КамТугеза

Для страховки он все таки вызвал роту спецназа из Рязани, но задействовать их он планировал только в крайнем случае. Дело в том, что это были взрослые мужики из бывшего недавно переименованного СОБРа. Они  могли догадаться, что их хотят банально подставить и этим спутать ему все планы. Особенно не нравился Кузнецову их командир, полковник Тушин. Это был невысокий, сутулый, пугающий ясным, все понимающим взглядом, уже немолодой офицер совершенно не боевого вида. Он получил звезду героя России еще молодым лейтенантом в первую чеченскую. Тогда Тушин вывел из окружения свой взвод – таких же молодых необстрелянных пацанов. Заброшенный в горы по приказу какого‑то штабного идиота генерала, взвод неделю выходил под непрерывным зимним дождем, преследуемый хорошо подготовленными боевиками, без всякой поддержки. Из тридцати ребят двенадцать вернулись в часть с ранениями, но живыми. Не погиб никто.

Кузнецов приказал всем офицерам собраться в штабе, а сам пошел посмотреть, что происходит на митинге. Утром он заехал к своему единственному приятелю в маленький домик на Софийской набережной почти напротив Кремля. Явдат Хасанович Юсупов когда‑то работал в Администрации Президента, а теперь помогал решать споры, получить бюджетное финансирование, найти хорошее место в Думе или правительстве. Мог даже помочь с назначением на должность губернатора. Никакой материальной благодарности он за это не просил, предпочитая по восточной традиции заиметь должника, который сможет ему в будущем оказать ту или иную услугу.

Они познакомились, когда на Явдата наехали какие‑то залетные бандиты, по мнению которых он специально обанкротил их завод, чтобы передать его своим друзьям. Скорее всего, так и было, но Кузнецов, к которому обратился за помощью Явдат Хасанович, и не думал разбираться в таких тонкостях, а просто уничтожил на корню всю эту бандитскую группировку. Кто‑то бесследно пропал, кто‑то получил большой срок.

Только Явдату Хасановичу мог Иван Сергеевич рассказать о том, что случилось. Они проговорили почти час. Провожая и успокаивая Кузнецова, Юсупов сказал с хитрой улыбкой старого узбека:

– Вовремя предать – это не предать, а предвидеть. Понимаешь, брат, мы здесь так поработали, что любая следующая власть нас обязана будет найти и посадить. Если нас уже не будет, у детей наших отнимут. Неважно где: здесь или в Америке. Наши партнеры там, на Западе, отдадут нас на съедение, не задумываясь. А вот если России не будет, не будет и правительства российского. Значит, некому будет у нас что‑то отнимать, – Явдат Хасанович рассмеялся. – А какое‑нибудь Касимовское ханство или Тверское княжество, которое на этом месте будет, ни для кого не указ. Нет истца – нет ответчика. Так что делай дело и не волнуйся. Не я один так думаю, а большинство там наверху. Все что можно, мы взяли. С Россией надо заканчивать. Жадность до добра никого не доводила.

– Это что получается, – подытожил Кузнецов, – что мы за тридцать лет раздербанили по карманам огромную страну? И все это нам с рук сойдет? А народ?

– Тот народ, что здесь останется, будет о другом думать. Как бы с голоду не сдохнуть, – ответил Явдат. – Вот рыбка, – он подошел к огромному во всю стену аквариуму, – живет без памяти и ничего. Так и большинство людей. День вперед, день назад. А больше их не волнует. Здесь, Ваня, такая жопа начнется… как в Африке. Только там тепло. Не до нас будет.

– А тебе их не жалко? – спросил Кузнецов.

– Слушай, – сразу с национальным акцентом заговорил Явдат, – почему я их должен жалеть? Они меня будут жалеть? Вот я барашка люблю, но если я его жалеть буду, мне что, травой питаться или голодать всей семьей? Я же им не мешаю… Пусть становятся богатыми… Живут хорошо… Кушают хорошо… Каждый сам за себя… А по‑другому пробовали, когда все равны – им же самим и не понравилось.

После этого у Кузнецова сомнений не осталось. После пары провокаций он бросит на разгон толпы две роты срочников, отдав им приказ зачистить площадь. Он знал, что, не имея опыта, они не смогут это выполнить грамотно и поэтому начнется бардак и давка. Наверняка, кто‑то окажет сопротивление. Им помогут провокаторы. Молодые пацаны с испугу сделают то, что ему нужно: устроят бойню. Пострадавших будет сотни. Именно этого от него требовал Семен Тимурович за освобождение сына.

