скачать книгу бесплатно
Про Избу можно было бы написать много. Это была, действительно, деревенская изба недалеко от станции Морозки по Савеловской дороге. Мы снимали эту избу на всю зиму, поскольку хозяева жили в Москве, и это был наш клуб с ноября по март. В ноябре мы приезжали первый раз, снимали с чердака спальные мешки, старую одежду, старые лыжи, миски и кастрюли, и, что самое главное, составные части двух—ярусных нар. Мы собирали нары, и Изба была готова к нашим набегам каждый уикенд. В Избе мы праздновали все праздники, а также дни рождения, который приходились на этот период.
К рассказываемой истории Изба имеет самое прямое отношение. Как всегда, мы собирались встречать Новый Год в Избе. Это, поверь мне, во много раз лучше, чем сидеть где-нибудь в гостях и начинать бороться со сном где-то часа в четыре ночи, с нетерпением ожидая, когда наступит 6 часов, заработает транспорт, и можно будет ехать домой.
В Избе ехать никуда было не нужно – спальный мешок лежит на нарах. Но спать мы редко ложились раньше семи—восьми утра— слишком много было развлечений. Мы пели под гитару, ходили в гости в соседнюю компанию, катались на санках по обледенелой улице, возвращались в избу, чтобы выпить горячего глинтвейна, и снова шли кататься, петь – словом наслаждаться жизнью. Иногда мы ближе к полуночи уходили в лес (он был рядом), разжигали костер и под звон новогодних курантов из транзисторного приемника выпивали по кружке шампанского прямо среди заснеженных елей. А потом уже шли есть и пить дальше в Избу.
Я так подробно описал прелести новогодней ночи в Избе, чтобы было понятно, во- первых, почему я стремился назад в столицу, хотя можно было отпраздновать и в Иркутске, а во-вторых, чтобы было понятны мои мучения в конце истории.
Итак, я собирался прилететь из Иркутска 30-го днем и утром 31-го ехать в Избу. Да, я собирался прилететь 30-го, но… Когда я приехал в иркутский аэропорт, я застал там невеселую картину. Он был буквально забит народом. Аэропорт был старый, и сидячих мест в маленьком зале было совсем мало. А самолеты не летали – из-за тумана аэропорт был закрыт. О том, чтобы найти сидячее место, нечего было и мечтать. Даже удобные места, чтобы стоять, прислонившись к стенке, все были заняты. Я кое-как пристроился где-то в углу. Мой рейс откладывался до 8 часов Москвы. Потом его отложили еще на три часа, потом – на четыре. Его все время откладывали на такой небольшой срок, что съездить в город было невозможно.
Ситуация была мучительная. На улице сильный мороз и туманный влажный воздух буквально обжигают лицо. Не погуляешь. А в зале ожидания – теснота, духота, вонь. И не уедешь хотя бы пообедать – могут мгновенно объявить посадку и отправить рейс. Словом, ситуация была мерзейшая.
Где-то вечером нас все-таки отпустили. Отложили рейс до девять утра следующего дня. Поехал назад к Эдику – отдохнуть после мучительного стояния в душном зале около 10 часов и прийти в себя.
Утром я собирался снова ехать в аэропорт. Мудрый Эдик посоветовал мне, если ситуация будет продолжаться в том же духе, не мучиться, а сдать билет и вернуться к нему. У них тоже собиралась компания встречать Новый Год и можно было неплохо провести время. Я взял этот вариант на заметку и отправился в аэропорт.
Ситуация в аэропорту слегка изменилась. Мой рейс долго не объявляли, но где-то ближе к одиннадцати все-таки объявили задержку до двух дня. Я решил, что подожду до этого срока и, если, снова объявят задержку, сдам билет и встречу Новый Год в Иркутске. Конечно, делать мне это очень не хотелось, поскольку я рвался в Избу.
Поначалу казалось, что Судьба все-таки идет мне навстречу. Не в два часа, а ближе к трем объявили посадку на мой рейс. Я занялся арифметикой и посчитал, что по московскому времени я могу оказаться в Домодедово где-то в пять вечера (при благоприятном стечении обстоятельств). А значит, мог успеть забежать домой, переодеться и ехать в Избу часам к девяти вечера. Это было совсем не так плохо, и я взбодрился.
Но события развивались очень медленно. Пассажиры нашего рейса собрались у выхода на летное поле (никаких посадочных труб в этом заштатном аэропорту, конечно, не было) и стояли без движения почти час. Что там происходило у летчиков и диспетчеров, мы не знали. Но стояли. Все хотели на Новый Год попасть домой. А шанс все еще был.
