КамТугеза

– Твой экскурс уже начался? – Прохор явно не был настроен на серьезный разговор. Он смотрел вокруг, как будто очнулся после долгой болезни. Даже события в Некрасовке сейчас его уже не волновали. Но Семен был настойчив.

– Если ты не забыл, то история России более тысячи лет назад началась с того, что славянские племена, убедившись в невозможности самостоятельного управления самими собой, сами призвали на княжение и руководство соседей‑варягов.

– Помню, конечно. «Земли наши богатые, но люди мы неразумные. Придите и владейте нами». Только все это сказки, написанные Рюриками, чтобы оправдать свой бандитский захват этих самых племен, – будто отмахнувшись, ответил Прохор.

– Может быть. Но сути не меняет. История России началась, когда добровольно или нет, местные племена оказались под властью иноземцев. И это было началом государственности.

Семен все больше увлекался, представляя себя лектором перед нерадивыми студентами.

– Одни бандиты отжали землю, а население использовали для собственной защиты от других бандитов и личного прокормления. А чтобы все это оправдать, назвали государством, – насмешливо заметил Прохор.

– Следующий важный этап – объединение Руси организовали татары для удобства сбора дани, – будто не заметив прохоровского комментария, продолжал Семен. – Объединив всех этих Рюриковичей для удобства сбора дани. За триста лет, те татары ассимилировались и почти растворились. Остатки их разогнал хромой Тимерлан. Россия стала свободной, – он сказал это печально, как о каком‑то большом несчастье. – Без внешнего управления здесь опять начался бардак: безвластие, грабежи и убийства. То, что теперь называют Смутным временем.

– Семен, можно чуть покороче. Ближе к делу, –  демонстративно позевывая, попросил Прохор.

– Необходимо важные акценты сделать. Могу вообще ничего не говорить, но ты же сам просил разъяснений, – обиделся Семен. – Если тебе не важно, почему завтра от России останется лишь история, то…

– Ладно‑ладно, – добродушно перебил Прохор. – Я весь внимание. Давай только выпьем твоего замечательного коньяка еще по одной.

Семен опять открутил с термоса две железные крышки и аккуратно налил в них коньяк. Они молча выпили, лишь кивнув друг другу. Семен взял дольку лимона понюхал и продолжил:

– Чтобы закончить кровавую Смуту европейцы посадили на российский престол своих ставленников Романовых. Плохо ли, хорошо, а триста лет они, точнее под их именем немецкая Гольштейн‑Готторпская династия руководила страной до февраля 1917 года. Пока их не скинули. Причем скинули не большевики, как нам долго твердили…

От последней рюмки Семен захмелел. Стал говорить не так уверенно и даже неожиданно икнул. Теперь он уже рассказывал все это не воображаемым студентам и не Прохору, а какому‑то невидимому, но давно знакомому оппоненту. Он тряс перед своим животом указательным пальцем. Хмурил брови и недовольно покачивал головой.

– Скинули царя‑батюшку не инородцы во главе с Лениным и Троцким, – он раздраженно постучал пальцем по лавочке, – а самые что ни есть русские аристократы. Вместе со священным Синодом и генералами Генерального штаба. То есть мы видим обычный переворот, с целью освободиться от внешнего управления. Продержались, правда, всего полгода. Тогда Запад попробовал в России одну идею опробовать и прислал гуманитарный десант в пломбированных вагонах. Идея была хорошая, но не прошла… Опять смутное время гражданской войны и миллионы, миллионы никому не нужных жертв. Может быть, тогда и надо было все закончить с этой страной…

Семен задумался. Казалось, этот вопрос он адресовал сам себе. И сейчас от него, Семена, зависело его решение. Потом глубоко и печально  вздохнул, и решив, что упущенный шанс все равно не вернешь, продолжил:

– Но американцы, – теперь свой  указательный палец он направил строго вниз, видимо показывая сквозь земной шар где находятся добродетели, – решили сделать здесь всемирную фабрику, как сейчас в Китае. Привезли целые заводы, технологии, инженеров. Магнитка, ДнепроГЭС, ГАЗ, ЗИЛ… Полторы тысячи современных предприятий, – он несколько раз с сожалением процокал языком, как будто это он сам привез в Россию из США эти заводы, потом раскинул руки в стороны и, подождав немного, зло выкрикнул, обращаясь к невидимому собеседнику: – Но опять объявился спаситель земли русской – хитрожопый грузин… Который решил, что ему западло под кем‑то ходить и что он теперь «сам с усами». Решил всех переиграть… А в результате страшная война. Опять десятки миллионов погибших. За пятьдесят лет двадцатого века потери превысили половину мужского населения. Лучший генофонд страны, – теперь уже Семен сам, без напоминания, совершил процедуру разлива коньяка.