Глава 31

Всего несколько секунд говорила Катя по телефону с Родионом, а Томас успел заметить, как радостно сверкнули ее счастливые глаза. Смотреть на это ему было больно.

За время, пока они сидели в кафе, сцену окончательно смонтировали. По краям установили высокие ряды черных акустических колонок. Прямо над сценой, вместо задника, повесили огромный экран, на котором уже показывали какие‑то мультфильмы. Совсем рядом с ними стояли несколько телевизионных фургонов. В одном из них, по‑видимому, был штаб всего мероприятия. Рядом с ним натянули большой полосатый тент, под которым разговаривали, бегали, ругались, сидели в ожидании за столами, что‑то писали на ноутбуках и смартфонах организаторы. Многие были в медицинских масках, надеясь, таким образом, защититься от жуткого запаха горящей свалки.

Таким образом, Томас с Катей оказались в самом центре предстоящего события.

Вокруг начали собираться люди. Среди них бегали ребята в желтых жилетках и раздавали всем маленькие флажки и воздушные шарики с лозунгом «ДА – твердой власти! НЕТ – мусорным олигархам!» Такой же слоган был написан на билбордах и на растяжках вокруг сцены.

– Похоже, что у вас здесь планируется что‑то грандиозное, – предположила Катя, надеясь, что неприятная часть, связанная с изменением статуса их отношений, закончена, и она сможет в этой суматохе незаметно затеряться, чтобы встретится с Родионом, о чем он попросил ее по телефону. – Это, наверное, из‑за вашей свалки. И, кажется, концерт будет. Все для нас.

Действительно, на сцене к микрофонам подошли какие‑то люди, и из колонок громко зазвучала музыка. Видимо, это была настройка аппаратуры. Кто_то проверял работу микрофонов, кто‑то регулировал звук инструментов, кто‑то убирал путающиеся под ногами шнуры.

– Нам теперь отсюда не выбраться, – заметил Томас. Он думал позвонить Родиону и определиться, что же все таки произошло, но решил, что Родион должен сам с ним встретиться и сам попытаться все объяснить.

Неожиданно на соседний стул буквально как с неба свалился старый знакомый Томаса Паша Ростовцев.

– А вы знаете, девушка, с каким замечательным человеком вы здесь рядом сидите? – сразу обратился он к Кате, демонстративно не обращая внимание на Томаса. – Я могу рассказать вам десяток историй, где этот скромник проявил себя как герой, достойный чтобы о нем слагали легенды и эпосы. Вот к примеру…

– Паша прекращай, – прервал его Томас, – не выдумывай. Это мой хороший приятель Паша Ростовцев. Он  любит фантазировать и преувеличивать. Паша, это Катя.

Паша был крепким и высоким парнем, но все равно на полголовы ниже Томаса. За большой нос с горбинкой, черные жесткие волосы и высокие скулы в школе его звали Татарином. Он не обижался, а даже весело соглашался, добавляя, что он прямой потомок Чингисхана и имеет право собирать дань в виде хорошего алкоголя и красивых женщин. Если без первого он иногда обходился, то без общества женщин он не мог провести ни одного вечера.

Паша ловко поймал за руку пробегавшую мимо официантку и, глядя влюбленными глазами, попросил:

– Барышня, будьте так великодушны, дайте мне надежду, что выйдете за меня  замуж!

– После смены ‒ запросто. Дождетесь? – быстро нашла что ответить девушка.

– Конечно! Вот только чтобы я в ожидании не умер от голода, не могли бы вы принесите кружку светлого пива и самую большую вашу отбивную.

Девушка пометила у себя в блокнотике и, смеясь, заверила:

– Отобью и пожарю специально для вас, а вы пока думайте о свадебном подарке.

– А ты совсем не изменился. Не женился еще? – спросил Томас.

– Да ты что! Мне нельзя. Я же обязательно изменять буду, а потом переживать. У меня и справка есть, что какие‑то гормоны, провоцирующие  эротоманию, зашкаливают. Меня месяц назад во Франции посадить в тюрьму хотели. Только справка и спасла.

Томас смотрел на Пашу, не понимая, шутит тот или говорит серьезно.