Наконец, нас выпустили на поле и повели к самолету. Все это происходило ужасно медленно. Потом мы расселись по местам, и бортпроводницы начали нас пересчитывать. Делали они это несколько раз – что-то у них там не сходилось. А время шло.
Где-то в половине пятого мы, наконец, взлетели. Все вздохнули с облегчением. По Москве еще не было двенадцати дня, так что все рассчитывали попасть домой задолго до боя курантов. У меня, правда, положение было хуже. Но я все еще, непрерывно рассчитывая и пересчитывая часы, надеялся попасть в Избу до заветной полуночи.
Полет проходил спокойно, и примерно через три часа нас ждала короткая посадка (плановая, по расписанию) в Омске. И тут нас ждал новый удар. Еще в самолете нам объявили, что дальше мы сегодня не полетим – не принимает Москва. Нас всех прямо от трапа отвезут в гостиницу. Так и произошло.
Гостиница оказалась бараком в паре сотен метров от здания аэропорта. Тусклые лампочки в коридоре, тусклая без абажура лампочка под потолком номера. В номере две железные кровати, какие стоят в солдатских казармах, грязный безо всякой скатерти, или клеенки стол и один (хотя номер на двоих) стул.
Мрачнее не придумаешь. Моим «сокамерником» оказался мрачный сибиряк из лесорубов, который непрерывно грязно ругался и все жалел, что не захватил бутылку водки. На двери в конце коридора с надписью «Буфет» висел огромный замок, поэтому рассчитывать достать хоть какого-нибудь алкоголя для встречи предстоящего праздника не приходилось.
Я с тоской пытался читать книгу (я, как всегда, летал с сумкой, поэтому у меня все было с собой), но лампочка под потолком была настольно тусклой, что я скоро это дело бросил, боясь испортить глаза. Лег на постель поверх солдатского одеяла и ругал себя за то, что не сдал билет утром и не вернулся к Эдику. Впрочем, как я пытался рассказать выше, в иркутском аэропорту все складывалось так, что казалось – вот-вот мы нормально улетим, и все утрясется. Утряслось, но вот таким образом.
Пока я предавался этим грустным размышлениям, в коридоре послышался какой-то шум. Постепенно стало возможным различить выкрики «Где тут с московского рейса? Выходите, Москва открылась, рейс вылетает!».
Из номеров выскакивали люди, на ходу одеваясь, и спешно запрыгивали в автобус (тот, который привез нас в гостиницу), стоявший у входа. Нас привезли к трапу, и мы снова разместились на своих местах в салоне самолета. Самолет на удивление быстро взлетел.
Было где-то около пяти вечера по Москве. От Омска до Москвы три часа лета. Я вновь погрузился в вычисления и понял, что заехать домой, а потом ехать в Избу я уже не успеваю. Но мне пришло в голову, что, в сущности говоря, ехать домой мне совсем и не обязательно. Вся туристская и футбольная одежда была у меня (как и у большинства) в избе. А, прилетев в Домодедово где-то около восьми, я вполне могу добраться до Савеловского вокзала к десяти (метро там тогда еще не было), попасть, если повезет, на какую-нибудь электричку в десять тридцать и успеть (час езды от Савеловского вокзала и полчаса ходу от станции) к бою курантов и новогодним тостам. Вся эта перспектива меня очень вдохновила, и я предался радужным мечтам.
Вернул меня к реальной жизни голос командира корабля. Оказалось, что Москва опять закрылась, и мы садимся в Свердловске.
В Свердловске наш рейс садиться не был должен, поэтому никакой гостиницы для нас предусмотрено не было. Нас просто отвели в зал ожидания. А по хриплому радио удалось разобрать, что наш рейс задерживается до семи утра Москвы.
Обстановка оказалась много хуже, чем в Омске. Там хоть была кровать и возможность поспать в тепле. Здесь же – большой почти пустой зал ожидания с тусклыми лампочками под потолком. Жесткие неудобные кресла. И, самое главное, сильный сквозняк – выход на летное поле и к транспорту в город были, естественно, в противоположных стенах зала и закрывались неплотно. Поэтому по всему залу гулял пронизывающий ветерок – на улице-то было где-то около 20 градусов мороза!
Да, это была та еще обстановка! Заснуть трудно потому, что жестко, неудобно, а, главное, холодно. Читать трудно, поскольку темно. И голодно – я ведь не ел с утра. Я подошел к небольшому мрачному буфету. Удалось взять стакан похожего на помои кофе с молоком и бутерброд с засохшим куском сыра. Больше в буфете ничего не было. Об алкоголе, который бы сейчас очень не помешал, чтобы согреться, не было и речи. Пока пил свой кофе, слышал, как трое подвыпивших грузин грязными словами ругают продавщицу. Продавщица, вероятно, от обиды и расстройства, закрыла буфет и ушла. Больше источников пищи в аэропорту не было.
