скачать книгу бесплатно
Странненький
Сергей Ост
Весна 2014 года. Студент Артём, отчисленный с факультета философии, возвращается домой, на Донбасс. Пытаясь разобраться в происходящих вокруг событиях он и сам не замечает, как незаметно становится ополченцем с позывным Юниор. В первом же боевом столкновении с ним происходит странный случай, после которого он открывает в себе необычные способности: вступать в контакт с метафизическими феноменами и служить проводником их воли. Пока он пытается разобраться в себе и понять, как ему теперь жить, за ним начинается настоящая охота со стороны тех, кто хочет использовать его дар в разгорающемся конфликте.
Сергей Ост
Странненький
Считать сие, яко не бывшее
Пост № 1
Админ, привет!
Кидаю этот пост в предложку без особой надежды. Хочешь – ставь, не хочешь – удали. Судя по тому контенту, который ты размещаешь в этом паблике, у моей истории есть шанс. Твои подписчики такое любят. Хотя могу ошибаться.
Мы не знакомы лично, но, помнишь, ты публиковал про наш выпускной, после которого мы замутили пострелушку? Какой-то дрищ из команды противника засадил мне тогда клюквой в ухо. То был мой первый и последний опыт участия в страйкбольной движухе. Я как чувствовал, что ещё «наиграюсь» в это досыта.
Наверное, не помнишь уже, давно было. И про то, как банил меня на месяц, за коммент, в котором я назвал одного из модеров жабомозглым тупым юзером. Это после того, как он случайно удалил тред с моими фотками. Я их выкладывал целый час, а он… Тоже не помнишь, небось. Дела давно минувших дней. Я не в обиде, если что. Честно, вспоминаю сейчас свои древние опусы, и немного стыдно. Какая ерунда меня тогда занимала. Всё наше поколение занимала.
Ладно, отставить пустой трёп не по теме. В общем, на твоё усмотрение. Если сочтёшь стоящим – можешь подсократить или опустить какие-то места. Я понимаю, что мой рассказ выглядит как бред не очень здорового человека. Есть немного. Я всегда был, скажем… странненький. Меня и учителя, и одноклассники так называли. Но не с глумом, а так, кто с опаской, кто с какой-то скрытой завистью. Как будто моя странность была сверхспособностью, которой просто нужно было суметь найти применение. Сегодня детей со странностями не принято так называть, теперь они все особенные. Вот и я из-за своих периодических ступоров и оцепенений был в их глазах «особенным».
Ни мне, ни им не дано было узнать, чем эти мои особенности однажды обернутся.
Всё, вступление закончил, сама история ниже. Только не стебись раньше времени. Это всё чистая правда.
***
В апреле 2014 года меня отчислили со второго курса Южного Федерального университета. Не за неуспеваемость – долг у меня, правда, имелся, как и у половины группы, но все попытки пересдачи я ещё не исчерпал. А вот материальные возможности у моей семьи оказались исчерпаны. Как иностранный студент я поступил по контракту, и за учёбу нужно было регулярно отстёгивать немалые деньжата.
Если на первом курсе всё было без проблем, то на втором всё сильно усложнилось. Бате пришлось бросить шахту, где добыча ушла в крутое пике вместе с зарплатами, и выйти на пенсию. Вместе с регрессными выплатами, её с трудом хватало на текущие расходы семьи и обучение старшей сестры. Мама, нянечка в детсаду, особым вкладом в семейный бюджет похвастаться не могла. Ну а я… Уезжал в надежде найти в Ростове серьёзную подработку, зацепиться и стать на ноги. В реальности только наделал долгов по дурости.
В общем, с перечислением оплаты за второй семестр мы тянули до последнего, но так ничего и не наскребли. Против кредита батя пошёл на принцип, упёрся – ни в какую. Если б я в политех пошёл – другое дело, но мою специальность он считал бесполезной, и вроде как, даже постыдной. Всё попрекал меня, мол, дурачок, почему в Луганск или Донецк не поступил. Ближе добираться. Дешевле. А может и на бюджет бы смог (это вряд ли). Проблем бы не знал. Сглупил – сам теперь и выкручивайся. Я и выкручивался, как мог. То есть стоически забил, конечно. Как и подобает юному философу, по совместительству – раздолбаю.
Нужно сказать, что при поступлении я был единственным студентом с Украины на потоке. Африканцы были, китайцы были, были из Приднестровья. А с Украины, насколько я знаю, только я. В те времена для украинцев было уже не комильфо учиться в России. Поступить в Киев или Харьков – отлично, в Европу – престижно. Нашёлся только один альтернативно одарённый из Новошахтёрска, кому это показалось годной идеей.
Я.
Родителям я живо обосновал решение тем, что в Ростове живёт наша родня, у которой я могу остановиться. Буду под присмотром, так сказать. Сработало.
Пояснять свои мотивы мне не хочется – всегда найдутся те, кто готов охаять чужое мнение, – но придётся. Ну, вот представьте, русский для вас родной язык, на котором вы думаете. А философию вам придётся изучать на другом. То есть бытие называть буття, познание – пiзнання, а общество – суспiльство. Нет, что ни говорите, при всей певучести и красочности малороссийского наречия, для философии оно не очень подходит, так же, как считается, не подходит немецкий для объяснений в любви, а китайский – для того чтобы стать языком международного общения.
Говоря проще, как и любому юнцу, мне не хотелось напрягаться – вникать и осваивать лишнее. Хотелось провести следующие четыре года с минимальными энергетическими затратами мозга. В этом не было ни капли политики или сознательного выбора идентичности. На Донбассе с этим вообще мало кто заморачивался. До Майдана.
Майдан.
Мне кажется, самые ранние неполадки в сознании я зафиксировал именно в конце 2013 года, когда в центре Киева начались первые протесты, на которые силовики как-то неожиданно жёстко отреагировали. К тому моменту у меня уже давно не повторялись эти детские приступы оцепенения, когда минуты текут, а ты с выпученными глазами всё смотришь в одну точку. А тут, сидя в прихожей моей ростовской тётки, я поймал себя на мысли, что белки моих глаз будто парализованы, и что мне тяжело двинуться с места. Я сам себе напомнил хамелеона, замершего на ветке в ожидании добычи. Сравнение было настолько образным, что вывело меня из оцепенения. Я стряхнул с себя морок, выключил телевизор, и снова занырнул с головой в студенческую жизнь.
Вынырнуть пришлось, как я уже говорил, в апреле, когда после безуспешных попыток добиться отсрочки оплаты, мне вернули в деканате документы. Нужно было идти в миграционку, улаживать формальности. После того, как альма-матер от меня избавилась, мой правовой статус поменялся, и не получив нужные разрешения для проживания, я оказался бы вскоре нарушителем с перспективой депортации. Мне такая перспектива ни разу не улыбалась, и я, естественно, навострил лыжи домой. Ехал на вокзал с сумками, разглядывал цветущую Пушкинскую, любовался фасадами Большой Садовой. И помыслить даже не мог, что покидаю Ростов вовсе не на недельку и не на месячишку. Что пока я шагал сквозь туман вечеринок и романтических похождений, мир необратимо менялся и менял всё, что неосторожно касалось темы Украины.
Облачный силуэт в небе, напоминавший фигуру строгого хмурого мужчины, угрожающе наклонился, как будто всматриваясь в моё безмятежное лицо. Краем сознания уловив какое-то искажение восприятия, я не придал этому значения – меня переполняла влюблённость в прекрасную и пока недоступную девушку, в ростовские купеческие особняки, в потоки свежести, наплывающие с левого берега Дона. Студента сверхъестественным не проймёшь.