– Вот ты смотришь на меня и не веришь. А дело было так… – Павел склонился над столом и пригласил Томаса и Катю подвинуться поближе, демонстрируя этим, что разговор не для посторонних ушей. – Приехал я недавно к знакомому в Германию немецкого пива выпить и мир посмотреть. То, да се, городок небольшой. Я спрашиваю: «Не скучно ли тебе здесь?» Развлечений никаких. Клуба знакомств нет. Все по домам сидят. Приятель обиделся: «Пойдем я тебе клуб знакомств покажу». Привел меня в обычный бюргерский публичный дом.

Катя посмотрела на Томаса, взглядом спрашивая, «а прилично то, что он сейчас рассказывает?» Она, как любая женщина, презирала женщин оказывающих платные сексуальные услуги. Конечно, она не считала их конкурентками, но ее раздражала возможность любого мужчины получить секс без особого труда.

– Германия – хорошая страна, – продолжал Павел. – Отличное пиво и легальные публичные дома – немецкая формула счастья. Но что немцу хорошо, то русскому не по карману. Цены как будто там не проститутки из слаборазвитых стран, а призеры конкурса «Мисс Вселенная». Приятель  оправдывается: у них профсоюз, налоги, страховка, пенсионный фонд, поэтому и дорого. Я предлагаю: «Пойдем искать не охваченных социальными обязанностями вольных жриц любви. Где у вас дорога в аэропорт? Вдоль нее обычно они и организуют свои рабочие места». Он горячится, будто долю получает, если кого привел. «У нас такого нет. Все только под контролем правительства, профсоюзов и лично фрау Меркель». В общем, пошли мы искать. И через тридцать минут вижу: стоит молоденькая стройненькая смазливая мулатка в красной юбке и черных чулках.

Павел откинулся на стуле, глубоко вздохнул, чтобы передохнуть и махнул рукой, делая знак не прерывать, потому что самое интересное впереди.

– Я к ней: «Привет, милая. Хау мач?» Она мне: «Сто за ночь, но деньги вперед». Какой базар! Получите! И тут менты местные на машине с сиреной и мигалкой. «Стой» кричат, «ханде хох». Короче, привезли нас в кутузку. Оказывается, мы шли‑шли и оказались уже не в старой доброй Германии, а в вечно революционной Франции.

– И что из этого? – Томас улыбался, хорошо зная старого приятеля.

– А то, что немцу хорошо, у французов вне закона. У них покупка секс услуг – это преступление. А преступник – покупатель. Короче, это была полицейская подстава. А мулатка – это приманка в двойном, нет, в тройном смысле.

– Это как в тройном смысле? – удивленно спросила Катя.

– То, что из обездоленных слоев общества и из многодетной семьи – раз. То, что она африканка из нищего Алжира – два, – Паша  нагнулся, театрально огляделся и прошептал: – И то, что трансвестит – это три. За попытку купить такую жертву несправедливого общества можно получить реальный срок.

– Ничего себе! Вот тебе и свободная Франция. А как же Монмартр и площадь Пигаль? Чем же кончилось? – спросил Томас.

– Все как всегда: пришлось раскошелиться на пятьсот евро.

– А они что, там тоже взятки берут? – удивилась Катя.

– Берут?! – Паша рассмеялся. – За эти деньги они предложили сами отвезти нас в хороший отель с этой мулаткой. Но я по трансам не ходок. Да и настроения уже не было. Так что надо Родину любить. А не шляться по Европам.

– А я в Европе не была, – грустно вздохнула Катя. – Я вообще за границей не была. А Родина, судя по запаху вокруг, нас не всегда любит.

– А она не должна никого любить. Родина – это что? Территория земли, огороженная государственными границами и населенная людьми. И от того, хорошо жить или нет на этой территории, зависит от этих самых людей, то есть от нас с вами. А территория у нас замечательная и очень богатая. А свалки на ней будут или парки – это все в наших руках.

– Но можно же эту свалку куда‑нибудь в другое место перенести, – предположила Катя.

– Вы думаете, в другом месте ей будут очень рады?

Официантка принесла Павлу на большой тарелке сочную отбивную с торчащей из нее косточкой, гарнир из жареной картошки фри и кружку светлого пива. Он сделал большой глоток и начал с плотоядным блеском в глазах резать мясо.

Глядя на то, как Паша с наслаждением смакует отрезанные кусочки, Катя поняла, что ужасно голодна. Она бы с удовольствием тоже перекусила, но денег у нее почти не было, а просить Томаса ей уже было неудобно. Чтобы отвлечься от голода и от еды, она стала смотреть на то, что делается у сцены, как вдруг увидела ту самую девушку из красного автомобиля у дома Родиона. Девушка, стояла в кругу людей и отдавала какие‑то распоряжения. Будто почувствовав на себе чей‑то взгляд, она повернулась и посмотрела в их сторону и неожиданно, оставив своих коллег, пошла к ним. Катя растерялась. Но Лиза шла не к Кате. Она увидела Томаса, которого немного знала, как друга Родиона и решила с ним поздороваться, надеясь узнать, кто у него мог быть утром.

