скачать книгу бесплатно
– Прикалываешься?
– Не, я серьёзно. Думаешь, это всё так просто спустят на тормозах? Щас СБУ всех, кто замешан, потихоньку на карандаш берёт. И ты тоже уже в списках.
– Откуда знаешь?
– Знаю, – многозначительно ответил Богдан. – Подумай хорошо. Не играй в эти игры. Я тебя предупредил.
Он грузно выпрямился во весь рост и удалился, небрежно махнув рукой на прощание. Его слова впервые с момента приезда заронили во мне зёрна страха. Как будто спала с глаз какая-то пелена, и стало вдруг кристально ясно, что происходит что-то очень серьёзное и опасное. До этого и увещевания матери, и насмешки сестры, которая по скайпу из Харькова очень настороженно высказывалась о витавшей в воздухе идее референдума, как-то проносились мимо моего сознания. А с отцом мы не разговаривали.
Шлёпая в летних босоножках на блокпост после закупок, я выбрал маршрут через центр. На площади бурлили человеческие массы. Женщины-активисты с российскими флагами внесли меня в списки тех, кто имеет право принять участие в референдуме о статусе области. Одновременно какой-то депутат выступал перед своими сторонниками, призывая не к референдуму, а к федерализации, децентрализации и приданию русскому языку статуса государственного – но в рамках существующих законов. Кто-то вышел с желто-синим флагом, но патруль ополченцев живо убедил непопулярного активиста прервать акцию.
По пути мне встретились бронетранспортёр, отжатый у заблокированной колонны военных, присланных Киевом на разборки, и похороны ополченца, погибшего в столкновении на блокпосту. Одни говорили, что где-то под Мариуполем, другие – под Краматорском, а некоторые шептались, что он погиб в криминальной разборке. Время было такое, что любая версия могла оказаться правильной.
Новошахтёрск наводнили самые разные слухи. Одни ждали с часу на час, что в город войдут «вежливые люди», и повторится сценарий с Крымом, другие опасались, что в город зайдут правительственные войска или добровольческие батальоны, которые активно формировались из крайне правых националистов и вооружались. Оба сценария выглядели равновероятными. Большинство горожан, которые и раньше не горели ярой поддержкой одной из сторон, сохраняли нейтралитет и сейчас, на всякий случай. Я отметил про себя, что в этом нет ничего нового – так было и в тысяча девятьсот семнадцатом, и в тысяча девятьсот девяносто первом. Историю двигали несколько сотен, максимум тысяч мотивированных и заряженных идеями активистов, а вовсе не массы, которыми любят оперировать бездарные историки.
– Подвезти?
Я прервал движение, стараясь рассмотреть знакомые черты между кепкой и балаклавой. Человек, который ко мне обратился, сидел за рулём «Нивы», которая остановилась у обочины. На пассажирском месте развалился ещё мужик, прикрывавший идентичность тёмным платком под глазами. Оба явно ополченцы, неопределённого возраста. Я никого из них не знал.
– Садись, – предложил водитель тоном, который не предполагал отказа. – Не ссы, я как раз на пост к Митричу еду, на усиление. Ждём сегодня гостей.
Я подчинился и пролез на заднее сиденье, отметив про себя, что покинуть авто такой конструкции без согласия «попутчиков» не получится.
– Ну шо, ты вроде не стучишь, хотя и похож на засланного казачка, – сказал водитель, когда мы тронулись. – Выдать тебе ствол, будешь охранять помещение для референдума?
– Честно – не особо горю желанием носить боевое оружие, – признался я. – Вдруг его применять придётся, а я пацифист. К тому же, вооружённый человек – это мишень. А кто вы?
– Мишени – все, а человек с оружием – ещё и стрелок! – изрёк ополченец. – Мой позывной – Дыр. Я руковожу народной самообороной Новошахтёрска. Ты на хорошем счету, пока не доказал обратное. Твой кореш Веко за тебя ручается.
– Веко?
– Это позывной. Веко что делает? Мигает. Мигулин – Веко.
– А, ясно. А ваш позывной такой, потому что вы дырявите врага?
