скачать книгу бесплатно
Пляжный батальон, невыдуманные истории и ненаучная фантастика
Нил Овадда
Эта книга – гибрид нескольких историй, которые случились с автором или его знакомыми, и использования «ненаучной фантастики» для описания острой психологической ситуации.
Пляжный батальон, невыдуманные истории и ненаучная фантастика
Нил Овадда
© Нил Овадда, 2021
ISBN 978-5-0055-5485-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Нил Овадда
ПЛЯЖНЫЙ БАТАЛЬОН, НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ И
НЕНАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА
Нил Овадда
ПЛЯЖНЫЙ БАТАЛЬОН
ПРОЛОГ
Эту страшную историю рассказал мне человек, который сам был ее участником. У меня нет оснований ему не верить. Обстановка, в которой я услышал его рассказ, не располагала к выдумкам. У него не было причин хвастать (да и история – далеко не хвастливая), или набивать себе цену в моих глазах. Скорее, обстановка располагала к откровенности, к тому, чтобы поделиться чем-то, о чем до тех пор никому подробно не рассказывал. Вот как это произошло.
Володя Полянский был на тринадцать лет старше меня. Но мы учились на мехмате Университета в одной группе – группе астрономов. Хотя наша группа была самой дружной на курсе, Володя был несколько в стороне от большинства из нас. Возможно, в силу разницы в возрасте, а возможно и в силу характера. Во всяком случае, у меня с ним никаких близких контактов до лета 1957 года не было.
Но так случилось, что мне пришлось узнать его достаточно близко. После четвертого курса все студенты астрономы должны были проходить в июле—августе практику на одной из астрономических обсерваторий. Поскольку я собирался заниматься физикой Солнца, меня определили на практику на горную станцию в предгорьях Кавказа под Кисловодском. Туда же был направлен и Полянский.
Поскольку это важно для понимания наших отношений, которые привели к откровенности Володи и к его рассказу, несколько слов о самой станции и обстановке на ней. Станция была создана за несколько лет до этого двумя энтузиастами Мстиславом Гневышевым и его женой Раисой. Станция стояла совершенно обособленно – на добрый десяток километров вокруг не было никакого жилья. Гневышевы были настоящими подвижниками и вложили в создание этой станции огромное количество сил. Она была их любимым и единственным детищем, и они были ревнивы, как всякие любящие родители. Последнее обстоятельство, конечно, делает им честь, но оно не облегчало жизнь тем, кто вынужден был с ними работать. Характер у них обоих был далеко не легким, особенно, у Раисы, и мы, к сожалению, очень скоро в этом убедились.
Впрочем, постоянно работали там кроме самих Гневышевых только двое. Женщина среднего возраста, которая занималась хозяйством, включая корову, кур и небольшой огород. И молодая женщина, которая была «прислугой за все» – т.е. лаборантом, горничной и уборщицей.
Из-за хозяйственных дел и возникли наши с Володей проблемы в отношениях с Гневышевыми. Дело в том, что они заставляли нас заниматься именно этими самыми делами – косить траву для коровы, копать огород, собирать в небольших распадках и носить на станцию сухие сучья кустарников на дрова. Сейчас я понимаю, как трудно было Гневышевым поддерживать свое любимое детище в рабочем состоянии, и как нужна им была любая помощь. Но тогда в самомнении молодости мы с Володей этого не понимали и считали, что мы «не для того приехали на станцию, чтобы пасти корову». Это и стало причиной нашего конфликта с Гневышевыми. Чуть отвлекаясь в сторону, замечу, что этот конфликт мог кончиться для нас весьма печально. Они грозили отослать нас обратно с соответствующим письмом в деканат и, боюсь, с соответствующими последствиями для нашего пребывания в Университете. То, что это были не пустые слова, подтвердилось уже осенью, когда они пожаловались-таки в деканат, и нам пришлось пройти там через очень неприятные беседы. К счастью, все обошлось.