Лиза готовилась к выступлению и была одета очень элегантно. Кремовая узкая юбка, подчеркивающая ее точеные бедра, белая блузка с расстегнутыми верхними пуговицами, кремовый пиджак, белые лодочки на высоком каблуке, аккуратно уложенные рыжие волосы – все это великолепно сочеталось с ее непринужденной уверенностью. Катя, в обычных синих джинсах и незатейливой черной футболке, почувствовала себя неуютно.

– Томас, привет! Можно к вам? – подошедшая к столику Лиза улыбалась всем одновременно.

Павел вскочил и схватился за спинку свободного стула.

– Вот это праздник сегодня! Я когда‑нибудь об этом дне буду рассказывать своим детям, как только они родятся, а они мне не будут верить. Может быть, мы им тогда вместе будет рассказывать?– он болтал без остановки, буквально пожирая Лизу глазами. – Как же хорошо, что я не успел жениться на милой официантке пятнадцать минут назад. Видите, у Томаса уже все наладилось, – он шутливо кивнул в сторону Кати, –  а я одинокий мечтатель безнадежно в вас влюбленный. Вы верите в любовь с первого взгляда?

Лиза снисходительно улыбалась, слушая его сомнительные любезности. Как только Павел на секунду замолк, спросила у Томаса:

– А где же Родион? Он обещал мне приехать и помочь?

Томас, еще не пришедший в себя после того как узнал, что его подруга ушла к его лучшему другу, подумал: «Интересно, как будут себя чувствовать эти две девушки, обе подруги Родиона, если узнают об этом? Может, стоит их просветить?» От такой мысли ему стало весело.

– Я не знаю. Весь, наверное, в делах заботах. Собирается, видимо. Мне он говорил, что сегодня‑завтра улетает, – ответил Томас. И чтобы перевести разговор с этой темы спросил:

– А что у вас здесь намечается?

– Ну ты же чувствуешь запах свалки. Будем с этим серьезно бороться, – ответила Лиза.

– Очень уж грандиозный масштаб мероприятия, – удивился Томас.

– Вам не угодишь! То обижаетесь, что никто не обращает внимания на то, как вы здесь задыхаетесь, то удивляетесь масштабу, – Лиза встала. – Я должна работать. Мне надо идти и вас я оставляю.

Она пошла обратно к сцене походкой профессиональной манекенщицы, зная, что все сейчас на нее смотрят. Павел даже не нашел что сказать, только печально смотрел вслед. А Катя решила, что утром Лиза могла видеть ее у подъезда и сейчас специально подошла, чтобы рассмотреть поближе. Ей пришло в голову, что если Томас прав и Родион все‑таки уедет, то может получиться так, что она погналась за двумя зайцами.

– Вот за таким восхитительным политиком я готов проследовать куда угодно, – мечтательно сказал Павел.

– Даже если он поведет куда‑нибудь не туда? – спросила, немного уязвленная Катя.

– Все политики ведут «куда‑нибудь не туда», но с некоторыми хотя бы приятно немного поблудить, – все еще глядя на уходящую Лизу, ответил Павел.

– Ну а потом? Когда обнаружится, что эта дорога не твоя, –  поинтересовался Томас.

Павел повернулся к столу и опять принялся за свое мясо. Отрезав большой кусок, он проткнул его вилкой, обмакнул в соус на краю тарелки и поднес ко рту. Потом вдруг остановился, будто что‑то вспомнив, сделал глоток пива и решил ответить:

– Понимаешь, Томас, я же летчик… Перелетная птица… Если мне где‑то холодно, я лечу туда, где теплее. Мне что в «Аэрофлоте» на «боинге» летать, что в «Люфтганзе» на нем же. Что блондинка, что брюнетка… Если сильно накосячит, я на крыло и вперед…

– А не обидно? Все‑таки твоя родина здесь. А здесь… –  Томас не договорил, а просто показал рукой на сцену.

В этот момент на сцене какой‑то молодой человек с горящими глазами убеждал, что если есть в стране какая‑то партия – есть Россия, нет этой партии – не и будет России. И поэтому каждый должен быть готов, переходя на фальцет, кричал он в микрофон, жизнь отдать за эту партию и за Родину.

