑то задумавшись. Её красивые руки будто бы не могли находиться без дела. Она машинально переставила сахарницу, поменяв ее местами с небольшой вазочкой с цветами. Потом поправила скатерть и спросила:

– А что, теперь наши местные у вас здесь работают?

– Да, помогают иногда. Денег мы платить не можем – так что не за деньги работают, а просто помогают. А потом вот здесь, в трапезной, все вместе ужинаем.

– За деньги в колхозе не работали – отлынивали на речке, да в лесу с самогоном, а теперь за еду трудятся. Что‑то понимать, кажется, начинают. Только поздно. Сначала вы пришли – попы, а скоро и бояре новые пожалуют. Потом школы закроют. И восстановят порку народа за амбаром по пятницам. И правильно сделают. А ведь сами себе такую жизнь выбрали – не нравилось при коммунистах.

– Думаю, до порки не дойдет, – мягко улыбнулся Тихон. – А вам нравилось при коммунистах?

– А я и сейчас коммунистка. Это колхоз меня послал в Москву учиться. Стипендию мне дополнительную платил, – Нонна Викторовна взяла из широкой деревянной вазы сушку с маком и легко разломала ее в кулаке. – После института вернулась ветеринаром и замуж вышла. Дочь родилась – мне колхоз дом построил. Я хоть и местная, а жить негде было: семья большая, одних сестер пятеро и два брата.

– Все здесь сейчас живут? – спросил Тихон скорее из вежливости.

– По‑разному, – ответила Нонна Викторовна. – А мужа я себе нашла здесь, в колхозе.

– Я, наверное, у вас дома всех разбудил?

– Детей не добудишься, а муж погиб давно: замерз в снегу ночью здесь, около монастыря, когда пьяный от чужой бабы возвращался. Хороший мужик был – добрый работящий. Мог на тракторе своем, если надо, сутками пахать. Руки золотые. Но на баб был слаб и на водку. Две дочки остались.

Нона Викторовна откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на Тихона, будто сравнивая со своим мужем.

– На все воля божья, – машинально сказал Тихон и перекрестился.

– Может божья, может судьба такая. Назвать можно как хочешь. Если присмотреться к человеку внимательно, то всю его жизнь увидишь от рождения до смерти.

– А вы не цыганка случаем? Гадать умеете? – пошутил Тихон.

– Я ветеринар, а не гадалка, – строго ответила Нонна Викторовна, – но про людей, как и про животных, многое сразу могу сказать. Вот, возьмите щенков. Вроде с одного помета, одни родители, а щенки все разные: один трусливый, другой веселый, третий злой, а четвертый флегматик и все ему до лампочки. Гены одинаковые, а щенки разные. И\ такими останутся на всю жизнь, как не переучивай. Так и человек.

– Думаете человека переделать невозможно?

– Если жизнь заставит, то человек может и спрятать свой характер, но как только обстоятельства изменятся, он опять прежним станет.

– И гены значит не причем? – спросил Тихон.

– От дворняжки лабрадора, конечно, не получится, только умная дворняжка иногда полезнее, чем какой‑нибудь глупый лабрадор.

– Может, из породистых больше умных получается, чем из дворняжек.

– Не думаю. У породистых не сразу все видно – люди сначала по одежке смотрят. Приехал человек в дорогом автомобиле, костюм хороший и должность ответственная – думаешь, ну этот то, наверное, умен и сейчас все вмиг разъяснит. А как он говорить начинает, так непонятно становится, кто его, дурака, назначил на это место. Уверена, что наши бабки местные лучше бы страной управляли, чем та пьянь в хороших костюмах наверху. Тракториста пьяного с работы увольняют, у водителя права отбирают, а у нас пьяный президент на весь мир страну позорит и ничего. Я ему даже коровник чистить бы не доверила, а он за всю страну решает. Значит, заслужили мы таких.

– Я тоже раньше думал, что коровником легко управлять, каждая бабуля справится, – улыбаясь, сказал Тихон. – Да и вообще не думал, что этим придется заниматься.

– Как вы сказали только что: «на все воля божья». Вот только не пойму я, как это получается. Бог же вроде говорит: плодитесь и размножайтесь, – от чая Нонна Викторовна немного подобрела. В глазах у нее появились веселые искорки. – Значит в этом его воля. А вы, здоровые умные непьющие мужики, которых у нас и так не хватает, сами себя в острог загоняете. В чем смысл этого? Объясните мне, атеистке?