– Нет, я взял себе это погоняло в честь Вени Дыркина. Слышал такого?
– Вроде нет. Актёр?
– Музыкант. Эх ты, это же Александр Литвинов, самый известный бард с Донбасса. Можно сказать – визитная карточка. Зацени вот.
Дыр включил аудиосистему и порыскал пальцем в списке исполнителей, пока не остановился на нужной папке.
В салон ворвался нервный гитарный бой, а потом полился проникновенный и сильный голос, звонкий, но с ноткой надрыва, как будто его обладатель пел о чём-то весёлом, сам находясь на грани отчаяния.
«День ПобедЫ
Он не близок и не далёк
День ПобедЫ
Он не низок и не высок
Как потухшим костром
Догорел паренёк
Значит, он победил
И какой ему прок
От расстановки тактических сил
Он уже всех простил…»
Голос делал ударение в слове победа не на втором слоге, а на последнем, отчего оно приобретало комичный оттенок. Но смысл песни был вовсе не комичным, а трагичным, отчего в голове у меня образовался некий диссонанс. Однако и текст, и мелодия, и манера исполнения мне мгновенно, как говорят, «зашли», и я решил при случае послушать остальные его песни.
– Нравится, – признался я.
– Ещё бы, – сказал Дыр. – Веня – гений, царство ему небесное, поколесил по всему Донбассу. Я не знаю столь же талантливых музыкантов – уроженцев нашего края.
– Кобзон? – предположил я.
Оба моих спутника рассмеялись.
– А ты хорош, – сказал Дыр. – На кого учишься?
– На философа учился.
– Почему «лся»? Выгнали?
– Считай, в академ ушёл. С деньгами трудности, не смог на коммерции.
– Да, времена такие. А я, угадаешь, кто?
– Спецназовец? Военный?
– Пфф, мимо. Я программист.
Я невольно хихикнул.
– Не похоже. Айтишники за компом горбятся и нормально получают. Я б тоже пошёл, но очень скучная профессия.
– Согласен, скучная, – признал Дыр, бегло пробежав взглядом по зеркалам на повороте в сторону выезда из города. – К тому же, главное, шо она могла мне дать, я усвоил сразу и накрепко, так шо решил немного поменять профиль, как ты верно заметил.
– Главное? И шо ж это?
Дыр немного наклонил голову и я представил, что в этот момент его невидимые под тканью губы сложились дудочкой, а потом растянулись, помогая формулировать мысль.
– Моя жизнь стала гораздо проще, когда я понял, что все мы, люди – всего лишь носители разных программ. Такие вот белковые автоматы, которых программируют семья, школа и телевизор. И главное в человеке – это не сердце, не душа, не кровь и не интеллект, а программа, которая заставляет его совершать те или иные поступки.
– Логично, – хмыкнул я.
– А знаешь, почему я перестал быть пацифистом?
Я отрицательно покачал головой, побуждая его продолжать.
– Ибо понял самое страшное. Некоторые, особо злокачественные программы, которые я ненавижу, умирают только вместе со своими носителями.
Судя по тому, какую сторону он выбрал в набирающем силу конфликте, я догадался, какие программы ему ненавистны, но, конечно, я мог понять его и превратно.
Остаток пути он общался со своим товарищем, а я молчал, наблюдая, как в частном секторе по сторонам от дороги облетает цвет вишен и яблонь. На носу Первомай, а за ним и день Победы, с которым была созвучна песня Дыркина. Хотя и повествовала она о совсем другом, очень личном событии, которое случается в жизни каждого из нас, подводя черту под всеми сражениями войны, которую мы ведём с рождения.
Мы доехали без приключений, я передал закупленную снедь и припасы. А Дыр привёз на блокпост кое-что малосъедобное, но весьма необходимое Мигулину, Митричу и их соратникам для защиты. Кажется, теперь вооружены были все.