– Ты не зачастил с напитками? – не очень настойчиво попытался его остановить Прохор.

– С такой историей любой сопьется, – чокнулся с ним Семен своей крышечкой, что было знаком перехода уже в другую стадию опьянения.

– После Победы, – он поморщился от коньяка, но не стал закусывать лимоном, – было лучшее время, чтобы на хороших условиях войти в мировое сообщество. Но нет. «Мы оставшийся народ на лебеду посадим, но тварью дрожащей не станем. Мы же право имеем». Эх, знал русского человека, Федор Михайлович… Широк…

– Но ведь получилось, – очень тихо перебил его Прохор. – Построили государство, которым можно было по‑настоящему гордиться. Ценой немыслимых жертв и лишений, несмотря на то, что гнилое мировое сообщество фактически вело с нами войну… но построили… – Прохор смотрел на землю под ногами, пытаясь носком ботинка что‑то нарисовать.  – Я все стеснялся тебя спросить: а правда, что твоего деда расстреляли по личному приказу Сталина?

– Полная ахинея. Мой дед погиб при создании ядерного оружия. Получил в 1949 году огромную дозу радиации. И посмертно Сталин наградил его званием Героя Советского Союза.

Семен опять налил коньяк.

– За титанов! – сказал он и выпил первым, теперь уже закусив долькой лимона, лежащего на салфетке.

Прохор с удивлением понял, что не так все просто в душе у Семена. И может, не очень‑то он хочет ломать то, что создавалось и его предками в том числе. Значит должна быть какая‑то причина.

– Вот теперь начинается наша история, – Семен сразу погрустнел, перейдя к современности, – детей и внуков тех гигантов. Это про нас с тобой. Надоело нам быть первыми в своем колхозе, а захотелось там… Пусть не «владычицей морскою», но…  А как этого достичь? Да как всегда делала российская элита: путем ограбления своего народа. Хорошо что хоть нефть нашли, а так бы опять свой народ на невольничьих базарах по всему миру продавали… Как при Рюриках.

– Да мне эта мысль тоже покою не дает, – взволнованно выкрикнул, будто очнувшийся Прохор. – Тогда, в начале девяностых, нынешних олигархов из лучших комсомольцев выбирали. А теперь, когда выросли…

– Ты меня плохо слушал, – мягко, но свысока, ответил Семен. – Все как всегда в нашей истории. Когда в девяностых разломали СССР, нефть стоила копейки и ее с трудом хватало на американские куриные окорочка. Тогда наши с тобой друзья мечтали украсть сотню тысяч и свалить в белых штанах в Рио‑де‑Жанейро. А потом нефть подорожала. И их осенило очередной раз: «Не твари же мы дрожащие, чтобы быть на побегушках. С такой нефтью мы и сами страной руководить можем». А в результате, – Семен обреченно махнул рукой, – что не украли, то надкусили. Что не надкусили, то просрали.

– Семен, дорогой мой, но я же думаю о том же самом, – оживился Прохор. – Вот и решил их всех зачистить. Для этого и митинг затеял. Чтобы повод был… Как бы по просьбам трудящихся…

– Да знаю я все, – раздраженно обрезал Семен. – Только поздно, – он выпятил вперед и без того сильно выпирающую нижнюю губу и говорил уже надменно, как об уже окончательно решенном. – Я тебе все это рассказал, чтобы ты понял главное: есть народы самостоятельные, а есть не очень. И тысяча лет российской истории это подтверждает. Не очень мы самостоятельные. А наша национальная великорусская гордость отчасти привита нам извне для нашего же успокоения. Реальными делами она никак не подтверждается.

– И какой у тебя план? – быстро остыв после короткой вспышки, понуро спросил Прохор.

– Да, собственно, все очень просто. Раздел России на двадцать‑тридцать небольших государств и организация внешнего управления.

– А не разделяя это нельзя сделать? – удрученно поинтересовался Прохор.