– Обидно? – Павел положил обратно на тарелку вилку с насаженным куском. – Понимаешь, Томас, совесть она или есть, или нет. Это сиськи пришить можно, а совесть… Поэтому пусть каждый сам отвечает за свои дела. Не мое дело их судить. Мне бы со своими грехами разобраться.

– Но ведь ложь убивает все… – Томас вспомнил о Родионе. Он боялся и не хотел думать и оценивать его поступки сейчас: до того, как поговорит с ним. – Даже если ее только капля, она способна убить все хорошее, что было до этого. Одна ложь неизбежно рождает следующую. И в итоге разрастается как снежный ком…

– Ты как был максималистом, так и остался… Ложь такая же неотъемлемая часть природы человека как, к примеру, сострадание или воображение, – Павел с улыбкой покачал головой. – Мне абсолютно неважно, какими способами достигнуто спокойствие в стране. Ну и что, что кому‑то дали немного денег, чтобы он веселил людей. Мне неважно, сколько получают депутаты, из которых один глупее другого и меня не волнует, кто их туда назначил. Это не наше дело. Ты же когда ешь колбасу, не задумываешься как и из чего она сделана.

После выпитого пива у Павла было хорошее настроение. К тому же хотелось произвести впечатление на Катю.

– Если ты, отрезая кусок колбасы на бутерброд, будешь думать о маленьком теленке, который на тонких ножках весело скачет вокруг мамы на зеленой солнечной лужайке, а потом о бойне, залитой кровью…

– Ой, хватит, – попросила Катя.

– А после бойни об огромных немытых мясорубках с крысами, тоннах искусственных жиров и химический красителей, – не останавливался Павел.

– Я сейчас стану веганом… – взмолилась Катя.

– Поэтому верх цинизма обвинять правительство в не самых благородных методах, когда речь идет о судьбе миллионов, – Павел опять вернулся к своему куску мяса. – Что там Федор Сергеевич писал про слезинку одного ребенка? А чтобы миллионы детей нашей страны жили счастливо, я прощу правительству все что угодно. Потому что самое ценное – это твоя жизнь и именно сейчас, а не завтра, как обещали коммунисты и не после смерти, как попы обещают.

– Это если оно думает, как сделать твою жизнь лучше. А если его задача просто наворовать денег и свинтить за границу?

– Это конечно очень печально, но с этим я сделать ничего не смогу. Это как пытаться остановить снег зимой. Если он решил выпасть… – Павел покрутил вилкой над головой, – его не остановишь. Остается ехать за ними следом. – сказал Павел, разжевывая очередной кусок. – С моей специальностью я найду работу в любой стране. Сейчас у родного правительства есть преимущество, солидная фора. Я – русский, точнее почти русский, – Павел с улыбкой погладил свои жесткие черные волосы, – и мне, конечно, хотелось бы жить здесь, среди знакомых и друзей. Рядом с любимыми родителями. Но если условия станут совсем паршивые… Я уеду.

– А родители? – спросила Катя.

– Родители вряд ли поедут со мной, – Павел стал серьезным. – Здесь их мир. Они не смогут перестроиться. Они и здесь‑то сейчас совершенно беспомощные, любой обидеть может. Для меня это неразрешимая проблема. Оставить их здесь одних – это как отнести умирать куда‑то в заснеженные горы. Помнишь «Легенду о Нараяме»? Тем более гора‑свалка у нас здесь уже есть.

Катя подумала о матери. «Хорошо, что она пока здоровая. А если, не дай бог, что случится. Кто о ней позаботится? Родион совсем не похож на семьянина». Катя посмотрела на Томаса. «Наверное, с ним такой проблемы бы не было. Так почему тогда выбрала другого? – Катя внутренне улыбнулась сама себе. – Потому что с Томасом хорошо жить, а с Родионом хорошо мечтать. Значит такой у тебя характер, что лучше журавль в небе, чем синица в руках».

– Один молодой человек, сосед моей мамы, в прошлом году в день своего восемнадцатилетия отнес дедушку и бабушку в лес. Ему за это дали двенадцать лет.

– Многовато что‑то, – прикинул Павел. – Это за что?

– А я боюсь что мало. Перед тем как отнести, он их убил, чтобы забрать пенсии. Потом сходил купил водки, выпил, разрубил на части и только потом отнес, – пояснила Катя.