Теперь на блокпосту дежурило уже до семи ополченцев. Новошахтёрская дружина каждый день пополнялась, но нельзя сказать, что мотивы и идеология всех, кто в неё вливался, были монолитны. Кто-то, как Мигулин, причислял себя к казакам, которые составляли изначальное население сторожевых городков нашей местности, кто-то, как Митрич, ностальгировал по СССР, в котором не было «ни эллина ни иудея», то есть ни русского ни украинца, а только «новая общность людей – советский народ»; а кого-то, например Дыра, по убеждениям можно было отнести, скорее всего, к монархистам. Но всех объединял какой-то единый порыв вдохновенного возмущения от проявлений несправедливости и неуважения со стороны новых властей. Конечно, все хотели защитить и свою идентичность, но она, как кажется, была у всех довольно непохожая.
А ещё все находились как будто в наэлектризованном силовом поле, разностью потенциалов которого была надежда на перемены. Перемены эти тоже каждый мечтал себе по-своему. Кто-то боялся, что всерьёз запретят русский язык и надеялся, что всё останется по-прежнему; кто-то ощущал в себе зов почвы и крови, лелея иллюзию будущей независимости; кого-то вдохновлялся величием империи, раздробленной уж сто лет как, и не хотел замечать при этом, что никакой империи, которая осознала необходимость собирать себя заново, нет и на горизонте.
***
«Гости» в тот день так и не появились; ночь на блокпосту прошла спокойно. На следующий день – тоже. Поскольку задач образовалось порядочно, Митрич стал потихоньку приобщать меня к дежурствам. Сначала на два часа, потом на четыре. Дал бинокль, объяснил, куда смотреть, и о чём немедленно сообщать. Зелёнка пока пошла по низу, кроны ещё не распустились в полную силу, поэтому местность до перекрёстка с трассой Ростов-Харьков просматривалась нормально. Но гостей ждали не только по трассе, но и по полевым грунтовкам, так что вертеть головой мне приходилось во все стороны.
Один из ополченцев постоянно должен был сидеть в «гнезде» – огневой точке, оборудованной чуть в стороне от поста, обложенной мешками с песком и прикрытой ветками и хламом. Ещё двое досматривали проезжающих. Порою они вели себя совершенно беспечно, пропуская без внимания машины со своими знакомыми, в которых мог притаиться кто угодно. А порой прикапывались к водителю или пассажирам на ровном месте, ну или мне так казалось. Это имело смысл – часто требующиеся на нужды обороны вещи после таких досмотров меняли владельца и переходили в распоряжение блокпоста.
Прошло ещё несколько дней. Референдум приближался. Первого мая я на дежурство не выходил – мать настояла на том, чтобы идти сажать картошку. Заявился на пост только к вечеру, узнать, будут ли на завтра какие-то поручения.
Дыр был там. Он сидел с Митричем и ещё одним, незнакомым мне мужиком, в деревянной будке, сколоченной наспех из досок, так что защитить она могла только от солнца. Будку они расположили сбоку от поста, так что с дороги она была не видна, скрытая порослью подлеска в посадке. С дозорным и стрелком в гнезде они переговаривались по охотничьим рациям. На крохотной туристической газовой горелке кипятился чай в кастрюльке. Темнело.
Дыр поманил меня пальцем, предложил место и угостил чаем.
– Как дела, юниор?
– Нормально.
– В Россию не собираешься?
– Лично, или в составе республики?
– Ха, во даёт, а! Видал?
– Пацан шарит!
Когда все отсмеялись, Дыр мрачно сплюнул в сторону и бросил:
– Только в России нас, похоже, не ждут. По крайней мере, пока.
– То есть не будет поддержки, как в Крыму?
– Не видно движений в эту сторону. Какая-то суета есть, но это не то. Скажи, у тебя случаем нету с той стороны знакомых, которые могут помочь переправить к нам через границу кой чего? На таможне или среди погранцов?
Я честно признался, что нету.
– Ясно. Бесполезный ты юнит. Ладно, будем думать. Щас надежда только на контрабанду остаётся. Митрич, ну шо он, обтесался малёхо?
– Да вроде. Тормозной немного, но исполнительный.
Мне стало немного обидно, что обо мне сложилось такое впечатление, но я вынужден был признать, что он прав. Я хотел было уверить всех, что постараюсь быть более разбитным и зорким, но не успел. Рация командира городского ополчения заработала, и взволнованный голос доложил, что на трассе замечено подозрительное движение. Несколько машин с вооруженными людьми, грузовик и что-то бронированное, маркировку я не запомнил.