– Проблема большого государства с историческим прошлым и богатыми ресурсами в том, что постоянно находится желающий, – назидательно сказал Семен и, усмехнувшись, с намеком посмотрел на приятеля, – стать очередным благодетелем и спасителем земли русской. А рядом с ним сразу появляется всякая мразь, которая ссыт ему в уши о величии, а сама тащит с двух рук. У Сашки Меньшикова в Голландии спрятано денег было больше, чем годовой бюджет всей петровской империи. И у нынешних там же и не меньше. Уж я‑то точно знаю.

– А у тебя термос на сколько литров? – спросил Прохор, желая  сменить тему.

– Обижаешь, я дозу знаю, – Семен повторил чайно‑коньячную церемонию и они опять выпили.

– Я уверен, что большинство были бы против раздела России, – не очень уверенно заметил Прохор.

– А хочешь, мы сейчас референдум прямо здесь проведем? – вдруг развеселился Семен, видимо вспомнив, что после этой дозы алкоголя они обычно пытались познакомиться с девушками. – Вон, спросим у той… с коляской.

–Извините, здравствуйте, – Прохор встал и обратился к проходящей мимо них симпатичной девушке. – Мы с приятелем ведем один научный спор… Могли бы вы нам помочь, ответив на один вопрос?

Молодая мамаша остановилась. Покачивая коляску, она внимательно посмотрела сначала на Прохора, потом на Семена и убедившись, что  старички безобидны и вряд ли пытаются таким образом с ней познакомиться, коротко ответила:

– Да, конечно.

– Согласились бы вы на раздел России на двадцать небольших государств, при условии, что ваш уровень жизни улучшится в два раза? – Прохор пытался изобразить в глазах крайнюю заинтересованность. Но из‑за выпитого коньяка это больше напоминало какое‑то нервное подмигивание.

Девушка обиделась и, объезжая его коляской, высказала:

– Для того, чтобы поднять уровень жизни, надо меньше пить в детском парке и больше работать, – чуть отъехав, она остановилась, проверила ребенка и оглянувшись добавила: – Вы своим коньяком весь парк провоняли. Не стыдно в вашем‑то возрасте на скамейках пить и к молодым мамам приставать?

– Кошелка, – тихо прошипел обиженный Семен, когда девушка укатила.

– Так может, просветишь, наконец, что дальше будет? – тоже немного расстроенный, спросил Прохор. – Ну разделили страну… Станет губернатор местным царьком. Почему ты думаешь, что людям легче станет?

– А не будет никаких губернаторов, царьков, князьков и ханов, а так же никаких бандитов‑олигархов. Будут просто наемные менеджеры, как во всем цивилизованном мире, – раздраженно ответил Семен.

– А кто их назначать будет?

– Хозяин естественно. Мы же с этого и начали. Хозяин должен быть один.

– То есть даже не народ? И выборов не будет? – язвительно уточнил Прохор.

– Ну, Прохор, – Семен поморщился, – хватит уже.

Он неопределенно махнул рукой куда‑то в сторону. Поднял термос. Поболтал. И убедившись, что в нем уже не булькает, убрал в портфель, а оттуда вытащил другой. Достал из кармана брюк большой платок и протер свой огромный потный лоб.

– Пойми, Проша, ты делаешь ставку на местную элиту. А это для России главное зло. Те, кто должен быть ее гордостью, солью земли, локомотивом прогресса, как правильно заметил Владимир Ильич, является говном нации, – Семен говорил очень громко и даже стукнул рукой по лавочке.

Прохор приложил указательный палец к губам, показывая, что надо говорить потише. Но Семен разгорячился.

– Российские рентные аристократические элиты или коррумпированные чиновники – чума для страны. Они не заинтересованы в прогрессе. А их дети – чума в квадрате. Они лишают страну будущего отсутствием заинтересованности в прогрессе, уничтожением социальных лифтов. Надо же наконец освободить народ. Годы пресловутого рабства в США почти год в год совпадают с годами рабства в России. Здесь его  историки стыдливо назвали крепостным правом. Но в Америку рабов привозили из Африки. Местные индейцы не хотели быть рабами и были уничтожены. Наша элита рабами сделала свой народ. Это не элита страны, а всегда готовая к предательству пятая колонна. Она продается быстрее проститутки с Курского вокзала. Поэтому первым делом ее надо вытравить… хлоркой, дустом, дихлофосом… У вас давно уже не заседание российского правительства, а шабаш иностранных разведок. Вот Сталина ругают за то, что он загнал в лагеря и уничтожил всех участников какого‑то партийного съезда. А так уж ли он был неправ? Если сейчас взять Государственную думу или верхушку армии и полиции? Да там же вор на воре, предатель на предателе… Расстреливай, не ошибешься. Поэтому, только наемные чиновники, которые одинаково ответственно подходят к своей работе. И им неважно – Шанхай это, Калькутта или Архангельск. Им важен результат, по которому их оценивает руководство. А не факт личной преданности и умение лизать царственную жопу, как сейчас.