Но «вернемся к нашим баранам». Недовольство отношением к нам и необходимостью делать «черную» работу, естественно, нас с Володей сблизило. Гуляя вокруг станции по травянистым, лишенным древесной растительности холмам, мы костерили Гневышевых, выплескивая накопившиеся раздражение и обиду. Это помогало нам «выпустить пар» и приготовиться к очередному неприятному разговору. Даже больше, чем это. Мы договорились, что в любом таком разговоре мы будем стараться сдерживать друг друга. Если в ходе упреков, обвинений и угроз в наш адрес я начинал заводиться, и Володя видел, что я вот-вот скажу в ответ что-нибудь слишком резкое, он наступал мне на ногу (мы обычно сидели рядом на небольшой скамье, а Мстислав, или чаще Раиса, сидели через стол напротив), или незаметно толкал меня локтем в бок. Когда готов был сорваться он, я поступал точно так же. Думаю, что именно благодаря этой «взаимовыручке» мы и избежали высылки со станции. Но это же способствовало и нашему сближению. Гуляя по окрестным холмам, мы от общего трепа и ругани в адрес Гневышевых постепенно все больше переходили к откровенным рассказам о себе. Я к тому времени уже побывал в нескольких серьезных турпоходах от Алтая и Фанских гор летом до Кольского и Архангельской области зимой. Так что мне было, что рассказать. Ну а Володя… Сначала я узнал, что он десять лет провел в сталинских лагерях. Его рассказы об этом периоде жизни и о нравах «архипелага», возможно, достойны отдельной повести. Но все это со страшной правдой уже описано Солженицыным, Шаламовы, Рубцовым и другими.
Мы же подходим к моменту, когда Володя рассказал мне про пляжный батальон. Помню, как мы сидели на своем любимом месте на небольшом заросшем травой холмике. Справа – заходящее солнце, слева метрах в ста – купол башни солнечного телескопа. И Володя начал свой рассказ. Не было никаких преамбул вроде «Вот я тебе сейчас расскажу…» или «Ты знаешь, что со мною было…». Он просто перешел от одних воспоминаний к другим, а начав рассказывать, сам погрузился в череду прошедших событий и продолжал достаточно четко держать канву. Позже, вспоминая этот вечер, я подумал даже, что, возможно, многие годы он неоднократно проживал в мыслях этот этап своей жизни (по крайней мере, его начало) и проговаривал про себя свой рассказ, но до того вечера на горной станции так и не решился произнести его вслух. Впрочем, возможно он рассказывал эту историю в лагерях. Но об этом мне ничего не известно, да и были ли еще в тот момент живы те слушатели…
Мы просидели часов до одиннадцати ночи. Вернувшись на станцию в свою крошечную комнатенку (кровать, маленький стол и несколько гвоздей на стене в качестве вешалки), я собирался, как обычно, написать несколько строк в дневник. Да, я тогда вел дневник. В основном там были откровения о моих переживаниях с девушками и сжатые описания моих турпоходов. Но в тот вечер я находился под сильным впечатлением трехчасового рассказа Володи. И мне вдруг захотелось кратко записать основные вехи этого рассказа. Но кратко не получилось. Поскольку все описанные сцены стояли у меня в памяти, я невольно включился в последовательное изложение всей череды страшных событий. Я просидел до глубокой ночи и исписал до конца весь блокнот своего дневника. К счастью, писчая бумага на станции имелась, чего нельзя сказать о многом другом.
Мне хотелось, конечно, услышать продолжение рассказа. Но я не хотел напоминать Володе сам, ожидая инициативы от него. И я не ошибся. Уже следующим вечером, когда мы гуляла вокруг станции, он безо всяких предисловий вернулся к событиям тех дней. И потом возвращался еще несколько вечеров. Придя затем в свою коморку, я каждый раз садился и записывал продолжение страшной истории. Потом его рассказ как-то сам по себе угас. Похоже, он не хотел подробно говорить о ее последней главе. Возможно, там были вещи, о которых ему неприятно было вспоминать. Как бы то ни было, мы вернулись к обычным разговорам. И больше к теме пляжного батальона не возвращались.
По возвращении в Москву мы довольно быстро отдалились друг от друга. Я был занят подготовкой трудного похода на Кольский полуостров в январе 1958 года, а у Володи были, видимо, свои проблемы. Исписанный блокнот и толстая пачка бумаги легли в стол, и я о них почти забыл. Со временем они перекочевали со мною сначала из деревянного дома без удобств в пятиэтажку, а потом и в приличную квартиру, оставаясь в папках где-то среди множества других бумаг, писем и фотографий, до которых, скорее всего, у меня уже никогда не дойдут руки.
Лишь недавно, встретив мою бывшую «одногруппницу», я узнал, что Володя умер уже несколько лет назад. И тогда я вдруг вспомнил нашу жизнь на горной станции и страшную историю, которую мне поведал Володя. И мне захотелось, чтобы об этой истории, дающей представление о том, какой ужасной была та война, особенно в ее первый месяц, узнали другие. И я достал блокнот и листы бумаги, исписанные более шестидесяти лет тому назад…
ТРАГЕДИЯ ПЛЯЖНОГО БАТАЛЬОНА
В 1941-м году Володе было девятнадцать лет. За два года до этого он окончил школу и собирался поступать в Университет. Но трудная жизнь в те предвоенные годы повернулась иначе, и он попал на двухлетние курсы в военное училище. Он закончил курсы и получил звание младшего лейтенанта в мае сорок первого и немедленно был направлен в войсковую часть. Там его назначили командиром отделения. Но отделением он командовал совсем не долго. По причинам, о которых я не знаю и которые, как мне кажется, были не очень понятны и самому Володе, командир батальона перевел его к себе в штаб. Я не очень уверен, что группа людей, которая была вокруг комбата во главе батальона, действительно, называлась штабом. Но это и не важно. Важно, что Володя был почти все время около комбата и потому стал свидетелем всей драмы человеческих отношений, которая развернулась в руководстве батальона, когда случилась беда.
В последние дни мая их батальон поставили на охрану границы.
Володя подробно описал мне «топографию» расположения батальона. Он упоминал ее отдельные элементы кусками в разных частях своего рассказа. Поскольку это важно для понимания развития дальнейших событий, опишу всю картину здесь так, как она, в конце концов, сложилась в моем представлении и я ее записал. Фамилии я запоминаю плохо поэтому не гарантирую точность. Но думаю, что это и не важно.
Батальон стоял у самой границы. Граница проходила по небольшой речке Чежне. Река была спокойной, не слишком широкой, метров 20—30 и не слишком глубокой. Но все-таки, в середине реки было, как говорится, «с ручками». Текла она в этом месте примерно с юга на север. Считалось, что именно по реке и проходила граница. Возможно, она на самом деле проходила и несколько западнее, но западный берег реки был низким и на добрый десяток километров в ту сторону тянулись болота. На болотах рос густой кустарник и отдельные островки деревьев. Говорили, что болота непроходимы и что только старожилы из местных жителей знают немногие тропы. Как бы то ни было, достаточно было одного взгляда с правого более высокого берега, чтобы понять, что ни пехота противника, ни какая бы то ни было техника в этом месте с запада появиться не могут.
Правый берег был относительно высоким. От реки постепенно поднимался пологий песчаный склон, и метрах в тридцати от воды появлялись первые сосны, а дальше уже начинался прекрасный сосновый бор. Насколько далеко он простирается на восток никто не знал. Да и не интересовался – всех устраивала достаточно теплая вода в реке и хоть и не очень большая, но все-таки полоса песка вдоль воды. Может и не пляж в Сочи, но для данной ситуации – прекрасно.
В батальоне было три роты. Первая располагалась слева, вторая – в средине и третья – справа. Общая длина участка границы, отведенного батальону, была около пяти километров. Этот участок ограничивали две асфальтовые дороги, идущие перпендикулярно границе с востока на запад. На них было два моста через Чежну. Каждому взводу и каждому отделению был выделен участок и там, где голой песок переходил в небольшой кустарник, а потом в лес, бойца отрыли свои стрелковые ячейки и траншеи. Эдакая пятикилометровая цепочка ям в песке, где бойцам и надлежало сидеть в ожидании событий.
В этом месте рассказа я спросил Володю, зачем нужно было держать много сотен бойцов вдоль участка границы, где, по его словам, возможность появления противника была исключена.У меня были и другие вопросы, но я ограничился только этим.Сейчас, прочитав много книг об ужасах начала войны и ее первых недель, я понимаю всю наивность моих вопросов. Естественно, Володя ничего ответить не мог. «Так было» – все, что он мог мне сказать.
Батальону были приданы четыре орудия. Володя мало что о них знал. Они располагались на участке третьей роты в паре километров вниз по реке от штабного блиндажа, где Володя находился большую часть времени. Блиндаж располагался примерно посередине участка второй роты в десяти – пятнадцати метрах вглубь бора. Поскольку погода стояла жаркая, блиндаж был построен, скорее, на случай особой ситуации, в которую, правда, никто всерьез не верил. Рядом с блиндажом между сосен был натянут большой парусиновый тент, под которым стояли два стола. Вокруг первого стола стояло несколько стульев, а возле второго – две больших скамьи. Там и проходили все штабные разговоры и там же все, кто был при штабе, ели.
Первые три-четыре дня все были заняты обустройством позиции. Рыли стрелковые ячейки, траншеи, строили блиндажи. Каждая рота производила утреннее и вечернее построение. Командиры рот каждый вечер приходили с докладом к комбату. Замполит, майор Свитов, каждый день проводил политбеседу в одной из рот.
Бойцы все чаще стали пользоваться всеми преимуществами прохладной воды в жаркий день. Сначала купались в реке только утром после подъема, как бы – утренняя зарядка с водными процедурами. Но потом все чаще стали заходить «окунуться» и в течение дня. Володя своими глазами наблюдал этот процесс только во второй роте в пределах видимости от штаба, но как выяснилось, события развивались таким же образом и в третьей роте, и на других участках второй роты.
Лишь в первой роте положение было несколько иным. Командир роты, капитан Круглов, строжайше запретил в своей роте дневные купания. По этому поводу у него с комбатом состоялся один из острых разговоров. Володя слышал часть этого разговора:
– Что происходит, комбат?
Круглов сделал движение рукой в сторону реки. Штаб отделяла от полосы песка лишь группа деревьев, поэтому купающиеся в реке были хорошо видны. А на самом песке были видны несколько загорающих бойцов.
– У нас что, пляжный батальон? Смотрите, распустите людей, комбат.
– — Бросьте, капитан. Почему людям в такую жару не искупаться и не позагорать? С позиции они не уходят – до ячеек два десятка метров. И все ведь спокойно. Чай не война. А случится что – мигом приструним.
– — Не оказалось бы поздно, комбат, если случится.
– — Не каркайте, капитан. Да и разве лучше, если они в лес побредут – в лесу вон ягод полно.
– Володя сказал, что черники и земляники в бору было, действительно, очень много.
– На этом разговор и закончился, но Володя понимал, что он стал свидетелем маленького эпизода конфронтации между этими двумя людьми, которая длилась уже достаточно давно. Круглову было за сорок. Володя знал, что у него была какая-то история в прошлом. Подозревал, что Круглов сидел. Это косвенно подтверждалось и тем, что в таком возрасте он был всего лишь капитаном. Хотя воевал в Красной Армии еще в Гражданскую. По характеру он был молчалив, пожалуй, даже угрюм. И держался обособленно.
– Комбат был больше, чем на десять лет, моложе капитана. Он получил майора лишь пару месяцев назад, закончив высшие курсы для офицеров, и впервые командовал достаточно большим подразделением. Вероятно, замечания Круглова задевали его самолюбие. Этим и объясняется его, часто болезненная, реакция на эти замечания, даже если они были по делу.
– Описанный разговор состоялся где-то в середине июня. В последующие дни ничего принципиально не изменилось. Хотя, конечно, купающихся и принимающих солнечные ванны постепенно становилось все больше. По словам Володи, почти весь день на песке были видны фигуры полуголых людей. Так продолжалось до страшного дня 22 июня.
– Рано утром в ту роковую субботу со стороны правой асфальтовой дороги раздались выстрелы. По словам Володи, все они вскочили, но спросонья не могли понять, что происходит. А выстрели прекратились довольно быстро.
– Все стояли около штабного блиндажа и прислушивались. Но было тихо. Слышался лишь утренний крик птиц. Сквозь деревья виднелись небольшие группы красноармейцев, стоящих у берега. Было очевидно, что они тоже прислушиваются и пытаются понять, что случилось.
– Здесь Володя заметил, что, конечно, комбат должен был бы находиться в блиндаже. Вызывать людей и там разговаривать с ними наедине. Но чисто по-человечески понятно, что заставить себя спуститься и сидеть в пахнувшем сырой землей блиндаже, когда наверху сосновый лес с запахом хвои и легкий ветерок, было очень трудно. Поэтому все дальнейшие разговоры происходили там же, под тентом, и их слышали все присутствующие. Вот почему Володя мог их мне описать.
–
– Неужели война? – спросил кто-то.
– Нет, наверное, учения. – ответил замполит. И добавил – Надо позвонить в штаб полка.
Комбат немедленно вызвал одного из телефонистов, которые располагались недалеко здесь же у кромки леса. Телефонист спустился в блиндаж и начал крутить ручку полевого телефона. Стоявшие снаружи ждали. Большинство нервно курили. Телефонист появился минут через десять.
– Нет связи.
– Как нет? Пробуйте еще.
– Я много пробовал, товарищ майор, но все глухо.
– Пробуйте еще.