Вот тут и наступает момент, ради которого написан этот рассказ. Ведь в сорока минутах езды от этого мерзкого холодного и темного залы находилась квартира моих знакомых. Тех самых горнолыжников и любителей бардовской песни. В сорока минутах! Я даже вспомнил, как они говорили, что к ним легко добираться, поскольку в двух шагах от их дома находится кольцо троллейбуса, идущего в Толмачево (так называется аэропорт в Свердловске).
Представляете? Было где-то около десяти вечера по местному времени. Мне предстояла долгая и мучительная ночь. А в сорока минутах – просторная квартира, веселая молодежная компания, в которой мне были бы рады, шампанское, музыка, наконец, просто тепло и еда, которых мне так не хватало. Компания, где я мог бы прекрасно встретить Новый Год и интересно провести ночь. Чего же не хватало?
Все того же жалкого кусочка информации. Пяти цифр телефона Ани и Олега. Ибо, конечно, я этого телефона не знал и с собой у меня его не было – он лежал в междугородней записной книжки возле телефона в моей квартире. Я не планировал оказаться в Свердловске, а потому о том, чтобы взять его с собой, даже и не подумал.
Пять цифр! И вон, у выхода из зала несколько телефонов-автоматов. От нечего делать я смотрел на людей, который стояли, ожидая своей очереди, входили в кабинки, выходили… Ах, если бы я знал эти пять цифр! Но я их не знал.
И я провел мучительную ночь, то впадая в дремоту, то просыпаясь от холода. Прошел Новый Год по свердловскому времени. Потом прошел Новый Год и по московскому времени, а я то сидел в полудремоте, съежившись и ожидая медленно приближавшегося утра, то вставал и ходил по залу, чтобы хоть немного согреться.
Конец поездки обошелся без дальнейших приключений. Нас вовремя позвали на посадку, посадили в самолет, и через примерно три часа мы благополучно приземлились в Домодедово. Не заезжая домой, я поехал прямо в Избу и попал туда где-то после обеда. Так что вечер первого января и даже футбол второго я имел.
Но воспоминание об ужасной длинной и холодной ночи в полутемном зале ожидания в сорока минутах от всех соблазнов вечеринки у моих знакомых, куда я не мог попасть из-за незнания несчастных пяти цифр, осталось надолго.
Вот вам и цена информации.
Нил Овадда Из серии «Невыдуманные истории»
ЗАПИСКИ ИЗ ЭКСПЕДИЦИИ
В 60-е годы автору этих строк судьба подарила возможность побывать в экспедициях в нескольких местах, где, как тогда было принято говорить, происходили чудеса космической эры. Одним из этих мест был Капустин Яр – полигон, где проводились пуски ракет, в том числе, геофизических и метеорологических. Несколько случаев, которые произошли со мною в этих экспедициях и стали темой приводимых ниже рассказов.
Пьяница поневоле
Моя первая экспедиция в Капустин Яр была в июне 1959 года. Я участвовал в пусках геофизических ракет, поднимавшихся до высоты около 200 км. Научные приборы устанавливались в специальном продолговатом контейнере длиной около двух метров, который, в свою очередь, помещался в устройстве в виде трубы, укрепленной на боковой поверхности ракеты. В полете приборный контейнер отстреливался и отлетал от ракеты на некоторое расстояние. Таким образом, измерения проводились в чистой атмосфере. Потом контейнер опускался на землю на парашюте. Последующие поиски этого парашюта и деление (честное) найденных сокровищ (сама парашютная ткань, капроновые стропы, различные металлические детали) между участниками экспедиции могли бы стать темой отдельной истории, но… «вернемся к нашим баранам».
Итак, обстановка: жаркий июньский день в степи. Идет подготовка к пуску. Ракета лежит на лотке, который еще не поднят. Труба, в которую устанавливается контейнер, находится в горизонтальном положении относительно недалеко от земли. Специалисты возятся с контейнером, проводя последние операции и тщательно протирая его спиртом – ведь измерения масс-спектрометрами и манометрами требуют идеальной вакуумной чистоты.
И вдруг кто-то обращает внимание на то, что легкий ветерок бросил горстку пыли в трубу, которой предстоит в ближайшие минуты принять драгоценный контейнер. Вот тебе и вакуумная чистота! Что же делать? Военные торопят – скорее вставляйте контейнер в трубу, поскольку надо поднимать лоток (то есть, ставить ракету вертикально). Но как же быть с вакуумной чистотой? Появляется идея – кто-то не слишком полный должен залезть в трубу и срочно обработать ее спиртом. Этим «кем-то» оказываюсь я, как самый молодой и достаточно худой.