***
Ночь отъезда прошла в нервотрёпке. На границе особенно долго досматривали документы и багаж, причём с обеих сторон. Поспать толком так и не удалось – так, забыться ненадолго. Автобус оставил меня на вокзале совсем ранним утром – когда уже сереет, но всякий скажет, что покамест ещё продолжается ночь. Поёживаясь от прохладных порывов, я двинулся пешком домой, и когда почти дошёл, мимо стали проноситься шахтные автобусы, подбирающие первую смену. Мы жили на краю рабочего посёлка, у самого выезда из Новошахтёрска, куда вела длинная как кишка и прилично ушатанная дорога. Двухэтажный дом, покрашенный оранжевой выцветшей краской, утопал в цветущих абрикосах. Я хотел уже нырнуть в него, морально готовясь получать мзды от родителей не по телефону, а лично, но услышал свист и огляделся. Чуть дальше за краем посёлка, на выезде к трассе, метрах в ста, примыкая к посадкам по обе стороны дороги, была навалена какая-то куча хлама, стояли пара машин и бродили несколько человек. С оружием, тип и модель которого мне трудно было рассмотреть. Один из них жестом руки пригласил меня подойти к ним. Первым позывом было юркнуть во двор и скрыться за спасительной дверью, но всмотревшись в подсвеченные ранними лучами силуэты, я узнал в одном из них своего старого друга, Саню Мигулина, который играл в нашей школьной рок-группе на басу. От души отлегло, и я резвым шагом приблизился к ним.
Пятеро. Все нервные. Трое вооружены только хмурыми выражениями лиц, остальные охотничьими карабинами. У самого старшего с виду – на шее бинокль, к которому он поминутно приникал глазами, всматривался вдаль, шевеля при этом губами. Вся картина кустарной баррикады из шин, досок и мешков с песком выглядела как-то гротескно и нелепо, а в поведении мужчин сквозила неуверенность.
– Здорова, Артём! Есть курить? – Мигулин пожал мне руку, приобняв за плечи.
– Не-а, завязал. А шо ты тут делаешь?
– Дежурю на блокпосту.
– О как. Это шо? И зачем?
Саня слегка наклонил голову, щурясь от солнца, и оценивающе смерил меня взглядом:
– Да правосеки обещались нагрянуть. Повоспитывать нас. А мы решили, шо в нашем городе им делать нечего.
– Какие ещё правосеки?
– Ты шо, с луны свалился? Телевизор смотришь? Майдан. Янука скинули. В Харькове, Донецке и Луганске восстание против майданных властей.
Я был немного огорошен. Как-то пропустил, что всё зашло так далеко.
– Да слышал про Янука. И про Крым.
– Ну а шо тогда прикидываешься… Эх, плохо дежурить без курева. А ларёк ещё не скоро откроется.
– Сань, так я не понял, а вы-то, шо тут делаете?
– Это кто такой любопытный тут выискался. Ты шо, за Турчина и Яценюка? Майданутый?
Я был не готов к такому наезду и впал в ступор, не зная, что ответить.
– Митрич, да остынь, он наш, нормальный, друг мой. Не выспался, наверно. Не отдупляет пока. Тём, шо с тобой, бухал вчера?
– Я из России только приехал, – выдавил я. – Иду с вокзала. Вообще не в курсе, шо происходит.
– Из России? – оживился мужик лет пятидесяти, которого звали Митричем. – И шо там у вас говорят? Примут Донбасс в состав?
Я призадумался. Что-то смутно я, конечно, слышал, и про референдумы, и про захват администраций, но всё это как-то текло мимо меня. Однако рядом находилось двое вооружённых людей и, отвечая на их вопросы, нужно учитывать этот фактор. Такие могут спросить за небрежно подобранные слова.
– Я не в курсе, если честно. У нас в универе об этом особо не говорили. Это пенсионерки на лавочках, которые в телевизоре живут, те всё знают. А так-то народ своими делами занят, на новости старается не залипать.