Тихон сам часто задавал себе этот вопрос. Когда он решил посвятить себя богу, много виделось совсем другим. И сейчас уже как настоятель, он пытался понять тех, кто приходил в монастырь с желанием стать монахом. Чаще всего это были люди, которые готовы были отречься от многих мирских радостей, пойти на большие ограничения только для того, чтобы избавится от  необходимости самим управлять своей жизнью. Были обиженные неудачники и были амбициозные карьеристы. И совсем мало людей было искренне верующих. Но говорить сейчас об этом  ему не хотелось, и поэтому он ответил просто:

– Приходят сюда по разным причинам. А остаются те, кто полюбил бога.

– Вот вы говорите: «Полюбил бога». Как можно полюбить того, кто и без тебя хорошо проживет? Вот у меня две дочки. Я их люблю, потому что когда они малюсенькие были, они бы без меня дня бы не прожили. Да и сейчас, хоть и считают себя взрослыми, а ведут себя как слепые котята. Людей любишь, не когда они тебе что‑то дают, а когда ты видишь, что не могут они без тебя. Любить бога – это как любить богатого дядюшку, ожидая от него каких‑то подачек. «Боженька помоги, боженька дай». Какая же это любовь? В жизни тогда смысл есть, когда ты кому‑то нужен. Хотя бы вот той корове с теленком, – Нонна Викторовна встала. Стряхнула рукой со скатерти несуществующие крошки. Провела руками по бедрам, расправляя юбку, и добавила: – Поэтому любить надо не бога, который и без нас проживет, а людей, которым мы нужны. А не запираться с важным видом за каменным забором… Людей за забор за преступления сажают, а вы добровольно запираетесь. Чтобы любить, забор не нужен.

Когда Тихон отвез Нонну Викторовну домой, уже расцвело, и скоро надо было идти на утреннюю молитву. Чтобы передохнуть и успокоится, он сел на скамейку около ворот монастыря. Отсюда открывался великолепный вид, к которому нельзя было привыкнуть. Синий лес за рекой уходил так далеко, что не верилось, что в мире существует что‑то еще, кроме этих деревьев, голубого неба и еще не проснувшихся облаков. Было так тихо, что казалось можно услышать, как течет река. Первый раз ему не хотелось идти в монастырь. Так, наверное, солдат после увольнения останавливается у КПП, чуть задумавшись, а потом окунается   привычную расписанную по минутам жизнь. Где каждый следующий день повторяет предыдущий. Чем он отличается от этого солдата? Разве он ушел из мирской жизни не для того чтобы избежать запрограммированной жизни. Ему стало грустно. Глядя на бесконечный простор, он подумал о том, как одинок человек. Он немного позавидовал Нонне Викторовне: она может говорить то, что думает. И как замечательно, что есть такие люди как этот врач. Оттого сколько в стране таких людей, зависит, есть у этой страны будущее или нет.

Глава 16

Со школы он чувствовал себя «сыном Юрия Владимировича». Повышенное внимание учителей, незаслуженные оценки, зависть одноклассников. Это же продолжилось в институте. И за полгода до его окончания, он уже знал, где ему предстоит работать – министерство тракторного машиностроения. Знал свою будущую должность. И хорошо мог представить этапы своей карьеры.

Тогда, в 1986 году,  никто не мог представить, что с Советским Союзом что‑то может случиться. Удивительно, но тогда эта стабильность совсем не радовала, а лишь наводила тоску. Да еще эта неожиданная свадьба Софьи с Прохором. Поэтому когда Ленка, с которой он вместе ходил еще в детский сад и в школу, предложила ему съездить в Киев на несколько дней, он с удовольствием согласился.

В дождливой серой Москве шла бессмысленная антиалкогольная компания с огромными, бурлящими скрытым недовольством очередями, а в Киеве была весна. Предпраздничный город был завешан красными флагами и плакатами, сообщающими, что советский народ может смело смотреть в будущее. На городских клумбах распустились тысячи красных тюльпанов.

Тихон взял вина, с которым в Киеве было гораздо проще, чем в Москве и уговорил Лену заменить поход в пыльные музеи поездкой на природу. На метро доехали до станции «Гидропарк», по аллее вышли на песчаный пляж. Вода в реке не прогрелась, и людей еще не было.