Труба имеет диаметр около метра и открыта только с одной стороны. С другой стороны – стенка. Я залезаю головой вперед в трубу, лежа на спине. На живот мне ставят большую плошку со спиртом и дают в руки много белой батистовой ткани. Я продвигаюсь внутрь трубы до упора и начинаю, макая тряпочку в плошку, тщательно протирать стенки трубы. Дело движется медленно, поскольку труба узкая, и двигаться в ней трудно, а сделать я все по причине молодости стараюсь хорошо.
На улице, напомню, июньская жара – безоблачное небо и жгучее Солнце. Сначала мне работа казалась несколько утомительной. Однако постепенно я обнаружил, что мне не так уж и плохо. И настроение хорошее, и даже хочется петь. Впрочем, петь в трубе не получилось – акустика не та. Но работу я постепенно довел до конца. Во-первых, плошка опустела, а, во-вторых, я дополз до открытого конца трубы. Мне в этот момент показалось, что труба слегка покачивается. Я даже с некоторым удивлением подумал, что про меня забыли, а ракету вместе со мною в трубе поднимают в стартовую позицию. Я даже подумал, не улететь бы в космос. До полета Гагарина было еще два года. Но голоса других участников экспедиции слышались поблизости, и я успокоился. Я начал радостно вылезать из трубы, хотел легко спрыгнуть на землю, но… почему-то упал. И, вообще, почувствовал себя как-то странно. Срочно хотелось чего-нибудь съесть.
Вероятно, все уже поняли, что случилось. При такой жаре спирт испаряется очень быстро. А я еще старательно размазывал его по внутренней поверхности трубы. Естественно, он весь перешел в парообразное состояние и этим самым паром я и дышал около двадцати минут. По оценкам окружающих я принял таким образом в себя без закуски не меньше ста граммов чистого спирта. А я в те времена водки вообще не пил. Не удивительно, что мне стало, как говорится, слегка не по себе, а, говоря попросту, я был пьян. Но, наука требует жертв.
Иголка в стоге сена
В 1960 году со мной в Капустином Яре произошел еще один случай, о котором стоит рассказать. Тем более, что тем, что произошло, я в определенной мере горжусь.
Чтобы было понятно, что произошло, необходимо пояснить, что пуски геофизических ракет проводились на так называемой четвертой площадке. Примерно в двадцати километрах от четвертой площадки была вторая площадка, где ракет не пускали, но были гостиница, столовая и техничка. В последней, собственно, и шла подготовка научных контейнеров к будущим пускам. Пропускная система на полигоне была очень строгой. Приехав в городок, вы получали пропуск в комендатуре, а уезжая сдавали и получали разовое разрешение на выход. Пропуск представлял собой картонный квадрат с соответствующими надписями и значками, дающими владельцу право попадания на те, или иные объекты (площадки).
Мы с моим давним соратником по турпоходам и помощником по работе Сергеем жили (как и все участники нашей экспедиции) на второй площадке. Она представляла собой несколько построек, стоящих в голой степи, и была формально обнесена колючей проволокой. Но только формально, ибо в проволоке этой была дыра, через которую можно было свободно выбраться в степь. Мы с Сережей любили туда выбираться и бродить, обсуждая наши (тогда весьма грандиозные) планы будущих экспериментов, наши дела туристские и даже читая стихи. Выпивка, или другие развлечения в гостинице, нас не очень вдохновляли.
Экспедиция подходила к концу. На научном контейнере стоял первый экземпляр нашего прибора, который по нашим наполеоновским планам должен был в корне изменить всю проблему изучения химических реакций в ионосфере. И вот, работа закончена, контейнер увезен на четвертую площадку. Пуск состоится ночью, и мы где-то вечером должны ехать туда вместе с остальными. А пока мы только что пообедали и счастливые и полные мечтаний выбираемся через знакомую дырку в проволоке и идем через степь прямиком, обсуждая наши планы.
А планы у нас прекрасные. Мы попали «в обойму» участников ракетных пусков и мечтаем о новой экспедиции. Но это – осенью. А завтра утром мы садимся в поезд (у нас уже есть билеты) и возвращаемся в Москву. И еще через день уезжаем в поход на Саяны с группой студентов, которая у нас сложилась за прошедшие полгода. Как говорил поэт, «планов громадье». И мы молоды. Не удивительно, что мы безумно счастливы.
