КамТугеза

Он вспомнил тот день, когда оно появилось первый раз. Это было  после того неудачного падения, когда он разбил камеру. Дальше тропинка   несколько километров шла по самому гребню перевала, потому что склоны заросли непроходимым кустарником. Болело плечо. Теперь он шел осторожно, лишь изредка посматривая по сторонам. Справа одни горы, кое‑где еще покрытые снегом, сменяли другие. А у самого горизонта их вершины смешивались с голубым небом. Впереди был хорошо виден вулкан Кроноцкая Сопка, а слева блестело бескрайнее застывшее море с разбросанными по нему небольшими островами. Было так красиво и безмятежно, что Родион не удержался и что‑то прокричал от восторга.

Спускаться к морю было трудно из‑за мелкого острого гравия под ногами. Чтобы немного перевести дух, Родион присел на большой камень.

Прямо под ним была небольшая бухта. Там, где в бухту впадала быстрая мелкая река, пологий берег был усыпан серой галькой. Дальше, узкая кромка берега между сползающим с гор зеленым кедровым стлаником и водой, была засыпана огромными черными валунами. А там, где бухта соединялась с открытым морем, из воды, как сторожевые бастионы, неприступно поднимались сплошные скалистые стены. Прямо под ними, маленькими островами торчали, не выдержавшие морской осады, их обломки. В бескрайнем светло‑голубом небе самолет, пролетая из другого мира, оставил за собой исчезающий на глазах след. И везде: над береговыми утесами, над морем кружились тысячи птиц. Даже здесь, наверху, был слышен их непрерывный гомон.

Тогда на этом перевале ему показалась, что этот суровый мир вслед за медведицей поверил ему, принял за своего. Он почувствовал себя единой частью этого великого творения. Ему показалось, что еще мгновение, и он поймет что‑то очень важное. Он почти физически почувствовал, что сейчас узнает самою важную тайну в жизни… Но чувство ускользнуло. Видимо тогда ещё время не пришло или он сам оказался не готов.

Родион закрыл глаза, пытаясь восстановить те ощущения, которые испытал на горе. Но увидел лишь калейдоскоп лиц: Катя, Лиза, Томас… Он подумал, что если бы не разбил тогда камеру, ему бы не пришлось лететь в Москву, и он не встретился бы с Катей.

«О чем я думаю? Пытаюсь обмануть сам себя? Выбор очевидный и варианта только два. Или признать, что с юношеским максимализмом пора завязывать. Что в тараканьих бегах есть тоже неплохие призы. Или, если хочешь остаться собой, собрать рюкзак и вечером улететь. Там есть хороший собутыльник ученый‑вулканолог. И есть шанс понять, что же он тогда не смог понять на перевале. Ведь чтобы иметь право пользоваться чужими жизнями, надо сначала разобраться со своей».

Он достал телефон и набрал номер.

– Катя? – услышав ее голос, Родион почувствовал, что опять теряет уверенность. – Я хотел тебе кое‑что сказать. Тебе сейчас удобно говорить?

Он представил, как в неподвижном жарком московском воздухе совершенно каким‑то необъяснимым образом сейчас полетят его слова, которые будут влетать в миллионы чужих ушей, слова, которые надо говорить, только глядя в глаза. Но говорить их не пришлось.

– Давай попозже созвонимся, – ответила Катя. – Мы сидим с Томасом на скамейке у его дома.

– Хорошо.

Родион сбросил звонок. Огляделся в поисках официанта.

– Водки, пожалуйста, 200 грамм. В одном стакане.

Глава 27

Катя вышла от Родиона на улицу. На мгновение ее ослепило яркое  солнце и она остановилась на ступеньках. Когда пришла в себя, то сразу обратила внимание на девушку в ярко‑красном «Мини Купере» напротив подъезда.

Катя почему‑то сразу почувствовала, что это и есть та самая неожиданная утренняя гостья.