Было видно, что комбат растерян. Всем было ясно, что, если телефонист десять минут безрезультатно крутил ручку телефона, то дальше ее крутить бесполезно. Просто, комбат не знал, что делать.
Еще через десять—пятнадцать минут телефонист появился вновь. Конечно, с тем же результатом. За эти минуты комбат, видимо, уже слегка пришел в себя.
– Возьмите напарника и пройдите по линии. Проверьте провод.
Через несколько минут два телефониста вышли на лесную дорогу и двинулись на север.
Здесь надо отвлечься от описания драматических событий (впрочем, в первый момент их драматичности по словам Володи еще никто полностью не понимал) и продолжить экскурс в область топографии.
Как я уже упоминал, батальон занимал участок границы вдоль реки длиной около пяти километров между двумя радиальными асфальтовыми дорогами. В лесу примерно параллельно берегу, то удаляясь вглубь леса на тридцать—сорок метров, то приближаясь к его кромке, шла очень плохая дорога. Пока стояла сухая погода по ней еще можно было проехать. Именно по ней крупные кони протащили четыре приданных батальону орудия. Но их удалось транспортировать от правой радиальной дороги только до позиции третьей роты (ближайшей к этой дороге) – дальше это было не под силу даже крепким битюгам, поскольку по мере продвижения вверх по реке лесная дорога становилась все хуже и хуже. Орудия стояли в лесу у его кромки. От них хорошо просматривался большой участок реки и болота за ней. Вот только стрелять там было не в кого. Лошади паслись на небольшой поляне чуть глубже в лесу. Артиллеристы также расположились в лесу рядом с орудиями.
Штаб полка находился в деревне примерно в километре восточнее моста на правой асфальтовой дороге. Деревня была вытянута поперек этой дороги с юга на север и начиналась метрах ста от нее по другую сторону от батальона. На левой асфальтовой дороге в пределах десятка километров никаких деревень не было.
Прошло около двух часов. Телефонисты еще не вернулись. Но неожиданно появился капитан Круглов. Он доложил комбату (но Володя и остальные члены штаба были рядом и все слышали), что по его дороге вглубь нашей территории сплошным потоком идут войска. Немецкие. Танки, самоходки, грузовики с пехотой. Только техника. Едут не быстро, но поток кажется бесконечным. Капитан сказал, что с группой своих бойцов наблюдал из леса за дорогой в течение получаса. Ни начала, ни конца колонны он не видел.
– Неужели все-таки война? – вновь спросил кто-то.
И вновь замполит решительно сказал
– Нет, это, конечно, учения.
Круглов хотел что-то возразить, однако в последний момент удержался. Но Володя видел, что он с трудом себя сдерживает. Володя и раньше замечал, что капитан с трудом переносит замполита. Если догадка Володи о прошлом Круглова была правильной, то понять последнего был можно.
Прошло еще два часа. Наступило позднее утро. По-прежнему было безоблачно, и день обещал быть очень жарким. Телефонисты еще не вернулись. В девять комбат вызвал командира взвода из второй роты и приказал ему:
– Возьмите двух бойцов и пройдите по телефонному кабелю до дороги. Подойдете к дороге – будьте осторожны. Из леса не высовываться. Телефонисты не вернулись.
День набирал силу. Некоторые бойцы на берегу снова стали купаться. Володя и остальные штабисты был у блиндажа. Тут же был и капитан Круглов. Разговоров почти не было – в воздухе висело напряженное молчание.
Внезапно Володя заметил, что все стоящие у штаба стали прислушиваться. Откуда-то с востока, далеко из-за леса, доносился шум. Лес сильно скрадывал звук, поэтому понять, что это за шум, было трудно. Но все больше казалось, что это – артиллерийская стрельба.
– Все-таки, война – сказал капитан.
– Могут быть и маневры с учениями – ответил замполит.
– Не похоже. Зачем столько немецкой техники и солдат на учения? А вот на то, что бой там идет, похоже. Там километрах в десяти по дороге как раз стоит батарея, приданная нашей дивизии. Вот они и схлестнулись огнем с немцами.
– Товарищ капитан, не поднимайте панику. Стрелять могут и на учениях. А сколько немецких войск в них должны участвовать, нам с вами знать не положено.
Было видно, что капитан снова хотел что-то возразить. Очевидно, тон замполита капитана раздражал, и он с трудом сдерживался. Однако, этот спор был прерван совершенно драматическим образом. На лесной дороге появились командир взвода и двое бойцов, посланных вдоль телефонного кабеля. Они еще не успели сказать ни слова, но тем, кто был у штаба, стало ясно, что случилось нечто очень плохое.