В дальнем конце пляжа они открыли бутылку, порезали ветчину и сыр, наломали кусками вкусный киевский хлеб. Вино пили из горлышка по очереди. Оно было терпкое и немного кисловатое. Прямо напротив них на противоположном высоком берегу Днепра сияли купола Киево‑Печерской лавры.

– Я в прошлом году в сентябре ездил в Псков, там рядом тоже лавра. На горе около лавры смотровая площадка. День тогда был замечательный. Бывают такие в сентябре. Тепло тихо. И уже паутинки летят. И желтые листики с берез. Монастырь прямо под нами и все как на ладони. Купола на солнце блестят. И вдруг перезвон… Ты знаешь у меня мурашки по коже… Монахи в своих длинных одеждах и в высоких клобуках с развевающимися сзади легкими черными покрывалами. Потом мы к ним туда спустились. Все  ухоженно. Цветы вокруг. Но самое интересное это их лица. Какие‑то загадочные, глаза светятся, как будто они что‑то такое важное знают, что‑то хорошее, что их из‑за этого счастье прямо переполняет. Я им даже позавидовал.

– Интересно, наверное, – Лена не очень интересовалась монастырской жизнью, а больше думала о насущных вещах.

– Вот бы получить в Киев распределение, – мечтательно сказала она. – У нас в Москве какая‑то спешка, гонка, а здесь все как‑то провинциально по‑домашнему просто и уютно.

– Ну да, только тогда не в Киев, а куда‑нибудь в село, поближе к морю. Гарные дивчины, крынка молока утром, сало и горилка вечером, – рассмеялся  Тихон.

– А я могу сойти за гарную дивчину? – спросила Лена, откидывая со лба длинные русые волосы и глядя на Тихона.

Вино, солнце, песчаный пляж. «А почему бы нет, – подумал Тихон. – Беленький домик с черепичной крышей, обязательно большой сад с яблонями, сливами и черешней и, главное, много детей. По вечерам они будут ездить на велосипедах на лиман, и купаться там в теплой воде, пока не сядет солнце. Лена простая, но зато надежная».

Что его ждет после института? Сделать комсомольскую карьеру, как Прохор? Это точно не его. Можно пойти работать заведующим в овощной магазин: зарабатывать деньги, точнее воровать… Или мелкая фарца. Но тогда зачем было учиться и, вообще, зачем тогда все – книги, картины… Остается пойти по распределению по специальности в какое‑нибудь управление и сидеть там экономистом в окружении добрых стареньких теть.

– Завтра поедем искать подходящий домик, – рассмеялся Тихон.

Утром они проснулись в номере гостиница «Москва». Лена посмотрела в окно на цветущие каштаны в сквере на Октябрьской площади и спросила:

– Едем искать домик?

– Давай сначала в Лавру сходим, – улыбнулся Тихон. Сейчас идея с домиком уже не казалась ему такой заманчивой. – Надо сначала у бога одобрение получить, – пошутил он.

– Я бы и без его одобрения обошлась, – немного расстроилась Лена. – Ну, в Лавру, так в Лавру.

До Лавры они дошли пешком. Чуть осмотревшись, спустились в пещеры. Тихон и сейчас, спустя более чем тридцать лет, помнил то впечатление, которые на него произвели эти захоронения.

Помнил, что сначала, как он не пытался, он не мог представить ничего возвышенного и святого, глядя на кости черепа. Было жарко и душно. Свет был только от свечек экскурсантов. Из‑за замкнутого пространства было не по себе. Он почувствовал какой‑то холодок смерти. А потом он увидел руки… В стеклянном гробу находилось тело человека. Оно было закрыто красивой расшитой золотом зеленой материей. А открытые руки были сложены на груди. Стало жутко. Совершенно было непонятно зачем это все надо выставлять напоказ. Эти подвижники при жизни прятались в этих пещерах от людей, а их кости после смерти выставляют на всеобщее обозрение. Захотелось выйти на свежий воздух.

Под цветущими каштанами сразу стало веселее. Со смотровой площадки открывался прекрасный вид на Днепр и на тот песчаный пляж на противоположном берегу, на котором они вчера были. В углу площадки, около невзрачного двухэтажного здания, толпа окружила очень необычную бабушку. Она стояла спиной, прижавшись к зданию, двумя руками опираясь на высокий посох и тихим голосом говорила: