скачать книгу бесплатно
– Очень опасно.
Вот прям сразу полегчало!
Некоторые посёлки состоят из одних наркоманов. Целые семьи часто спиваются. Отдельные населённые пункты лучше проходить ночью, ибо там процветает местный рэкет. Если в рюкзаке есть водка, этого лучше не скрывать – пьяный алтаец всё равно почувствует это. Лучше отдать сразу, иначе есть риск потерять и иное содержимое рюкзака. Не стоит пить с алтайцами и останавливаться в семьях, где пьют.
В некоторых районах даже есть запрет на продажу спиртного. Некоторые пьют запоями по полгода, но, как известно, это явление можно встретить не только на Алтае. Пьют, конечно же, не все и не всегда, просто надо быть готовой встретиться с этим явлением.
Лёша путешествовал по Алтаю в одиночку, ловя попутки. Однажды его сначала «запрягли» разгружать мешки, а потом уже согласились отвезти до места. Алтайцы не считают работу качественной вплоть до появления кровавых мозолей на руках – Лёше пришлось испытать это на себе. Когда они сели в машину, и водитель решил было поговорить с ним, тот, уставший, как десять собак, просто уснул безо всяких разговоров, потому что разговоры тоже требуют сил.
Лёша заканчивает семинар следующими словами:
– Разговаривали с другом о поездке на Алтай. Он сказал, что больше всего его там впечатлили староверы. На вопрос «почему?» рассказал следующее: «Сижу я у них в гостях, пью чай, передо мной дед с бородой до живота, лет 70. А я все затираю ему про то, чем и за что мне не нравится христианство. Ницшеанскую телегу про страдание и рабство, про смирение, про гордость духа и прочее. А он меня слушал, слушал, бороду гладил, а потом посмотрел в глаза и говорит: „Понимаешь, основной посыл христианства в том, чтобы сместить точку сборки в анахата-чакру“. Я там и сел, не знал, что еще сказать».
…После семинара забредаю в чей-то лагерь, где у костра сидят два парня и девушка – они приглашают попить с ними чаю. Настя, так зовут девушку, варит вкуснейшую масалу, а ребята поют песни под гитару. Одна из них – про тюленя, который грустит о своей любимой. Парень, которого зовут Гоша поёт её сначала на французском, а потом на русском языке, причём в переводе канадца.
Масала, сваренная на сгущёнке в условиях леса с помощью каких-то подручных ингредиентов, божественна. Поражаюсь, насколько грациозны и женственны бывают девушки. Завидую даже немного, чо.
Потом я забредаю в другой лагерь. Компания тоже из двух ребят и девушки. Разговариваем. Почему-то меня не отпускают, с интересом выслушивая аргументы по различным тематикам: мы обсуждаем веганство, вегетарианство, сладости, а меня в это время угощают финиками, курагой, хлебцами и вкуснейшим зелёным чаем.
Чувствую себя как-то странно: транслятором информации, за которую кормят.
Здесь самые разные люди. Есть адвокаты, есть бывшие начальники предприятий. Многие – фрилансеры. Толерантность и доверие во всей красе. У сосны стоит солнечная батарея, ловит энергию, и никто её не караулит.
Знакомлюсь с девушкой, у которой талант играть на разных инструментах: именно она играла на укулеле и «запалила» мою ночную видеосъёмку на пирсе. К слову сказать, здесь играют не только на барабанах и гитарах – есть даже скрипка.
Эта девушка освоила укулеле за несколько дней. Говорю, какая она молодец, и в итоге мы беседуем о «жопочасах» – эта теория, похоже, создана ею самой.
– Смотри, – объясняет мне она. – Умение что-то делать возникает из жопочасов, помноженных на талант.
– Жопочасов? – пытаюсь уточнить термин, глупо улыбаясь.
– Ну да! Это количество часов, которое ты готова просидеть на месте, практикуя какое-то дело.
Ну, теперь всё предельно ясно!
В нашем лагере делаю массаж одному из парней, раздобыв лемонграссовое масло: пахнет оно фантастически. Самовыражаюсь, контактируя руками с этой широкой, пропорциональной, загорелой спиной. Он благодарит, улыбаясь, а я утекаю гулять дальше.
Потом наблюдаю парня, который стоит на тропе с завязанными глазами – это называется «Практика Слепого», что-то от Кастанеды. «При этом внутренний диалог замирает, и Вы превращаете простое бытовое действие в высокую степень осознанности», как говорят. Звучит заманчиво.
Парень стоит посреди тропы, вытянув руки перед собой. Предлагаю помочь найти дорогу, но он отказывается от помощи. Осторожно ощупывая тропу босыми ногами, он медленно движется, теряет дорогу, уходит в кусты, потом опять находит её, – всерьёз опасаюсь, что он себе что-нибудь повредит.
На другой день, опять же, вижу его со всё ещё завязанными глазами: живой и невредимый, и это радует. Потом я вижу его уже без повязки. Болтаем, обсуждая практику. Кто ж знал, что буквально этой ночью он упадёт на меня практически «с неба»?
Ко мне подходит парень и, помявшись, спрашивает:
– Ты ж врач?
О, боже, только не «тыжврач»!
– Ветеринарный, – уточняю я, на всякий случай отодвигаясь и готовясь убежать со скоростью «волосы назад». Правый глаз начинает дёргаться.
– У тебя есть скальпель? – спрашивает он ещё хлеще.
– Конечно, есть, – отвечаю я. У меня есть не только скальпель, кстати. И спрашиваю уже из любопытства: – А что случилось-то?
Надеюсь, мне не придётся удалять аппендицит в лесу.
– Ну, в общем… Я прочитал в интернете…
Прелестно. Это фраза номер два, от которой меня мутит, если говорить о лечении болезней.
– Вот, – говорит парень и снимает штаны, повернувшись ко мне задом.
Й-й-йолки… На ягодице действительно нечто, напоминающее абсцесс. Причём не первой свежести. То есть, я хочу сказать, созревший. Такой нужно вскрывать или даже выскабливать. Собакам и кошкам просто вскрывают, а людям?
– А… ты не хочешь к медикам сходить? – спрашиваю я очевидное, для верности повторяя эту фразу три раза и с разными интонациями. И обращаюсь при этом к тому месту, которое созерцаю. Практика показывает неэффективность лечения животных медиками, и я всерьёз опасаюсь, что лечение людей ветврачами тоже «не есть гуд».
Парень отказывается идти к медикам: говорит, что уже был там и им не верит. Лучше, говорит, помру. Что ж. Пиши завещание и ложись.
– Я только посмотрю! – предупреждаю я, извлекая свою аптечку.
Уникальная фраза всех зловещих стоматологов, кстати.
Достаю из аптечки стерильные салфетки, скальпель, шприц, мазь и раскладываю парня прямо на земле. Абсцесс приличный: непонятно, как он столько дней сидел на этом месте… Вскрывается этот нарыв практически сам, и это – хорошо. Вытекает много зеленоватого гноя: синегнойка, похоже, и это – плохо. Назначаю ему всё, как для лечения собак. Отдаю таблетки антибиотика, шприц с мазью и пластырь. Напоследок, помогая надеть штаны, настоятельно говорю парню:
– Тебе нужно к врачу попасть. К медику. Чем быстрее, тем лучше. «Ветеринарные врачи не имею права лечить людей».
Цитата моего препода в институте. Парень согласно кивает головой, но, конечно, никуда попадать не собирается.
…Вечером опять случаются барабаны. Несколько барабанов джембе будоражат темноту окрестностей, и это хорошо, что деревня далеко. Один из нас уходит в лес и практикует горловое пение, сопровождая его звоном мелодичных колокольчиков – это звучит гармонично и завораживающе. Мы с девчонками опять танцуем, самовыражаясь.
Потом я тоже играю на джембе, местами сбиваюсь с ритма, но это никого не смущает. Меня подбадривают, и я играю дальше.
Как говорит один из опытных барабанщиков: «Если тебе кажется, что ты стала играть хуже – значит, что ты просто стала лучше себя слышать. Именно в этот момент нужно продолжать тренироваться дальше!».
Ложусь спать, залезая в спальник, и пытаюсь уснуть. Темень кромешная, два часа ночи. В тишине вдруг слышу шуршание и шаги, которые уверенно приближаются ко мне, и не успеваю я включить фонарик или что-нибудь произнести, как сверху на меня падает чьё-то тяжёлое тело, с хрустом подмяв палатку под себя.
Я ору, как пожарная сирена. Кто-то сверху меня тоже орёт, но я ору в разы громче. Гораздо, гораздо громче! И дольше. Сначала просто «А-а-а!», потом матерясь. Потом вылезаю наружу и вижу того самого «Слепого» и результат его падения: алюминиевая дуга палатки сломана, изрядно пропорот тент, – и со мной случается истерика.
Как так-то? Я ж собиралась на Алтай! До него ещё четыре тысячи пятьсот километров!
– ТЫ МНЕ ДО-О-ОМ СЛОМА-А-АЛ! – ору я на весь лес, чуть ли не избивая виновника выломанной дугой.
Он, не переставая, извиняется. Пахнет алкоголем.
– НАХРЕНА МНЕ СДАЛОСЬ ТВОЁ ЧУВСТВО ВИНЫ! – продолжаю орать я, бегая вокруг смятой зелёной кучи, только что бывшей моей новенькой чистенькой палаткой, четырёх дней отроду. – ТЫ ЗНАЕШЬ, СКОЛЬКО ОНА СТОИТ?
Я называю сумму, парень недоверчиво хмыкает, за что хочется убить его дважды и с особым пристрастием.
– Я сейчас всё исправлю… – обещает он, исчезает в темноте и появляется вновь с топором в руках. Прелестно! Ещё пальцы себе среди ночи отруби!
Прогоняю его прочь. Из глаз двумя ручьями льются слёзы. Только что рухнули все мои планы, не прошло и недели! Автостоп, ага. До Алтая! Четыре тысячи километров! Где я спать буду? Хотя бы сегодня!
Парень меж тем не уходит, продолжая извиняться. Я пытаюсь отремонтировать дугу, при этом тыкаясь с фонариком в темноте. Ничего не получается, парень констатирует это, и я хочу поколотить его ещё больше.
– УЙДИ НАХРЕН ОТСЮДА! – ору уже в припадке ярости.
– Здесь же доро-ога! – слабо замечает он, безуспешно пытаясь оправдаться.
– КАКАЯ ЕЩЁ ДОРОГА? ГДЕ ТЫ ВИДИШЬ ДОРОГУ? – ору я каким-то чужим охрипшим голосом.
Меня предупреждали о тропе. Но она заросла черникой, и по ней никто не ходил уже несколько дней. Из лагеря приходит сонный Женя, привлечённый суматохой и криками – тот самый дружелюбный спокойный парень, который намедни рассказывал про автостоп.
– Же-е-еня-я-я! – всхлипывая, утыкаюсь в него носом и рыдаю в жилетку, быстро мокнущую от моих смачных соплей. – Он мне НЕ до-о-ом слома-а-ал! Он мне жи-ы-ы-ызнь слома-а-ал!
Женя мягко обнимает меня за плечи и терпеливо утешает, как может:
– Ну-ну, – говорит он. – Когда-нибудь ты будешь смеяться над этим эпизодом!
Звучит вообще неправдоподобно, хотя в этом он оказывается прав.
– За мной, вон, один водитель по обочине гнался. Убить хотел из-за кепки, – рассказывает он мне историю про себя.
– Из-за кепки? – удивлённо я перестаю всхлипывать и начинаю икать.
– Ну да. Зато теперь у меня всё хорошо. И у тебя теперь, вот увидишь, всё будет складываться просто замечательно! – прям не Женя, а мастер-утешитель какой-то.
Это талант – в нужный момент быть рядом и проявить участие, и я ценю это в мужчинах. Обычно они панически бегут, увидев женские слёзы.
– Они продаются, эти палки? – с надеждой в голосе, сморкаясь в снятый носок и громко трагически икнув, спрашиваю я.
– Конечно же, продаются! – уверяет меня Женя. Он не может знать, что таких палок днём с огнём не сыскать, даже бегая по всей Москве, и что нужную я смогу найти только спустя полгода, уже вернувшись домой. Сейчас ему просто надо утешить меня во что бы то ни стало.
– Я отремонтирую! – раздаётся слабый голос «Слепого» из ближайших кустов.
– УЙДИ! – ору я, чуть не переходя на визг и, обращаясь к Жене уже просительно: – Же-е-еня-я-я… Пусть он уйдёт, а?
Женя через моё плечо спокойно говорит парню:
– Слышь… Ты, лучше и правда уйди. Видишь, в каком она состоянии? Утром приходи, разберёмся…
В итоге парень уходит в темноту, продолжая бесконечно извиняться.
Я забираюсь в лежащую пластом палатку, затем в спальник внутри неё и пытаюсь уснуть: при этом противомоскитная сетка палатки лежит на моём лице. Через неё меня пытаются укусить комары, и они преуспевают. Хныкаю и ворочаюсь. Я хочу «на ручки» и при этом, накрытая тканью палатки, продолжаю громко икать.
Мимо меня идёт Женя с другими ребятами.
– Пошли с нами, – зовёт он. – Ляжешь спать в типи.
– В типи? – быстро, как таракан, я выбираюсь из палатки, разгоняя при этом комаров руками.
Понятия не имею, что такое «типи».
– Ну да, в типи, – повторяет Женя.
– Конечно, я с радостью переночую в типи! Никогда не ночевала в типи… Обожаю типи… Мечта моя… типи…
Типи – это нечто похожее на вигвам: жилище индейцев, сделанное из шестов и покрытое сверху парусиной. Фестивальный типи стоит на поляне, где все мы ежедневно собираемся.
Бросаю палатку и все вещи, бегу за ребятами, обнимая свой спальник.
Внутри типи, прямо в его центре горит костёр, а по бокам уложены коврики. Женя уступает мне своё место, а сам уходит спать на улицу. Мы ложимся вокруг костра кто как. Ребята ещё какое-то время разговаривают, а я, истощённая долгой истерикой, быстро засыпаю.
Сколько проходит времени – не знаю. Может, минута. Может, час. Но не больше часа. Кто-то пытается поднять мою тяжёлую голову.
Я всё слышу, но двигаться не могу. Странный эффект.
– Девушка, алло! Тут… суицид. Лежит в ванной, без сознания… Рвота… Не знаю… Наглоталась чего-то.
Мужской голос называет адрес.
Его руки снова обхватывают и отпускают мою голову – со стуком она бьётся о край ванны: я словно тряпка, ведь должно быть больно, но боли нет. Должно быть холодно, но холода тоже нет. Хочется уснуть, и чтобы меня перестали трясти.
Каждое слово падает сверху, словно тяжёлая груша с дерева.
Тёплые руки хватают меня за подмышки, переваливают через край ванны передней частью: рёбра пружинят, но выдерживают. Во рту оказываются пальцы, лезут глубоко в горло, и меня неохотно рвёт. Потом остаюсь лежать на кафельном полу бесформенной костлявой кучей, имитирующей худое голое тело.
Мужской голос, опять:
– Девушка, я звонил уже… Выехали?
…Появляются два парня – я слышу это по шуму и голосам.
Мальчики разворачивают меня лицом к себе:
– Же-е-ень-щи-на-а-а!
Уверенно и громко:
– Просыпаемся! Что пили? Говорим: что пили?
Меня оттаскивают на кухню, через выступающие пороги. Возле лица с грохотом появляется ведро.
– Что пили? Говорим! – чётко и громко возле моего уха.
Я по-прежнему не могу шевелиться, всё какое-то заторможенное.
Запихивают в горло трубку – она жёсткая, как аскарида. Внутрь меня под напором льётся огромный объём воды – я чувствую давление, протест и меня опять рвёт. Это повторяется и повторяется. В меня снова вливают воду, хотя прежняя еще внутри – это уже перебор. Мне кажется, что я сейчас захлебнусь, словно подводник затонувшей субмарины. Мерзкая вода плещется где-то в пищеводе и распирает желудок. Я или лопну, или меня вырвет кишками. Вода наполняет рот снизу и льётся изо рта – один из мальчиков констатирует этот факт. Другой говорит, что ещё «недостаточно промыли», а первый – что «фигня, напишем, что до прозрачных вод»; мол, не парься.