Прохор положил руку на колено разгорячившегося Семена, другой рукой делая ему знаки говорить не так громко.

– Что плохого я предлагаю?! – уже почти кричал Семен. – Любой человек со мной согласиться!

Семен выговорился и затих. Вытянул вперед свои короткие ножки, сцепил пальцы на круглом животе и уже тихо добавил:

– В долгосрочной перспективе все равно весь мир будет таким. Вопрос времени. Мы с тобой можем обсуждать только условия капитуляции. И учти, пряников и печенек на всех не хватит.

– Дежавю, – тихо прошептал Прохор. Помолчав, продолжил уже нормальным голосом: – Веришь, Семен, вчера наш народ, в лице моих одноклассников меня тоже объявил предателем. И виновником уничтожения СССР. Обещали расстрелять при случае. А сегодня ты мне говоришь, что я во вред людям пытаюсь сохранить Россию. Что мне делать? Кого слушать?

Семен сидел молча, глядя перед собой. Будто объявил молчаливый бойкот. Прохор взял термос, налил только себе, выпил и, нервно постукивая согнутыми пальцами по своему колену, повторил, растягивая каждый слог.

– Де‑жа‑вю…

Семен продолжал молчать. Он был уже сильно пьян. И как все пьяные, выговорившись, не хотел больше никого слушать. Прохор встал и, обойдя скамейку сзади, положил обе руки на плечи приятелю.

– Сколько раз за последние сто лет Россию называли «империей зла» или «тюрьмой народов» и объявляли на нее крестовый поход? Наверное, каждые лет тридцать? А? – он нагнулся к Семену, но тот продолжал упрямо молчать. – И каждый раз очередная недотраханная клуша из института благородных девиц, – Прохор взмахнул руками и сделал гримасу, как будто проглотил таракана, – впадает в невротическую истерику и визжит: «Раздавите эту гадину!» А ей поддакивает бесполый актер с мозгами вечного студента: «Свобода, равенство и братство». Гадину‑государство раздавят, а народ со своими проблемами и заботами остается прежним. Не дождавшись быстрого результата, эти рафинированные, утонченные «Шерочки с Машерочками» надевают кожанки, вешают на бок маузеры и гонят этот народ за колючую проволоку… На перековку… Вот ты, Семен, опять все это начинаешь… – Прохор вернулся на свое место сел и спросил: – Где‑то здесь был туалет?

– Кстати, да, – Семен как‑будто пришел в себя, – ты что, забыл? Вон там, у забора.

Они прошли под деревьями к невысокому каменному заборчику, за которым начиналась лестница куда‑то вниз.

– Вспомнил! – радостно вскрикнул Прохор. – Ничего не изменилось.

Они, пошатываясь, спустились по ступенькам и оказались в небольшом помещении отделанным белой кафельной плиткой с яркими люминесцентными лампами на низком потолке. Вдоль стены на разных уровнях висели фарфоровые писсуары.

– Да. Ничего не изменилось, – сказал удивленный Семен и его слова отразились от стен глухим эхом.

– Вот только раньше бомжа не было, – отозвался Прохор, указывая на спящего в углу человека, олицетворяющего безмолвствующий народ.

Они встали рядом, делая дело, за которым пришли и рассматривая  стену перед собой.

– То, что ты говоришь, все красиво и вроде правильно, – вернулся к разговору Прохор, не прерывая процесс, – но сколько в истории было таких правильных красивых слов… Только если отбросить всю словесную шелуху, то, что останется? Вместо выборов – менеджеры, вместо религии – голливуд, вместо Бога – Бэтмен или Человек‑паук? А всем этим управляет какая‑то зашифрованная кучка людей с некому не ясными  интересами. То есть утопический социализм с методами либерального фашизма. В России на все эти эксперименты чутье в силу исторического прошлого.

– А почему утопический? – не поворачиваясь, спросил Семен.