Митрич переглянулся с другим мужиком, худощавым, усатым, в униформе охотника или рыбака. Казалось, что глаза его подведены синим химическим карандашом – такое бывает, когда въедающуюся в поры угольную пыль регулярно не отмывать до конца.
– То есть, всем побоку? – уточнил он.
– Типа того, – признался я, пожав плечами. – Но вы на моё мнение не смотрите, я и насчёт Крыма тоже никогда б не подумал, а оно вон как случилось.
Митрич долго пристально смотрел мне в глаза, изучая, как кажется, моё нутро. Никаких косяков за собой я не видел, поэтому глаза не отвёл и не опустил.
– На то и надежда, – проронил он, наконец, и отвернулся. – Шо как с Крымом получится.
В разговор включился ещё один из группы, до этого молчавший:
– Так у тебя точно нету курить?
Я подтвердил:
– Точно.
– Ладно, иди тогда, куда там ты шёл.
Мигулин кивнул мне:
– Пока, Тёмка.
– Пока.
С облегчением я побрёл к подъезду, пытаясь осмыслить, что вообще происходит в моём родном городе. Но так и не доосмыслил, потому что за порогом мгновенно вспыхнул ожидаемый скандал, к которому я из-за неожиданной встречи на блокпосту оказался вдруг не готов. Моему возвращению не обрадовались – и это ещё мягко сказано. Отец применил в речи такие мощные заповедные фразеологизмы, что мне хотелось или ударить его, или убежать. Я терпел пятнадцать минут, пока мать оставалась дома, но когда она ушла на работу, решил прервать поток бесконечных попрёков единственным доступным способом – покинув дом.
Пришлось разорить свою ещё в детстве заготовленную заначку. В качестве тайника я использовал толстый справочник, которым никто никогда не пользуется. Снаружи он был цел-целёхонек, а внутри, глубже текстовых полей, я когда-то бритвой вырезал сердцевину страничек. В получившемся пустом пространстве я, будучи старшеклассником, прятал сигареты и прочий нехитрый скарб подростка, обладание которым не хотел афишировать. Внутри ждали своего часа несколько гривен и початая пачка сигарет без фильтра. Сам не знаю, зачем я её хранил после того, как бросил, быть может, именно на такой случай.
– В шахту полезешь, – пообещал батя, когда я обувался. – Сам себе на учёбу зарабатывай. – Или в бурсу иди, там дураков бесплатно учат.
Бурсой у нас обычно называли училища, техникумы или колледжи, где можно было получить рабочую специальность без особых проблем. Сам он, кстати, именно бурсу в своё время и закончил, поэтому фиаско, которое я потерпел, видимо, больно ударило по его собственным, когда-то нереализованным мечтам о вышке, которые он неосознанно переносил на меня.
Стало обидно и горько, ведь чисто формально, моей вины в отчислении не было. Это он не выполнил своих обязательств – но глупо ставить ему это в вину, в конце концов, он просто такая же жертва обстоятельств, как и я.
– Да уж как-нибудь разберусь, – процедил я, прикрывая дверь. Ничего, он отходчивый, но ему нужно время. И мне нужно было время, чтобы понять, куда теперь себя применить. День, два, неделя или месяц – сколько понадобится, чтобы мозги и нервы пришли в порядок и согласованность между собой.
Я быстрым шагом двинул к блокпосту. Саня Мигулин, завидев меня издали, приветственно махнул рукой. Приблизившись, я достал пачку и протянул её Митричу, которого признал за старшего:
– Такие пойдут?
– В музее откопал? Пойдут конечно.
– Почти в музее, – буркнул я. – Помощь нужна какая?
Митрич призадумался, переглянулся с другими.
– Та не помешает. Нам щас любая помощь не помешает. Если есть охота, сбегай, купи похавать. Тушёнки пару банок, вермишель быстрорастворимую на каждого по паре пакетов. Только острую не бери, у меня от нее гастрит просыпается. Лучше куриную. Ну и сижек можешь сразу блок взять, нам твоей пачки на час.
– Понял.
– Понял – то хорошо. Но ты сам себе и нам объяснись. Ты вообще за кого?
Я впал в ступор, не способный подобрать правильный ответ, но усилием воли заставил себя встряхнуться.
– А вы сами-то, точно знаете, за кого? Я пока ничего не понимаю. Но Саня – мой друг. Я не знаю, за кого надо быть, но друзьям я всегда готов помочь.
Мигулин улыбнулся и хлопнул меня по плечу.
– Братан!
Митрич покачал головой:
– Это понятно. Мы все за друзей. Но тут, понимаешь, не просто две компании стенка на стенку. Тут ситуация посложней. Не то, шоб мне нравился Янук. Но он всё-таки с Донбасса. И законный президент. И скинули его безобразно и внаглую, людей на площади постреляли, «Беркут» жгли и брусчаткой били. Причём, хто его скинул? Дед мой после войны их по схронам выковыривал, на западенщине. Сколько они делов натворили там… Советская власть не всех тогда вытравила, а теперь вот вам, пожалуйста. Их внучки подросли и беспределят.
Я кивнул, показывая, что в курсе того, о чём он рассказывает.
– Вот вопрос и стал, – продолжил Митрич. – Если этим можно законную власть скидывать, почему мы должны им подчиняться? Где так написано? Я афганец, советский офицер запаса, я Майдану не присягал, и не позволю об себя ноги вытирать. Вот за шо взяли в руки оружие в Донецке, в Луганске, в Славянске. И мы. В горисполкоме и в милиции щас наши. Не стали менты нам препятствовать. А вот прокуратуру пока не взяли. И военкомат. Теперь понял?
– Что именно?
– Что пока не понятно, чья возьмёт. Но мы свой выбор сделали, не глядючи на последствия. А ты крепко подумай.
Я подумал, однако не слишком долго.
– Но там, на Майдане, не все ж потомки полицаев были. Большинство и правда вышли против коррупции и за вступление в Евросоюз.
Худощавый, напряжённо вслушивавшийся в наш диалог, неожиданно включился:
– Не все. Вот, например, мой сын, студент в Киеве. Прибился к самообороне Майдана. А брат мой в «Беркуте» стоял в оцеплении. И вот мой сын в моего брата кидал камни, а мой брат его дубинкой лупил. Только это ничего не меняет.
Я открыл было рот и закрыл его, не зная, что ответить.
– Теперь лучше понял? – спросил Митрич. – Ладно, дуй в ларёк, скоро откроется. Держи деньги. Пожалуй, тушёнки бери с запасом, 4 банки, и чая пачку.
***
Так начался мой первый день в ополчении, хотя формально я никуда не вступал, ничего не подписывал и даже не давал обещаний верности. Просто меня приняли за своего, а мне некуда было себя деть, и я оказался вовлечён в их непонятную деятельность просто потому, что среди них оказался мой одноклассник.
В то утро я мог встретить первым не его. У меня же был не один одноклассник, и все мои школьные товарищи после школы оказались довольно разными. Богдан Хоменко не относился к числу тех, с кем у меня сложились приятельские взаимоотношения. Помню, он постоянно меня шпынял в младших классах, и я его ненавидел и побаивался, так как был тщедушным шкетом, а он – эндоморфным боровом, в три моих веса. Потом отношения выровнялись, но осадочек, как говорится, остался.
– Артём, – в обед следующего дня позвал меня голос из-за остановки возле рынка. – Ты шо, в ополченцы записался?
Богдан сидел на корточках, попивая фанту из банки.
– О, привет. Да не, никуда не записывался.
– А шо ж ты у них днюешь и ночуешь?
– Ну, во-первых, не ночую. А во-вторых, просто попросили помочь по-мелочи.
– А если я тебя просто попрошу в пропасть сброситься, тоже послушаешься?