– Понял, ждём гостей, конец связи.
Дыр связался с другим блокпостом, на въезде с запорожского направления, и отдал распоряжения. Также вызвал подкрепление – поднял с постели тех, кто уже отдежурил днём. Вскоре должны были прибыть на подмогу несколько вооружённых бойцов.
– Так, Тёма, – Дыр впервые обратился ко мне по имени. – Толку от тебя мало, а щас может Вальпургиева ночь начаться. Вали-ка ты домой.
– А ничо, шо она вчера была?
– Вот ты грамотный. В общем, ты понял. Раз стрелять не умеешь – не маячь тут.
– Вообще-то умею. Я на школьных стрельбах двадцать очков из калаша выбивал.
– Ты ж сказал шо пацифист.
– Ну, так это ж не по-настоящему стрелять, просто предупредительно? Типа как ядерное оружие – оно есть, но его никто не применяет.
Дыр затих, всматриваясь в темноту.
– Без тепловизора ни чёрта не видать, – пробормотал он, и добавил уже чётче. – Митрич, гасим горелку, окурки. Занять позиции.
Потом он посмотрел на меня.
– Боюсь, понарошку кончилось. Шуруй домой.
Я нехотя поднялся и потрусил к своему подъезду, сокрушаясь от нахлынувших противоречивых чувств. Облегчение – от того, что в меня никто не будет стрелять, и от того, что самому не придётся это делать. Но также и неприятное чувство, что я сбегаю, бросаю своих.
Я не успел дорефлексировать, потому что всё началось, когда я ещё не добрался до дома. Сначала издали донёсся тупой бабах, потом быстрый свист, вспышка на блокпосту и звук уже разорвавшегося боеприпаса. Потом, спустя пару секунд, цикл повторился. Кто-то сдавленно вскрикнул. Следом пошли короткие очереди, по два-три выстрела. И только потом с блокпоста начали отвечать в темноту одиночными, уверен, что скорее наугад, чем стараясь попасть в то место, откуда прилетали пули. Я сжался в оцепенении, присев на корточки у соседнего подъезда, за скамейкой без спинки, почти доломанной алкашнёй. Меня удивило шевеление листьев, нетипичное в такую безветренную погоду. Потом я понял, что это было – перестрелка продолжалась и пули, пущенные в сторону блокпоста, долетели сюда и попали в кусты сирени. Посыпалась серая в темноте штукатурка, обнажая силикатный кирпич. Только я развернулся вполоборота, готовясь пробраться к своему подъезду и нырнуть в его спасительное нутро, как что-то чиркнуло меня по груди под ключицей, едва зацепив. Боли я сначала не почувствовал, только футболка стала липкой. Потом пришло понимание, что в меня попали, к счастью не серьёзно, дурная пуля прошла по касательной. Но если я ничего не предприму, это может повториться в любой миг. Я упал на майский прохладный газон и пополз, перелез через низкую оградку, выбрался на асфальтированную площадку перед козырьком. Надо было встать и набрать код, а я всё не мог решиться. Лаяли и выли собаки, продолжалась беспорядочные выстрелы. Нападавшие не пытались всерьёз подавить огонь защитников блокпоста, а те, в свою очередь, больше обозначали своё присутствие и намерение удержать позицию, чем пытались нанести ущерб противнику. Ещё раз бабахнуло – теперь, как будто, поближе. Последовали несколько выстрелов в ответ, вопль, несколько выстрелов с той стороны, перекличка сорванных глоток.
Потом всё закончилось. Я постоял ещё немного в раздумье и вернулся назад. Худощавый лежал на спине, Митрич зачем-то давил на него сверху.
– Осколком секануло, – коротко сообщил он. – Бинты дома есть? Аптечка? Тащи. И скорую вызови. – Ты шо, тоже трёхсотый?
– Не понял.
– Ранен?
– Я не уверен, но, кажется, не серьёзно.
– Тогда шевелись, неси быстрее.