– Потому что, Семен, ты толстый, а я худой. Бомжу нравится спать у стены, а молодой красивой девушке спать с любимым и богатым женихом. Люди разные. Очередные попытки сделать всех счастливыми под одну гребенку… Все эти ваши глобальные проекты приводят то к крестовым походам, то охоте на ведьм и кострам инквизиции, то к Гулагу, то к другому какому‑нибудь другому очередному дракону…

Прохор подошел к умывальнику, включил воду и начал мыть руки.

– А если очень просто, то ваша цель – вытравить в человеке все человеческое… Сделать касту рабочих муравьев, практически зомби‑роботов… рабочих пчел. И касту избранных, для которых собственно мир существует, и Земля крутится, и пчелы делают мед. Это же такой кайф – сделать весь мир послушным тебе стадом. Мечта любого закомплексованного задрота, – Прохор со злорадством подумал, что Семен может обидеться из‑за последней фразы и самодовольно улыбнулся.

Семен тоже помыл руки и, глядя сбоку на Прохора выпуклыми ставшими почти стеклянными глазами, ответил:

– А порка холопов за амбаром для процветания местных князьков разве не то же самое? Мы убираем вас – лишнее звено… Которое создает максимальную нагрузку на страну, да и на весь мир.

– Хорошо. Убедил, – уставшим голосом согласился Прохор. Он что‑то увидел в зеркале на своей щеке и сейчас приблизившись, пытался рассмотреть это получше. Видно было, что ему надоел этот  разговор. –  Только мне одно не понятно. Тебе‑то это зачем? Ты же сам лишнее звено… никому не нужное… Неужели ты не понимаешь?

– А может ты и прав, – неожиданно согласился Семен, – И оба мы с тобой просто жалкие тряпичные куклы‑марионетки в чужих руках…

Прохор от удивления оторвался от зеркала и оглянулся на Семена.

– Ты сейчас о чем? – спросил он, с трудом фокусируя взгляд.

– Ты не поверишь, но все тридцать лет после института, я почти каждый день с тобой спорил, пытался объяснить важные вещи. Это как сумасшествие…

– Это мне льстит. Только не очень понятно, почему именно со мной?

– Я тебе сейчас открою одну тайну, – Семен, чтобы не качаться, оперся одной рукой о стену и трагическим пьяным голосом заявил:

– Я всю жизнь любил твою жену. А после вашей свадьбы я тебя возненавидел. И поэтому каждый день готовился к этому сегодняшнему событию. Тридцать лет мечтал доказать тебе, себе и главное Софье, что она ошиблась, выбрав тебя, – Семен смешно тряхнул головой и гордо задрав вверх подбородок, уставился на Прохора.

– Подожди‑подожди… То есть все, что ты делал… – Прохор подошел к Семену поближе и тоже оперся рукой о стену. – Вот это сегодня… там, на площади в Некрасовке… вчера… всю жизнь ты потратил, чтобы доказать моей дуре‑жене, которая трахается сейчас с каким‑то молодым художником, что она сделала ошибку, окрутив меня, а не тебя?

Семен почувствовал страшную усталость. Голова кружилась. Ноги стали ватными. Он зашел в кабинку и сел на унитаз.

– Ты намекаешь, что я просрал свою жизнь? – печально спросил он, глядя на кафель под ногами.

– Про жизнь – не знаю… – Прохору стало скучно, тоскливо и захотелось выпить. – Но я вот не вижу твоего портфеля, – он подошел к Семену и протянул ему руку, – там термос, а в термосе коньяк. Так что вставай. Пока у него ножки не выросли.

Семен, опираясь о стену, встал с унитаза. Взял Прохора под руку и они пошли к выходу. У лестницы вверх они остановились и Семен спросил:

– А ты помнишь, почему мы тогда напились?

– Когда тогда? – нетерпеливо уточнил Прохор.

– Ну когда нас в тот вытрезвитель забрали… Не помнишь… А я помню. Мы на концерте были. Вспомнил? – спросил еще раз Семен и вдруг запел: «Ты думал собой осчастливить весь свет, сияньем его озарить…»

Прохор вспомнил эту песню и тот концерт «Машины времени» в клубе железнодорожников у Казанского вокзала, взмахнул рукой, изображая игру на гитаре, и подхватил:

– «Но ветер подул и тебя уже нет. Кого ты хотел удивить?»

Раздался очень громкий и протяжный звук слива воды из бачка унитаза. Выпившие приятели удивленно оглянулись. Они не заметили, как бомж дошел до кабинки.

– И здесь от вас клоунов спасенья нет, – вышел из кабинки, застегивая штаны, мужик, который спал у стены. – Вы, бля, везде: в телевизоре, в компьютере. На торчок сядешь, вы и тут достанете… Мефистофели, бля, доморощенные. Куда бы вас отправить? «Бомжу нравится спать у стены», – передразнил он недавние слова Прохора. – «Народ у него безмолвствует». Это ты, идиот, с чего взял? Пушкинист хренов… Народ силы копит.

– О… извините… гражданин, – залепетал Семен.

– Присосались как мандавошки и сосете тысячу лет, – мужик подошел к маленькому окошку, изнутри задернутому белыми занавесками, и постучал в него. – Баба Маш, у тебя дихлофос остался? Почему вредителей не травишь? – никто не откликался, и мужик постучал уже не в окно, а в дверь с ним рядом с надписью «Техническое помещение. Не входить». – Одну блудливую бабу поделить не могут, а все туда же лезут… Вершители судеб. Импотенты хреновы.

Дверь открылась и оттуда вынырнула юркая, маленькая похожая на мышку, старушка в сером халате и красной косынке на голове. Семен готов был поклясться, что именно эта старушка была здесь тридцать лет назад.

– Баба Маш, как от них избавиться? Жить спокойно не дают.

– А сейчас, касатики, сейчас все сделаем… аккуратненько сделаем, чистенько, – бабушка задумчиво шевелила пальчиками перед грудью, будто и правда вспоминая, где у нее дезинфицирующее средство.

– Мы сами сейчас уйдем, но лестнице что‑то высокая вдруг стала, – миролюбиво сказал Семен. – Когда мы спускались, она была не такая крутая.

– А вы сюда идите, голубчики. Здесь есть служебная лесенка.

«Откуда в техничке лестница? – подумал Прохор. – Там и места для нее нет. Неужели московское правительство для инвалидов поставило?»

Они шагнули за дверь и обомлели. Прямо у ног начинался длинный эскалатор похожий на выход со станции метро «Комсомольская»‑кольцевая. Тот же темно‑коричневый пластик. Те же круглые матовые плафоны на медных фигурных ножках.

– А куда она ведет? – спросил Семен, совершенно не удивленный самим фактом существования этой лестницы.

– А вам куда надо? – поинтересовалась бабуля, как будто могла изменить направление странной лестницы.

– Нам уже все равно, – как‑то обреченно ответил Прохор.

– Ну, тогда вам точно сюда, – подтвердила старушка и, указывая обеими руками на ступеньки, часто закивала головой.

Лесенка действительно выкатила их наверх. Они вышли на улицу, распевая дуэтом. Прямо у входа в туалет увидели машину, показавшуюся им очень знакомой. Это был древний советский фургон ГАЗ‑53 серого цвета.

– Как ты думаешь, это из музея? Нас не на такой тогда забирали? – заинтересовался раритетом Семен.

– Может кино снимают? – предположил Прохор.

– Нет, ребята, это не кино. Это для вас. Поедем в отделение вас в чувство приводить, – произнес кто‑то у них за спиной.

Они оглянулись и увидели, что рядом с ними стоят два постовых. В какой‑то допотопной, похожей на советскую, милицейской форме.

Глава 42

Софье о смерти тестя, Юрия Владимировича, сообщил по телефону Прохор. Эта новость ее совсем не огорчила, а скорее обрадовала: теперь можно решить свои материальные проблемы. Сначала она подумала, что его смерть поможет ей решить главную проблему – найти деньги для Руслана. Но чуть позже сообразила, что если они с Прохором и имеют право на наследство, то его оформление займет долгое время, а деньги нужны сейчас. На секунду у Софьи пронеслось злорадное облегчение, что Анфисе так и не удалось захомутать старичка. Но тут же ей пришло в голову, что он мог оставить Анфисе что‑то по завещанию. Тут она окончательно расстроилась.

Погруженная в свои мысли, она подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела далеко немолодая женщина с усталыми и злыми глазами, провалившимися глубоко в темные глазницы. Захотелось курить, но бросив несколько лет назад, она не держала дома сигареты. На всякий случай она поискала в ящиках трюмо. Не найдя, пошла в гостиную к дубовому резному комоду, в котором был бар. Сигарет там тоже не оказалось, да и желание курить прошло так же быстро. Проводя пальцем по этикеткам, выставленных в ряд разноцветных бутылок, Софья добралась до рубинового Кампари. «А вот это будет в самый раз для аппетита перед завтраком, – решила она, – заодно и тестя помяну».