«Красивая, яркая, независимая, но не конкурентка, – дала ей оценку Катя. – Мужики таких в жены не берут: они их боятся и чувствуют себя с ними неуютно. Слишком независимая. Для секса – да, похвастаться – да. Но для жизни им нужны совсем другие. Рядом с такой яркой звездой можно самому потеряться. Это перед друзьями в бане с пивом мужчине хочется выглядеть несгибаемым брутальным кобелем, а дома хочется лежать на уютном диване рядом с заботливой, и главное, надежной женой, которую не надо убеждать, что его приятель никчемный бездарь. Хорошая жена сама это подтвердит. И боже упаси напомнить своему мужу, что этот его приятель своей супруге недавно купил новую машину. Такие сравнения могут делать только круглые дуры. Мужчинам нужно чтобы женщина смотрела на них восторженными глазами, и одновременно аккуратно вытирала им сопельки». А она умеет быть такой. Не всегда ей это нравится, но что же делать. Она может слушать с понимающим взглядом, может заботиться и даже жертвовать. И не потому, что считает, что так она быстрее доберется до кошелька, а потому что уверена, что это и есть роль женщины: заботиться, любить, понимать. «А те дуры, которые ждут всего этого от мужчины, пусть встают в бесконечную очередь друг за другом».

«С девушкой более‑менее ясно, теперь надо определиться с Томасом. Если бы он не был другом Родиона, то и проблем бы не было. «Извини, не судьба. Я встретила парня своей мечты, а ты, конечно, добрый и замечательный, но мы с тобой очень разные». Сегодня в этой ситуации так сделать не получится. Томас друг Родиона и как только поймет, что он уже не мой парень, то легко может перейти в разряд моих противников. А друзья мужей могут доставить больше проблем, чем их подруги. Особенно обиженные друзья. Они такого могут наговорить! Но Томас, кажется, не такой. Вообще он хороший. Я же еще вчера радовалась, что его нашла, а сегодня… – напомнила себе Катя. – Так бывает. Конечно, вряд ли он захочет отомстить и рассказать Родиону что‑то плохое – не такой он человек. Но всякое бывает. В любом случае лучше, если он будет на моей стороне».

Катя набрала на телефоне номер Томаса и договорилась встретиться около его дома в Некрасовке. «Невеселая процедура, но через это надо пройти».

По Солянке Катя вышла к «Китай-городу». У входа в метро она заметила невысокий храм кирпичного цвета и решила, что должна обязательно зайти и поблагодарить Бога за то, что он дал ей такой шанс. В галерее у входа купила маленькую свечку. Оказавшись после шумной улицы в мягком церковном полумраке, Катя сразу внутренне как‑то изменилась. Ей захотелось быть строже к себе. Среди старинных икон маленького уютного намоленного храма она нашла икону Божией Матери. От горящей под ней лампадки зажгла свою свечку и поставила на большой подсвечник к десятку таких же. Она не знала ни одной молитвы и поэтому просто своим словами поблагодарила Богородицу. Потом еще постояла несколько минут и, быстро перекрестившись, вышла на улицу.

У лестницы в подземный переход и в метро столпились люди.

Спускаться под землю с вечно спешащей толпой сейчас не хотелось, и Катя присела на лавочку в соседнем сквере. Утреннее солнце еще не успело нагреть город, и она с наслаждением подставила лицо под его лучи. После стольких лет ожидания удача улыбнулась. Ведь она о многом и не просила. Терпеливо ждала и готовилась. Ей был нужен только один шанс и уж она бы его не упустила. И вот Родион… Именно то, что ей и было надо. Она в этом ни капли не сомневалась. А с Томасом было как с новыми красивыми туфлями: все хорошо, но где‑то чуть жмут, где‑то чуть трут… Может со временем, и притрутся, но… Родион подошел, как будто его скроили специально под нее. «Может это и есть любовь? – подумала она. – Может и любовь, но сейчас это не самое главное».

Катя не любила думать о таких понятиях, которые трудно точно обозначить. «Он умный, веселый, красивый и, главное, перспективный. А любовь… Конечно, звучит возвышенно и романтично, но неплохо, если бы сначала кто‑то смог толково дать определение, что это такое. Тогда бы я и решила… Вот у Наташи Ростовой, когда была любовь? Когда она уже помолвленная ждала Болконского или когда от Болконского хотела сбежать с этим… как его там звали… забыла… Кураевым или Куракиным… или вообще к Пьеру Безухову, которому она нарожала кучу детей? Абсолютно разные люди, разные чувства, а все одно и то же слово. Если Лев Николаевич не смог разобраться, то мы пока тоже это отложим».

Наедине со своими мыслями, сидя на лавочке в центре Москвы, Катя размечталась на солнышке.

«Район здесь замечательный, но квартира маленькая. Для холостяка в самый раз, а для семьи не подойдет. Но эту квартиру можно легко продать и купить за эти деньги трехкомнатную в той же Некрасовке… И еще останется… А не рано ли я начала делить шкуру еще не убитого медведя? – очнулась Катя и рассмеялась над собой. На всякий случай, чтобы не сглазить, постучала костяшками пальцев по деревянной лавочке. – Главный конкурент для меня – это его работа. Если он сейчас уедет и продержится без меня там хотя бы месяц, то все пропало. Любовь, что бы это ни было… это такое блюдо, которое надо подавать горячим… И к тому же она может быстро остыть».

Катя решительно встала и пошла к входу в метро: «Нельзя откладывать то, что надо сделать прямо сейчас!»

Некрасовка встретила сильной жарой и такой вонью, что заслезились глаза. На центральной площади было перекрыто движение, и люди в ядовито‑салатовых спецовках заканчивали монтировать на ней огромную сцену. Со всех сторон из мегафонов звучал призыв для жителей собраться на митинг, который должен начаться в два часа дня. «К этому времени надо все закончить и уехать отсюда, – решила Катя. – Сейчас двенадцать, должна все успеть. А в Некрасовке квартиру покупать не будем».

Тут она увидела радостно улыбающегося Томаса, который шел ей навстречу. Всю дорогу она подбирала в голове уместные фразы для этой ситуации, но сейчас все вылетело из головы. Томас шел, и казалось, что вокруг него, большого сильного и доброго, образуется облако положительных эмоций. «Да, так и есть – большой ребенок. Как же ему все сказать? Надо сразу, только не тянуть».

– Катенька, я тебя потерял. Со вчерашнего вечера не могу тебе дозвониться, – Томас нагнулся и неуклюже поцеловал Катю в щеку. – Ты нашла мне замену?

Девушка внимательно посмотрела на него снизу вверх. Взяла из его рук   меленький букетик синих фиалок, которые он неуклюже держал своими толстыми пальцами. И поймала себя на мысли, что если бы она вчера не вернулась из метро к Родиону, а решила сначала объясниться с Томасом, то твердости у нее могло бы не хватить. Поэтому может она подсознательно и отрезала все пути назад.

– Если честно, то да, – выдохнула Катя. Наверное, только сейчас она увидела всю эту ситуацию глазами Томаса.

– Так быстро? – Томас продолжал улыбаться, несмотря на то, что понял: Катя не пошутила. – Родион? – уже серьезно, после небольшой паузы, спросил он.

– Может быть… давай присядем, – предложила Катя.

– Да, наверное, стоит.

Томас осторожно взял ее под локоть, перевел через дорогу на другую сторону, где на тротуаре стояли столики уличного кафе.

– Я, пожалуй, водки, а ты? – спросил он.

Катя подумала, что если бы она просто от него ушла, Томас все равно бы расстроился, но принял это с пониманием. Но то, что виновником этого стал его друг, он, наверное, принять не мог.