– Ужас какой! – одновременно сказали Павел и Томас.

– Когда он выйдет, ему будет всего 30 лет, а за его забором из старого штакетника живет моя мама…

– Твоей маме надо куда‑то уезжать, – заключил Павел.

– Ее весь дом с участком стоит как туалет здесь в Некрасовке. Никуда ты оттуда не уедешь. У нас давно уже скрытое крепостное право. Где родился, тому и принадлежишь. И губернатор с мэром свою власть по наследству детям передают. И прокуроры, судьи и все другие точно так же. Так что если Павел, думаете уезжать, делайте это быстрее. Как бы скоро не пришлось делать по два раза «Ку» перед начальниками.

– Кин‑дза‑дза, – Павел растерялся и смотрел на Катю с удивлением. – Вот тебе и родина… Там еще колокольчики на нос вешали. Я надеюсь до этого не дойдет. Да и такие режимы долго не живут: народ уже не такой, – сказал он неуверенно.

– И что ты на это скажешь? – тоже немного удивленный Катиным высказыванием спросил Томас. – Только давай конкретнее…

– Что ты хочешь услышать? – перебил Томаса ставший серьезным Павел. – Возьму ли я вилы и пойду жечь усадьбы жуликов на Рублевке или уеду туда, где лучше кормят? Я же знаю, чем все это обычно кончается: выгонишь одного говоруна, придет следующий и опять начнет карманы набивать, во всем обвиняя предыдущего. Не знаю, Томас. Если станет очень обидно… Не знаю… Честно. А ты? Ты‑то сам, что будешь делать?

– За вилы я точно не возьмусь, я вообще толстовец, ты же знаешь, – отшутился Томас. – Занимайтесь любовью, а не войной.

– И я о том же, – подхватил Павел, – свобода в том и заключается, что у них есть возможность тебя грабить, а у тебя засунуть им вилы под ребра…

Катя, которая слова Павла про сделку с совестью примерила на себя, чтобы опять не начать болезненный самоанализ, наконец‑то решилась:

– А сегодня джентльмены будут только рассуждать или кто‑то угостит даму чем‑то посущественнее разговоров?

Глава 32

До центра Некрасовки на такси у Родиона доехать не получилось: дорогу перекрыли, и автомобили не пускали. Поэтому ему пришлось пешком целый час добираться до того места, откуда доносилась громкая музыка. Родион еще из машины позвонил Лизе, которая рассказала где ее искать и добавила, что видела его приятеля Томаса с симпатичной девушкой. «Вот и замечательно, – решил Родион, – сразу со всеми там и поговорю».

Ветра не было и разогретый ярким солнцем и отравленный горящей свалкой ядовитый воздух, сжатый со всех сторон высотными домами, казалось, мог вспыхнуть от зажженной спички как газ из конфорки на кухонной плите. По настроению и разговорам людей, рядом с которыми Родион шел в сторону сцены, было непонятно на митинг они идут или на праздник. Несмотря на вонь, явно вредную для здоровья, люди направлялись к сцене целыми семьями и с детьми, сажая уставших отпрысков на плечи. Скорее всего, большинство из них были приезжие, которых обманули застройщики, пообещав чистый тихий район. А сейчас, к отвратительной экологии, прибавилась горящая свалка. «Не у всех есть такая возможность как у тебя: бросить все и умчатся на край света».

Со стороны площади к сцене было уже не пробраться. Родион свернул во двор между двумя длинными домами, через него попал на соседнюю улицу, по ней через школу, детскую площадку и небольшой уличный рынок, вышел прямо к сцене. И тут же столкнулся с Лизой. Она стояла рядом с телевизионными фургонами под тентом, очень серьезная, что‑то быстро листая в смартфоне. Вокруг бегали техники, курили музыканты, ожидая своей очереди, а несколько человек, сдвинув два стола и разложив на них еду и напитки, устроили небольшой банкет. Было шумно от тех, кто выступал  на сцене и от толпы, в которой постоянно кто‑то свистел, кричал, взрывал петарды.

Заметив Родиона, Лиза обрадовалась и вместо приветствия, как ни в чем не бывало, обняла его за шею и поцеловала в щеку. Потом, не снимая рук с плеч, заглянула ему в глаза и, улыбаясь, произнесла:

– Ну что, Дон Жуан, нагулялся? А где камера?

– Тут без меня много тех, кто с камерами, – Родион кивнул головой в сторону телевизионных бригад. – Я собственно приехал попрощаться. Уезжаю, как только будут билеты.