По словам Володи, командир взвода пытался доложить по форме комбату, но не мог. Он дрожал, задыхался и заикался. Сказывалось огромное нервное напряжение, да еще, вероятно то, что они часть пути бежали. Оба бойца молчали, но было видно, что они в таком же состоянии. Понять их можно – то, что они увидели, они увидели первый раз в жизни.
Постепенно из сбивчивых фраз командира взвода картина становилась ясна. По правой дороге по-прежнему идут сплошным потоком немецкие войска. Помня приказ комбата «не высовываться», они подползли к краю леса у обочины дороги и увидели обоих телефонистов, лежащих в неестественных позах на безлесной полосе. В том, что они мертвы, не было сомнения. Вылезать на открытое место разведчики побоялись. Они смотрели на тела телефонистов, но никаких движений, или других признаков жизни заметно не было. Да и нелепые позы говорили о смерти.
Разведчики ушли. Несколько минут висела грозная тишина. Каждый, видимо, пытался осмыслить для себя открывшуюся страшную правду. Тишину нарушил капитан Круглов:
– Так что будем делать, комбат?
Все невольно посмотрели на комбата. Было очевидно, что он растерян. Связи со штабом полка нет. Перед фронтом батальона противника нет. На курсах поведению в такой ситуации его не учили.
Наконец, он взял себя в руки. Голос его вдруг стал более жестким:
– У меня есть приказ оборонять этот участок границы. Другого приказа у меня нет.
Все почувствовали, что это – команда. Похоже, что Круглов хотел что-то сказать. Но промолчал. Снова повисла напряженная тишина.
Наконец комбат приказал ординарцу:
– Вызови ко мне командира третьей роты.
И к Володе:
– Позовите старшего лейтенанта Симченко.
Симченко командовал второй ротой. Его землянка была всего в двухстах—трехстах метрах от штаба вниз по реке. А до расположения третьей роты надо было идти около километра. Комбат повернулся к Круглову и замполиту:
– Придут командиры рот, будем решать, что делать.
Конечно, сказал Володя, комбат не обязан (и даже не должен) проводить совещания и голосования. Ведь он, и только он, отвечает за судьбу батальона. И в конечном итоге все решает его приказ. Но посоветоваться со старшими командирами батальона он, конечно, может. Однако в этой ситуации слова комбата стали еще одним подтверждением того, что он растерян.
Пришли командиры второй и третьей рот. Вместе с замполитом и капитаном Кругловым они сели за стол под навесом. Во главе стола сел комбат. Володя и еще три – четыре человека сидели за другим столом и напряженно ожидали результатов совещания.
Но совещание так и не началось. Вернее, началось с нескольких слов, которые успел сказать комбат, когда случилось самое страшное. Слева выше по реке послышался гул самолетов. Он быстро приближался. Все вскочили. И тут раздались пулеметные очереди. Все бросились к кромке леса, чтобы увидеть, что происходит. То, что они увидели, было ужасно. Вправо вниз по реке прямо над водой на бреющем полете уходили два штурмовика с хорошо видными черными крестами на фюзеляже, а внизу на песке лежали несколько десятков тел. Некоторые были неподвижны, другие еще судорожно двигались. А справа, из расположения третьей роты, снова послышались звуки тяжелых пулеметов.
На какое-то время всех находившихся у штаба охватило оцепенения. Володя говорил, что он не может сказать, сколько оно длилось. Может секунды, а может, и минуты. Тишину разорвал Круглов. Он громко выругался, помянув чью-то мать.
– Я в роту – крикнул он и бросился бегом по лесной дороге.
– Вы тоже в свои роты – хрипло приказал комбат. Оба командира рот быстро ушли.
Оставшиеся стояли у края леса и смотрели вниз на страшную картину. Некоторые из лежавших на песке полуголых людей вставали. Часть двигалась нормально, а часть – согнувшись, хромая, держась за живот, или за ногу. Было очевидно, что они ранены. К ним от траншей и ячеек бежали бойцы в форме. Одни стали поддерживать раненых и помогать им дойти до цепочки ячеек, другие – наклонялись над телами, все еще лежащими неподвижно. Через некоторое время стоящие у штаба увидели у воды батальонного фельдшера Гуреева. Вскоре в толпе, образовавшейся на берегу, заметили и одну из его помощниц – санитарок.