– Я знаю, что все это… – Катя пыталась найти какие‑нибудь слова оправдания, – понимаешь, Томас, так бывает… Как солнечный удар…

– Девушки всегда предпочитали Родиона, – перебил он. – Еще в школе рядом с ним у меня не было никаких шансов: я был толстый, неуклюжий, – Томас смотрел в сторону, боясь встретиться с Катей глазами. – Но сегодня все не так… до этого он никогда не уводил моих девушек.

Тут Томас увидел, как из остановившегося недалеко автобуса, выходят люди в казачьей форме. В одном из них он узнал своего вчерашнего противника. «Если бы я вчера просто прошел мимо него…» – подумал он.

– Интересная штука – судьба. Чтобы мы сейчас делали, если бы вчерашнего дня вообще не было? – задумчиво произнес он, аккуратно взяв за ножку маленькую рюмку.

– Ты обещал, что сегодня сводишь меня в реставрационные мастерские, показать, что ты делаешь, – Катя хотела скорей закончить неприятный разговор, переведя его в другое русло.

– И ты так убедительно говорила, что тебе это очень интересно, что я даже поверил.

– Понимаешь, Томас, – Катя понимала, что надо хотя бы попробовать объяснить, то, что она и сама еще плохо понимала. – Я женщина и такая наша природа. Я тебя не обманывала. Мне на самом деле очень хотелось узнать, чем ты живешь. Мне и сейчас это интересно. С удовольствием схожу с тобой, когда ты меня пригласишь. Но у женщин и у мужчин разные задачи в жизни и поэтому они по‑разному смотрят на одни и те же вещи. У женщин вообще мало выбора. А может, его и совсем нет. Женщине труднее сделать карьеру или заниматься бизнесом. Дело не в том, что кто‑то не дает или способностей не хватает, а в самой природе женщины. Главная ее цель в жизни – найти мужчину. Но мужчину не для себя, а отца для своих будущих детей. В этом смысл ее жизни. Поэтому она не имеет права ошибиться.

– Все это звучит красиво. И я даже не буду тебя спрашивать, чем Родион будет лучше меня для твоих будущих детей. Ты женщина, тебе виднее, – Томас выпил, сильно зажмурил глаза, будто надеясь, что когда он их откроет, все окажется дурным сном, но когда  убедился, что ничего не изменилось, добавил: – Мне важно понять Родиона. В моем понимании есть вещи, которые делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Даже если вы на необитаемом острове остались одни, и шансов на спасение почти нет – спать с девушкой друга нельзя. Это табу!

Мелодия зазвонившего телефона прервала их разговор. Томас сразу понял, что Кате звонит его друг.

Глава 28

Из Некрасовки до ЦКБ Прохор с Тихоном доехали на такси. У центральных ворот КПП их ждала вызванная Прохором служебная машина с водителем. На ней добрались до длинного серого двухэтажного здания, затерянного в глубине большой территории. В фойе братьев встретили два доктора, которые провели их через подземный коридор в комнату без окон и попросили подождать. Не успели они присесть в очень глубокие, но неудобные кресла, как в комнату из одной из трех дверей, вышел еще один доктор и пригласил их за собой. Они прошли в зал, где вместо одной стены,  было большое панорамное окно, как в ресторане на Чистых прудах. Только за ним был не пруд, а ярко освещенная операционная.

– Ваш отец сегодня перенес два инфаркта и если будет третий, то сердце не выдержит. Он распорядился, как только вы приедете, дать ему возможность с вами поговорить. Это очень трудно в его положении. Понимаете, он очень слаб для этого. Мы его, конечно, попробуем подготовить, но, сколько времени у вас будет, я не знаю. И скорее всего, это все, что мы можем сделать. Подождите здесь, я вас позову.

Прохор подошел к стеклу. Рядом с ним, чуть сзади встал Тихон.  Несколько врачей что‑то делали возле кровати, на которой, по всей видимости, был их отец.

– Вот как бывает… А еще утром хотел жениться… Доктор, который приехал к нам домой, сказал, что ничего страшного и вдруг… – вспомнил Прохор, глядя через стекло.

– Он не молод… – шепотом ответил Тихон.

– Да. Он из другой эпохи. Теперь его обвиняют, что он похоронил социализм. А разве он? Я помню ночную многокилометровую очередь в «Макдональдс» на Пушкинской. За бутербродом, за обычным бутербродом очередь… Как дикие люди… Такой стыд… А теперь те же люди вдруг стали патриотами СССР… А какое там хорошее кафе до этого было.

– Кафе «Лира»… – тихо сказал Тихон. – «А я все верю, что где‑то божью искрою света, займется костер…»

Прохор оглянулся и удивленно посмотрел на брата.

– Ты помнишь эту песню? – спросил он.

– Тогда, казалось, это очень важным… А вышло…

– Да, тогда казалось, что если убрать Ильича из Мавзолея все станут счастливыми. Думали, что для счастья и нужно лишь «Levi's» на жопе и «Deep Purple» на кассете. Но оказалось, что этого маловато. Потому что когда ты наконец купил долгожданные «Levi's», сосед приобрел дом в Париже.

– Зависть, конечно, тяжкий грех, она разрушает и самого человека, и страны, но что сделаешь… люди несовершенны…

– Несовершенны? – Прохор поморщился. – Нет. Гораздо хуже. Ленивы, глупы, эгоистичны… Сначала требуют от родителей, потом от государства. А когда не получают, решают, что их обманывают. Родители из жадности не дают им конфет, власть состоит сплошь из жуликов…

– А разве не так?

– Власть? Это те же люди. Не с Марса, не с Луны. Слесарь ворует свое слесарево, то кесарь кесарево… Сотни лет в России одни и те же проблемы. Царизм, социализм, капитализм… Всегда власть виновата. Может дело совсем не в этом? Может не зря варягов на царство приглашали?

– Ты хочешь сказать, что от нашего народа не может быть другой власти кроме той вороватой, что есть?

– Не знаю… Разве что ангелы спустятся с небес и будут чистить наше говно… Хотя… – Прохор опять оглянулся на брата раздумывая, стоит  говорить или нет. – В Аустерлицком сражении, показательно позорном для России, был один эпизод, – начал Прохор будто вспоминал детали битвы, в которой сам был участником. – В разгар боя, в низине у Раусницкого ручья, французская конница смяла каре Семеновского полка, русскую пехоту из бывших крестьян… – Прохор говорил медленно, как будто глядя сейчас не на то, что делали за стеклом врачи, а на ту бойню. – Французская гвардейская кавалерия генерала Раппа порубила бы всех наших солдат… И тут кавалергарды. Дети элиты русской аристократии. Двухметровые двадцатилетние красавцы в белоснежных мундирах, на дорогих, безумно красивых гнедых лошадях под алыми вальтрапами, с огромными палашами наголо… Прекрасно зная, что эта атака будет их первой и последней… Даже не сомневаясь, пришли на помощь…

По тому, как говорил Прохор, было очевидно, что эта история имеет для него огромное значение. После небольшой паузы он продолжил:

– Они говорили с русским народом на разных языках, но когда пришло время они, не задумываясь, отдали жизни за свой народ, чтобы не дать никому шанса усомниться в их чести. Мне эта атака русской тяжелой кавалерии ночами снилась. Вот я и надеялся, что у нас сейчас такая элита появится…

В эту минуту вошедший доктор молча пригласил их.

– Так почему не появилась? – поинтересовался Тихон.

– Потому что вся элита погибла там, в бестолковых боях под ненужными  Аустерлицами… – ответил Прохор, проходя за доктором.

Глава 29

То, что отцу оставалось жить совсем мало, можно было понять по спокойным смирившимся лицам врачей, которые вышли из реанимационной палаты, выключив яркий свет и оставив их одних. Сам Романов был удивительно бодрым и даже веселым. Тихон, не видевший отца больше тридцати лет, удивился, что тот так мало изменился.

– Идите сюда поближе. Мне громко говорить трудно… Рад, что успел тебя увидеть перед тем, как сдохнуть, – Юрий Владимирович с трудом оторвал руку от простыни и протянул ее Тихону. Тихон взял в руки белую кисть отца со скрюченными холодными пальцами и держал не отпуская. Романов долго смотрел на него.

– Да, Тихон, ты весь в мать. А ты, – Романов‑старший перевел взгляд на другого сына, – ты Прохор, наверное, в меня. Не самые мы с тобой умные, – Романов попробовал улыбнуться, но вышла лишь неприятная ухмылка. – Моих дел уже не исправишь… А тебе… – он несколько раз глубоко вздохнул. – Запомни хотя бы основное правило… Любой шаман в глухой деревне всегда знал: чтобы народ его слушал, народу нужны жертвы… Не петух или овца, а красивая баба, а иногда и что поважнее… Авраам, вон, готов был сына, – он смотрел на детей слезящимися глазами, – а наши новые дворяне без хорошего хозяина… как голытьба, дорвавшаяся до денег, делают всё наоборот. Блядям яхты дарят, а бестолковых детишек в Париж отправляют. Нельзя этого делать, когда люди последний хрен без соли доедают… Люди могут этот свой хрен вам в жопу засунуть, – Романов хотел рассмеяться, но лишь хрипло закашлялся, как недавно Прохор в ресторане. – Эх, короткая у нас память. Да и я… если бы знал, что все так получится… Ведь вся наша элита из моей обоссаной сандалии вышла… Эх, если бы я тогда не обмочился с испугу на Красной площади… Вот как все повернулось.

Он замолчал. Эта речь забрала у него почти все силы. Закрыв глаза, он вспомнил, как очень‑очень давно в снежной казахской степи пытался уснуть в армейской палатке у чугунной печки, слушая вой голодных волков. Утром на снегу у входа в кровавом пятне валялся пустой ошейник, привязанный цепью к собачьей будке.

Весной степь наполнилась машинами. Сотни МАЗов, ГАЗов, ЗИЛов. Цементовозы, самосвалы, тягачи, тракторы, бульдозеры. И тысячи людей. Целая страна надежд. Он был совсем молодым инженером и мог спать всего по четыре часа в сутки. Потом первый удачный пуск. Всеобщая радость и раздача наград. А его почему‑то забыли. В душе поселилась обида. За ней пришла зависть. На вокзале его провожала девушка в валенках и телогрейке. Иней на слипающихся ресницах. Большие, верящие глаза, в которые  стыдился смотреть. Он обещал вернуться…

Романов очнулся, по‑прежнему сжимая руку Тихона.

– Я всегда думал, что нет никакого бога. Слишком много я сделал такого, что бог меня должен был давно уже шарахнуть какой‑нибудь молнией, а вот видишь, сколько прожил, – глядя в потолок, Романов говорил медленно и слабым голосом, часто моргая глазами. – Теперь боюсь, а вдруг его и правда нет. И там ничего нет. А есть только эта… которая всегда по ночам сидит на кровати у меня в ногах и ждет. Молчит и ждет. И я молчу. Молчу, потому что от страха пошевелиться боюсь… Но еще страшнее, когда засыпаю… Мне снится один и тот же кошмарный сон, – глаза его стали стеклянными и обращенными внутрь, как будто он видел что‑то, недоступное больше никому.

– Я, Тихон, тебе денег немного оставил. Прохору деньги не нужны, да и тебе наверное… Но может… на доброе дело потратишь, церковь свою достроишь. Может, кто меня и добрым словом вспомнит. Помолится за спасение… Страшно мне умирать непрощенным…

С каждым словом ему становилось все хуже. Говорил он тихо и прерывисто, делая большие паузы. Рот оставался открытым. Глаза не закрывались, но зрачки наполовину закатывались за верхние веки. Иногда по телу пробегала пугающая дрожь.

В реанимационную палату из комнаты с окном зашел доктор и тихо сказал:

– Мы можем еще попробовать, но это даст не больше минуты.

Братья переглянулись и Прохор отрицательно мотнул головой. В эту минуту Романов‑старший опять пришел в себя.

– Как же страшно, – лишь успел он сказать и опять провалился в свой кошмарный сон. Во сне он видел себя, лежащего на койке в пустой комнате с тусклым светом, и слышал жуткого скрипа какого то колеса, раздающегося из‑за двери. Несколько секунд он пытался вспомнить, где он, но потом как взрывная волна откуда‑то накатила смертельная паника. Парализующий страх сверлом ввинчивался в голову. Закричать он не мог – кричать было страшно. Он заплакал.

Очнулся опять весь в слезах. Рядом стояли Тихон и Прохор и смотрели на него так, что он понял: там, куда он уходит, они не могут ему помочь. Глаза его закрылись, и он смирился с неизбежным.

Романов ясно понимал, что вся его жизнь уже осталась где‑то далеко позади и теперь не имеет никакого значения. Его уже не интересовало, как он сюда попал и почему он этого не помнит. Это тоже было уже прошлым. А в настоящем была железная кровать и мерзкий скрип где‑то за стеной. И этот скрип приближался. Юрий Владимирович понял, что сейчас будет самое страшное в его жизни. Все тело покрылось холодной липкой испариной. На потолке загорелись длинные, узкие, очень яркие лампы. Через несколько секунд открылась дверь и два человека в белых халатах вкатили в комнату железную тележку. Они переложили его на нее и повезли с тем же жутким скрипом по длинному коридору. Потом толкнули какую‑то дверь и оказались в темной душной комнате. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел низкий закопченный потолок и понял что это и есть та самая кочегарка. Он склонил голову вбок и увидел рядом раскаленную дверь топки, очерченную огненным квадратом и с надписью KRUPP в центре. Санитары подняли с пола длинную заостренную трубу и вопросительно взглянули на кого‑то, кого Романов не мог видеть за своей головой. Получив ответ, они кивнули и начали делать то, чего Романов ждал и боялся всю свою жизнь: насаживать его на этот шампур.

Глава 30

Из-за отсутствия воображения и умения создавать логические цепочки, генерал‑майор Кузнецов не умел и не любил планировать на длительный срок. Но он умел хорошо выполнять приказы и осуществлять тактические операции. Работа на митингах была его любимым занятием. Ему очень нравился тот переломный момент, когда толпа молодых, еще не пуганых  протестующих, уже решившая, что она здесь власть и имеет право что‑то кому‑то диктовать, вдруг попадала под шквальный натиск его шестого фрязинского полка. Он с наслаждением смотрел, как еще минуту назад наглые студенты, призывающие гнать в шею зажравшуюся власть, в ужасе прятались от ударов резиновыми дубинками под припаркованными машинами.

Нормально подготовиться за один день к задаче, которую перед ним поставил Семен, он не мог. Главная проблема была в том, что его любимый полк, в который он чуть ли ни лично отбирал каждого человека, сейчас был в плановой командировке на Северном Кавказе. Заменить их было не кем. Поэтому Иван Сергеевич решил, что если надежных профессионалов нет, то придется действовать с помощью любителей. С прошлого мероприятия в Москве находились две роты срочников из Элисты: обычных молоденьких солдатиков, только полгода назад одетых в полицейскую форму. «Эти даже не поймут ничего. Они за полгода службы так натерпелись от армейской дедовщины, что с радостью отыграются на обычных гражданах. Им, главное, задачу грамотно поставить», – решил он.